ПРИГЛАШАЕМ!
ТМДАудиопроекты слушать онлайн
Художественная галерея
Зимнее Поморье. Рождество. Колокольня Храма Соловецких Преподобных (0)
Северная Двина (0)
Зимнее Поморье. Река Выг (0)
Собор Архангела Михаила, Сочи (0)
Малоярославец, дер. Радищево (0)
Собор Архангела Михаила, Сочи (0)
Беломорск (0)
Беломорск (0)
Этюд 3 (1)
Москва, Фестивальная (0)
Москва, ВДНХ (0)
Троице-Сергиева лавра (0)
Москва, Центр (0)
Музей Карельского фронта, Беломорск (0)
Поморский берег Белого моря (0)
В старой Москве (0)
Побережье Белого моря в марте (0)

«Большая Кавказская война» (7-8 глава романа) Михаил Белозёров

article648.jpg
Глава 7
Четвёртая спичка
 
Олег Вепрев кинул гранату, переулок заполнил дымом, и они побежали. Игорь напоследок оглянулся и страшно удивился: Севостьянихин незаметно перекрестил их, и лицо у него было совсем не хитрым, а старым-старым. Даже знаменитый нос, как обычно, не выражал былого восторга. «Мало мы вломили, – говорил он всем своим видом, – зато вломим сейчас. В этом и есть смысл нашего существования». А ещё нос словно понимал нечто большее, что находилось за пределами реальности, но выдавать своего секрета не собирался. Возможно, он сам, как и все люди, не был в этом уверен. 
– Ну… ну… Ёпст! Чего застыл?! – пихнул его Герман Орлов и тоже невольно оглянулся, ему показалось, что в дверном проёме застыла прекрасная Божена с печальными глазами. Повезло Игорёхе, позавидовал он. А чем я хуже? Я, может быть, только снаружи большой и страшный, а внутри – добрый и нежный. Только никто меня не разглядел и не провожает. Эх, жизнь! И тотчас забыл об этом, потому что не привык себя жалеть, а ещё потому что в конце концов остановился на «любимой зазнобе», как он говорил про себя – буфетчице Клаве, похожей на змею. Когда Герман Орлов прибывал домой, то за неделю худел на пять-семь килограммов. Потом потихонечку, конечно, набирал своё, но первая неделя была, как первая брачная ночь. Клава спуску не давала, а он добросовестно отрабатывал за всю командировку. Обещала ждать честно и в знак верности подарила перстень с бриллиантами. Правда, Герман Орлов стеснялся его носить и надевал только с цивильной одеждой, а так он лежал у него в загашнике, и знали о нём только Игорь Габелый и Олег Вепрев. Помнится, что Игорь Габелый заметил: «Это много значит». 
Игорь, цепляясь оружием, полез в окон. Промелькнули два ряда сосен, асфальт, искромсанный осколками, неразорвавшаяся мина в кустах, и он ввалился в общежитии пятигорской фармацевтической академии. За сутки оно заметно изменилась: пол был усыпан гильзами, добавились пятна крови и, уж конечно, все окна напрочь были выбиты, и внутри гулял сквозняк. В углу валились чехи, убитые, как говорили, термобарическим взрывом: сдуру залезли в одно помещение, ну тут их и подловили, и всё везунчик судьбы – Герман Орлов, который владел огнемётом «шмель-м», как зубной щёткой, то есть виртуозно и мастерски. У одного из чехов грудная клетка была вскрыта, как комод во время генеральной уборки, видны были розовые легкие. Глаза у всех без исключения были выдавлены. А ещё один, в которого, видно попал заряд, сгорел дотла – остались голова и ноги. Пахло, как на причале, когда солярку жгут. 
– Ого! – сказал кто-то с изумлением, вертя головой.
Одно дело, стрелять издалека и не лицезреть, как умирает враг, а другое – увидеть результат этой стрельбы воочию. Впрочем, Алексей Ногинский не дал насладиться местными достопримечательностями, а потащил дальше – в гостиницу «Пятигорск», где, собственно, и сидели его бойцы.
