ПРИГЛАШАЕМ!
ТМДАудиопроекты слушать онлайн
Художественная галерея
Троице-Сергиева лавра (0)
Собор Архангела Михаила, Сочи (0)
Вид на Оку с Воскресенской горы, Таруса (0)
Кафедральный собор Владимира Равноапостольного, Сочи (0)
Москва, Фестивальная (0)
«Вечер на даче» (из цикла «Южное») 2012 х.м. 40х50 (0)
Весеннее побережье Белого моря (0)
Храм Казанской Божьей матери, Дагомыс (0)
«Осенний натюрморт» (0)
Крест на Воскресенской горе, Таруса (0)
Москва, Центр (0)
Снежное Поморье (0)
Мост через реку Емца (0)
Храм Преображения Господня, Сочи (0)
Река Таруска, Таруса (0)
Псков (1)
Весеннее побережье Белого моря (0)

«Большая Кавказская война» (3-4 глава романа) Михаил Белозёров

article579.jpg
Глава 3
Бой местного значения
 
Эфир потихоньку замолкал. Теперь связь казалась далёкой-далёкой. Герман Орлов и на этот счёт прошёлся с вполне серьёзным лицом: 
– Как в Брестской крепости…
– Да ладно… – не поверил Лёва Аргаткин и внимательно посмотрел на него, чтобы проверить, шутит или нет, потому что от таких шуток охватывала дрожь. 
– Я тебе серьёзно говорю, – заверил его Герман Орлов. – Началась большая Кавказская война. 
Но ему никто не поверил. Все знали, что Герман Орлов большой фантазёр. А Олег Вепрев осуждающе заметил:
– Хватит разводить панику!
На всякий случай Севостьянихин приказал убрать лишних людей с крыши. Оставил на верхних этажах лишь двух снайперов да двух пулемётчиков, которые держали фланги. 
Игорь спустился в подвал и обнаружил там командиров «диких гусей» в полном составе. Они играли в карты и пили. По их лицам было видно, что они страшно недовольны жизнью и заливают её коньяком, чтобы она не дала ещё одну трещину. 
– Капитан, передай майору, что мы после обстрела уйдём! – заявил полковник Примогенов.
Был он лыс, толст и здоров, как буйвол. Под майкой бугрились жирный мышцы. Ощущение было такое, что человек сам себя загнал в ловушку и потерял совесть. Если попрёт, подумал Игорь, не остановишь, лёгок я стал, не справлюсь. 
– Всенепременно! – фальцетом выкрикнул майор Доценко из Москвы. 
Этот майор был начальником одного из РОВД и ему для продвижения по службе срочно нужна была «боевая» награда, которой можно было кичиться. Однажды Игорь собственными ушами слышал, как майор Доценко спорил до хрипоты, что лучше «Орден мужества», или медаль ордена «За заслуги перед Отечеством», или медаль «Жукова», или же, на худой конец, медаль «Суворова». Оказывается, майора волновало, за какую из наград пожизненно платят деньги. «За героя России, – объясняли ему, – а за всё остальное – собственной кровью». Такая постановка вопроса Доценко явно не устраивала, и он ответил: «Я теперь пальцем не пошевелю, нашли дурака». И разумеется, валял Ваньку при первой возможности. Севостьянихин вообще и давным-давно «забил» на «диких гусей», и они существовали сами по себе, никто ими не командовал, никому они не подчинялись, считались командировочными, повышающими боевой опыт. Спасибо, хоть не мешали «стену» охранять. 
Под низким потолком горела лампа, плавал сигаретный дым, в соседнем помещении тарахтел движок. На полу сидели те, кто не хотели воевать, некоторые были в прострации – подходи режь, не шелохнётся. Их, как и «диких гусей», было немного, шофера, следаки и десятка два из ДПС. Все они глядели в рот своему начальству и власть Севостьянихина не признавали. Бывалые вояки говорили, что такого не было ни в первую, ни во вторую чеченские войны. Люди тогда совесть имели, а если договаривались с боевиками, то «со смыслом», «по малому вреду» – никто ведь не хотел умирать, да и страна одна была. Попробуй при Владимире Трофимове посамовольничай, подумал Игорь, сразу вылетишь на гражданку и попадёшь под суд, а теперь всё дозволено, «новая свобода», мать её за ногу, демократия во всей её красе. Не армия, а цыганский табор. 
– Чего молчишь, капитан, воды в рот набрал?! – спросил полковник Примогенов.
– А у нашего спецназовца поджилки трясутся, – поддакнул майор Доценко. 
– Сам поднимешь задницу и сам доложишь, – огрызнулся Игорь, и прежде чем кто-то из «диких гусей» среагировал, смотался из подвала от греха подальше. 
– Никуда они не денутся, – уверенно сказал майор Севостьянихин. – А уйдут, чёрт с ними. Баба с возу, кобыле легче. Ты вот что, усиль охрану гаража.
– Я туда Бургазова пошлю и парочку бойцов посообразительней. 
– Пошли, пошли, – согласился Севостьянихин. – Да не парочку, а больше, потому что их попытаются взять на хапок. 
– Так точно, – ответил Игорь, ожидая начала обстрела, если рыжий, конечно, не обманул.
В бинокль хорошо было видно, что горит район главпочтамта. Дым стлался по низинам, вдоль Теплосерной и по бульвару Гагарина, заволакивая подножие Машука, не давая боевикам вести прицельный огонь. Да и похоже, боевой пыл у них угас. Наскоком взять не получилось, какую-нибудь гадость замыслили. Скорее всего, орудия установят на горе Казачка. Больше негде, только там склоны с обратным углом. Можно ещё, правда, на крышах общекурортного санатория. Но затащить на крышу – целая история, хотя с боевиков станется. Хитрые они. А если всё же на Казачке, то не эффективно: во-первых, далеко, а во-вторых, огонь придётся в торец гостиницы. Ну немного побегаем, легкомысленно решил Игорь, делов-то. Вот если танки приползут, тогда дело дрянь, потому что с автоматом против танка не повоюешь. Но танков, похоже, у моджахедов нет. 
Он пошёл искать своих и нашёл их на пятом этаже в номере люкс. Сел под окном с таким расчётом, чтобы пуля ненароком не залете в рот, и закрыл глаза. 
Старлей Юра Драганов, в который из принципа не носил шлем, а повязывал голову зелёной косынкой, чём-то неуловимо походил на актера Краско. Даже щетина такая же и усы воинственные. Ну и голос, и манеры – медлительные, со значением. Если уж что-то скажет, то смысл тебе становится ясен через пару минут и отвечать поздно, потому что тема разговора уже сменилась. Так и ходишь с открытым ртом полдня, соображая, что хотел сказать Юра Драганов. «Тебе бы артистом стать, – говорили многие, – а не с автоматом за басмачами бегать». «А что, возьму и стану, – отвечал он всё так же со значением в голосе, которое всем нравилось. – Вот только навоююсь досыта. Какие наши годы?!»
Юра Драганов спал ничком. У неё на шее была нанесена татуировка в виде штрих-кода, в котором значился личный номер, номер дома, квартиры и телефон. Он был фаталистом и верил, что после спецназа станет работать на «Мосфильме»: «Ну, если не артистом, то консультантом, они ж, поди, и в оружие, и в звездочках не разбираются». Он открыл глаза, увидел пробирающегося Габелого и сказал назидательно – так, как умел только он один:
– Грязь не носи… – словно почивал на белоснежных простынях, а не валялся в грязном углу, подложив под себя подушки из кресел. 
Мы все нравимся, пока нас не узнают получше, решил Игорь. Одному Герману Орлову всё было нипочём: он храпел посреди комнаты на шикарной постели, положив рядом с собой автомат и раскинув руки и ноги. Его грязные ботинки покоились прямо на атласном покрывале, которое, правда, из розового давно превратилось в серое. 
Игорь, казалось, только прислонил к стене голову, и тут же уснул. Вернее, уснула только одна часть мозга, а другая слушала, что происходит вокруг и была настроена на тембр голоса командира, ждала его приказов. Приснилось ему, что пахнет молодой картошкой и солёными помидорами с укропом, как раз такими, какими угощала его Божена. Ему так захотелось есть, что он проснулся от голода. В желудке поселилась пустота, но голова была ясной, и можно было снова бежать воевать. 
– Слышь… – приподнял голову Герман Орлов, – лезгинку танцуют.
Лезгинку Игорь не сразу услышал. Доносилась она издалека, как шелест ветра. Сама по себе лезгинка была всего лишь мелодией, но моджахеды давно сделали её неофициальным символом исламского государства Имарат Кавказ, что для русского уха было оскорбительно, потому что всё пришло оттуда – из одной большущей страны, и лезгинка по ту сторону «стены» воспринималась предательством.
– Ну, сейчас полезут, – лениво отреагировал Лёва Аргаткин, который сидел в кресле, вытянув ноги в рваных носках. – Ура тараканам!
Эта поговорка прицепилась к нему с месяц назад, и он к месту и не к месту применял её. На него даже косились, как на сумасшедшего. Но Лёва чувствовал себя вполне адекватным и на грубые шутки в свой адрес не обращал внимания, потому что знал, что у каждого в голове сидят свои тараканы, только не каждый об этом заявляет, смелости не хватает, наверное, а я смелый, думал он, и в бою был безрассуден. 
Здоровенные армейские ботинки аккуратно стояли рядом. Лёва Аргаткин тёр раненый глаз. Его автомат, «бронник» и «разгрузка» валялись на полу в хлопьях тополиного пуха.
– Ага… – иронично прокомментировал Юра, – полезут, встретим, – и хмыкнул так, как только он один умел хмыкать – со значением, которое придавало ему уверенности в жизни. После его хмыканья почему-то хотелось думать, что всё обойдётся, как обходилось до сих пор. 
За одно это можно было любить Юру Драганова, хотя некоторые и считали его чуть-чуть баламутом, как бродящего пса, чуть-чуть несерьезным, в смысле большим пофигистом, а не будущим актером, в меру добродушным, не злым, но и не добрым, как Германа Орлова, который и человека-то ни за что они про что ударить не мог, вот если его только разозлить. Но злить Германа Орлова почему-то никто не решался.
Юра Драганов просто спасался таким образом от мира. Жен у него было две, и обе богатые, и обе в Москве, но о друг друге, разумеется, даже не подозревали. Так что здесь, на Кавказе, он мог себе позволить расслабиться «по жизни». Когда у него спрашивали насчёт жен, он с ухмылкой отвечал: «Уметь надо…», но особенно на эту тему не распространялся. А когда спрашивали, зачем воюет, если есть деньги, то говорил так: «Никто, кроме нас даже за деньги. А в Москве что?..» Все знали, но всё равно ждали, что он скажет: «В Москве-то дюже скучно». И в этой игре слов была своя правда и своя логика, и презрение к сытой и чистой столице: чуть-чуть высокопарная, чуть-чуть наивная, но логика от народа, которому всё страшно надоело, но деваться некуда, как с подводной лодки, а надо упереться рогом и стоять, а если надо помереть. «А что ещё делать? – с непонятным значением добавлял Юра Драганов, – водку, что ли жрать, так это дело нехитрое, у нас в стране каждый четвёртый это регулярно делает». 
На этой стороне «стены» лезгинка, которая звучала в каждом втором доме, ассоциировалась с бородатыми немытыми рожами моджахедов, а там, где эта музыка – там обязательно крики, стрельба и поножовщина. Кавказские традиций гостеприимства давно канули в лету. Те местные, у которых были деньги, разбежались кто куда, а те, кто остались из-за нищеты или каким-либо другим причинам, так или иначе были связаны с моджахедами. Да и пропаганда из-за «стены» возымела свои результаты. «Мы живём лучше вас! – взывали оттуда. – Боритесь за новое исламское государство, и вы будете жить точно так же!» Так что Игорь давно не питал иллюзий в отношении местного населения, которое давно перестало быть «своим». Русских же на Кавказе вырезали ещё в первую чеченскую войну, поэтому властям опереться было не на кого и они проигрывали во всех отношениях. 
Затем действительно ударила артиллерия, только не настоящая, которую все ожидали, а всего-навсего СПГ-9 , и можно было спокойно спать дальше, потому что это были почти такие же гранаты, которые использовались в РПГ-7. Боевики выпустили десятка два из них. Единственно, чего добились – подожгли верхние этажи с торца. Гостинца, которая была построена ещё в СССР не то чтобы выстояла, она даже не шелохнулась. Затем начался уже привычный обстрел из стрелкового оружия. Но и он потихоньку сошёл на нет, спорадически разгораясь то на одном фланге, то на другом, словно боевики поняли бесперспективность своих усилий. Но, разумеется, это только так казалось. По опыту Игорь знал, что просто так они не уйдут, что рано или поздно их придётся выкуривать их из каждой щели. Хотя, разумеется, группа из опытных бойцов могла потрепать нервы: планомерно обстрелять из гранатометов первые два этажа, приблизиться, забросать гранатами и ворваться внутрь. Но делать это, по всей вероятности, моджахеды не умели, а может, не хотели умирать и шли, чтобы только пограбить, побузить. А может, впереди была Москва? Кто его знает?
– Как ты думаешь, сколько мы их уложили? – громче обычного спросил Герман Орлов.
– Сотни две точно, – уверенно сказал Лёва Аргаткин, шнуруя ботинки. 
– Ха! – иронично воскликнул Юра Драганов и снова уснул. 
Игорь подумал, что он лично убил троих. Это те, которые упали и не поднялись. Первого завалил в самом начале боя, когда боевики пёрли дуром прямо через площадь Козлова. Бежавшего впереди всех, здорового, с бородой до пупа, он снял с шестого этажа, и потом ради интереса, даже когда уже бегал вверх-вниз, нет-нет да и поглядывал в окна – боевика никто не утащил, потому что площадь простреливалась с нескольких точек; второго – того, который был обкуренный и в наглую вымелся прямо перед гостиницей; третьего же – абсолютно случайно, когда духи пошли в атаку и уже закидывали гранатами подвал, а Игорь как раз сидел в нём, и боевики оказались точно на линии флангового огня, так что в самого крайнего он приложился весьма конкретно, почти в упор. И хотя боевик был в бронежилете, от него во все стороны полетели клочья – вот что значит тяжёлая пуля калибра семь целых и шестьдесят два сотых миллиметра. Может, Игорь зацепил ещё кого-то, но не был в этом уверен, потому что атака захлебнулась и боевиков, как корова языком слизнула. Сидеть в подвале, когда тебя обнаружили, было глупо, поэтому Игорь сменил позицию. Потом на этом месте убили старшего сержанта из Вологды, выстрелили туда из гранатомёта – видать, специально караулили. 
– Выдохлись?! – крикнул Герман Орлов, которого контузило ещё утром, и поэтому он разговаривал громче обычного. 
– Ага… – лениво прокомментировал Юра Драганов. 
– Похоже, – согласился Игорь, выглядывая из окна. 
Рядом тотчас щелкнула пуля, и он присел. На крыше телестудии и универмага валялось с десяток трупов боевиков. Утром они борзо лезли, а потом, когда их перебили, как котят, ушли за верхний рынок и где-то там среди многочисленных палаток установили крупнокалиберный пулемёт, которым здорово надоедал, и хотя огонь его был не очень эффективен из-за неверной позиции, при перемещении внутри гостиницы и выборе точки обстрела его приходилось учитывать, чтобы случайно не попасть под его очередь.
Должно быть, сообразили, что нас на хапок не взять, думал Игорь. Он стрелял из ПКМа  и после каждой второй-третьей ленты меня позицию. За ним уже начали охотиться: пули щелкали всё ближе и ближе, и он понимал, что надо прекращать это занятие, что рано или поздно подстрелят, но им овладел азарт, и он чувствовал, что у него получается. Получается вовремя перебежать к другому окну и подловить духов на движении, и если не убить и не ранить, то напугать. А потом, когда в него всё же попали, рухнул на колени и сказал сам себе: «Всё, хватит воевать!» Ранение было пустяковое, и он даже не стал перевязываться, только промокнул кровь бинтом несколько раз щеку и услышал, как Герман Орлов ругается на третьем или четвертом этаже. 
– Старый же, как говно мамонта, а туда же! Командир!
И пошёл посмотреть, что происходит. Рана на щеке принялась зверски печь, словно к лицу приложили раскалённый прут. 
– Чего-о-о?.. – отозвался Севостьянихин.
– Андрей Павлович! – вопил Герман Орлов где-то на лестнице. – Ёпст!
– Ну-у-у?.. – майор Севостьянихин высунулся в коридор. Связи не было, и Севостьянихин тоже бегал по этажам и стрелял: – Капитан, тебя ранило, – сказал он Игорю. 
– Пустяки, – ответил Игорь. 
– Вот, получай! – Герман Орлов втолкнул в дверь мужика. 
Мужик был из местных – старый, весь поросший шерстью, но бойкий, хотя и не моджахед: не было на нём ни зелёного, ни чёрного, ни «пуштунки», пожалуй, только старый пиджак с колодкой непонятно за какие подвиги и какие войны, потому что половина из них была незнакомой формы и цвета.
– Чего тебе? – насмешливо спросил Севостьянихин, глядя на это чудо. 
– Это-о-о… – гордо отозвался мужик, выпячивая щуплую грудь. – Велели передать, если не уйдёте, то заживо сожгут. 
– Но-но! – со значением сказал Герман Орлов, – и легонько толкнул чудо в спину.
Не любил он, когда кто-то в его присутствии хамил любимому майору. 
– А они огнемёты притащили, – произнёс мужик таким тоном, словно не хотел, но выдал военную тайну. 
– Ну и что? – пренебрежительно сказал Герман Орлов и посмотрел на Севостьянихина так, чтобы он не вздумал поверить мужика и чтобы, не дай бог, не принял неправильного решения, например, дать дёру. Нравилось Герману Орлову воевать в гостинице. 
Но майор Севостьянихин, поглядев на мужика, ещё больше нахмурился. 
– Идите к себе в Россию, – ободрённый его молчанием, произнёс мужик. – Домой. К себе, за Урал. А мы здесь власть будем новую устанавливать. Так сказали они мне. 
Последнее он добавил, должно быть от себя с большим удовольствием. Не уважали местные российскую власть. Кто же её уважать будет, если её нет, если она ослабла до того, что отдала свою исконную территорию, зло подумал Игорь, а ещё его удивило то, что мужик абсолютно не боялся, хотя должен был понимать, что за такие речи можно было не только по шее схлопотать. 
– Слышь… отец… – сказал Севостьянихин, цедя слова, как забияка перед дракой, – ты-то сам-то те огнемёты видел?
– Видел, – уверенно ответил мужик и даже позволил себе гордо хмыкнуть, мол, неужто мы не понимаем в военном деле?
– Ну и какие они? 
– Да вот такие, как у вас, – мужик показал на РПГ-7. 
– Понятно, – весело среагировал Севостьянихин и потерял к мужику всякий интерес, а его знаменитый нос презрительно фыркнул, выразив всеобщее презрение в Имарату Кавказ. 
– Ты погоди! Погоди! – возмутился мужик, сообразив, что дал маху. – Я тебе ещё не всё сказал!
– Ты своим передай, – перебил его Севостьянихин, – что они хоть атомную бомбу притащат, а мы здесь стоим и стоять будем. Понял?! 
– Понял, – скис мужик. 
Быстро он сообразил, что его больше никто слушать не будет. Хорошо хоть живым отпустят. 
– Правильно, командир, – сказал Герман Орлов. – Ходят здесь всякие, – он дёрнул мужика за рукав, – ты мне больше на глаза не попадайся, а то коленную чашечку выбью. Ёпст!
– Да я что?.. – наконец испугался мужик. – Мне сказали, я передал. Сказали: «Иди, а то дом сожжём». 
– А где ты живёшь? – поинтересовался Игорь. – На какой улице?
Вот теперь мужик не то что бы испугался, а перетрусил на всю катушку:
– Гм-м-м.. на этой… как её… 
– Ну?..
Мужик замялся.
– Ёпст! – возмутился Герман Орлов.
– Забыл улицу? – спросил Игорь, вовсе не радуясь это факту, не нравилось ему, когда взрослые люди попадали впросак. 
– А чего вы меня проверяете?! – возмутился мужик. – Что я не свой? У меня, кстати, в паспорте штамп стоит. 
– Вот как ты запел?! – удивился Герман Орлов. – Когда жареным запахло, вспомнил о России. Шлепнуть тебя надо! – задумчиво добавил он и почесал небритый подбородок. 
– Это почему?! – присел мужик. 
– А потому что пропаганду ведёшь?! – Герман Орлов снова дёрнул его за рукав. 
– Так ведь хватит вашей власти, – нашёлся мужик, – давай нашу!
– Это какую?
– Народную.
– Нет такой власти, – сказал Севостьянихин. – Вернее, была семьдесят лет и кончилась, хорошая власть была, только вся вышла. 
– Соединенные Штаты отдали нам все эти земли, а вы не уходите, – обиженно сказал мужик. 
– Это кто тебя научил? – удивился Герман Орлов и выпучил глаза. 
– В газетах пишут, – ответил мужик таким голосом, как будто получалась, что его подло обманули и виноваты русские, которые не хотят уходить. 
Герман Орлов с неподдельным удивлением уставился на мужика и сказал в странной задумчивости:
– Нет, всё-таки надо тебя шлепнуть!
– Не надо, – вообще сел на зад мужик. 
– А чего пропаганду ведёшь? – спросил Игорь, которому тоже не понравился мужик, хотя было ясно с чьих слов он поёт – с моджахедских, кто ещё мог внушить такие мысли. 
– А может, ты лазутчик? – засмеялся Герман Орлов так, как только один он мог смеяться: дюже заразительно и саркастически одновременно. – Может, ты нас всех пересчитал? – он подмигнул Игорю, который подыграл ему:
– Мы здесь одного уже сбросили с пятнадцатого этажа. А тебя и шестого хватит. 
– Какой я лазутчик?! – заголосил мужик. – Мне лозу надо подвязывать!
– Ну иди к себе и подвязывай, – сказал Игорь, чтобы избавить всех от тягостного выяснения отношений.
– Орлов, – велел Севостьянихин, которому тоже надоел спектакль, – выведи и отпусти его. – Чего с ним возиться. Пойдём, Игорь, дело есть. 
– Есть отпустить, – обрадовался Герман Орлов. – Потопали, отец. Ты, видать, не своим делом занялся, тебе бы виноградники выращивать. Здесь дяди серьезные воюют, а ты ходишь, ненароком зашибут на старости лет. Родные-то у тебя есть?
– Да… Я господин, прапорщик, дело так понимаю, раз обещали… 
Они удалялись по коридору, но Игорь слышал каждое слово. 
– Ну во-первых, какой я тебе господин? – удивился Герман Орлов, и даже по его спине было видно, что он огорчился до невозможности. – Господа за «стеной» и за океаном, а у нас все товарищи. А во-вторых, меньше верь тем, кто сидит за «стеной».
– Да отвык я как-то… ведь трезвонят с утра до ночи, – посетовал мужик. – Как здесь не сбиться с правильного курса.
– А ты не отвыкай… – гудел большой Герман Орлов. – Мы, может, снова земли свои отобьём. Президента сменим и отобьём. 
– А что нынешний плохой?
– Дюже плохой. Говно, а не президент. Видишь, и ты страдаешь, и я. Все страдают. Вся большущая страна. Ничего, будет и на нашей улице праздник, – пообещал Орлов
Олег Вепрев, который потерял шлем и был перемазан сажей и копотью с головы до ног, сказал:
– Андрей Павлович, самое время разведку делать. 
Севостьянихин с ним согласился: 
– Вот и пойдёте вдвоём. Людей возьмите, больше пяти не надо – заметят. Значит, надо найти Лёшу Ногинского. Чую я, он рядом притаился. А на связь боится выйти. Слушают нас боевики. Техника у них заморская. 
– Это точно, – согласился Олег Вепрев, однако кисло поморщившись. – Поди, сканеры и все наши радиочастоты есть. 
Они даже не стали эту тему обсуждать, не только потому что давно и многократно её обсудили, обсосали и сделали соответствующие выводы, а потому что она всем до чёртиков надоела: сидят в штабах жучки, тыловые крысы, прихлебатели славы всех мастей и сливают боевикам информацию, естественно, за деньги да за привилегии. Как так можно воевать? Только на злости да на русской смекалке. 
Под ногами крошилось стекло и штукатурка, в стене зияла дыра от гранаты, пол был залит кровью. Боевики изредка постреливали, пули с щелчком залетали на шестой этаж, как град во время грозы.
– Пощупать по окрестностям, найдите слабину у боевиком, туда и ударим, а потом развернёмся и с обеих сторон, ну, как обычно. 
– А штаб? – спросил Олег Вепрев, которого, как и всех, тревожила эта мысль.
– Чёрт знает, что там происходит. Сунемся в ловушку. Нет, надо ударить там, где нас не ждут, – сказал в задумчивости майор Севостьянихин. – Ты рану-то свою обработай, а то кровищи. 
Игорь не заметил, как кровь накапала ему на грудь. Со стороны верхнего рынка раздались выстрелы. 
– Ёпст! Что такое?! – Севостьянихин кинулся к окну. 
Но ему уже докладывали по «локалке» :
– «Дикие гуси» ушли!
Севостьянихин впервые за день выругался от души, не потому что «дикие гуси» ушли, а потому что оказались дураками. Кто бегает в открытую по городу, когда бой идёт. Сквозь дома нужно. Сквозь дома, взрывая стены! И то нарвёшься на засаду. В общем, в таком деле нюх нужен и верный расчёт. А у начальников полиции расчёта нет, а только одно-единственное желание сбежать подальше от войны, и трибунал их не волнует, и совести у людей нет, не говоря уже о славянский гордости. «Оборзели полицейские, – подумал Севостьянихин, – вообще ничего не боятся». 
– Называется, под шумок, – сказал он и поморщился так, что непонятно было, одобряется его нос поступок «диких гусей» или нет, ближе своя рубашка в телу, или долг превыше всего?
– Чёрт с ними, – сказал Лёва Аргаткин, который прибежал за патронами. – Они даже за БТРами не сунулись. Понимали, что не обломится.
– Ну да, там же Паша Бургазов, – сказал Севостьянихин и этим всё объяснил.
– Пожрать надо, – сказал Олег Вепрев, – а то у меня в желудок в позвоночнику прирос. 
И они пошли искать еду. Слышно было, как стрельба достигла своего апогея. Ясно было, что кладут «диких гусей», кладут от всей души, как в тире. Но идти и выручать тех, кто тебя презирает и поносит страну, никакого желания не было. 
– Я знаю, где, – сказал Игорь.
Они поднялись наверх, ведомые запахом еды. Ветер, разгоняя дым, гулял по этажам. Оказалось, что их уже опередили: Герман Орлов сидел в углу в гордом одиночестве и громко, и с аппетитом чавкая, пожирал молодую картошку с тушёнкой, зелёным луком и чесноком. А ещё запивал крепчайшим чаем из огромной чашки, объёмом не меньше полутора литров. И чай тот был, настоянный на молодой крапиве – первейшее средство для восстановления сил и духа. 
– Наш пострел везде поспел, – одобрительно заметил Олег Вепрев и скользнул плотоядным взглядом по Божене, по всем её женским прелестям, и по лицу, и по рукам тоже.
 – За вами разве угонишься, – ответил Герман Орлов с набитым ртом. – Ой, сладко! Ой, вкусно! Хорошая у тебя хозяйка, – похвалил Герман Орлов. – Мне б такую, на руках носил бы. 
Однажды Герман Орлов отличился тем, что сварил рассольник из свежих огурцов. С тех пор его к кухне не допускали на пушечный выстрел. В его безалаберной личной жизни превалировали буфетчицы или кухарки, на большее он не тянул, не хватало воображения. Естественно, готовить его они не учили. 
– Но-но… – предупредил Игорь.
– А я что? – простодушно удивился Герман Орлов. – Я ничего, сижу чай попиваю, вот. Ха-ха-ха! Гы-гы-гы!!!
Божена взглянула на Игоря, ничего не сказала, а открыла сумку с медикаментами. Игорь сел рядом с ней и тихо спросил:
– Ты где картошку взяла?
– Домой сбегала… – ответила она, блеснув, как мышь, глазами. 
Нравилась ему эта её привычка делаться в некоторые моменты жизни девчонкой. Ей бы пацаном родиться, подумал он с восхищением. И она уловила это восхищение, и ей сделалось приятно оттого, что её понимают и ею любуются. 
– Сумасшедшая, – сказал он тихо, морщась оттого, что жгла рана. 
– Шрам на роже шрам на роже для мужчин всего дороже, – нравоучительно поведал Герман Орлов. – Ты ему еще наркоза дай, а то он без меры рискует. 
– Вот ты гад, Герка, – сказал Игорь больше из-за того, что не хотел лишний раз пугать Божену, – ты забудешь эту шутку, а она помнить будет. 
– Гы-гы-гы!!! – засмеялся довольный Орлов. – А-а-а… Игореха, мы ещё на твоей свадьбе погуляем, – и обхватил его своими лапами. – Правда, Божена?
– Правда, – Божена покраснела и ещё пуще, ни на кого не глядя, занялась раной Игоря всерьез, словно хотела его залечить до смерти. 
– Так свадьба не за горами? – Олег Вепрев многозначительно потыкал Орлов в бок, мол, любовь, она и есть любовь хоть на Марсе, хоть на Земле, но ничего не добавил под грозным взглядов Германа Орлова – вот кто не признавал поползновений в сторону чужих женщин, не из-за того, что могла вспыхнуть ссора, а потому что в его понимании это было непорядочно. Олег Вепрев был не таким: нравились ему женщины, особенно смуглые и красивые, с мушкой на верхней губе, поэтому он ничего с собой поделать не мог. А в отношении Божены он любовался, как картинкой, по мужской привычке ожидая ответных знаков внимания, словно штурмовал крепость, которая ему не по зубам. Только он забывал, что выглядит слишком наивным и что судьба его на фоне войны давным-давно предрешена. 
– Ну чего пристали? Чего? – спас от дальнейших выяснений Севостьянихин.
Андрей Павлович тоже был «правильным», понимал что к чему, знал, что нет ничего хуже посеять в коллективе раздор и недоверие друг к другу, поэтому в его отряде женщин не было. В штабе пытались прикомандировать медработников женского пола. Андрей Павлович категорически отказался. Однако раз она появилась, в смысле, женщина, то надо неукоснительно соблюдать правила: не твоё, не тяни руки и держи язык за зубами, а не нравится, так иди воюй, гаси своё либидо в бою, с врагом, пожалуйста, хоть в рукопашной, хоть языком, если получится. 
А Игорь как-то вдруг стеснительно сказал, обращаясь больше к Божене, чем к кому либо другому:
– Мы это ещё не обсуждали. У нас ещё всё впереди.
– Не обсуждали, – согласилась Божена и в назидание что-то сделал ваткой так, что ему снова стало больно.
– А зачем рисковала? 
– Взяла бойцов и сбегала, – снова блеснула она глазами так, что он понял, что лучше не спрашивай, всё равно из-за вредности не ответит.
– Слышь… Олег, – сообразил Игорь, – похоже, нижний рынок пуст.
Понял он всё: для него, собственно, и старалась, а ещё его товарищам угодить хотела, только цена такого поступка могла быть очень и очень высокой. Овчинка выделки не стоила. Но раз сбегала, значит, сбегала, молодец.
– Вот через него и пойдём, – обрадовался Вепрев, хотя по привычке кисло поморщился. 
– А я?! – воскликнул Герман Орлов. – Я тоже хочу. Товарищ майор? – из героя он моментально сделался нытиком – большим, огромным, с плаксивым лицом, потому что понимал, что это самый короткий путь к сердцу командира. 
– Да я-то что?.. – пожал плечами Севостьянихин, и его нос согласился с ним, покраснев, как помидор. – Иди воюй, если хочешь. Дело молодой. Только позицию сдай Аргаткину. 
– Вот спасибушки! – обрадовался Герман Орлов и от радости прочистил горло: – Гы-гы-гы!!!
– Того снайпера с крыши возьмите, – сказал Севостьянихин. – Как его фамилия? 
– Сержант Ржешевский, – подсказал Игорь. 
Он ел картошку и под укоризненным взглядом Божены по привычке вытирая руку о левое предплечье. Не приучила она его ещё к аккуратности, времени не было за суетой и спешкой. 
– Во-во… Ржешевский, – кивнул Севостьянихин. – Тогда давайте обсудим конкретно, – сказал он, доставая из планшетника карту. 
Игорь мысленно уже наметил пути разведки. Недаром он лазил по этажам с биноклем. Первым делом надо было понять, где боевиков меньше всего. Судя по плотности огня – за площадью Козлова, как раз за тем самым двухэтажным домиком, который Игорь развалил утром, и за крытым рынком, который горел. Однако, разумеется, соваться туда, очертя голову, никто не собирался. Требовалась доразведка. 
– Они всё время перемещаются, – сказала Божена. – Мы туда прошли без проблем, а обратно обходили. 
На неё посмотрели, как на сумасшедшую, но ничего не сказали. Должно быть, решили: или по непониманию, или врачиха, ну, очень смелая женщина. А Олег Вепрев подумал, что его другу повезло: не каждый день встречаешь такую решительную подругу офицера. 
– Больше так не делайте, – назидательно сказал майор Севостьянихин. – Без моего ведома гостиницу не покидать, – и его смешной нос согласно кивнул. 
– Есть не покидать, – смутилась Божена и покраснела. 
– Так как вы шли? – спросил Севостьянихин, давая тем самым понять, что здесь все люди взрослые и понимают меру ответственности. – Можете показать? 
Божена наклонилась над картой, и Игорь почувствовал запах её волос. Чёрт! – подумал он, похоже, я схожу с ума; чтобы прийти в себя, он встряхнул головой. Не мог он оставаться спокойным рядом с ней, не мог. 
– Вот здесь шли, здесь под мост нырнули, – показала она на карте. 
– А куда из гостиницы стразу вышли?
– Через общежитие. Там никого не было. 
Севостьянихин многозначительно посмотрел на Игоря Габелого, мол, видишь, что мы проворонили. Общежитие пятигорской фармацевтической академии примыкало к гостинице. Их отделяла улица с двумя рядами сосен. 
– А когда назад шли, где столкнулись с ними?
– Сразу за рекой. 
– Ага… – многозначительно сказал Севостьянихин и задумался.
– У них людей не хватает, – уверенно сказал Олег Вепрев, – поэтому они перемещаются. Пользуются тем, что мы пассивны. 
– А зачем тогда рынок жечь? – по-детски удивился Герман Орлов.
– А это не они зажгли, – уверенно сказал Севостьянихин.
– А кто? – удивился Герман Орлов, и его лицо, как у большего ребёнка, сделалось изумлённым. 
– Наши, – уверенно сказал Севостьянихин. – Думаю, Ногинский. – Больше некому. Заметил, что ветер в нашу сторону, и поджёг. 
Севостьянихину всегда хотелось, чтобы Алексей Ногинский совершал сплошные подвиги, потому что они были в отряде с самого начала его формирования, остальные или погибли, или лежали в госпиталях, или написали рапорт о переводе в более спокойные места. 
– Мудрено… – недоверчиво почесал затылок Герман Орлов. – Я бы не додумался. – Ну да, – сказал он, – здесь же роза ветров, неделями дует в одно сторону. 
 
***
Первым шёл Игорь. Худой и ловкий, он как нельзя лучше подходил для этой цели. Они специально выбрали момент, когда дым стал особенно густым и маршрут не просматривался с Машука, да и сосны закрывали общежитие пятигорской фармацевтической академии. Если долго не светиться, то имелись все шансы проскочить незамеченными. 
Игорь прыгнул в окно, кувыркнулся на полу и приготовился в неожиданностям, но всё было тихо, никто не кричал: «Аллах акбар!» и не кидался гранатами. 
Комната оказалась разгромлена и на полу были хорошо заметны потеки крови. Видно было, что волокли или раненого, или убитого. Игорь высунулся в коридор, нашёл, что здание, по крайней мере, на первом этаже пустое, вернулся к окну и махнул рукой. Голова у его была ясная и работала чётко, как хорошо отлаженный механизм. Каким-то шестым чувством он понял, что в общежитии боевиков нет, что убитого сволокли в подвал и что за ним обязательно вернутся. 
Через мгновение все пятеро были в здании и разбежались по комнатам. 
– Пусто!
– Пусто!
– Пусто!
Пятым с ними пошёл боец из Волгоградского РОВД – старший лейтенант Виктор Максимов. Он предпочитал пулемёт, а два пулемёта в группе – это уже сила. 
И опять им повезло: гостинца «Пятигорск» тоже оказалась пустой. Боевики убрались из неё буквально минут за пять до их появления: на полу валялись остатки «зелёного» армейского пайка, а в углу чадил таганок.
– Чего это братья-американцы их ничем новым не снабдили, – пренебрежительно сказал Герман Орлов, пнув остатки «зелёного» пайка. – Нашим, собаки, пользуются. 
А Игорь подумал, что Божене с бойцами чертовски повезло: проскользнули они, как мылом смазанные. Пока Герман Орлов разбирался с экипировкой боевиком, Ржешевский через оптический прицел вёл разведку прилегающих к общежитию улиц. 
Игорь и Олег Вепрев, подумав об одном и том же, сунулись в подвал и нашли того духа. Сняли у него с руки синюю повязку, а уходя, подложили гранату с выдернутой чекой. 
– Командир, вижу «чеха», – сообщил Ржешевский, когда они вернулись. 
– Не стреляй! – сказал Игорь, тоже выглядывая в окно и замечая, как три или четыре боевика мелькнули за углом дома. – Пусть уходят. 
Боевики скрылись в сторону улицы Мира. На лице Ржешевского промелькнуло разочарование, он с сожаление убрал палец с курка. Логика боя подсказывала, что надо бить боевиков при любом удобном случае. Но случай сейчас было не тот. 
– Слушай, – сказал Герман Орлов, – мне кажется, они стягиваются к одному месту. А если мы двинем за ними, прикинемся боевиками и до моста дотопаем?
– Ну что, давай попробуем, – пробасил Герман Орлов. – Где наша не пропадала!
Особо раздумывать было некогда. 
– Ладно… – решил Игорь, – вперёд!
Риск, конечно, был, но невелик – риск, что их раскусят, и риск нарваться на засаду. Последнее было, конечно, хуже всего. Однако судя по тому, как беспечно ведут себя боевики, уверенные в своей безнаказанности, засада была из области страхов – обычное дело на войне. Наверняка боевики ушли по команде, а значит, несколько минут можно перемещаться под шумок: издалека мало кто разберёт, а вблизи – мы сами с усами. И опять он выпрыгнул первым, и они побежали так, как бегают боевики – цепочкой, уверенно, не оглядываясь, потому что чего оглядываться, если вокруг своих. А гостиница, которая нависала слева, дымилась, как Всемирный торговый центр в Америке одиннадцатого сентября, но источала почему-то не поражение, а уверенность и стоицизм. 
Через пару минут они увидели хвост уходящих боевиков, которые трусили вдоль проспекта Калинина вальяжно, чуть ли не вразвалочку. Последним удалялся боевик с двумя гранатами к РПГ-7 за плечами. 
– Дать бы по нему… – с сожалением высказался Герман Орлов, у которого всегда чесались руки не только при виде боевиков, но и «друзей» пиндосов. 
 