– Вон они! – воодушевлённо сказал боец, показывая куда-то в густые заросли цветущей акции, за которыми скрывались высотки проспекта Калинина и торчал купол какого-то здания, судя по всему – библиотеки. 
По старым неписанным правилам вся группа рассредоточилась по комнатам и всматривалась, и запоминала эти самые кварталы напротив, в которых сидели боевики, которых надо было обойти под землёй и ударить с тыла. Мало ли что, может, придётся уходить по этим самым улицам. 
– Не показывай пальцем, – назидательно сказал Алексей Ногинский, судя по всему, не испытывая ни малейшего желания следовать примеру бойца. – Чего они?..
– Да тихо! – убеждённо сказал боец. – Как танк подорвали, так и скисли. Порох кончился! – весело заявил боец, сияя, как новенький пятак, словно он один выиграл сражение, ну и ещё, похоже, хотелось ему «показаться» спецназовцам, на крытом рынке не успел, а здесь захлебывался от восторга. А о выгребной яме он уже забыл, не научила его выгребная яма ничему. Ну да всё впереди, снисходительно подумал Игорь. 
Алексей Ногинский, совсем как Севостьянихин, иронично уставился на бойца, выразив тем самым презрение спецназа к полиции, для наглядности подёргал свои неуставные белые кудри, которые выбивались из-под косынки, и сказал с той деловитостью, которой невольно завидовало новички:
– Не говори «гоп». Ты сделал то, чего я тебя просил?
– Так точно, товарищ старший прапорщик, – всё понял боец: нельзя было расслабляться, нельзя было тыкать пальцем в окно, нельзя было казаться желторотым, а надо просто взять карту и показать, что да как, откуда стреляют и откуда не стреляют. «Снайпера на вас нет», – обычно говорил майор Колентьев Алексей Сергеевич в таких случаях и был стократно прав, потому что на войне надо, прежде всего, думать. Смерть тебя и так найдёт, если захочет, но ты можешь её избежать, если будешь стараться. 
Игорю стало интересно, чего такого он не предусмотрел, а «сидельцы» предусмотрели. 
– Антенну он натянул, – объяснил Алексей Ногинский, сверкая железными зубами. – Теперь мы с базой может связываться по локалке без проблем. 
– Отлично! – оценил Герман Орлов в обычной своёй хамоватой манере, хотя Костя давно уже понял, что от этой «локалки» толку мало, не давала она преимущества. – Ну а где твой лаз? – Будто бы Герман Орлов один оценил своим глазом и высказал здоровый армейский скепсис по отношению к плану пройтись под землёй и выскочить неизвестно где. Никто не ходил, а они пройдут. Сказки для желторотой полиции. 
В центре города места не хватало, и здание гостиницы построили над узлом коллектора, который соединял старую и новую части города. Разумеется, это было крайне неудобно: в случае аварии сточные воды могли затопить подвалы. Но с военной точки зрения сооружение было гениальным. Как ещё духи не пронюхали, подумал Игорь и поёжился. Меньше всего он хотел воевать под землёй, хотя за годы службы бывало всякое. Здесь, как в подводной лодке: кто первым выстрелил, то и победил. Деваться-то некуда. 
– Уходим! – сказал Игорь. 
И они по одному стали покидать позицию так, чтобы их не заметили в окнах. Бойцы с любопытством смотрели им вслед. Элита, думали они, спецназ! Мужики старые, изрядно тёртые жизнью. Вот сколько «железа» на себе тянут, восхищались и завидовали. И мы когда-нибудь такими станем – большими, всё понимающими, с суровыми железными лицами, и суеверно вздрагивали, потому что один Герман Орлов чего стоил – скала, а не человек. Ходили о нём самые страшные легенды, хотя воочию не лицезрели, как он выбивает коленную чашечку. Однако неизменно находился человек, который знал человека, который видел это собственными глазами. Поэтому в присутствии Германа Орлова все немели и словно набирали в рот воды. 