***
Игорь, который за полгода изучил район, где жила Божена, примечал все те места, куда можно было нырнуть в случае отстрела или засады. Была у него такая неискоренимая привычка, которая не раз спасала ему жизнь. Все канавы он классифицировал по трём признакам: глубине, протяженности и виду грунта. Лучше всего, конечно, были канавы, вырытые в земле. Пули в них не рикошетили. Но такие канавы в Пятигорске были чаще всего слишком мелкими для крупного мужчины. Одна такая тянулась вдоль левой стороны проспекта, рядом с пятиэтажками, и была вырыта, должно быть, под кабель, который не успели проложить. А теперь этот никому не нужный кабель валялся бухтами, покромсанный охотниками за цветным металлом. Хороши были также окна подвалов без стёкол и решёток, каменные или железобетонные заборы, отдельные строения типа магазинчиков, но лучше всего и безопаснее всего Игорь признавал, конечно же, капитальные дома с проходными дворами. Таких дворов на пути у них было целых пять – через магазины или кафе. Везение заключалось в том, что эти дома равномерно располагались по всему проспекту Калинина. Удачный был маршрут, очень удачный. Такой удачный, что любому разведчику, выбравшему его, можно было заочно поставить твёрдую пятёрку с жирным плюсом. Может быть, им потому и повезло, что всё произошло спонтанно. Однако Игорь также прекрасно понимал, что боевики тоже не дураки и тоже проводили регонсцировку местности и наверняка посадили снайперов в высотке, с правой стороны дороги за мостом. Поэтому они под этот самый мост не сунулись, хотя вначале планировали использовать его для скрытного выдвижения в тыл крытого рынка, а свернули влево под защиту хрущёвок. 
«Когда снимаешь часового, не надо смотреть ему в затылок, только – на спину или на руки, только не в затылок, чтобы не почувствовал взгляда», – говорил капитан Чибисов, инструктор по рукопашному бою. Игорь запомнил это так же хорошо, как «отче наше», который никогда не учил, но слышал в церкви. Однако на этот раз он оплошал на долю мгновения и почему-то заговорил с боевиком, который сидел под вывеской ресторана «Эрмитаж» и отчаянно скучал. Должно быть, его сюда поставили охранять тыл, и он уже сидел так долго, что устал спать и считать камни на дороге. А тут они – считай, в глубоком тылу, где русским делать-то нечего. Естественно, погоны свои они спрятали давным-давно и подальше. Да и зачем те погоны, если все друг друга знают в лицо – лишняя зацепка для снайпера. 
– Маршалла хуьлда!  – поздоровался Игорь. – Кхуза иола! 
– Маршалла хуьлда… – нехотя приблизился часовой.
Был он молод и глуп. Такого даже убивать не хотелось. На верхней губе у него едва пробивался пушок. Свяжем, решил Игорь. Пусть живёт. Молод ещё. В плен попадёт, перевоспитаем. Разберётся, что к чему. Внукам будет рассказывать, как воевал. 
– Хьуна, оьрсийн мотт хаьий? 
– ХІаъ. Ехьа . А кто вы такие?
Непонятно, почему он нас не разоблачил, подумал Игорь, особенно славянскую физиономию Германа Орлова, который на голову возвышался над всеми. Впрочем, его с таким же успехом можно было принять за американского инструктора. Инструкторы-то у моджахедов хватает. Кому, как не американцам, устроить прорыв? 
– Хьан гIуллакх дац!  Где рыжий Алик? 
– Какой?
– Мухитдинов.
– По кличке Жираф?
– Да.
Его сбила с толку синяя повязка на рукаве у Игоря. 
– Ца хаьа… 
– Хьа лергаш  – сказал Игорь. – Нам нужно срочно его найти. Ахь бакъала бох? 
– ХІаъ!
– Хьан мара гома бу  – выступил вперёд Олег Вепрев, очень кисло поморщившись. 
Это была единственная фраза по-чеченски, которую он знал, вкладывая в слово «нос» совсем другое значение. 
Часовой схватился за нос, а потом за то, что ниже пояса:
– Ватааа!  – неподдельно испугался он.
Поди, только начал по девкам бегать. Его ещё собственная внешность волнует, невольно подумал Игорь. 
– Мы пошутили, – хищно оскалился Олег Вепрев.
Он начал заводиться, и ничего хорошего это не сулило. Странная внутри у него была пластинка – даже для своих, никто ведь не трепался о долге и вере, а Вепрев запросто мог выложить открытым текстом, мол, мы здесь за Россию горбимся; все избегали национального вопроса, а он всегда говорил, что чеченцы и ингуши – это волки, смотрящие в лес, и в результате оказался прав – ведь построили «стену», правда, с помощью США, но тем не менее, и кто лицемернее в данной ситуации, трудно сказать. А мы, русские, оказались в дураках, подумал Игорь, как детей, обвели вокруг пальца. 
– Хьа да валла хьаккхийца!  – выпалил юный часовой.
– Ма забарш ю хьа...  – примирительно сказал Игорь. 
– Совсем не шутки! – перехватил автомат часовой.
– ДIасаца!  – предупредил Игорь, потому что знал, что Олег Вепрев быстр, как пуля, и долго думать не станет. Он с испугом покосился на Олега – глаза у него налились кровью и лысина страшно покраснела. Даже уши стали пунцовыми. 
– Декъала хуьлда Нохчийчоь!  – выкрикнул часовой
Эту фразу Олегу Вепреву переводить было не надо, конечно же, понял он её от начала до конца, потому что часто слышал на КПП «Кавказ».
– Ах, ты засранец! – произнёс он и ударил как-то так странно, что даже Игорь удивился – словно просто черканул кулаком по подбородку – без подготовки, без размаха, неожиданно, можно сказать, подло, только подлость эта на войне называется хитростью. А когда часовой упал, схватившись за горло, придавил его коленом, как котенка. 
– Бача хук!  Хаар коз!  – бормотал он, орудуя ножом в три движения так ловко, словно свежевать барана. 
Он ещё успел повоевать рядом с теми, кто прихватил Афганистан, и, естественно, нахватался тех выражений, которыми можно было оскорбить мусульманина. 
– Зачем?.. – удивился Игорь, который не видел в часовом реального противника, пацан он и есть пацан – чеченский или русский. 
– Он меня обозвал?! – выпрямился Олег. – Обозвал! – потребовал он подтверждения. 
– Но ты же с ним рассчитался?.. – в свою очередь уточнил Игорь, которому уже надоела вся эта возня. 
– Нет, я хочу знать! – окончательно рассвирепел Олег, и в этом была его натура, из-за которой он порой терял голову и становился похожим на зверя. 
– Зачем тебе знать, – ответил Игорь, – спать плохо будешь. 
– Нет! Говори! – потребовал Олег Вепрев, и губы его побелели. 
Совсем рехнулся, понял Игорь, крыша съехала. 
– Ладно… – произнёс он и, наклонившись, прошептал уму в ухо всё то, что сказал часовой. 
Теперь его точно не удержишь, подумал он, теперь Вепрев будет сам не свой – и хорошо бы из-за своей контузии, а то ведь по глупости заводится. 
– Ах, скотина! – Олег Вепрев оскалился, как волк, и пнул мёртвое тело, кровь из-под которого текла вниз по наклонной улице и напротив подъезда собиралась в лужу. На её поверхности плавал мусор: какие-то веточки и тополиный пух. 
Прятать тело было бессмысленно. Но Олег Вепрев настоял, и они перекинули его за забор, под цветущую сирень. 
– Пусть поищут, – мстительно сказал Вепрев, и глаза у него стали мутными-мутными, как после недельного запоя. 
– Ну и правильно, – рассудительно согласился Герман Орлов, вытирая руки о штаны. – Чёрт с ним, со щенком. Я таких навидался. Пацан пацаном, а у самого пистолет в кармане. Мне их любить не за чем. Они Кавказ отхапали и на Кубань рот раззявили. Чего мне с ними цацкаться?!
Порой Герман Орлов был способен примирять людей в отряде, и все понимали, что Герман Орлов всегда прав, и правда эта выстрадана кровью и жизнями, и жалеть пацана нечего, но Игорю почему-то всё-таки было его жалко. Убивать молодых всегда жалко, даже если они твои враги.
 
***
На крытом рынке горели склады. Сизый дым выбивались из-под черепичных крыш, его прибивало к земле и несло широкой полосой в сторону Машука. Зачинались дымить торговые ряды под яркой голубой крышей. Ясно было, что если боевики где и сидят, то только в центральном помещении, откуда гостиница, как на ладони, а стрелять из больших арочных окон одной удовольствие. 
Смущало только высотное здание из синего стекла – оно, как айсберг, возвышалось над кварталом. Посади туда снайпера и горя не знай, иначе можно было считать духов большими дураками – ну не в самом же деле, думал Игорь, разглядывая перекрёсток и прилегающие улицы в бинокль. Прямо торчало это самое здание из стекла и бетона, которое так беспокоило Игоря, справа виднелся розовый угол почты, а с левой стороны находился крытый рынок. Обычно шумный и суетливый район был пуст, как равнины Марса. Тёплый ветер гнал тополиный пух, и если на секунду отвлечься, то казалось, что идёт снег, и приятно было представлять, что ты дома, в Санкт-Петербурге, готовишься к «первой» лыжне. Если обойдётся, подумал он, то уедем с Боженой, и прости-прощай это чёртов Кавказ, который мне опротивел до печёнок, и больше сюда ни ногой, ни за какие коврижки, даже на самый модный курорт. Он не стал больше рассуждать на эту тему, потому что обнаружил себя шибко бегущим зигзагами поперёк улицы – высоким, худым и сутулым, чуть нелепо сжимающим автомат длинными жилистыми руками – крайне удобная цель для снайпера. Очень удобная, прямо, как в тире. Но в него никто не выстрелил. 
Он упал под стену рынка, больно ткнувшись коленом в подбородок, и тотчас, высунул автомат из-за угла и прикрыл остальных, взяв под прицел улицы Крайнего и Октябрьскую, уже и не думал о высотке из синего стекла, потому что думать бессмысленно: есть снайпер или нет, бой покажет. А обшаривать такое здание – сил нет. И опять им повезло: то ли боевики проспали, то ли их здесь вовсе не было. Никто до сих пор не стрелял и не кричал: «Ерси!!! » Было бы вообще здорово, суеверно скрестил пальцы Игорь, если бы они, имея ввиду боевиков, ушли и отсюда к чёртовой бабушки за свою любимую «стену» и заткнулись со своими заунывными муэдзинами и пропагандой для дебилов, потому что… потому что… просто сил нет. Рядом, как бочка с пивом, плюхнулся Герман Орлов и зашептал в обычной своей возбуждённой манере: 
– Я чего говорю, надо обойти справа и слева и закидать гранатами. 
– Шума будет много, – сказал Игорь, выглядывая из-за угла: можно было, конечно, и закидать вслепую, безадресно, гранат бы не хватило, – здание большое, пока добежишь до конца, боевики очухаются. 
Улица была пуста до самого поворота, а что там за поворотом, там, где был кинотеатр «Космос», одному богу известно. 
– Шума и так будет много, – возразил Герман Орлов и недовольно покрутил мордой. 
Игорь в ответ только помотал головой. Он ещё не решил, что надо делать, но шуметь почему-то ему не хотелось. Кидать гранаты вслепую было не самым лучшим вариантом. Виктор Максимов уже выбрал в качестве сектора обстрела верхнюю часть улицы Крайнего. Олег Вепрев прикрывал тылы. 
– Чего дальше? – спросил он нервно.
Ему словно иглу в зад вставили, вертелся он и в таком состоянии, был импульсивен до безрассудства. Убьют его сегодня, подумал Игорь, как пить дать, убьют. 
– Значит так, – сказал Игорь. – Мы с Германом входим первыми. Вы страхуете площадь и улицы. Если через минуту всё тихо, входите следом. – Илья, ты определился? – спросил он у Ржешевского.
– Я сяду в том крыле, – он показал на двухэтажную пристройку, дальняя часть крыши которой уже занялась пламенем. 
– Всё, мы пошли, – поднялся Игорь, полагая, что они предусмотрели всё, что можно предусмотреть в их положении. 
Олега Вепрева он не взял с собой по одной единственной причине – Олегу надо было прийти в себя и перестать злиться. Хотя, конечно, он будет таким до конца операции, и ничего с этим поделать было нельзя. 
Дверь в рынок оказалась тяжёлой и скрипучей. У Игоря аж мороз по коже пробежал, когда она с таким же крипом захлопнулась за ними. Секунд десять они стояли в тёмном тамбуре, привыкая к освещению. Прямо за второй дверью до стены второй секции тянулись мясные ряды. А справа и слева на второй этаж поднимались истёртые мраморные лестницы. Они с Боженой часто здесь бывали, и Игорь хорошо знал помещение. Приятно гулять, когда в тебя никто не стреляет, подумал он и толкнул следующую дверь. 
Прямо перед ними на полу лежал пьяный в доску боевик. Он спал мертвецким сном. 
– Не стреляй, – прошептал Игорь. 
– А если очнется? – сделал изумленную морду Герман Орлов. 
На эту морду можно было молиться в тёмном углу – настолько она была искренней и добродушной. Хорошо, когда для твоего товарища война – это развлечение, если помрёт, то весело, без волнений. Игорь только поморщился, поднимая с пола автомат и отстегивая от него рожок, а потом показал пальцем наверх, где наверняка кто-то сидел. Автомат пьяного боевика он засунул между ящиками, когда они уже с Орловым поднимались наверх. Только тогда он вспомнил, что в рынке был ликероводочный магазин, а ещё он вспомнил, что в Имарате Кавказ объявлен сухой закон, и стало быть есть надежда, что моджахеды на радостях перепились. Только надежда эта была с гулькин нос, не такие же они дураки. Но оказалось, что он их идеализирует. 
По левой лестнице грациозно, как гепард, прошмыгнул Олег Вепрев, за ним с пулемётом в руках едва поспевал Виктор Максимов. Значит, минута прошла, автоматически отметил Игорь и тут же переключился на боевиком. Всего их было человек пять, и только один из них возился с ПКМом, устанавливая его на подоконнике, чтобы стрелять по гостинице. Герман Орлов подошёл, не таясь, и выстрелил ему в голову из пистолета ПСС . Потом так же деловито застрелил каждого из боевиков, которые в лежку валялись между рядами среди пустых бутылок. Один только что-то сообразил и взмахнул руками, но Герман Орлов только криво ухмыльнулся. 
Может, обойдётся, решил Игорь, может, они все пьяные, и в этот момент по другую строну террасы заработал пулемёт Максимова. 
– Ёпст! – закричал Герман Орлов, ударом ботинка выбивая дверь, которая вела в следующий сектор. 
Он схватился за «шмель-м». Игорь только успел отскочить в сторону. Орлов выстрелил и, взявшись за пулемёт со словами:
– А теперь мы повоюем! – бросился вперёд. 
Ещё не рассеялись дым и пыль, а они поливая все углы и закоулки огнём, проскочили второй сектор рынка и ворвались в третий. И только здесь им оказали хоть какое-то сопротивление: по углам и откуда-то снизу под мат и славянские выкрики удалили автоматы, но очень недружно и тут же захлебнулись, потому что не выстояли против плотного огня и мгновения. Тех же, кто стрелял снизу, забросали гранатами. И наступила тишина. Слава богу, с облегчением подумал Игорь, даже никого не ранило, только Виктора Максимова слегка контузило «шмелём-м», хотя, казалось, опытный Герман Орлов стрелял аккуратно, но бой есть бой, в нём всего не учтёшь и не предвидишь.
– Неужто всё?.. – радостно спросил Герман Орлов, не веря самому себе, и морда его излучала неподдельную радость. – Так быстро?!
– Братья-славяне дурной пример показали! – крикнул Игорь, пнув бутылку из-под дешёвого ликера. 
– Налакались на радостях, – согласился Герман Орлов, нюхая бутылку местного коньяка и с сожалением отбрасывая её в сторону: пить такую отраву было нельзя даже спецназу. 
А ведь мы сегодня даже не опохмелялись, вспомнил Игорь, очевидное невероятное. Они быстренько пробежали понизу, добивая тех, кто был ещё жив. А потом за матами и радостными криками Германа Орлова и Олега Вепрева, вдруг услышали, как их зовут: тоже с матам и фигуристыми причитаниями, да такими весёлыми, что впору было принять за своих. 
– Ёпст! – воскликнул Герман Орлов. – Так это ж Ролик! Ёпст! А я гранату хотел кинуть! Гы-гы-гы!
– Точно! – радостно закричал Олег Вепрев, оттаивая на мгновение, но потом волчий оскал снова вернулся на его лицо.
И они бросились их искать, и в самом дальнем углу рынка наткнулись на отхожее место. Вопли и маты неслись оттуда. 
– Не может быть, – твердил Олег Вепрев, кисло морщась. – Не может быть… Ха-ха…
– Лёха, ты что ли?! – наклонился над очком Герман Орлов и узнал его по изувеченным ушам и железным зубам. 
– Да я, я! – нетерпеливо откликнулся Алексей Ногинский. – Кто ещё? Руку дай!
– Ага! – насмешливо возразил Герман Орлов, отступая на шаг.
– Кто там, кто там?.. – сунул свою татарскую морду Олег Вепрев и засмеялся, довольный, как слон: – Чего ты там делаешь, сукин сын? 
– Ванны принимаю, – ответил Алексей Ногинский. – Давай руку!
Руку ему, конечно, не дали, а верёвку кинули. И вытянули, да не одного, а троих. Все основательно были вымазаны по пояс. 
– Только не подходи ко мне, – воскликнул Герман Орлов. – Ой, ёпст, вонища. Два шага назад, товарищ старший прапорщик!
– Радуемся, что живы, и уходим, – сказал Игорь, нервничая. 
Ему всё казалось, что моджахеды вот-вот опомнятся и тогда всем придётся лезть в клоаку. И точно!
– Командир, чехи! – доложил Илья Ржешевский по «локалке».
Недаром его оставили прикрывать тылы. Всё-таки чутьё меня не обмануло, с удовлетворением подумал Игорь: 
– Сколько? – он прижал микрофон к уху, чтобы не слышать зубоскальства Германа Орлова и Олега Вепрева, остальные из вежливости помалкивали в тряпочку, хотя и были, конечно, рады, что Ногинский жив и здоров. 
– Пока трое со стороны реки и снайпер появился в высотке. 
– Так, – приказал Игорь, – хватит ржать. Собрались и уходим. 
– Куда?.. – иронично осведомился Олег Вепрев, которые только-только вошёл во вкус и готов был воевать хоть до вечера. 
На его лице бродила всё та же жуткая улыбка. Он уже выбил окно на втором этаже первой секции и перетаскивал мешки с песком, обустраивая себе амбразуру, с тем, чтобы держать под огнём улицу Крайнего вплоть до самой речки. Для этого как ни кстати пригодился тяжёлый пулемёт «корд» моджахедов. Затем он стал переворачивать мёртвых духов в поисках боеприпасов. 
– Прямиком на базу под прикрытием дыма, – сказал Игорь. 
– А чего, командир… – предложил Герман Орлов, озираясь и ищя себе такую же цацку, как у Олега Вепрева. – Повоюем?
Ему пришлось довольствоваться своим «печенегом» , осталось только обложиться коробками с патронами. 
Игорю махнул рукой:
– Ладно… Тебе бы только стрелять, – проворчал он, уступая
Никаких объективных причин оставлять удобную позицию, конечно же, не было. Однако у него сразу возникло плохое предчувствие: уходить надо – срочно и безоглядно. А с другой стороны, позиция идеальная: духи ещё не очухались, потери у них большие – человек двадцать. Закрепить успех – первое дело. Об этом он тут же доложил Севостьянихину и о Ногинском, разумеется, и о его бойцах тоже, опустив, правда, подробности, как то: выгребные ямы и прочие прелести, сопутствующие этому. Договорённость у них была, в случае положительного исхода дела можно было себя и рассекретить, но, разумеется, не прямым текстом, а с использованием кодированных фраз. 
– А мы?.. – с обидой в голосе спросил Алексей Ногинский. – Нам б отмыться…
Бойцы за его спиной тоже смотрели на Игоря не очень добрыми глазами – вонища от них шла несусветная, а одежда уже покрылась коркой. 
– Ребята, да вы что?! – добродушно пробасил Герман Орлов. – Да мы о такой позиции всю жизнь мечтали. Сейчас как вломим туземцам. Война-то уже настоящая, как в сорок первом, это же не со своими воевать, а считай, с пришлыми, америкосами.
На его лице было написано: «Я тебя, Ногинский, конечно, уважаю. Не всякий полезет в отхожее место, но дело прежде всего». 
Игорь, разумеется, хотел возразить насчёт америкосов, но потом подумал, что, действительно, за всей этой вылазкой наверняка стоит американская разведка. Хотя вроде как с Америкой задружились, но я им не верю и на такую дружбу копейки не поставлю. Подлая нация испокон веков, англосаксы, одним словом, ещё в царской России стратегическим врагом определялась Англия, теперь – Америка. Что лучше, не понятно. 
– Вы можете уходить, – разрешил он. – Своё дело вы уже сделали. Большое вам спасибо. Доложите Севостьянихину, что бьёмся, пока патроны есть, а потом уходим, пусть он нас поддержит огнём и манёвром.
Манёвром, конечно, вряд ли, потому что БТРы берегут, как зеницу ока, а огнём очень даже могут, подумал Игорь. 
– Пожалуйста, – недовольным тоном ответил Алексей Ногинский, а остальные потупились и принялись изучать пол под ногами. – Только… только мы тоже хотим дагам свечку вставить за наши мучения. Правильно, ребята?
– Правильно, – вздохнули его бойцы без особого энтузиазма, отмыться им, конечно, было бы надо да отдохнуть после такой нервотрёпки. 
– Пошли, ребята!
И они обиженно поплелись в третью секцию, чтобы держать левый фланг, который выходил к кинотеатру «Космос». 
Повоюем с полчасика, решил Игорь, а потом видно будет. 
Хорошая получилась позиция: длинная и одновременно компактная, охватывающая сразу три улицы, а главное – прикрытая с тыла своими. И оружия навалом – воюй не хочу, и бойцы как никогда воодушевлены, и всё-таки Игорю что-то было не по душе. Боялся он за Олега Вепрева, за его необузданный нрав, за бешенство. Глупостей может натворить Олег. А ещё не любил он, когда всё гладко, как по накатанной дороге. Судьбу ведь не обманешь – слишком долго они все воевали, и знали, что просто так всё не получается, за лёгкость и удачу придётся заплатить, только чем и как, пока ещё никто не знал, в общих чертах разве что: ранят кого-нибудь или убьют, не хотелось умирать, когда только жить начинаешь. 
Игорь тоже нашёл себе ручной пулемёт и залез с ним в торец здания, под козырек, выбил окошко и сунул дуло. Место, конечно, не очень удобное – сектор узкий, подслеповатый, но зато можно держать под обстрелом угол Октябрьской и Крайнего, которые прикрывал только Ржешевский, а с одной СВУ  не много навоюешь. Подстрелят, как пить дать. Снайперу в любом случае по всем правилам нужно поддержка. Это только в сказках один в поле воин, а на самом деле, всё не так. Всё жёстче и опаснее в сто крат. Поэтому вдвоём они сила: снайпер указывает цели, а пулемётчик подавляет огнём. Идеальная схема до тех пор, пока не столкнешься с таким же противником. Ну а тогда кто кого раньше заметит и приголубит. А вот об этом лучше не думать, потому что от подобных мыслей рука дрожит и воюешь с оглядкой. Хотя воевать надо при любых условиях. Здесь уж как повезёт. 
Всё-таки моджахеды оказались хорошими бойцами. Не пошли на рожон, правда сгоряча выскочили из-за речки, но Олег Вепрев тотчас загнал их назад из своего «корда», и они, конечно же, стали искать обходы и не показывались минут пятнадцать, только мелькнули вдалеке, не достанешь, заходя со стороны Университетской. Вот когда Игорь пожалел, что там нет наших огневых точек – врубили бы по полной, да сил не было. Севостьянихин за это время связь оборвал: доложи ему, что да как, да дай полную картину дислокации – ну, понятно, чтобы, если что, своих не накрыть. 
Игорь доложил подробно, что трое воевать долго не смогут, что боеприпасов часа на два боя, что можно присылать людей.
– А в остальном без изменений, – добавил он. 
Но Севостьянихин людей не прислал и даже не объяснил, почему. Может, некогда было, а может, не решился открытым-то текстом. Боевики тоже не дураки – кинутся на штурм гостиницы, и поминай, как звали. А лишиться базы – смерти подобно. Да и нет у Севостьянихина обстрелянных людей. Откуда им взяться? Разве что Драганов или Котлярова. Но это последний резерв. 
– Ты, если что, – приказал Севостьянихин, – не геройствуй. Сразу уходи, мы тебе поможем. 
Ага, с иронией подумал, Игорь, будете огнём прикрывать, если боевики дадут, они ж тоже не дураки. Кинутся о стороны Машука и оттянут на себя силы. А здесь мы ещё болтаемся, как не знаю что в проруби. 
– Вы главное не давайте в тыл к нам зайти, – напомнил он.
Уж очень беспокоил его тыл. Тыл был слабым местом. За надёжный тыл люди жизнью расплачивались, а здесь подарок, можно сказать, задарма, думал Игорь, поглядывая вдоль улицы через прицел. Боевики мелькали, как разбегающиеся тараканы, убивать себя не давали. 
– Будь спокоен, – заверил его Севостьянихин, – не дадим. 
Ага, снова подумал Игорь, буду я спокоен, жди. Дым отечества, который помогал нам, теперь помогает духам. Теперь они в фаворе. За этим дымом и проскользнут и отрежут, и чёрти что ещё сделают, беспокоился он, хотя и переложил всё на собственную мнительность. С другой стороны, кто знает, где мнительность, а где дурное предчувствие. Не угадаешь. Так мы сделаны. 
Потом одновременно заработал пулемёт Алексея Ногинского, где-то во втором секторе радостно завопил Герман Орлов: «А-а-а!!!», «Бум-бум-бум…», начал лупить из «корда» Олег Вепрев, и тут же ударил пулемёт старшего лейтенанта Виктора Максимова, но всех перекрывал, разумеется – Олег Вепрев: «Бум-бум-бум… бум-бум-бум… бум-бум-бум…» Словно всаживал костыли в землю. От одного звука духи шарахались, как черти от ладана. 
Боевик с гранатомётом выскочил на перекрёсток, и Игорю пришлось менять сектор обстрела, потому что он ждал духов совсем не в этом месте, а правее, потому что здесь было удобное место для укрытия: брошенные машины и множество окон, в любом из которых мог появиться гранатомётчик. Дух этот здорово рисковал, потому что перекресток простреливался из гостинцы. Но свои почему-то молчали, и Игорь чертыхаясь, довернул ствол вправо и, не целясь, дал очередь, чтобы только испугать, не дать духу выстрелить и одновременно прикрыть Ржешевского, которому тот, считай, целился в спину. Дух послушно уронил гранатомёт и клюнул носом вперёд. Но это можно было отнести и на счёт меткого выстрела из гостиницы, потому что Игорь не мог сразу под таким острым углом попасть в боевика, разве что только рикошетом. Как бы там ни было, но атака справа была отбита. Свои увидели угрозу, которая проистекала со стороны Университетской, и врезали в проулок со всей мочи, так что духи, должно быть, не солоно хлебавши, пошли искать другую дорогу. А вдогонку им ударили сразу два «шмеля-м». Развалили угол пятиэтажки чуть ли не до фундамента. И правый фланг можно было считать безопасным. Игорь только вздохнул с облегчением, как увидел что гостинца, возвышающаяся над кварталом, окуталась пылью – боевики всё-таки синхронно ударили со стороны Машука. Попёрли и здесь, да по всем правилам: пару человек по улицам с перебежками, а остальные через дома, есть такой приём незаметного движения. И Герман Орлов сразу же истратил последнего «шмеля», развалил угол дома на Октябрьской, потому что там, по его мнению, скопились боевики. А самому Игорю пришлось держать под плотным огнём пятиэтажку напротив. Но основной удар духи нанесли именно со стороны кинотеатра «Космос». Потому как замолк пулемёт Германа Орлова, а потом снова заработал, но уже в другом месте, Игорь понял, что Орлов вовремя сообразил помочь Алексею Ногинскому. Получалось так, что Олег Вепрев, который стрелял из «корда», один вполне успешно сдерживал моджахедов вдоль улицы Крайнего. А он, в свою очередь, вместе с Ржешевским держали правый фланг. В грохоте выстрелов то и дело слышался короткий звук СВУ: «Пум!» «Пум!» «Пум!» Да и Игорь корректировал цели, Ржешевский подсказывал ему, где накапливаются боевики, и свой фланг они держали под плотным огнём. 
Потом вдруг за грохотом боя Ржешевский замолк, и Игорь не сразу обратил внимание, что не слышит привычного щелканья СВУ. 
– Сержант! – позвал Игорь. – Слышишь? Ответь! Илья!
Он подождал ещё немного, решив, что Илья Ржешевский меняет позицию, и снова позвал его. 
– Олег, – сказал он, – я пошёл к Ржешевскому.
– Давай, командир, я прикрою, – среагировал Олег Вепрев, кисло поморщившись, и его пулемёт выплюнул очередь: «Бум-бум-бум…», и улицу затянуло пылью. 
А Игорь скатился на первый этаж, выскочил из здания рынка, в одно мгновение пересёк расстояние до крыльца и три прыжка оказался в соседнем здании. 
Ржешевского ранило в спину. Он лежал ничком, и ещё не перевернув его, Игорь первым делом определил, откуда стреляли. Получалось, что за Ильёй Ржешевским охотились, потому что выстрелили из здания, стоящего метров за двести. Чтобы попасть в это здание, надо было миновать открытое пространство между крытым рынком и гостиницей, а значит, в гостинице прозевали. 
– Герман! Олег! – позвал Игорь. – Уходим! Забирайте всех и уходим. 
– Почему? – удивился Герман Орлов, впрочем не прекращая стрельбы. 
– Сержанта ранили. 
Он уже делал ему противошоковый укол в ногу прямо сквозь брюки, а когда снял с Ильи Ржешевского «бронник», на пол выкатилась пуля, согнутая пополам. 
– Ёпст! – воскликнул, появившийся Герман Орлов. – Это надо с какой силой врезало!
– Пригнись, не маячь, – сказал Игорь. 
– Понял, не дурак, – нагнулся Герман Орлов.
Ему было достаточно одного взгляда, чтобы оценить обстановку. Вдвоём они быстро наложили на входной и выходное отверстие раны индивидуальные пакеты и принялись бинтовать. Ржешевский был без сознания и дышал прерывисто. 
Потом со своими прибежал Алексей Ногинский:
– Давай, командир, я прикрою, – и водрузил пулемёт на лестничные перила. 
«Тр-р-рум-м… тр-р-рум-м… тр-р-рум-м…» – заговорил его пулемёт, и уже никто не воротил нос от запахов выгребной ямы, не до того было. 
– Максимов в за мной! – скомандовал Игорь. 
– Ну-ка… – Герман Орлов взвалил Ржешевского на спину легко, как пшеничный сноп и поволок в глубь здания под защиту стен. 
Потом снова одновременно заработали пулемёты Алексея Ногинского и Олега Вепрева: «Тр-р-рум-м… тр-р-рум-м… тр-р-рум-м…», и «бум-бум-бум…» Но всего этого Игорь и Виктор Максимов уже не видели, потому что по всем правилам побежали к тому здания, которое стояло между гостиницей и крытым рынком. Одна надежда была на то, что или снайпер ушёл, потому что явно был без прикрытий, или если с прикрытием, то ждёт их совсем не там, где они бежали. А бежали они к здания тоже хитро: не в лоб, разумеется, а с таким расчётом, чтобы снайперу и прикрытию, если оно там, конечно, пришлось бы стрелять под острым углом, а это резко уменьшало их шансы попасть в кого-то из них. Хотя пойди вычисли тот угол. Тоже игра случая. Здесь уж как повезёт. Я бы на месте духов давно бы сделал ноги, подумал Игорь заскакивая на первый этаж через окно. Он попал в детскую, и пока выбирался из царящего в ней бедлама, понял, что Максимов опередил его и шарил уже где-то наверху – ругался он матом так, что было слышно внизу. 
Конечно, все квартиры они не собирались обыскивать, только те, в которых с наибольшей вероятностью могли находиться боевики. Да и времени у них, собственно, не было – всего лишь пока Вепрев и Ногинский сдерживали духов и пока те не сообразили, что к чему. 
– Был снайпер! – доложил Максимов по «локалке». – Гильзу свежую нашёл. 
Игорь как раз поднимался на второй этаж и каким-то шестым чувством почувствовал, что отвечать не требуется, а почему, сам не понял, просто следовало вести себя тихо, как мышь. Поэтому он замер, приподняв ствол автомата и держал лестницу на мушке. Неожиданно в эту мушку вплыла фигура снайпера, который, должно быть, стоял на лестничной площадке и решал: спускаться ему или выпрыгнуть со второго этажа. Прыгать было рискованно, но не рискованней, чем выйти через подъезд, и он наконец решился: двинул вниз, прислушиваясь к тому, как неосторожный Максимов шурует по квартирам. Собственно, у снайпера был ещё один вариант: вначале убить Максимова, а потом уже уйти, но это тоже был лишний риск. Поторопились боевики, понял Игорь, уж очень им мешал Ржешевский. Пошёл снайпер и пошёл один, без прикрытия и, наверное, думал, что и в этот раз обхитрил судьбу, понадеялся на своего мусульманского ангела хранителя, а наткнулся на Игоря Габелого. У него ещё был шанс, если бы он был левшой и направлял винтовку не влево, а вправо, хотя по правилам следовало держать лестницу под прицелом. Но он, как и Игорь, был правшой, и Бог оказался на стороне христианина. К тому же снайпера отвлекал Максимов, который, похоже, вошёл в раж и матерился вовсю Ивановскую. Что уж он там нашёл, Игорь так и не понял, зато в тот же момент сообразил, что для снайпера его появление полная неожиданность. На одно единственное мгновение они встретились взглядом. Это был высокий, сильный мужчина с короткой бородой и пронзительным взглядом. Игорь увидел, как у снайпера от неожиданности расширились зрачки, и глаза и без того чёрные, стали ещё чернее, и он сделал то единственно, что могло его спасти, чисто инстинктивно отшатнулся назад, хотя, конечно, это было глупо, и одновременно стал поворачивать ствол СВД – целое «весло», а не винтовка, неудобное для передвижения в помещениях. И тогда Игорь дал короткую очередь. Опустил ствол ниже, потому что снайпер упал, и дал ещё одну очередь. И пули, рикошетя, летели во все стороны, но ни одна не задела его самого. 
Игорь в два прыжка взлетел на лестничную площадку и разрядил в снайпера остаток магазина, потому что знал, что не убил снайпера, а только тяжело ранил, а на войне это не считается, человек в первые мгновения не чувствует боли, потому что действует адреналин. Он сделал два шага вперёд и увидел всё те же пронзительные глаза. С пятого этажа вовсю, матерясь, уже нёсся Виктор Максимов. 
– Аса хотя деха…  – прошептал снайпер, силясь подняться. 
– Что? – наклонился Игорь.
– Гаски, мух аш ву хо?  – едва заметная ухмылка тронула его губы. 
– Ди ду , – немного удивлённо ответил Игорь.
– Хунда?  – спросил снайпер. 
Игоря удивлённо пожал плечами. В этот момент сверху наконец, чуть не сломав себе шею, скатился взволнованный Виктор Максимов:
– Все нормально, – оглянулся Игорь, а когда посмотрел на снайпера, то он уже умер. 
– Давай! – дал команду Игорь по «локалке».
Но и без этого Герман Орлов знал своё дело. Выскочил из дыма, как чёрт из преисподней, и понёсся с Ильёй Ржешевским на плечах к гостинице. 
– Молодец! – крикнул Игорь. – От лица командования…
И не успел закончить фразу, позади грохнул взрыв. Это сработала мина МОН-50, которую уставил на улице Крайнего неугомонный Олег Вепрев. Он даже умудрился пулемёт притащить, который весил все тридцать килограммов. Больше их никто не преследовал. Они ввалились на первый этаж, где их уже ждал со своими медвежьими объятьями майор Севостьянихин: губы тонкие, ноздри глубоко вырезанные, нервные, как у хищного зверя. Уж он-то больше всех был рад, что старший прапорщик Ногинский жив и здоров. И хотя от Ролика несло так, что рядом невозможно было находиться без противогаза, Севостьянихин полез обниматься, хоть его чувственный нос бурно возражал против этого, и если бы Ролик не отступил на шаг назад и не сказал с достоинством: 
– Командир, мне нужно принять душ… – нос Севостьянихина, несомненно, лишился бы чувств. 
Ржешевского унесли в медпункт, а Ногинский со своей командой пошли мыться в радоновый источник. 
Потом уже, когда все трое, благоухая хлоркой, которая одна только с могла сбить стойкий запах фекалий, чистые, блестящие, как надраенные пятаки, в свежей форме, весёлые и радостные оттого, что живы, сидели на шестом этаже, пили спирт и рассказывали свою эпопею.
 