– Куда мы лезем?.. Куда?.. – задумчиво сказал Герман Орлов, когда они спустились в подвалы, из которых тянуло запахом канализации. 
Схохмить вовремя он ничего не придумал, вот и мучался, как от несварения желудка. Не мог он жить, чтобы не вставить ядреной словцо. Однако вставлять было вроде как не к месту и не ко времени, да и Олег Вепрев злился. А чего злиться, если всё идёт по плану?
– Прямо к Яшкиному мосту, – ничего не замечая, объяснил добросовестный Алексей Ногинский и подёргал себя за кудри. – Там до вокзала рукой подать. 
– Это я знаю, – отмахнулся Герман Орлов. – А вообще, в принципе?
Не выходил у него каламбур, не за что было зацепиться, а время шло, и душа черствела. 
– Со стороны железнодорожного вокзала периодически слышны выстрелы, – серьёзно ответил Алексей Ногинский и не заметил, что над ним тонко издеваются. 
– Может, они нас заманивают? – высказал предположение Герман Орлов и сделал загадочно-глубокомысленное лицо. 
В глазах у него плясали чёртики. Игорь отвернулся, чтобы не рассмеяться. Любил Орлов морочить людям голову. 
– Вряд ли, – отозвался добросовестный Алексей Ногинский, подавая в люк оружие. 
Лёву Аргаткина, как самого молодого, поставили на самую тяжёлую работу: принимать оружие. Потом полезли сами. Герман Орлов долго примеривался, а потом ухнул вниз, как мешок картошки – конечно, не по глупости, а всё рассчитав, в том числе и реакцию зрителей. Однако Олег Вепрев заскрипел зубами, хотя и промолчал, потому что, во-первых, Орлов понимал что к чему и не особенно выделывался, а во-вторых, как ни странно, с утра демонстрировал серьёзное лицо, как эталон дисциплины и благих намерений. «Вот какой я, – словно говорил он, – суровый, но справедливый, и чехов жарю, как на вертеле, и танки подбиваю всякие, какие ещё могут быть претензии». Поэтому, наверное, Олег Вепрев не мог даже формально поймать старшего прапорщика на разгильдяйстве. И водки они перепили немерено, и братались не единожды, и всё равно злился Олег Вепрев, как злился и на Лёву Аргаткина, и, должно быть, на Игоря, только тайно, потому как они были друзьями. 
Игорь подумал, что Герман Орлов нарывается, а Олег в очередной раз сходит с ума – натянутый, как струна, и вдруг догадался, что это его последний защитный барьер, что если барьер рухнет, то Олег Вепрев действительно сорвётся, а тогда мало не покажется, тогда спасайся кто может. Дома, в перерыве между командировками, Олег Вепрев ничего не делал, возился с дочкой и тремя сыновьями, ходил на тренировки и на жениных разносолах обрастал жирком, который потом сбрасывал с два счёта. Вот и тянуло его на родину, вот он и злился на весь белый свет, а особенно на моджахедов, которым приспичило идти на прорыв именно в тот момент, когда он должен был отбыть домой.
Туннель оказался старым и широким, но всё равно не был рассчитан на быстрое передвижение. К тому же в нём было жарко и душно. Игорь мгновенно вспотел, по спине потёк липкий пот. 
Алексей Ногинский шёл первым, как опытный минёр. За ним налегке – Олег Вепрев, с автоматом наперевес. А за ними – остальные во главе с Игорем: соблюдая дистанцию, по всем правилам, чтобы, если что, не все погибли, чтобы у кого-то остался бы шанс. 
Туннель слегка загибался влево, и отсвет, падающий на стены, создавал иллюзию безмятежности, но это могло быть и признаком опасности. Однако Алексей Ногинский двигался уверенно, светя себе фонариком под ноги, и Игорь подумал, что раз он спокоен, то всё нормально, и спрашивать ни о чём не стал. Уж Ногинский-то не подведёт, недаром сидел в выгребной яме. Насчёт этой ямы бойцы давно меж собой зубоскалили, но с оглядкой, чтобы не обидеть Ногинского и его «сидельцев». Теперь их всех называли «сидельцами» и беззлобно хихикали за спиной, на что Игорь закрывал глаза: «Пусть отведут душу, хуже от этого не будет. Если что, Ногинский сам осадит, если потребуется, конечно. Но не потребуется». Игорь был уверен, что бойцы не перейдут ту грань, за которой начинаются обиды.