 
Глава 4 
Козни судьбы
 
Рейс отложили на час. Первым делом Феликс подсоединился к инету и просмотрел всемирные новости. К его удивление, о грядущих события в Имарате Кавказ, на которые с пафосом намекал Соломка, не было сказано ни слова, за исключением дежурных статей, разумеется, гораздых на выдумки. Сенсации уже не было, она благополучно скончалась. Добирали остатки. Только ленивый теперь не пишет о победе Америки и демократии, и тему замусолили до невозможности. На что тогда, собственно, намекал Александр Павлович? – удивился Феликс, грызя костяшку пальца, и слепо уставился на Лёху, который, как всегда, по-хозяйски обустроившись на новом месте, что-то жевал, набивая брюхо. Была у Лёхи такая чёрта характера придавать пространству вокруг себя частичку домашнего уюта. И в этот раз он тоже не упустил случая: достал кока-колу, бутерброды, аккуратно разложил на чемодане и наслаждался чревоугодием, с интересом поглядывая на особ противоположного пола. 
– Будешь? – спросил он, раздувая, как бладхаунд, ноздри и пробуя воздух на вкус. 
Была у него и такая привычка. Мало того, он заявлял, что все женщины пахнут по-разному. «Нет двух похожих», – говорил он со знанием дела. И Феликс ему завидовал, потому что не обладает такими ярко выраженными талантами. Но сейчас не до женщин, сейчас надо выкарабкиваться всеми силами души. 
– Не буду, – мрачно ответил он. 
– А я по утрам есть хочу, – поведал Леха, воспринимая бездумный взгляд Феликса в качестве укора. 
На его физиономии было написано вселенское спокойствие и безбрежная деловитость, всё шло по плану: командировка, выпивка, девочки, всё, как всегда, и всё, как обычно. Естественно, между делом он провожал каждую юбку, которая оказывалась в поле его зрения и комментировал: 
– Во-во-во… ещё одна пошла. Тощая только… Ёх… А та лучше, только жопа отвислая. 
Пассажиров было мало: с десяток военных, столько же гражданских, парочка туристов экстремалов, какие-то «чёрные» в дорогих костюмах и два американца, которые держались скромнее скромного. Даже чуть-чуть перепугано. 
«Чёрные» сидели в ресторане за стеклянной стеной и пили бренди. Лёха тоже устремился было туда, чтобы «промочить горло», как многозначительно выразился он, но Феликс, сам не зная почему, упёрся и заявил, что ему лучше здесь, среди публики. 
– Ты же хотел опохмелиться?.. – Лёха, облизываясь, поглядывая на блондинок в баре, которые угнездились на высоких стульях и призывно покачивали длинными ноги. 
– Не хочу, – упёрся Феликс и, сам не зная почему, надулся, как мышь на крупу.
В зале ожидания он чувствовал себя увереннее. Среди «чёрных» были его знакомые. Какого рожна, спрашивается, они зависают здесь так рано? Американцы ему тоже страшно не понравились, хотя они прятались за киоском «союзпечать». Феликс решил, что они следят за ним. На американцев у него было особое чутьё, он их узнавал по неуловимому налету отрешенность. Была у них такая особенность – именно в России отгораживаться от мира сего, словно она им была неприятна на уровне подсознания. «Чёрными» Феликс называл собратьев по перу из Имарата Кавказ, арабов и негров, в общем, всех тех, кто выделялся цветом кожи. На это раз это были местные «чёрные». Только в Америке он понял, что расист по натуре. В России он этого не ощущал, а в Америке – пожалуйста, словно прорвало канализацию. И ничего с собой поделать не мог. Не нравились ему люди с чёрным цветом кожи, особенно, когда их было очень много – целая улица или город. Из-за этого он не чувствовал себя в Америке расслабленным, и чтобы там ни говорили, страна эта ему не понравилась. Мистер Билл Чишолм с лёгкостью культивировал в нём ту же мысль: «Нельзя давать чёрным высовываться. Нельзя. Иначе они из мести захватят Америку, припомнят нам рабство». Ага, думал Феликс, значит, и вы не святые, а нас учите жить. «На этот счёт у нас есть далеко идущие планы по сегрегации, – откровенничал мистер Билл Чишолм. – Если что, всех упечём в лагеря, вместе с краснокожими, япошками и китайцами». Для коренного американца он слишком хорошо говорил на русском языке. Разве что иногда неверно делал ударение. Видно, его готовили тщательно, порой с неприязнью думал Феликс. Уж слишком рязанская морда была у рыжего мистера Чишолма. Такого, если одеть попроще, в телогрейку или твидовый пиджак, в толпе не различишь. Но теперь-то совсем другие времена, успокаивал себя он. Теперь мы братья, как писали китайцы, на веки. И всё равно в глубине души ему было неприятно: с одной стороны, он чувствовал сыновою потребность в общении, а с другой – не лежало у него сердце до конца к мистеру Биллу Чишолму. Не то чтобы он ему не доверял, а скорее, ещё не понял своих ощущений и поэтому остерегался, но так, чтобы мистер Билл Чишолм ничего не заподозрил. Нужен был ему мистер Билл Чишолм, очень нужен – для светлого будущего и обеспеченной старости. 
Лёха не выдержал молчания Феликса, подался в бар и прицепился к блондинкам с вялыми лицами. Он угощал их водкой и вопросительно заглядывал в глаза. Чего он там искал – было огромной тайной, но на женщин его приёмы действовали обезоруживающе. Они теряли своё главное достоинство – недоступность, и Лёха Котов, разумеется, этим пользовался в своих корыстных целях. 
Феликс почему-то стало противно, он отвернулся и принялся разглядывать летное поле. Оно было в клочьях тумана, и должно быть, рейс откладывался именно из-за этого. Не хотелось думать, что Минеральные воды уже захвачены моджахедами. С одной стороны, армия обязательно должна обосраться по полной. С другой стороны, население Имарата Кавказ – это символ «новой свободы», дикие сыны Востока. Первая статья почти готова. Преддверие ада. Заварушка, от которой вздрогнет мир, вспомнил он название, которые придумывал. Затем последуют сам ад и постад. И всё равно задумки не нравились ему. Неправильно это было, хотя и в русле исторического процесса. А исторический процесс, как известно, повернуть вспять невозможно. Диалектика, однако, которую всеми фибрами души поддерживала передовая и могучая Америка. 
– Иди сюда! – крикнул Лёха, призывно махая руками. 
Но Феликсу вдруг стало не по себе: чего-то он пропустил, а чего, не понял. Что-то ускользнуло от его внимания, что-то важное, отчего зависело будущее. У него аж мороз по коже пробежал. Захотелось тут же плюнуть на всё, развернуться, поехать домой и завалиться спать. Конечно, его не поняли бы – прежде всего, главный. Не объяснишь же, что тебя посетило дурное предчувствие, которое пробрало до печёнок, и страшно, как в детстве. Не было в лексиконе Соломки таких слов, как «я тебя понимаю», «жалею», «отпуск за счёт газеты», зато были: «женские капризы» и «менопауза», а также «паразит» и «членовредительство». Обязательно куратору заложит. А там решат по-своему: мол, не надёжный ты, господин-товарищ Феликс Сергеевич Родионов, не оправдал наших надежд, не доверим мы вам командовать «военным отделом», молоды-зелены е-с-чё, ненадежны и своенравны, помотайтесь-ка пока по нашей стране-матушке, пока она ещё не развалилась; и назначат Глеба Исакова, которого хлебом не корми, дай покомандовать да руками помахать. Схлестнулись они как-то в баре. Ничья у них вышла. Так что всё было впереди. А если Глеб Исаков, то это конец карьеры. Незачем тогда и живот надрывать. Значит, о том, чтобы на всё плюнуть-растереть, и думать забудь. Переломи себя, и вперёд! Об этом и мать всё время твердила: «Сынок, будь серьезней, будь целеустремленнее, в большие люди выбиваешься». Отец же, заместитель командира бригады ВДВ по боевой части, вообще ничего не говорил, потому что, не мог простить Феликсу того, что он пошёл не по его стопам, а в какую-то «продажную» журналистику. Не понимал он политического и исторического момента. Не того он роду-племени, жил прошлым и защищал тех, кто построил феодальное общество. Времена теперь другие, «новая свобода» и всё, что связанной с ней: новые правила, новая жизнь, новые ощущения, ну и, конечно, девушки тоже новые – длинные, стройные, с захватывающими дух гладкими, чистыми лицами. Кто этого не понимает, остался за бортом. Честно говоря, с превосходством, от которого кружилась голова, думал Феликс, мне на всё наплевать. Уж я-то своего не упущу. Буду, как денди, ездить по всему белому свету, а женюсь лет в пятьдесят, когда уже стоять не будет, а там хоть трава не расти. О прекрасной, рыжеволосой Гринёвой он почему-то в тот момент напрочь забыл, словно её и не существовало, хотя в её присутствии терял способность к рассуждению. Подумал три раза: вот кто бы мог быть лучшей женой. Но жениться в планы Феликса, конечно же, не входило. Молод е-с-чё… Для этого ещё что-то должно было произойти, а что конкретно, Феликс не знал. Спокойно, Бонифаций, спокойно, думал он. Всему своё время. Таким он был философом. 
Лёха вернулся, облизываясь, как кот, испробовавший сметаны:
– Телефон дала… Вероникой зовут... ёх… – хвастался он, – а ноги у неё… как дорога в преисподнюю. Видел?
– Видел… – буркнул Феликс, незаметно для себя грызя костяшку пальца.
При других обстоятельствах он обязательно добавил бы что-нибудь мудрёное насчёт этих самых ног и этой самой преисподней, до которой сам был весьма охоч. Но сейчас ему хохмить не хотелось. Устал он почему-то хохмить, душа не лежала, да и, честно говоря, Лёха поднадоел, как заезженная пластинка, со своими блондинками, бутербродами, сальностями и жирной колбасой.
Однако блондинки были чуть ли не единственно слабостью Лёхи – любые крашенные, натуральные или в париках, с бритыми подмышками и без оных. Он их всех обожал с одинаковой страстью с головы до ног. И с каждой у него был бурный роман, из которых он выходил потрёпанный, как корабль после шторма. В этом отношении Лёхе везло даже больше, чем Феликсу. Дар был у Лёхи. А без дара, как известно, в такие дела соваться бессмысленно. Поэтому Феликс действовал по-другому: влюблялся на время, и поэтому терял меньше. 
Блондинки в былые времена тоже вызывали у Феликса приступ сексуальности. В свободное же время ему в основном нравились брюнетки и рыженькие. При мысли о Гринёвой на душе у него потеплело. Он вспомнил её грудь и ощущение колкости сосков. Оказывается, он любит огненных женщин, о которых можно зажигать спички. Кто бы подумал, соображал он, ошарашенный этим открытием. Старался запомнить для будущего романа – была у него такая мечта написать роман, которую пока он не реализовывал, некогда было за делами и заботами. Для романа надо было всё забросить, уехать на год в деревню и поселиться в какой-нибудь халупе. 
– Знаешь, что… – неожиданно даже для самого себя сказал Феликс, поднимаясь и одновременно вытаскивая палец изо рта, – поеду-ка я, пожалуй… поеду-ка я, пожалуй… домой!
Он даже страшно поморщился, словно проглотил ложку рыбьего жира, но решение было принято, и оно было единственно верным. После такого решения хотелось жить, и даже Лора Гринёва одобрила бы его. Возникло оно у него где-то в животе и перекатывалось там, комком страха. Надо жить чувствами, а не долгом, сообразил он. 
– Да ты что?! – Лёха обиженно заморгал, как судак на воздухе. – А я?.. – удивился он. – А Рыба?.. А блондинки?.. – он даже оглянулся, словно для того, чтобы проверить, на месте они, или нет. – Ёх! Ну ты даёшь!
От удивления он разинул рот, как лунатик, который ходил-ходил по крыше, а потом вдруг очнулся на коньке. Хотелось сказать злое: «Закрой, муха залетит». Раздражал Феликса порой Лёха Котов. Очень раздражал, но другого друга у него не было. 
– А что Рыба?.. – нервно спросил он, снова инстинктивно грызя сгиб пальца. – Переживёт! 
– Пережить-то он, конечно, переживёт, ёх… – согласился Лёха Котов и покрутил мордой, – но я не понимаю… Ёх… – жалобно добавил он.
– А чего здесь понимать?! – взвился Феликс. 
Он и сам себя не понимал, он был в панике. Такая паника у него была только в глубоком детстве из-за ночных кошмаров, когда он болел ангиной, и ему казалось, что в самом тёмном углу комнаты притаилось чёрное, лохматое чудовище. 
– Это ж срыв задания?! Ёх… – напомнил Лёха, хотя в его голосе не было надежды, слишком хорошо он знал Феликса. 
– Пошлёт кого-нибудь другого, – зло ответил Феликс, подхватывая дорожную сумку. 
– Ну да… пошлёт… – оторопело согласился Лёха. – Только?.. – он недоумённо пожал бабскими плечами и с надеждой уставился на Феликса – вдруг передумает. 
Феликс почувствовал, как у него задёргалась щека. Я и сам не знаю, что мне делать, испугался он. Но однозначно, ехать ни в какую Чичу я не желаю. Чего мне там делать? Не несут меня туда ноги, и всё! Смерть там моя и погибель, сообразил он, и в животе у него снова возникла пустота, словно его уже клали в лаковый гроб и оркестр наяривал «Похоронный марш» Шопена. 
– А ты поезжай, – выдавил он из себя. – Поезжай, может, я к тебе подскачу, но позже.
– Ну да… – не поверил Лёха и снова покосился на блондинок, нравились они ему. 
Блондинки с вялыми лицами сидели, лениво, как тюленихи, призывно покачивая красивыми ногами. Но Феликсу почему-то было всё равно. Хоть сто тысяч поставь блондинок, а мне всё равно. Он даже оторопел – такое с ним сроду не бывало. Не вызывали они в нём прежнего вожделения, что было весьма странно и подозрительно. Что бы это значило? – удивился он, но, естественно, разобраться не успел. 
– Приеду, – бездумно пообещал Феликс, грызя сгиб пальца. – Обязательно приеду. 
Сейчас в ванную с холодной водой, потом двести граммов коньяка, и в постель, мечтал он, а там видно будет. Может, действительно, придётся поехать в деревню писать романы? Да, телефоны надо отключить, все до единого. Плевать я хотел на Рыбу! 
Феликс уже сделал шаг по направлению к лестнице, игнорируя тоскливый, как у голодной собаки, взгляд Лёхи, который не знал, что ему делать: то ли докладывать главному, то ли, действительно, лететь в Имарат Кавказ и ждать там непонятно чего. Феликс мысленно уже был дома, где даже стены помогали дышать, где было уютно и надёжно, как в броне-крепости, как в то же самый момент, абсолютно некстати, зазвонил телефон. 
– Да? – спросил Феликс, спускаясь на первый этаж. 
– Здравствуй, дорогой, – услышал он и, конечно же, узнал голос Рашида Темиргалаева. – Как здоровье, дорогой, как поживаешь?
– Хорошо, – ехидно ответил Феликс, всё ещё находясь в векторе движения, весь устремленный туда, к выходу из аэропорта, где стоял его серебристый «опель», где надежда обрести новую жизнь была вполне реальной, только после такой выходки его наверняка попрут из газеты. И правильно сделают, равнодушно думал он, представляя изумленное лицо Рыбы, то бишь Александра Павловича Соломки, и его бесцветные глаза, и его белесые, как у альбиноса, брови. 
Лучше бы ему в это утро никто не попадался, даже друзья лучших друзей. А Рашид Темиргалаев как раз был из их числа. Познакомил их, между прочим, Лёха в ресторане «Над Москвой-рекой» по поводу «маленькой криминальной истории». Выручил его тогда Рашид Темиргалаев. Здорово выручил. Денег дал и позвонил, куда надо, договорился с нужными людьми. Феликс откупился, и его оставили в покое. А потом он провернул первую операцию. Помнится, что они гудели там три дня подряд, пропивая первые шальные деньги. И конечно же, у них возникла крамольная мысль как можно дольше продлить это удовольствие. Ровно через неделю Феликса снова «бросили» на Кавказ, и он снова с лёгкостью заработал шестьдесят тысяч зелёных. Лёха не взял себе ни копейки, а всего лишь мудро заметил, что дружба кончается там, где начинаются меркантильные интересы. Феликс очень удивился, потом подумал и согласился с ним. Раза три он подъезжал в Лёхе с предложением пересмотреть взгляды на такое положение вещей и крутиться вместе, но Лёха был непреклонен, как скалы Гибралтара. «Нет!» И всё! Поэтому Феликс, как мог, компенсировал ему нервные затраты алкоголем, деликатесами и легкодоступными женщинами. Как раз деликатесы они и потребляли в ресторанах Рашида Темиргалаева, ну и, конечно, коньяк по две с половиной тысячи долларов бутылка. Шикарная началась жизнь: днём на работе, вечером – в ресторане у хлебосольного Рашида Темиргалаева. Но казалось, что его друга – Лёху Котова – абсолютно не волнуют, откуда берутся деньги, главное, чтобы в жизни были красивые девушки и видео-кино-фото аппаратура. Вот что на самом деле волновало Лёху Котова. Таким и должен быть настоящий друг!
– Рад за тебя, дорогой, рад, – сказал Рашид Темиргалаев. – Ты только не забыл о долге? 
– О каком долге?.. – словно очнулся Феликс. – Ах, да… извини. Конечно, не забыл. 
Он удивился тому, что Рашид Темиргалаев тревожился из-за каких-то несчастных шести тысяч долларов. У него на карманные расходы в день уходило в два раза больше. А здесь какие-то шесть тысяч. Вернее, не шесть, конечно, а пятнадцать, потому что уговор таков: беру шесть, возвращаю пятнадцать. Но Рашид никогда не спрашивал о деньгах, а я никогда не забывал отдавать, с неприязнью, подумал Феликс. Так в чём же дело?
– Отлично, дорогой, отлично! – вроде бы обрадовался Рашид Темиргалаев и огорошил: – Отдашь через два дня.
– Рашид, да ты что? – удивился Феликс, опуская сумку на пол и с тоской поглядывая на выход из аэропорт, до которого он так и не дошёл. – Я же всегда пунктуален. И в этот раз отдам, но попозже немного.
– Извини, друг, форс-мажорные обстоятельства. Деньги срочно нужны, – в голосе Рашида Темиргалаева проскочили металлические нотки. 
Феликс был на мели, с собой у него было только десять тысяч: как раз на сделку и на скромное житьё-бытьё. Возвращать было нечего. Разве что с квартирой расстаться. Но этот вариант, естественно, он не рассматривал, даже когда влип в «маленькую криминальную историю», не только потому что квартира была «родительской», но и потому что она находилась в очень удобном месте: не в центре и не на окраине, а как раз там, где нужно. О таком жилье можно было только мечтать, и потерять её его было глупо. 
– А если через недели две, Рашид? – ещё раз поспросил Феликс. – У меня проблемы…
Просить было совестно, просить было стыдно после того, как ты с шиком гулял у него в ресторане и вёл, оказывается, себя, как полный идиот. Феликс чуть ли не до крови погрыз костяшку многострадального пальца. 
– Нельзя дорогой, нельзя. Счетчик могу включить. А мне не хотелось бы тебя нагибать. Обстоятельства, понимаешь. Срочно нужны деньги. Так что постарайся. Перехвати у кого-нибудь, но через два дня привези, очень прошу.
– А если через три или четыре? – с тоской в голосе спросил Феликс. – Я могу не успеть. 
Он прикинул: день туда, день назад. Всё равно не успею. Спокойно, Бонифаций, спокойно, ещё не всё потеряно. 
– Ты заставляешь меня напрягаться, – уже совсем другим тоном ответил Рашид Темиргалаев. – Только ради нашей старой дружбы, хорошо, привезёшь через пять дней, а иначе, сам понимаешь, дорогой. Понимаешь?!
– Понимаю… – тяжело вздохнул Феликс. – Через пять дней.
– Я тебе, верю, поэтому и звоню собственноручно.
– Спасибо, – мрачным голосом ответил Феликс. – Я не забуду. 
Рашид Темиргалаев мог прислать своих людей без предупреждения. Это было в его стиле, но Феликсу почему-то казалось, что его лично это никогда не коснётся, что он попал в касту неприкасаемых. Сколько раз он был свидетелем, как Рашид Темиргалаев отдавал команду наказать должника, и всякий раз был горд, что принадлежит к элите, к друзьям Рашида Темиргалаева. Это заводило, это было кайфово – чувствовать себя небожителем. Он даже заметил, как изменилось отношении к нему в редакции, когда однажды в ресторан приволокли Петра Морозова. Пётр задолжал какие-то крохи, но не отдавал вовремя. Феликс великодушно «выкупил» сотоварища и «забыл» о долге. После этого и стали коситься и шептаться за спиной. Это было приятно и одновременно страшило: оказалось, что он любит власть! Власть этого хорошо, думал он, власть – это здорово! Но копилочка закрылась, понял он, придётся зарабатывать честным трудом. Плохие времена настали: люди скурвились, хорошего не помнят. Можно было, конечно, взять кредит и раскрутиться, но официальные деньги легко отследить, а оставлять следов нельзя, это было бы ошибкой на будущее. Получалось, что нелегальному бизнесу пришёл конец, как, впрочем, и беспечной жизни. Одно к одному, мрачнея, думал Феликс: с утра Рыба и Гринёва, теперь – Темиргалаев, пёс смердящий. Сидел бы у себя в Таджикистане, сопли на кулак мотал бы от голода, а здесь поднялся, криминал разводит, добра не помнит, совести не знает. Беспредел полный. А сколько раз Феликс ему помогал – сводил к нужными людьми, гарантии давал в порядочности. Ни копейки, между прочим, не взял. Ценил его Рашид Темиргалаев, очень ценил. Братом называл, а оказался Иудой.
– Ну и ладушки, – сказал Рашид Темиргалаев и отключился. 
Феликс застыл, как истукан острова Пасхи. Выход был только один – тащиться в командировку, как на Голгофу. Пришлось возвращаться с тяжёлым сердцем, волочить за собой сумку, как сизифов камень. На душе скребли кошки, ноги казались свинцовыми колодками, во рту пересохло, как в пустыне Сахара, и страшно, до умопомрачения, захотелось пить. 
– Что?.. – Лёха понял, что что-то произошло, и даже очередная юбка в прозрачной блузке, под которой ничего не было, не привлекла его внимание. – Что случилось?
– Ничего… – неопределённо ответил Феликс, не веря самому себе: всё, что он с таким трудом выстраивал, рухнуло в одночасье. Жизнь казалась ему самым отвратительным занятием. 
Он взял у Лёхи банку кока-колы и влил в себя. В животе полегчало. 
– Ёх! – воскликнул Лёха. – Нет, я же вижу, ты передумал! Давай выкладывай! – потребовал он. 
– Посадку объявили, – кисло сказал Феликс, суя в рот сгиб большего палец. – Двигаем, потом расскажу. 
– Ёх! – обрадованно согласился Лёха, подхватывая чемодан на колёсиках и фоторюкзак с аппаратурой. – А я уже думал, ты смотался. Хорошо, что вернулся. Александр Павлович шуток не понимает.
– Эт-т… точно, – согласился Феликс, абсолютно не испытывая и десятой доли того восторга, который испытывал его друг Лёха Котов.
И они пошли на посадку. 
 
***
К вещему разочарованию Феликса, американцы оказались журналистами, и «чёрные» – тоже. Первые – из еженедельника «В Новом свете», вторые – из мелких региональных газетёнок, название которых Феликс, естественно, не помнил. Даже длинногие блондинки были из каких-то СМИ, о которых никто слышать не слыхивал – то ли из Анадыря, то ли из другой тьмутаракани. 
Неужели пронюхали? – забеспокоился он, когда они все к его великому ужасу оказались в одном самолёте. Впрочем, на Кавказ сейчас летали многие из их братии, потому что Кавказ стал горячей точкой, очень даже горячей, и там аккредитованы журналисты со всего мира. Всем не терпелось узнать, чем же всё это закончится: апокалипсисом или третьей мировой. Феликса и то покоробило: слетаются, как жуки на мертвечину, думал он с раздражением. Впрочем, о чём это я? Надо быть честным перед сами собой: чего хотели, то и получили. Так что не надо казаться, лучше того, чем мы есть на самом деле: отдали Кавказ, расхлёбываем по полной. А в третью мировую я не верю. Эта тема из разряда страшилок для обывателей. Не допустят американцы войны, не в их интересах. Разве что если совсем прижмёт. Но это тоже из области страшилок. Доллар непоколебим, Европа в развалинах, Восток устрашён. Чего ещё желать? Выиграет тот, кто будет на стороне победителя. Мы вовремя подсуетились, нам повезло. У Спиридонова зверский нюх, он всё рассчитал правильно, обзавёлся «большим братом», который держит шарик на цепи. Это всё равно что в районном масштабе принадлежать компании Рашида Темиргалаева. Феликсу показалось, что история с этим таджиком ещё будет иметь продолжение, но в каком виде, трудно представить. Наверняка он захочет доить меня дальше. Деньги-то я, конечно, отдам вовремя, подумал он. Впрочем, эта угроза была из разряда удаленной, и пока что её можно было игнорировать и задвинуть в самый глубокий угол памяти. На Рашида Темиргалаева у коренного москвича всегда найдётся противоядие, не такой уж он всесильный, этот таджик. 
Феликс был «рукопожатым». В своё время его подвели к Спиридонову и представили в качестве «самого перспективного журналиста современности». 
– О! – воскликнул Михаил Спиридонов глядя на Феликса сверху вниз абсолютно не в фигуральном смысле слова, а из-за своего роста. – Мне такие люди нужный. – Я, брат, делаю газету. Пойдёшь ко мне работать?
С места в карьер! Великолепный результат! Однако главный заранее предупредил Феликса, чтобы он не рыпался и не на какие предложения подобного рода не соглашался, иначе: «Потеряешь протекцию мистера Билла Чишолма», то бишь Лэнгли, и всех тех, кто за ним стоят, сообразил Феликс. «Понял меня? – уточнил главный. – Слишком много в тебя вложено. Америка не любит предателей». «Какой же я предатель?» – удивился Феликс. «Фигурально говоря», – уклонился главный. Значит, они думают именно так, приуныл он. Вечная двуличная Америка, ищущая своего шанса. Но другой Америки не было, и приходилось мириться с той, что была. Пока она на твоей стороне, ты король, поэтому приходилось жертвовать «мелочами». «Пятое» лобби в Сенате США сделало своё дело и торжествовало. Наконец-то во главе России поставлен «сознательный» человек. Однако мистер Билл Чишолм как-то огорошил Феликса: «Ты чистокровный русак. Мы проверяли. В твоей стране это много значит, пятая статья сидит в подсознании, как заноза. Не делай ошибок, и всё будет нормально». Ах, вот в чём дело, понял Феликс. Михаил Прохоров и Ленин близнецы-братья и ставка на таких людей в России призрачна. Но зачем тогда я им, неужели они хотя поднять меня до уровня президента? От подобного предположения у Феликса захватывало дух. А почему, собственно, и нет? Умён, симпатичен, не запятнан и перспективен. Феликс на некоторое время очень и очень возгордился собой.
– Я подумаю, – скромного пообещал он тогда Спиридонову. 
– Подумай, – сказал Михаил Спиридонов, – и чем раньше, тем лучше.
Естественно, при таком постановке вопроса Феликс не стремился попасть в президентскую обойму и сделать чисто «русскую» карьеру. Зато писал книгу о новом президенте. Ещё не известно, где лучше, думал он, заканчивая очередную главу. Но в любом случае – Спиридонов временщик, а Америка – вечная, теперь она будет менять президентов в России, как перчатки, и не каждому глянешься. Конечно, в книге он такие выводы не делал, иначе бы её не напечатали. Так что сиди, Феликс Родионов там, где тебя посадили, авось что-то и высидишь, благоразумно решил он. В крайнем случае переметнусь к Березовскому, который создал медиа корпорацию «Боря и К» и развил бурную деятельность, но в Россию перебираться не спешил, потому что между ним и Михаилом Спиридоновым пробежала чёрная кошка в виде старых грехов за старую алчность. Чего-то они там не поделили, но это была отдельная тема для исследования. Не второстепенная, но и не главная. За суетой и делами у Феликса до неё руки не доходили. А тема хороша, часто смаковал он, надо ею заняться, много чего непотребного в ней можно нарыть. 
Некоторое время Феликса Родионова можно было часто видеть в компании Михаил Спиридонова. Он таскал его с собой, как салонную собачку: Феликс Родионов на открытии очередного банка, Феликс Родионов на корпоративной вечеринке, но не просто корпоративной, а для топ-менеджеров газовых компаний или «никеля», или «пароходов», или ещё чего-нибудь, в чём Феликс, честно говоря, стал уже путаться; Феликс Родионов на пресс-конференции в первых ряда; Феликс Родионов на лыжах в Куршевеле; Феликс Родионов на борту личного самолета претендента и т.д., и т.д. и тому подобное. Он написал сотни две статей о претенденте на пост президента Российской Федерации. Он язык отбил, доказывая в «Эхо Москвы» насколько перспективен для России Михаил Спиридонов. Некоторые из его недругов, в частности, Глеб Исаков, считали, что Феликс вот-вот покинет родные пенаты и переметнется в лагерь Спиридонова. Но Феликс не ушёл, потому что обладал точным политическим расчётом: времена царей в России безвозвратно канули в лету, и надо быть круглым идиотом, чтобы ставить на одного единственного человека, тем более с подмоченной родословной. В России такие долго не держатся, таких используют в своих целях – в данном случае до корней изменить Россию и выхолостить из неё державный дух. А это значило – развалить её, как карточный домик. Однако даже проамериканский Михаил Спиридонов был против этого. 
За всей этой суетой и политическими играми все как-то забыли о России. А ведь вся гениальность Михаила Спиридонова заключалась именно в том, что он первым понял необходимость в тотальных переменах и как нельзя лучше вписался в американские планы. Недаром на него сделали ставку. 
Американцы беспечно уснули, а «чёрные» ещё долго колобродили, затребовав виски, шампанского, джин-тоника и прочей баночной дряни. Теперь они будут пить до самого КПП «Кавказ» – такова традиция, напиваться перед тем, как вернуться на родину, где сухой закон, где шариат заменил обычные правила светской жизни, где тебя могут прилюдно выпороть в назидание остальным. Даром что ли на таких рейсах бортпроводники – мужчины, чтобы горячие кавказские парни в подпитии не хватил за ноги. Мурзабек Ямадаев из газеты «Свободный Кавказ» узнал Феликса и заорал, как стопроцентный москвич:
– Родионов!.. Друг!.. И ты здесь! Давай к нам подгребая, гостем будешь. 
Но после вчерашнего Феликс, даже если бы захотел, то и капли спиртного не влил бы в себя. В желудке ворочался кирпич, а голова была словно зажата в тиски. Какая уж здесь выпивка. Поэтому он вежливо отказался, сославшись на эту самую головную боль. Лёха же не упустил шанса, поменялся местами, и рядом с Феликсом оказался Мурзабек Ямадаев.
– А я тебя давно приметил, – сказал он, пожимая руку Феликсу и выдыхая на него свежие алкогольные пары. 
– Я вчера перебрал. Голова болит, – буркнул Феликс, сдерживаясь, чтобы демонстративно не зажать нос и не состроить презрительную гримасу.
Не любил он панибратства «чёрных». Ранг у них был другой, не такой, как у столичных журналистов, не говоря уже об американской братии. Там, в Америке, Феликс по отношению к себе тоже чувствовал тонкое, едва заметное, пренебрежение победителя к побежденному. И никуда от него невозможно было деться, потому что оно было частью исторического процесса, а с историей, как известно, не поспоришь. «Мудр ты, Феликс, не погодам, – однажды заметил его друг Лёха Котов, – до добра это не доведёт». Он так и не выяснил, что имел ввиду Лёха. Дюже умным тоже быть плохо. Дюже умных выбивают раньше времени. 
– В Грузии гораздо хуже, – ничего не замечая или, делая вид, что не замечает, сказал Мурзабек Ямадаев. – Я там был на прошлой недели у друзей в Тбилиси. Ты знаешь, что они сказали?
– Не знаю, – ответил Феликс, поймав себя на том, что ему очень хочется засунуть в рот костяшку пальца и сосредоточиться именно на нём, а не на Мурзабеке Ямадаеве.
Побаивался он его. Здоров и крепок был Мурзабек Ямадаев, как каменный крест на горе. Под его тяжёлым взглядом Феликс терялся бодрость духа и порой не знал, как себя вести, поэтому он старался не попадать в его компанию. Однако, как назло, Мурзабек Ямадаев был прилипчив, как банный лист: то ему расскажи, что думают американцы по тому или иному вопросу, то оцени последние заявление президента Венесуэлы или Бразилии, то дай взаймы денег. Конечно, приятно, что в журналистской среде тебя считают богатым, думал Феликс, но на всех денег не напасёшься, тем более, что половина должников долгов не отдаёт. 
– Живут голодом, живут ради детей. Мечтают, чтобы они воплотили их мечты, – сказал Мурзабек Ямадаев таким голосом, словно учил Феликса жить. – Только интересно, какие?
– Ну и что? – назло равнодушно спросил Феликс.
Разумеется, он не поддавался или делал вид, что не поддаётся влиянию Мурзабека Ямадаева, но каждый раз, когда его тяжёлый, неподвижный взгляд останавливался на нём, внутри у него всё сжималось, как рессора в автомобиле. Чёрт его знает, что у него на уме, гадал Феликс. Возьмёт и пришибёт, абрек несчастный, у них это просто, как таракана раздавить, и никакая заграница не поможет. 
Мурзабек Ямадаев который, по всей вероятности считал его другом, ничего не замечая, продолжал:
– А то, что не надо было разваливать Союз! – неожиданно заявил он.
– Кто бы говорил?! – изумился Феликс и на какой-то момент даже забыл о своих страхах. – Впрочем, я в этом не разбираюсь. Это было до меня.
Конечно, так говорить было нельзя. Это было непрофессионально, но Феликс ничего с собой поделать не мог. Им владело странное чувство, что он не доживёт до следующего утра.
– Ну да, продажный Горбачёв и его команда… – насмешливо сказал Мурзабек Ямадаев, весело глядя на Феликса своими влажными, восточными глазами. 
– Они все продажные были, – легко согласился Феликс. 
Всё что было до его рождения, ему казалось ненастоящим. И всё, что говорилось об этом, казалось большой выдумкой больших дядей, половина из которых уже почила в бозе. Смысл имело только настоящее и будущее. Прошлое было тупым и глупым, не требующим к себе особого внимания, разве что в качестве назидания в заказной статье, но это была больше игра, чем настоящая жизнь. Настоящая жизнь только начиналась, и она была прекрасна, она была волнующая, как Гринёва в постели. 
– Даже сейчас? – спросил Мурзабек Ямадаев.
– Сейчас нет. Сейчас всё по-другому. 
Сейчас мы умные и продвинутые, подумал он и почему-то вспомнил о «болотной», с которой всё и началось, а все тупицы остались в прошлом. Тупицы нам не нужны, тупицы – это мусор, выброшенный историей. Вся сила сейчас в «новой свободе», и кто этого не понимает, тот безнадёжно отстал. 
– Откуда ты знаешь? – нагло удивился Мурзабек Ямадаев и пристально посмотрел на него. – Ты ещё пацан, жизни не видел. 
– Я не видел жизни, – уязвлённо согласился Феликс. – Но я знаю, – упёрся он, – что было хуже, чем сейчас. 
Это был его последний рубеж обороны, за ним начиналась полоса отчаяния. Никто ещё не загоняя его туда, даже Гринёва, но с Гринёвой это отчаяние было особого рода, это было сладкое отчаяние и сладкая смерть, которую он готов был принимать хоть сто тысяч раз подряд. 
– Что ты, как попка, заладил, «хуже» да «хуже». У тебя собственные мысли есть? – Мурзабек Ямадаев посмотрел на него так, что Феликс окончательно забыл все свои мнимые страхи. Настоящий страх в образе абрека сидел перед ним, и это было куда реальней, чем мнимые боевики, готовящие прорыв.
– Пока была ваша власть и вы платили деньги, все было нормально, потом вы ушли и все начали мстить друг другу. Начальством стали убийцы и «лесники», они никогда не смогут создать государство. Они говорят: «Подождите, следующее поколение будет другим». Но передают власть по наследству да за деньги. Ты понимаешь, что этот значит? 
– Что? – спросил Феликс и сделал наивное лицо.
– Дурак ты и кашу свою ты ещё не съел, – презрительно посмотрел на него Мурзабек Ямадаев.
– Мы делаем новую страну. У нас новые идеалы, – промямлил Феликс через силу. На лбу выступил холодный пот, хотя в салоне было прохладно. – Сказано, что СССР – это плохо… – выдавил из себя Феликс. 
Душевные силы оставили его. Разговор не клеился. Хотелось залезть под кресло, чтобы его не трогали, и отсидеться там, пока колеса не коснуться земли. 
– Интересно, – ядовито спросил Мурзабек Ямадаев, – какие песни ты будешь петь о том, как ты предал родину? 
Было странно слышать такие речи от чеченца. В представлении Феликса все чеченцы поголовно должны быть врагами России, а здесь какой-то нетипичный чеченец. 
– Я никого не предавал, – промямлил Феликс, страшно тушуясь под тяжёлым взглядом Мурзабека Ямадаева
– Вададай!  – произнес Мурзабек Ямадаев и потерял к Феликсу всякий интерес. 
Он посмотрел в иллюминатор, за которым плыли облака. Феликс тоже посмотрел, однако ничего интересного не обнаружил: всё те же облака и край солнца, которое слепило глаза. К своему облегчению, он вдруг вспомнил, что Мурзабек Ямадаев работает в оппозиционной левой прессе, что Америка по праву сильного заставила чеченцев уважать оппонентов, а не убивать их сразу. Тогда зачем вся эта комедия, ведь Мурзабек Ямадаев, несомненно, знает, где я служу, думал Феликс, знает, но всё равно затеял странный разговор. И вообще, у Феликс возникло ощущение, что Мурзабек Ямадаев давно хотел с ним поговорить, только случая не представлялось. Должно быть, выпил и расслабился с превосходством подумал Феликс. А может, его подослал мистер Билл Чишолм, чтобы проверить меня? От этой мысли ему физически стало плохо. С них, с этих американцев, станется. Любят они это дело – подсылать провокаторов. Поэтому Феликс больше ничего не добавил, а прикусил язык. Впрочем, он сказал всё правильно – так, как его учили в универе и как говорили американцы в своей Америке. В этом отношении меня не упрекнёшь, подумал он, умный я, дюже умный. Не по зубам всяким «чёрным» типам Мурзабека Ямадаева.
– Знаешь, что я тебе скажу… – произнёс Мурзабек Ямадаев, поглядывая на него сверху вниз, и Феликс понял, что разговор изменился. – Будь осторожен. Ты уже здесь примелькался, а это плохо. 
– Почему? – с холодком в душе спросил Феликс.
Страх, который на мгновение оставил его, снова схватил за горло железной хваткой. 
– Хм… – усмехнулся Мурзабек Ямадаев и объяснил: – Запомнили тебя. А раз запомнили, значит, ты попался в чью-нибудь разработку. Мало ли у нас придурков.
– Почему? – снова тупо спросил Феликс, стараясь не подать вида, что он боится. 
– Слишком удобная мишень.
– Почему мишень? Какая мишень? – неподдельно удивился Феликс. 
У него возникло такое ощущение, что самолёт всё падает и падает в воздушную яму, и нет конца и края тому падению. 
– Нет за тобой силы, а Кавказ силу любит, – насмешливо сказал Мурзабек Ямадаев.
– Что же, всех русских будете убивать? – нашёл в себе силы ехидно спросить Феликс, хотя понимал, что спрашивает совсем не то, что нужно спрашивать, откуда протекла информация, тогда можно было понять, как реагировать. 
– Нет, конечно, но слабых будем. А ты слабый. 
Его наглые восточные глаза выражали превосходство. Они выражали дух Востока, его превосходство, как у американцев. И в голове у Феликса всплыла одна единственная, но очень и очень трезвая мысль: «Какие мы дураки!» Эта мысль была против правил, против всего того, чем жил Феликс и чему его учили. Но тем не менее, мысль была единственно верной, настолько верной, что её можно было без опасения за свои чувства вынести в заголовок передовицы. Но с другой стороны, она была крамольной. А это уже «бомба». Есть такое понятие в журналистике – угадывание нерва общества, его потребностей. Нет, понял Феликс, ни главный, ни тем более мистер Билл Чишолм меня не поймут. Они мне скажут примерно следующее: «Откуда ты взял её, эту чушь собачью, сынок, нюх потерял?!» И поставят во главе «военного отдела» Глеба Исакова, этого тупицу и болвана. А этого допустить нельзя любой ценой. 
– Ничего я не слабый, – Феликс обиженно уставился в иллюминатор, в разрывах облаков мелькала земля.
Америка за мной, думал он обиженно. Чего я слабый? – не верил он. Вовсе нет! Мистер Билл Чишолм, Рыба, то бишь Соломка Александр Павлович, генеральный, всякие замы. Нет, просто так меня не отдадут. Сердце билось так, что готово было выпрыгнуть из груди. Мурзабек Ямадаев явно предупреждал, только непонятно, о чём конкретно. Да, русских на Кавказе не любят, но это на уровне исторического инстинкта. Да, их убивают, если они неосторожно суют нос не в свои дела, но Мурзабек Ямадаев не может знать о моём бизнесе. Я же не треплюсь на каждом углу. Я очень осторожен. Я никого не обижаю. Плачу исправно и много. Все довольны. А в остальном мы с чеченами на одном стороне баррикады. Статьи мои никому не нужны, не затрагивают ничьих интересов и направлены исключительно на врагов Имарата Кавказ. Так что с этой стороны я невинен, как младенец. В чём же тогда дело? – ломал голову Феликс. 
– Извини, дорогой, – положил ему на плечо тяжёлую руку Мурзабек Ямадаев. – Я только хотел тебя предупредить. А дальше сам решай. – И ушёл.
– Что решать? – вслед ему спросил Феликс, но так ничего и не понял. 
Неужели я на крючке, гадал он, а командировка – всего лишь повод, чтобы уличить меня. Но тогда я вообще в большом недоумении. Тогда задействованы силы, которые превосходят силы «Имарата Кавказ». А этого не может быть по определению. Кому я нужен? Таких, как я, тысячи. По большому счёту, толку от этой журналистики, как от козла молока. Большая политика делается за океаном, в Белом доме. А я мелкая сошка. Значит, успокаивал он себя, ничего страшного не происходит. Значит, просто совпадение, пьяный трёп собрата по перу, который таким образом решил приподняться до столичного уровня. Им, должно быть, в Чиче скучно, с превосходством подумал Феликс, успокаиваясь, вот они и впадают в страсти-мордасти. Одна-единственная поездка, и я в шоколаде, решил он, и на этом собственноручно завяжу. Буду жить, как все, на одну зарплату. Бедно, но зато полезно для здоровья. С Гринёвой роман закручу. Красивая тётка. Супер-пупер тётка. Как раз для меня. Нравится она мне. Так он решил и даже чуть-чуть успокоился, но осадок на душе остался, и было по-прежнему страшно, страшнее, чем в аэропорту, когда позвонил Рашид Темиргалаев. По хорошему, надо плюнуть на этот Кавказ и делать ноги, подумал он, но уже поздно, назад дороги нет. Назад будет только хуже, и многократно непредсказуемей. 
 