По его расчетам они уже миновали проспекты Калинина и Октября, то есть большую часть пути, и осталось-то всего чуть-чуть – пройти под железнодорожными путями, как вдруг Алексей Ногинский произнёс:
– Чок!
Это означало опасность. Для тех, кто ходит в рейды по горам и весям, это слово было на уровне рефлекса: сел, замер изготовился к стрельбе, жди команды. Всё просто и ясно. Игорь продублировал для особо непонятливых, но и без этого сразу наступила тишина, и слышно стало, как течёт вода, да где-то каплет. 
– Что там у тебя?
– Секунду, командир.
Ты же ходил здесь, подумал с досады Игорь, смотрел. Через полминуты Ногинский дал команду к движению и тут же остановился. Что-то его смущало. Игорь, который на одном плече тащил кассету с двумя «шмеля-м», а на другом – РПГ-7 и автомат, стало невмоготу. Сидеть на корточках было неудобно: ноги мгновенно затекали, спину сводило судорогой. Он снова спросил, но так, чтобы не торопить:
– Опять что-то?
Ему не ко времени страшно захотелось есть. В клапане лежали галеты и «чай»: крепкий напиток с большим количеством сахара и лимона, однако вытащить бутылку он не успел. 
– Я где-то здесь растяжку ставил, не могу найду.
– Значит, чехи сняли, – деловито прокомментировал Герман Орлов и настойчиво задышал Игорю в затылок. 
На светлом фоне нервный профиль друга был особенно чёток, как на монете. Хороший у Игоря был профиль – мужественный и решительный. Недаром его женщины любят, ревниво подумал Герман Орлов, а меня не любят, хотя я красивее – а главное, больше в размерах. 
– Нет, – сказал Алексей Ногинский, – я вначале спички втыкал. Три нашёл, а четвертой нет. 
– Поищи лучше! – зло зашипел Олег Вепрев, но не сделал и шага вперёд, потому что в таком деле, как минёрское, спешить было нельзя. Кроме этого он прикрывал Ногинского, держа под прицелом ту часть туннеля, которая была видна. Если что, они погибнут первыми. В этом смысле они были смертниками. 
– Не нравится мне всё это, – проворчал Герман Орлов и опять задышал в спину. 
Алексей Ногинский присел. Видно было, как он осторожно водит рукой по воде. 
– После четвертой спички должна быть растяжка. А найти не могу, – пожаловался он. 
– Ну и плюнь на неё, – посоветовал Герман Орлов, – пошли дальше, – и поднялся, чтобы черкануть «трубой» о потолок. 
– Всем сидеть и ждать, – скомандовал Игорь. Он засёк время: прошло три минуты, Алексей Ногинский продвинулся на метр вперёд. 
– Фу! – вздохнул он. – Нашёл растяжку. 
– Растяпа, – прокомментировал в микрофон Герман Орлов. – Гы-гы-гы!
– Тихо! – оборвал его Игорь, и хотя их никто не мог слышать, ржание в микрофоне забивало все остальные звуки. Весело, видите ли ему, с раздражением подумал он. Недаром Вепрев бесится. – А спичку? Спичку нашёл? 
– Спички нет, – упавшим голосом признался Алексей Ногинский.
– Ну и долго ты там будешь сидеть? – спросил Герман Орлов.
Игорь подумал, что спичку могло унести водой. Но с другой стороны, Алексей Ногинский не тот человек, который не предусматривает такую вероятность. Поди теперь пойми, то ли духи здесь побывали, то ли спичку действительно смыло. В любом случае, плохо, очень плохо, но и прекращать выполнение операции из-за какой-то спички глупо, вдруг это всего лишь случайность. 
– Где ближайший люк? – спросил он. 
– Метров через десять впереди, – ответил Алексей Ногинский, блеснув своими фиксами. 
На его лице было написано, что он страшно виноват. 
– Выходим на поверхность. 
– А как же план? – удивился Олег Вепрев.
По плану они должны были пройти ещё метров триста до узлового коллектора, оттуда до «китайской стены» рукой подать, да и железнодорожный вокзал, как на ладони – через железнодорожные пути и насыпь. И штаб близко. Хотя о нём-то суеверно думали в самую последнюю, потому что человек живёт этапами. Один преодолён – следующий на подходе. А сразу обо всём не думают из суеверия. Вот и был у них сейчас один большой этап на всех. Хорошо, если удачный. 
– Выходим здесь, – скомандовал Игорь и добавил совсем, как Севостьянихин. – Чует моё сердце, что в конце нас ждут. Моджахеды – не дураки. 
– Может, и ждут, – нервно согласился Олег Вепрев, – а может, и нет. 
Он снял с головы косынку, и промокал ею блестящую, как биллиардный шар, лысину. Не согласен он был с Игорем, но субординацию соблюдал. Негоже лезть вперёд командира да ещё во всеуслышание. 
– Хорошо, – понял его Игорь, – иди и проверь.
– Ха! – среагировал Олег Вепрев, что означало: поищи дурака. 
– Давайте я пойду, – предложил Кирилл Жуков, сержант из Пскова.
Должно быть, ему надоело сидеть где-то в хвосте и слушать перепалку. 
– Отставить, – среагировал Игорь. 
– Ходил один такой, – назидательно подал голос Лёва Аргаткин. – Смерть тараканам…
Слышно было, как Олег Вепрев от злости заскрипел зубами. Не переваривал он с утра Лёву Аргаткина. А Лёва, в свою очередь, не понимал момента, когда можно ляпать языком, а когда нет, не было у него такого природного чутья. Мечтал он обо всём, чём угодно, но только не о бое.
– Растяжку-то не сняли, – заикнулся Алексей Ногинский в свое оправдание. 
– Зато спичку твою не заметили. 
– Ёпст! – выругался Герман Орлов. – Куда ни кинь, всё клин. 
– Отцы командиры, – сказал старлей Пётр Нестеров, – предлагаю кинуть жребий. 
– Пошёл ты! – послали его сразу и безотлагательно. 
– Ладно, – решил Игорь, – выходят двое, я и… – он покрутил головой выбирая напарника. 
– Я! – отозвался сидящий рядом Герман Орлов и снова, как собака, задышал в затылок.
– Нет, ты не годишься. 
– Это почему? – обиделся Герман Орлов.
Даже в сумраке туннеля было заметно, как вытянулось лицо у Орлова. Он застыл, как муравленый ангел, не в силах переварить услышанное. 
– По кочану. Бургазов на выход. 
Паша Бургазов хорош был тем, что был маленьким, плотным и подвижным. Такому в бою удобно: ноги не торчат, руки куда не надо не высовываются. И реакция у него получше. Да и спорить не будет, не то что Орлов, который вначале гундосит, а потом уже делает дело. Правда, и чутьё у него отменное, однако решение было принято. Хуже не будет, подумал Игорь, хуже будет, если Олег Вепрев пойдёт. Но заместителя надо оставить, мало ли что. 
Он открыл карту и посветил фонариком. Герман Орлов ещё громче задышал в затылок:
– Правильное решение, командир, правильное. 
– Правильное будет, если мы не ошибёмся. Вот котельная и пятая школа, а потом – насыпь.
– Всё равно правильное, – с лукавством сказал Герман Орлов.
– Заткнись, – посоветовал Игорь, а сам подумал, что четвёртая спичка окажется роковой. Но поди угадай, в каком случае: или идти до конца, или нарваться здесь. 
Четвёртая спичка сделалась чуть ли перстом судьбы! А судьбу, как известно, не обманешь. 