***
В девять тридцать, едва кинув вещи в квартире рядом с корпунктом, Феликс, не снимая обуви и не проходя в комнаты, позвонил нужному человеку. Нервы и так были на пределе, а здесь ещё Лёха, который напевая арию «Свет былой любви», беспечно, как младенец, плескался в ванной. Он, как всегда, был весьма доволен жизнью: во-первых, выпил с нужными людьми, а во-вторых, как понял Феликс, вечером у него романтическое свидание с одной из блондинок, от шикарных ног которой можно было сойти с ума. При иных обстоятельствах Феликс, не замедлив, присоединился бы к ним, и даже получил бы часть своего удовольствия от подружки блондинки, но сейчас надо было действовать незамедлительно. На любом этапе могли возникнуть непредвиденные обстоятельства, которые надо было преодолевать, поэтому в разговоре с нужным человеком Феликс на всякий случай держал пальцы скрещенными. 
Первая проблема заключалась в том, есть ли у нужного человека на данный момент необходимое количество марочного «наркоза», хотя обычно нужный человек никогда не подводил. «Наркозом» Феликс называл местные коньяки. Они были не такого высокого качества, как всемирно признанные бренды, но пить их можно было без опасения оказаться в больничке. Впрочем, там, куда Феликс транспортировал спиртное, в крепких напитках разбирались ещё хуже, и поэтому брали всё, что валил с ног, а Феликс со своими марочным «наркозом» был для них, как манна небесная. И если он наваривал тысячу процентов, то чечены – в пять-десять раз больше. Рынок диктовал цены и был просто гигантским, потому что на территории Имарата Кавказ алкогольных напитков не производилось. 
К облегчению Феликса, нужный человек сообщил, что партия готова и ждёт не дождётся его и что вообще:
– Я думал, что ты приедешь неделю назад…
Хоть в этом повезло, с долей облегчения подумал Феликс. В голосе же нужного человека прозвучал упрёк, потому что нужный человек, как и Феликс, боялся и спешил. Однако в его голосе нет надежды, а это плохо, подумал Феликс, это очень плохо и, в принципе, даже может навредить мне. Теперь каждая мелочь казалась ему знаком беды.
– Не мог, дорогой, не мог. Так получилось, – ответил Феликс. 
В разговоре с нужным человеком он пользовался манерами Рашида Темиргалаева. Ему казалась, что именно такая манера отличает столичных деловых людей. 
– Я с радостью жду тебя, – сказал нужный человек, и опять Феликсу показалось, что происходит что-то такое, что ему пока не ведомо, о чём все знаю, а он, как дурак, в неведении, потому что он не местный, а столичная штучка, которую можно водить за нос. 
Вот что значит, сесть в не свои сани, подумал он, но деваться некуда: или на вилы к Рашиду Темиргалаеву, или в лапы к американцам. Неизвестно, где лучше. Диалектика страха, а она, как известно, порождает извращенную фантазию. 
– Через полчаса, дорогой, – ответил он во всё той же в манере Рашида Темиргалаева, – через полчаса. 
Но в полчаса он не вложился. Вначале его задержал Лёха, который приоткрыл дверь и попросил бросить ему полотенце. Пришлось распаковывать Лёхин чемодан и рыться в его белье. Неплохо было бы сменить рубашку или принять ванную, но время было в обрез. Феликс только ослабил узел на галстуке. К тому же позвонил Рыба и осведомился, как они долетели, и долетели ли вообще. Он так и спрашивал, ядовито брызгая слюной в трубку: «Ну что, долетели?..» Как будто самолёт обязательно должен был упасть, но, к сожалению, не упал. У Феликса от этих слов по коже неизменно пробегал мороз. Мало того, что он боялся высоты, так ещё этот Рыба-придурок со своими плоскими шутками. Феликс избавился от него, сообщив, что они с Лёхой одной ногой уже за порогом – бегут, чтобы успеть раньше всех в Имарат Кавказ и первыми настрочить разоблачительную статейку о гадской российской армии, мешающей новоиспечённому народу Имарата Кавказ строить новую светлую жизнь. Он произнёс всё это, испытывая к самому себе самые мерзкие чувства. 
Затем оказалось, что «Land cruiser» не заправлен под завязку, как обещал Рыба. К тому же кто-то выставил из багажника все канистры. Пришлось проверять, не возил ли кто-то в них бензин. Этим кем-то мог быть только местный деятель, ровесник Феликса – двадцатичетырехлетний бездельник и мот, Айхар Гайдабуров, который один имел доступ в корпункт. А когда Феликс обнаружил, что кожа на заднем сидение залито красным вином и измазан ещё чем-то, что отдаленно напоминало высохшую слюду, что стекло на спидометре – поцарапано, что в магнитоле застрял сломанный диск, что на ковриках – засохшая рвота, всё стало ясно – девиц возил, развлекался. Плевать, холодно подумал Феликс, сейчас не до этого. В результате на улицу Змейская он опоздал минут на двадцать, хотя страшно не любил быть непунктуальным. 
– Извини, дорогой, – деловито сказал он нужному человеку. – Спешил, но не успел. 
– Ничего, ничего, – ответил нужный человек и из вежливости спросил: – Как долетел?
– Спасибо, твоими молитвами. 
Нужный человек слегка нервничал, а ещё он понял, что Феликс спешит и тоже сделался суетливым:
– У меня всё готово – при этом нужный человек неприятно поёжился, будто ему за шиворот упала гусеница. Боялся он чего-то, а чего, не ясно. 
Они спустились в подвалы. Должно быть, когда-то, понял Феликс, хозяин замахнулся на большое производство в надежде на туристов и времена благоденствия, да обмишурился – в тридцати километрах появилась «стена» и поток отдыхающих иссяк, как ручей в пустыне. Длинные подвалы были заставлены бочками, содержимое которых теперь никому не было нужно. Вывести всё это в центральные районы России не было никакой возможности – перевозчики заламывали такие цены, что коньяк становился золотым. «Буду сидеть караулить, – как-то признался нужный человек. – А что делать? Не бросать же добро? В крайнем случае вылью прямо здесь». «Не забудь меня пригласить», – пошутил тогда Феликс, но, разумеется, даже в дурном сне не предполагал, что всё это может оказаться реальностью. 
– Этот десятилетней выдержки, – сказал нужный человека похлопав по бочке, – а там старше, – показал на бочки, которые темнели в два ряда по обе стороны туннели. – Отдаю самое дорогое. 
Феликс был здесь примерно месяц назад, с тех пор ничего не изменилось. Видно, бизнес, действительно, шёл хуже некуда. А возить «наркоз» в Чичу никто не догадался, не потому что не понимали своей выгоды, а потому что граница охраняется так, что комар не пролетит без разрешения ООН и новых хозяев Имарата Кавказ. Но даже это было не главным, а главным было то, что по законам шариата за спиртное полагалась смертная казнь. Как в сталинские тридцать седьмого, решение лихо выносились шариатскими «тройками», а приговор исполняла шариатская стража. Разговор самый короткий: раз-два, и голова с плеч. Так что если находились смельчаки, готовые рискнуть ею, то их были единицы, и о них никто ничего не знал, потому что они таскали свой товар по подземным туннелям, а это уже было большущей тайной. Да и много ли натаскаешь на пупке – по обе стороны «стены» действовали летучие отряды охраны, и моджахеды взяток не брали, предпочитая мачете и шею, тем более, что за каждую голову правительство платило тысячу моджахедских долларов. Стимул, как говорится, более чем серьёзный. 
– Мне, как обычно, – сказал он, – триста литров. 
– Вот это все как раз для тебя, – обрадовался нужный человек. – Восемь тысяч…
Вот чего он боялся, понял Феликс, конфликта и разрыва деловых отношений. 
– Почему восемь, дорогой? Ты же всегда брал шесть?
– Ситуация меняется, – страшно нервничая, ответил нужный человек. – Бежать придётся. 
– Куда? – удивился Феликс, хотя понял: как куда – вглубь России, больше некуда, беспредельна страна, а отступать некуда.
– А ты что, ничего не знаешь? 
– Откуда, дорогой, – притворился Феликс. 
– В городе люди появились, говорят, чечены придут. 
Это было полуправдой, и Феликс почувствовал это. Просто нужный человек таким образом пытался оправдаться. 
– Да ну? – Феликс сделал вид, что удивился. 
– Что там у вас в столице, ничего не слышно? – проникновенно спросил нужный человек. 
– Ничего, – соврал Феликс, – абсолютно ничего. 
Не мог он выдать тайну, хотя нужный человек ему очень нравился. Был он степенен и трудолюбив, как может быть трудолюбив только человек от земли, поставивший на ноги своё хозяйство. 
– Совсем ничегошеньки? 
– Ничегошеньки, – насмешливо подтвердил Феликс, чтобы сбить цену, – живи спокойно. 
– Может, оно и так, – не поверил нужный человек, – но бережёного бог бережёт. 
– Это точно, – согласился Феликс. – А вдруг через пару-тройку дней это, – Феликс оглянулся на коридор, убегающий за поворот, – ничего не будет стоить?
– Тем более, тем более, – не уступил нужный человек, и в глазах его промелькнул огонёк отчаяния. 
Сообразил он, что Феликс его предупреждает, но расспрашивать не стал. Не принято на Кавказе суетиться в таких вопросах. Кто же тебе правду скажет? Спасибо, хоть намекнул. А такой намёк дорогого стоит, как минимум, жизни. 
– А ты пару раз смотайся туда-сюда, всё отобьёшь, – предложил нужный человек. И я не останусь в накладе, и ты заработаешь. 
Он посмотрел на Феликса, как на покойника, словно у Феликса на лбу была написана дата его смерти. Вероятно, у него на языке крутилась пара десятков вопросов. Но на Кавказе так себя не ведут. Кавказ любит степенных людей, и Феликсу нравилось пребывать в состоянии наблюдателя, который знает все ответы на все вопросы, и он принял глубокомысленный вид. 
Лицо у нужного человека сделалось просящим. И то правда, подумал Феликс, не может он участвовать в заговоре против меня, это всё мои страхи. Но тайну своего бизнеса не выдал, хотя, должно быть, нужный человек сам догадывался, какой навар имел Феликс с каждой поездки. 
– Вашими бы устами да мёд пить, – нервно сказал Феликс и вздрогнул, словно уже приближался к этому самому КПП «Кавказ».
От одной этой мысли в ногах появлялась слабость. На этой самой границе с людьми происходили всякие гадости. Многие пропадали, не доехав до Грозного. Других находили раздетых, сырых и босых, с руками, перевязанными колючей проволокой, третьи валялись на обочине с отрубленными головами. Феликс сам однажды видел такого покойника на въезде в Гудермес. Ясно было, что из-за древних традиций жить за чужой счёт, бизнес в Чиче не развивался вообще. К тому же каждый тейп вдобавок к государственным законам прибавлял свои. Например, налог за проезд по территории. Каждый тейп имел свою банду, которая в зависимости от нужды, могла совершать налёты на соседние тейпы, или ограбить того же самого путешественника. Естественно, центральные власти боролись к этим явлением, но пока безуспешно. И Феликсу пару раз приходилось откупаться двумя-тремя сотнями долларов. Это было в порядке вещей, и жалобы на подобные насилия ни к чему не приводили. 
– Моё дело предложить, – развёл руками нужный человек. – Надумаешь, я здесь ещё три дня буду небо коптить. 
– Ладно, – быстро сказал Феликс, чтобы не выдать свои планы, – беру триста пятьдесят за восемь. 
– По рукам! – обрадовался нужный человек, не задумываясь. 
Можно было взять, конечно, и больше, но Феликс не хотел, чтобы машина выглядела перегруженной. Чёрт его знает, что там произойдёт. Груженую машину издалека приметна. Опытный глаз сразу скажет, сколько ты везёшь. А на границе не дураки, их специально учат, и таких умников, как я, они ловят враз. 
Понадобилось часа полтора, чтобы залить все канистры, вытащить наверх и загрузить в багажник. К началу двенадцатого часа Феликс был выжат, как лимон. Сказались пьянка, бессонная ночь, Соломка и всё остальное, включая Гринёву, Рашида Темиргалаева и Мурзабека Ямадаева со своим глупыми предупреждением. 
При мысли о Гринёвой на сердце стало теплее, но не надолго. Феликс отъехал от района кладбища и остановился на обочине. Солнце палило немилосердно, хотя лето ещё и не началось. Каждый раз Феликс адаптировался в югу несколько дней. Это тебе не московская влажная весна, это жаркий Кавказ во всех смыслах. Для того, чтобы прийти в себя, у него был старый испытанный «зверский» способ: четыре пакетика «nescafe» высыпались прямо в рот и запивались двумя-тремя глотками воды. Главное при этом дышать через нос, а не через рот. А то однажды Лёху в этот момент что-то рассмешило, в результате он целый месяц выкашливал из лёгких коричневую жижу, чем приводил в изумление своих подружек. К «зверскому» способу можно было прибегать не больше двух раз подряд, а «зверским» он был потому что потом, после окончания действия кофе, спать хотелось во сто крат сильнее и можно было легко кувыркнуться в кювет. Одной «зарядки» хватало часа на два. Вполне достаточно, чтобы доехать до Назрани. 
Как Феликс и ожидал, Лёха намеревался остаться в корпункте на ночь. Он сказал, бодро, как конь, подскакивая на месте и пробуя, как сидят подковы:
– Куда спешить-то?..
Несомненно, что в его ответе крылась какая-то философия. Но Феликс не стал разбираться, не до того, хотя какая философия? Девочки и вино, то бишь местный коньяк, вот и весь сказ, ах да, ещё кино-фото оборудование. 
– Ну да, – согласился он, видя во всём смысл провидения. А как доедешь? – спросил он, мельком взглянув на себя в зеркало, из которого в ответ на него глядело лицо крайне измученного жизнью человека, и глаза этого человека говорили о том, что он, по крайней мере, потерял веру в человечество, в любовь и в справедливость заодно. А Лёха меня держит про запас, подумал этот человек. Обычный «про запас», когда не хотят расставаться со старой вещью. Требовать от Лёхи верности, всё равно, что требовать верности от муравья, с раздражением думал человек. Его прошибла мысль, что все эти годы Лёха Котов с ним не дружил, а имитировал дружбу, что когда ему не хотелось общаться, он отстранялся от Феликса, а когда ему было нужно, он призывал его под свои знамена. Хитрый, бестия, решил Феликс, но я хитрее. 
Однажды у Феликса была «большая» любовь с Кларой Саварской из отдела новостей. Потом – бум! Она из любопытства переключилась на его друга Лёху Котова. Феликс обиделся. Лёха предложил триолизм. Но для Феликса это было уже слишком, он был брезглив и чистоплотен. Целый год они не разговаривали. Однажды Лёха появился на пороге его квартиру с бутылкой водки и с фразой: «Она меня бросила». «Давно?» – спросил Феликс. «Три месяца назад». «Где же ты болтался?» «Стыдно было». На этом история была забыта, и больше они к ней не возвращались. Но с тех пор на всякий случай они не знакомили друг друга со своими пассиями. Гринёва оказалась исключением. Гринёва сама напросилась. Теперь надо было держать ухо востро. Феликс всё ещё надеялся, что встреча с ней – это всего лишь прелюдия к чему-то большему, но ему не хватало воображения, и он ограничивался сексуальными фантазиями. 
– Обо мне не беспокойся, – бодро ответил Лёха. – Найду способ. Помогут люди добрые. 
Должно быть, он намекал на своих новых приятельниц, или на «чёрных», что было не так уж плохо. Только они ждать не будут. Вряд ли ещё кто-то остался в городе на ночь, кроме любвеобильного Лёхи. Ну да ладно, Лёха Котов своё дело знает на твёрдую пятёрку. Чем больше приключений, тем лучше. Спросите, чем он живёт, и Лёха ответит: «Женщинами, «кенонами», «пентаксами» и выпивкой», но разумеется, только не старым испытанным другом, с которым прошёл Крым, рым, дым и медные трубы. 
– Ну смотри… – предупредил Феликс больше из вежливости, чем для пользы дела. – А то поехали… – в последний раз предложил он. 
Можно было, конечно, захватит новую Лёхину пассию и даже её подружку, но багажник забит до отказа, и в случае непредвиденной ситуации лишние свидетели не к чему, разве что для суда. А может, и суда никакого не будет, снова мрачнея, думал Феликс, вспомнив шариатские «тройки», мачете и отрубленные головы. Страх накатывал волнами, вслед за глухой надеждой приходило отчаяние. Раньше такого не было. Раньше была игра и безрассудство. Молодость уходит, обречённо подумал он, старею, начинаю трезво смотреть на жизнь, даже позволил себе влюбиться. Гринёва действовала на него хуже пургена. 
– Всё будет нормально, друг, – заверил его Лёха, прихорашиваясь, как девица, перед зеркалом. 
Феликса едва не вырвало: во-первых, от его уверенности в завтрашнем дне, а во-вторых, пахло от Лёхи каким-то совершенно диким одеколоном, «а-ля клоун». А на его круглой, как блин, физиономии было написано: «Уйди, ты мне надоел!» Тут только Феликс заметил, что стол накрыт на две персоны с той небрежной изысканностью, на которую был способен только Лёха Котов: какой-то ресторанный салат, чебуреки и местный коньяк домашнего разлива – аж, целый литр – тонкий намёк на толстые обстоятельства. 
Ох, Лёха, Лёха, подумал Феликс, не долго тебе ходить в холостяках. 
– Ладно, – сказал он с лёгкой душой, насколько она могла быть лёгкой в данной ситуации, – буду ждать тебя на той стороне, – и вышел вон, прихватив сумку. 
Припекало совсем не по-московски, и чёрная крыша «Land cruiser» казалась раскалённой, как поверхность солнца. Внутри, однако, было вполне комфортно из-за работающего кондиционера, и вообще, «Land cruiser» был той машиной, которая больше походила на танк, чем на изящный «опель» Феликса. Но выбрать не приходилось. Что родина дала, тем и пользуемся, с ехидцей по отношению к этой самой родине решил Феликс. «Привыкай смолоду брать то, что о тебе даётся легко», – вспомнил он слова мистера Билла Чишолма. Великолепное руководство к действию, только трудноисполнимое в нашей стране. Вот и приходится, думал Феликс, выворачиваться. А как ещё жить? На одну зарплату?
В районе Красного Пахаря он выскочил на международную трассу М29. Дорога была знакомой: по краю бесконечных незасеянных полей и мимо густо стоящих поселков, в большинстве своём пустых и брошенных. На поворотах «Land cruiser» вёл себя тяжеловато, сказывалась парусность высокого корпуса, совсем не так, как у юркого «опеля», к которому привык Феликс. Зато на первом же прямом отрезке, сам не замечая того, он набрал такую скорость, что ветер начал посвистывать в корпусе, а тополиный пух мелькал, как снег в бурю. Феликс очнулся в тот самый момент, когда стрелка спидометра уверенно приблизилась к цифре сто пятьдесят километров в час и легко поползла дальше. Ощущалось, как в багажнике колышется масса в четыреста килограммов. Если кувыркнусь, суеверно думал Феликс, то меня раздавит, как таракана. Зато редкие «легковесы», тоже спешащие в сторону границы, поспешно уступали дорогу – сигналить не надо, и Феликс чувствовал себя слоном в посудной лавке, от которого все с перепугу шарахаются в разные стороны. 
Через двадцать минут такой езды позади остался Пятигорск, а ещё через десять, на горизонте среди остроконечных гор, на фоне Эльбруса возникла девятиметровая «стена», построенная американцами в рекордно короткий срок – тысяча триста километров за четыре месяца. Русских даже не подпустили, хотя строили на их же деньги. «Лениво работают», – писали в печати. «Воруют, и руки не из того места растут». Подрядились арабы, ингуши, чеченцы и все остальные народы, которым захотелось жить в клетке. Уж они-то постарались, чтобы возвести её для себя, и, естественно, остались недовольными. Считали, что «новая свобода» их не коснулась, что до «новой истинной свободы» им как до Киева раком, потому что они не получили в полной мере то, чего хотели. А хотели они многого, даже на Казань поглядывали. Фигушки, злорадно думал Феликс, Казань истинной русский город. Кстати, от Грузии Америка их тоже на всякий случай отгородила. Не любили почему-то на Кавказе проамериканскую Грузию. Ну да бог с ними, это теперь уже не наши проблемы, это их проблемы. Об этом как-то воскликнул Михаил Спиридонов: «Наконец-то избавились от балласта!» И то что перенаселенность, и то что безработица и бандитизм, и то что инфляция зашкаливает до небес, и многие другие разные беды. Так кто же просился отделяться? Переходный возраст? Что-то не додумали? А теперь вы, ребята, сами по себе, а мы сами по себе, и спроса с нас никакого, кроме зловредности и ехидства.
Чем ближе подъезжал Феликс, тем величественнее казалась ему «стена», каждый раз он восторгался в глубине души и ему хотелось петь старые советские песни, типа: «на пыльных тропинках далёких планет останутся наши следу…» или «мы рождены, чтоб сказку сделать былью…» Более того, он воспринимал её, как символом прогресса и «новой свободы». Об этом и мистер Билл Чишолм твердил, мол, отпустите Кавказ в свободное плавание, и больше к вам никаких претензий. Всё встало на свои места, думал Феликс, испытывая душевный подъём. Мы честные люди, мы отдали то, что не принадлежало нам никогда, все эти бесконечные кавказские войны, весь этот сепаратизм и перманентная партизанщина, вся это либеральная возня и заигрывание с кланами, откупы из госбюджета, большие деньги, газ и нефть, ракеты и армия. Теперь проблема решена раз и навсегда, вовеки вечные. Пусть Кавказ сам покажет, жизнеспособен он, или нет. Если всё сделано по уму, то мы получим братскую страну, в которую будем ездить отдыхать лет так эдак через сто, когда улягутся страсти-мордасти. 
Однако обитатели Имарата Кавказ не понимали своей выгоды, роптали, стреляли, делали подкопы и туннели, устраивали демонстрации и с точки зрения цивилизованного человека вели себя совершенно неразумно. Поэтому «стену» обвивала колючая проволока, а через каждые двести метров поставили вышки с прожекторами и пулемётами. Говорят, что это только вначале, вспомнил Феликс. Потом же армию уберут, а вышки демонтируют, и вообще, может, даже и стену разберут на сувениры, как берлинскую. Не может быть, чтобы Михаил Спиридонов ошибся. Ведь, собственно, он и было автором выражения «новая свобода». Однако, если разобраться, то «Новая свобода» – это копирка с американского выражения «freedom from injustice», которое весьма часто применяемая в госдепе и которое переводится как «свобода от несправедливости». Для русского уха – это несуразица, чистая белиберда, вот и перевели просто как «новая свобода», которая вместила в себя все несправедливости скопом: трофимовщина, честные выборы, казнокрады, олигархи, власть, свобода слова, печати и собраний и прочее, прочее, прочее, о чем госдеп не имел ни малейшего понятия и никогда об этом не заикался. 
Непонятно только, как моджахеды собирались осуществить прорыв, не взрывать же, на самом деле это великолепное творение рук человеческих? Однако взорвут, я их знаю. 
 