– Я бы на месте чичей на насыпи засаду устроил, – сказал Герман Орлов, заглядывая в карту. 
– Не учи учёного.
Игорь подумал, что засады на всю железную дорогу не посадишь, у духов людей не хватит, хотя их здесь тысячи две точно. Скорее всего, они караулят у моста. Упадут, как снег на голову. Запыхавшись, прибежал Паша Бургазов:
– Я готов!
Место, действительно, было крайне неудобным. Позади многоэтажки, впереди котельная, а за котельной железнодорожные пути. Яшкин мост я бы охранял, снова подумал Игорь. Под мостом удобно просочиться. А мы не пойдём под мостом, вдруг понял он, а если получится – вдоль насыпи, а там видно будет. Если моджахеды нас ждут, то не здесь, а в микрорайоне на улице Мира, где удобно передвигаться вдоль «китайской стены». Они тоже смотрят на карту. Только не ясно, есть ли у них линия подземных коммуникаций. Наверняка есть, ведь они готовились не один день. 
– Командир… – нагло сказал Герман Орлов, всем своим видом полагая, что достаточно натерпелся несправедливости, что Игорь всё-таки войдет в его положение и возьмёт с собой. 
– Иди ты в пень, – беззлобно ответил Игорь, отвернув микрофон в сторону. – Держи лучше, – и, глянув другу в глаза, не обидел ли, отдал ему кассету со «шмелём-м» и РПГ-7. – Если что, знаешь, что делать. 
– Ёпст! – обрадовался Герман Орлов. – Вот это разговор! – Он понял, что ему доверено прикрывать друга. 
Алексей Ногинский уже ждал под люком. Сверху струился дневной свет и тянуло свежим воздухом. Было тихо. Вдалеке, как всегда, обыденно стреляли. Ни музыки тебе, ни фанфар, вдруг подумал Игорь, убью, и никто не вспомнил, разве что свои. И всё-таки его тревожила четвёртая спичка: прав я или не прав? Перст это или не перст, а если перст, то куда указует? 
– Севостьянихину надо доложить, – напомнил Олег Вепрев, вопросительно глядя на Игоря. 
– А вдруг нас слушают? – Игорь подумал, что они в спешке не разработали план «б». 
– Всё равно надо, – убеждённо сказал Олег Вепрев, намекая, что духи не настолько умны, что этой опасностью можно пренебречь. 
– Доложишь, что мы идём по плану «б». 
– А если он спросит?..
– Скажи по плану «б», и всё! – разозлился Игорь. – Что тебя учить, что ли?!
Он вдруг понял, почему злится Вепрев: завод у него кончился, устал человек и не может принимать верные решения, вот и путается в простой обстановке, хотя и держится. Пересидели в командировке все мыслимые и не мыслимые сроки. А что та «смена»? Наверное, уже легла под «стеной» костьми. 
– Давай!
Паша Бургазов полез первым. Был он похож на старую машинку «Зингер» – сколько её ни эксплуатируй, а она всё, как новенькая, шьёт и шьёт себе. Так и Паша тянул и тянул армейскую лямку и никогда ни на что не жаловался: ни на офицерское общежитие, ни на урезанное довольствие, ни на «палёнку» в гарнизонном магазине под Ярославлем, которую всучивали по вип-ценам. О нём давно забыли. Есть такая политика: не повышать, и не награждать, словно нет человека. Однако это неправильно, как неправильно выставлять на границу такой маленький отряд. Вроде как разведка не работала и никто ничего не знал о готовящемся прорыве. И вдруг в тот момент, когда Паша Бургазов мелькнул и пропал на фоне яркого неба, Игорь почувствовал, что они обречены. Мысль была настолько чёткая и ясная, что он испугался. Никогда у него не было откровения, а здесь возьми да приди. Неужели всё из-за четвёртой спички? – подумал он. 
– Ладно, – хлопнул он по плечу Германа, – не злись, – и больше ничего не добавил, хотя хотел, но что путного скажешь в такой ситуации – ничего, а к сантиментам они не привыкли, не были у них сантименты в ходу. Скорее, они были в меру грубы и циничны, но это была форма самозащиты, иначе не выживешь, как не выживешь без водки. 
Он полез следом за Бургазовым. Паша Бургазов лежал в ближайших кустах и, как положено, держал под прицелом дорогу и насыпь. Только если бы на насыпи была засада, то им не продержаться и тридцати секунд. Игорь перекатился чуть правее и сориентировался. Карта оказалась неверной: на самом деле, выход из туннеля оказался с левой сторону дороги, которая ныряла под Яшкин мост, стало быть, пересекать её не было нужды. И это было большим плюсом и маленькой удачей, такой удачей, которая могла спасти кому-то жизнь. Вот тебе и четвёртая спичка, подумал Игорь и пополз в сторону котельной. Перед ним стеной стояли лебеда и татарник. А за этими зарослями виднелся штакетник. Если духи здесь есть, то только в котельной, подумал он, стараясь не чихнуть из-за пыли, которую сам же и поднял. Левее в кустах, как барсук, шарахался Паша Бургазов. Он всё понял без команды. Молодец капитан, подумал Игорь. На таких капитанах вся Россия держится. 
Естественно, они не стали приближать со стороны фасаду. А дверь, на их счастье, оказалась в торце здания. Игорь потянул её на себя, ожидая чего угодно: взрыва, стрельбы или окрика на предмет пароля, но ничего не произошло, и ужом проскользнул внутрь, откатившись ближайший угол. Перед ним тянулись трубы. Свет падал из больших окон, прямо на второй этаж убегала железная лестница, но самое главное, было тихо и даже чуть-чуть сонно, как бывает сонно в покинутых помещениях. 
Следом в котельную проскользнул Паша и забился куда-то под трубы. С минуту они слушали тишину да считали ворон, пролетающих мимо окон. Если кто-то и затаился наверху, то он или очень умён, или очень перепуган. Обычно в таких зданиях на втором этаже размещались мастерская и помещение для персонала. 
Игорь показал Паше Бургазову, что пошёл наверх и чтобы он его страховал. Вряд ли это было самое хорошее решение, но прежде чем вызывать своих, надо было проверить котельную снизу доверху. В тот момент, когда Игорь поднимался по первому пролёту, он был наиболее уязвим, но ничего не произошло. То ли духи не успели, то ли проворонили. Он в два прыжка влетел на второй этаж и понял, что здесь никого нет: в ярком солнечном свете мирно плавали пылинки и пахло солидолом и железом – в общем, так, как пахнет в любой мастерской. 
– Паша, вызывай наших, – сказал он и, как показалось ему, прислонился к пожарному ящику с песком. 
За пожарным ящиком было окон, а за окном – та самая железнодорожная насыпь. Следующие события он помнил фрагментарно. Во-первых, форточка от сквозняка закрылась сама по себе, во-вторых, он всё же краем глаза увидел, как мимо подоконника что-то промелькнуло, и не успел удивиться. А в-третьих, его словно ударило мешком с цементом и отбросило на перила, но он даже не ощутил боли и если и потерял сознание, то на короткие две-три секунды, потому что сразу попытался подняться, он не смог опереться на левую руку. Тогда он подтянулся правой рукой и сел. Автомат валялся рядом, и Игорь несколько мгновений бессмысленно смотрел на него, вспоминая, для чего он нужен. К нему стал возвращаться слух. В правом же ухе поселилась большая ватная подушка. Да я же ранен, сообразил он, и полез в верхний карман за промедолом. Несколько раз у него не получалось, потом он всё же достал шприц. Надо было сделать укол до того, как придёт боль. От боли можно было потерять сознание. Три года назад его ранило под Кизляром, он знал, что нужно делать, к тому же он, как и любой боец, мысленно тренировался и готов был к таким ситуациям. Главное было выиграть время. 
Прибежал Паша Бургазов и, совсем как мама, когда Игорь заболевал, стал причитать, всплескивая руками:
– Да что ж такое, да куда это годится!