***
«Своих» Феликс не боялся, как можно не бояться столичную полицию, если ты живёшь в столице и пользуешься такой привилегией, как «маячком». «Свои» пропустят, стоит им увидеть его машину. Весь фокус заключался в том, что на «Land cruiser» стояли красные дипломатические номера. А это означило, что водитель и пассажиры, находящиеся в нём, не подлежат досмотру. Впрочем, у Феликс имелся ещё и соответствующий документ с красной гербовой печатью с двуглавым орлом и устрашающей надписью: «Согласно договоренности между РФ и Имаратом Кавказ обладатель сего документа на пограничных заставах, пунктах перехода и пр. не подлежит личному досмотру, равной степени не подлежит досмотру автомобильное средство, снабженное дипломатическими номерами». Надпись дублировалась на трёх языка: русском, английском и чеченском. Для особо тупых внизу была ещё сноска и на арабском. Однако это была чистой воды подстраховка – арабы в Имарат Кавказ не совались, здесь возникла местная элита, которая была крайне спесива и не признавала ничьего влияния. 
«Свои» же боялись всех и вся. Затуркали их со всех сторон: сюда не ходи, там не смотри и рот не разевай лишний раз, конечно, потому как армия должна знать своё место и не высовываться. В таком смысле кричала вся пресса. И правильно делает, радовался Феликс. Сковырнём армию, последний оплот трофимовщины, и заживём припеваючи. 
Феликс презирал армию и в целом называл её «совковой». Вставлял он пару раз это словечко в свои статьи. Главному нравилось, и похоже, нравилось мистеру Биллу Чишолму, потому что он однажды даже позвонил из-за океана и от имени руководства департамента пропаганды Лэнгли выразил удовлетворение работой Феликса Родионова. После этого Соломка по кличке Рыба целую неделю не приставал к Феликсу, был ниже воды, тише травы, а, завидев его, даже делал весьма задумчивый вид. Может, боялся, что я его заложу, думал Феликс. Но естественно, не заложил. Рано, понимал он, и мелко. Если закладывать, то по крупному, так, чтобы отвертеться не мог. Собирал он на него материал и хранил дома. Об этом знал только верный Лёха, да и то Феликс ему всех карт не раскрывал. Поостерёгся он чисто интуитивно, потому что, как говорится, то, что знаю двое, знает и свинья. Да и зачем Лёху подставлять – славного Санчо Панса, Лёха нужен для других дел, поважнее, чем подсиживать начальство, как то: пьянство, девочки и разные другие удовольствия. 
У КПП «Кавказ» он притормозил, не соизволив из презрения к воякам даже заглушить двигатель. Пусть знают наших. «Стена» возвышалась, как средневековая крепость. «Колючка» серебрилась на стенах. Вокруг грозные знаки: «Мины!» «Стой!!! Огонь открывается без предупреждения!» И не менее грозное: «Заглушить двигатель!!!»
– Ну отпирай, отпирай! – проворчал Феликс подходящему капитану Габелому, естественно, так, чтобы тот не слышал. Незачем раньше времени дразнить гусей. 
По краям дороги росла чахлая трава и валялись пустые бутылки. За бетонными плитами слонялись вялые солдаты. Да они ни на что не годятся, таких голыми руками можно взять, решил Феликс. На красно-полосатом шлагбауме висели мешочки с песком. Через пятьдесят метров ничейной полосы, на другой стороне границы, начинался Имарат Кавказ. Там двигались совсем другие люди, с другими взглядами на жизнь и смерть, и честно говоря, в глубине души Феликсу совсем не хотелось туда ехать, хотя, несомненно, там легче дышалось и легче ходилось в прямом смысле слова. Так, по крайней мере, вначале казалось Феликсу, теперь он в этом не был уверен, теперь он усомнился в собственно безопасности. 
– Опустите, пожалуйста, стекло, – попросил капитан. 
А номера?.. – лениво подумал Феликс. А моя морда?.. Знал его капитан в лицо. Знал хорошо, но хотел удостовериться ещё раз. 
Капитан выглядел усталым. Пожалуй, он один вызывал у Феликса симпатию, потому что на лице у капитана читалась хоть какая-то мысль и интеллигентность. А вот у его товарища, кажется, прапорщика Орлова, лицо выражало тупость и армейскую косность в том понимании, как представлял себе её Феликс. Вот против чего мы боремся, подумал он машинально, против серости и русской тупости. Сковырнём таких, и баста, наступит полное и необратимое процветание, и ростки «болотной» станут вековыми деревьями. А что, подумал он, хорошая фраза, вставлю в ближайшую статью, то-то Рыба будет рад. Они как дети, ей богу, что Соломка, что мистер Билл Чишолм. А правда жизни – вот она, здесь, на этих просторах, за стеной! На мгновение он забыл о цели своей поездки. 
Прапорщик Орлов всегда глядел на Феликс с презрением, и Феликс отвечал ему взаимностью. Вот и сейчас он оставил свой блок-пост, слева у дороги, и ленивой походкой направился в сторону Феликса, почему-то приседая и заглядывая под корпус «Land cruiser».
Феликс цыкнул сквозь зубы и опустил затемнённое стекло. Жара лизнула щеку, и кондиционер заработал сильнее. Хорошая машина, подумал Феликс, чуткая, с кучей датчиков и релюшек, только обрыганная. Он уже приготовился сунуть под нос капитану документы, удостоверяющие, что такой-то, такой-то имеет отношение в дипломатического департаменту, а точнее, к отделу СМИ, и приготовился даже сказать что-нибудь презрительное, типа: «Свои же… свои…» Был такой приём сыграть на чувстве патриотизма. Однако капитан его опередил:
– А-а-а… это вы… – сказал он, заглядывая в салон, не обращая внимания на документ. – Признаться, я ошибся. Думал, вдруг машину угнали. У нас таких случаев много. Здесь воруют, туда угоняют. Ищи потом ветра в поле. 
– Ничего бывает, – миролюбиво согласился Феликс, но презрительные нотки в голосе оставил, пусть знаю, с кем имеют дело. 
За полгода они привыкли друг к другу и даже чувствовали взаимную симпатию. Был капитан как бы не от мира всего, пупок не рвал, не придирался, и у Феликса всё всегда получалось. Просто со «своими» не могло не получаться, напуганные они были, закон уважали, а любая бумажка с гербовой печатью действовала на них, как пропуск в рай. 
– Счастливого пути, – козырнул капитан. 
– А ты глянь, как у него рессоры сидят, – сказал, подходя Герман Орлов.
– Точно, перегрузка, рессоры сели, смерть тараканам, – подтвердил лейтенант Аргаткин, заходя с другой стороны и чуть ли не подлезая под машину, чтобы увидеть те несчастные рессоры. 
Капитан тоже, как показалось Феликсу, вначале глубокомысленно посмотрел на лейтенанта Аргаткина, потом – на «Land cruiser», но ничего не ответил. Лицо у него осталось таким же неопределенно-грустным, словно капитан был занят иными проблемами. Занятный капитан, между прочим, подумал Феликс. Надо будет у него интервью взять, подловить на какой-нибудь нелепости и выставить в глупом свете. Есть такой коварный приём, передергивания сказанного. Ну да ладно, овчинка выделки не стоит, не генерал, поди. Напишу-ка я лучше о чём-нибудь более глобальном, например, об откупных в армии, а не о каком-то доморощенном капитане, который тянет лямку за гроши да за веру. 
 – Что везём, дядя? – спросил прапорщик Орлов, а когда поднял глаза и увидел, кто находится в машине, то присвистнул: – Ого! Ёшкин кот!
У лейтенанта Аргаткина тоже вытянулась физиономия, сообразил он кое-что, например, что его сверстники на гражданке живут гораздо лучше. Любил Феликс такие моменты в жизни: не всякий пацан будет сидеть за рулем такой крутой тачки, а у прапорщика, поди, даже прав нет, не то что какой-нибудь жалкой «девятки». В принципе, Феликс, не будь у него в багажнике контрабандный груз, мог позвонить куда надо, устроить скандал и этим ещё раз унизить армию, но ситуация могла выйти из-под контроля, и бог его знает, возьмут и полезут в багажник. Можно откупиться парой канистр, но с другой стороны ведь следят за каждым движением русских. Ему ли Феликсу не знать, что делается на той стороне: говорят не самое лестное о России, делают не самое приятное по отношению к ней с тем кавказским цинизмом и откровением, которые почему-то с постройкой «стены» не затихают, а наоборот, только расцвели буйным зарослями чертополоха. Дикий народ, решил однажды Феликс и с тех пор не изменил своего мнения, хотя, в общем, Имарат Кавказ его нравился, чувствовал он там себя свободнее, но в рамках гостя, разумеется. Для иностранцев сделано великое исключение: выпивка в баре, выносить с собой запрещалось. А так хоть залейся. Даже в номер доставят и вежливо уложат спать, правда, можно лишиться кошелька, но это уже детали, издержки профессии. 
– Спецоборудование для посольства, – буркнул Феликс.
Двигатель машины работал, и было плохо слышно, что говорят военные, но Феликс его не выключал из принципа, намекая тем самым, что пора и честь знать. 
– Спецоборудование?.. – удивился Герман Орлов. – Ёпст! Было бы неплохо на него взглянуть. Правда, товарищ капитан? 
– Нет, не правда, – устало, как показалось Феликсу, ответил капитан Габелый. 
– Кондиционер везу для посольства, – на всякий случай сказал Феликс. 
Лёва Аргаткин недоверчиво присвистнул и снова полез смотреть под машину. 
– Так вот же! – возмутился он. – Смерть тараканам!
– Езжайте, – как-то странно среагировал капитан и посмотрел в сторону границы. – Олег, подними шлагбаум. 
– Ещё чего… – среагировал прапорщик Орлов. – Эй, Михеев, чего спишь? Поднимай!
Подбежал сонный рядовой, и Феликс не без внутреннего торжества поехал. Однако как только он пригляделся к тем, кто стоял у следующего шлагбаума, то его насмешливое настроение сменилось беспокойство, а потом – страхом. Следующие пятьдесят метров под нависающей махиной «стены» ему показались такими длинными, словно он ехал с Красной площади на Лубянку через МКАД. Сердце затаилось, как птица в силках. Хотя казалось, свои в доску: американцы. Никогда с ним такого не бывало, границу он всегда пересекал весело и нагло, особенно не задумываясь, что он вообще делает и как поступает, а здесь оплошал. В крайнем случае, можно позвонить мистер Биллу Чишолму. Однако лучше этого не делать. Феликс на мгновение закрыл глаза, а когда открыл – ничего не изменилось: по-прежнему всё те же наглые, бандитские рожи. 
Чем ближе он подъезжал к чеченскому посту, тем тише ехал, а к шлагбауму приблизился практически на скорости черепахи, и заглушил двигатель перед щитом с надписью: «Stop!» К его огромному удивлению, вместо американцев в их форме песочного цвета на этой стороне границы стояли какие-то бородатые незнакомые люди со зверскими лицами. А где же «наши», имею ввиду американцев, холодея во всех членах, подумал Феликс, где майор Ильвер Стоун или старший лейтенант Джек Паттерсон? Где они все? Куда они делись? И вдруг понял намёк капитана Габелого, мол, разберутся с ним бородатые чехи, если они, конечно, не лопухи. Иуда, не мог предупредить! Но дёргаться было поздно. Дёргаться было опасно. 
Всё дальнейшее происходило для Феликс в какой-то странной заторможенности. Он словно пропустил первую серию и обнаружил, что услужливо протягивает чернокожему сержанту документы. Как и когда подошёл к нему этот сержант, он не заметил. 
– Please, sir. 
– Where to go? 
– Грозный…
– The purpose of the visit? 
– The press. I'm a journalist .
– What's in the trunk? 
У Феликса запершило в горле:
– Оборудование, – он едва не выдал себя, ему показалось, что кондиционер не работает, что он сломался, а в машине стоит чудовищная жара. 
– That?  – удивился сержант. 
– Oboroduvanie for the embassy , – выдавил из себя Феликс. 
– Yes, sir, – сказал сержант, но почему-то не отдавал команду поднять шлагбаум, а вопросительно уставился на Феликса. 
Феликс сообразил: полез в карман и достал смятые и потные пятьдесят долларов:
– No more , – соврал он. 
– That's enough, sir , – обрадовался сержант. – Raise gate!  – крикнул он. 
Как Феликс отъехал, он не помнил, а очнулся, когда оказался среди чумазой орущей детворы, которая, как саранча облепила машину. Сообразительные чечены возвели в полукилометре от границы примитивный «караван-сарай»: хлипкие постройки из картона и реек и всякими способами продавали иностранцам местную дрянь из ближайшего супермаркета, как то: сладкую воду, сигареты и зажигалки. Если не купишь хотя бы пачку, можешь отделаешься не только царапинами на корпусе, но и разбитыми фарами. 
При виде этой толпы, орущей: «Марша вогийла хо! Марша вогийла хо!» , ему стало физически плохо. Воздух казался густым, как сиропом, а пейзаж вокруг – не земным, а лунным: к обочине лепились домишки с плоскими крышами. Ещё никогда так тяжело он не пересекал границу. Должно быть, действительно, в воздухе пахнет войной, думал он, раз американцы берут взятки, а чеченцы, как с цепи сорвались. В принципе, я им никогда не доверял, и Кавказ мы зря отдали. Теперь мы здесь чужие. Впервые он подумал о Михаиле Спиридонове нелицеприятно: ублажил запад, а мне расхлёбывать. Иуда. 
За стёклом дёргались чумазые лица: «Марша вогийла хо! Марша вогийла хо!» Уже полезли на капот и крышу. А уж стекла оказались, как нарочно, залапанными дальше некуда. Специально ведь, гадёныши, мажут руки какой-то липкой дрянью, сообразил он, а на выезде из Баскана, за поворотом примитивная мойка из шланги за бешеные деньги. «Марша вогийла хо! Марша вогийла хо!» – надрывались, приплясывая и корча рожи чеченская детвора. Самое страшное заключалось в том, что взрослые, которые наблюдали из своих хибарок, командовали, на какие машины нападать, а какие не трогать. Атаковали исключительно российские номера.
Феликс приоткрыл окно как раз на ту ширину, чтобы просунуть десять бумажек по одному доллару. И пока чеченские дети собирали их, потихоньку улизнул. Это была обычная такса. Если с детьми задраться, то поперёк дороги могли протянуть «колючку». Тогда надо было обращаться за помощью на КПП – за отдельную плату, разумеется. На сидение упала копеечная пачка азербайджанских сигарет. Такие только солдаты курят. За поворотом Феликс выбросил её, уверенный в том, что она тут же окажется в руках малолетних шантажистов. 
Неужели это всё? – настороженно подумал он и оглянулся: дорога позади была пуста, охрана КПП «Кавказ» была занята следующий жертвой, а чеченские дети притаились вдоль дороги. И вдруг Феликс понял, что это уже не игра, что всё очень и очень серьёзно, что если бы он попался, то его могли и расстрелять, например, решением религиозной тройки, потому что он, во-первых, подданный российской федерации, а во-вторых, им наверняка нужен показательный процесс, чтобы другим неповадно было. Как назло, на днях показывали, как шариатская стража порола самогонщика. Сто ударов казацкой плетью. Всё, решил Феликс, прокручиваю дело, и конец. Да и, похоже, возить больше будет некому, если действительно произойдёт этот самый прорыв моджахедов. Неймётся им. Построили им страну, кстати, на средства моей родины, чтобы не мучились дурью, а они снова за старое.
 
©  Белозёров М. Все права защищены.

К оглавлению...

Загрузка комментариев...

Москва, Фестивальная (0)
Беломорск (0)
Троицкий остров на Муезере (0)
Зимнее Поморье. Река Выг (0)
Весеннее побережье Белого моря (0)
Поморский берег Белого моря (0)
Храм Нерукотворного Образа Христа Спасителя, Сочи (0)
Москва, Центр (0)
Москва, Смольная (0)
Москва, ул. Санникова (0)

Яндекс.Метрика

  Рейтинг@Mail.ru  

 
 
InstantCMS