– Паша, – сказал Игорь, не слыша своего голоса. – Что-то взорвалось в ящике. Промедол я себе ввёл. Не вздумай, если я потеряю сознание, колоть меня ещё раз, а то я дуба врежу. 
Паша схватился за голову и исчез, зато возникли Олег Вепрев и Герман Орлов. 
– Ёпст! – высказался Орлов коротко и ясно. 
Олег Вепрев, который был по совместительству врачом, спросил:
– Тебе больно?
– Нет, мне хорошо, – ответил Игорь, впервые почувствовал, что у него не всё в порядке с лицо. Было такое ощущение, что он попал под удар боксёра-тяжеловеса. 
Но Олег Вепрев сварливо сказал:
– Не трогай! 
И стал возиться с раной. 
Котельная действительно оказалась пустой. Только за трубой висела растяжка. Её-то торжественно и продемонстрировал Герман Орлов. 
– Не в ящике, – авторитетно сказал Олег Вепрев, зачем-то доставая кривую иглу. 
Шить будет, сообразил Игорь. А ещё он понял, если бы в ящике, то рана была бы сильно загрязнена. Хоть в этом повезло. 
– А-а-а… – отозвался он.
Собственно, ему было всё равно. Странное спокойствие охватил его. Но он знал, что стоит ему собраться с силами, как всё вернётся на круги своя. Пять минут можно почувствовать себя расслабленным. 
Герман Орлов сказал:
– А за трубой, в стакане была закреплена РГД-5. Ты чего-то коснулся, дыхнул не в ту сторону, что ли, стакан упал, и взорвалось. Основной заряд в трубу и окно ушёл. Так что тебе повезло. Да и «бронник» с воротником спас. Если бы не воротник, шею бы разворотило. 
– Хорошо повезло, – иронично заметил Олег Вепрев.
Игорь языком потрогал щеку справа. Не было щёки – одна сплошная дыра и раскрошенные зубы. 
– Убери язык! – приказал Олег Вепрев и сделал ему укол куда-то в челюсть. 
У Игоря было такое ощущение, что игла разрывает сухую, скрипучую материю. Олег Вепрев стал чистить рану. Это было очень неприятно, словно тебя дёргали пилой, и в голове всякий раз тоже что-то дергалось, а отдавалось в пятке. Он старался не думать о боли, а вспоминал Божену, как они познакомились, и как он первый раз взял её за руку. Рука была холодной и чужой. Потом он привык к её рукам, и они сделались родными, и он уже не мог обходиться без них, но самый первый момент, наполненный удивлением и чувствами, он хорошо запомнил. Поэтому он об этом и думал, пока Герман Орлов не сказал, стараясь ему помочь: 
– Могло взорваться от дуновения ветра. 
– Сквозняк был, – сказал Игорь. – Что с лицом?
Он чувствовал, что оговорит вяло, не как обычно, потому что челюстью нельзя было сильно двигать. 
– Кожу осколками посекло, – в обычной своей манере, абсолютно недипломатично, сообщил Герман Орлов.
По выражению его лица Игорь понял, что посекло прилично, что Герман Орлов его ещё жалеет. 
– Ерунда, – сказал Олег Вепрев, выдёргивая зуб который держался на честном слове, – главное, что глаз цел, а остальное зарастёт.
– А с рукой? 
– С рукой ничего. Нормальная рука, – деловито сказал Олег Вепрев, вдевая нитку в иголку и делая первый стежок. 
Игорь закрыл глаза и, чтобы отвлечься, осторожно пошевелил левой рукой. К его удивлению, она была в норме, то есть её можно было без усилия поднять и даже пошевелить пальцами, только онемело плечо. Потом он снова начал думать о Божене, как у них здорово всё вышло. Ну да теперь уже всё равно, решил он. 
Герман Орлов забубнил:
– Я бы тоже влез в такую ловушку. С каждым бывает. А сквозняк не угадаешь. 
Игорь сжал кулак. 
– Не дёргайся, мешаешь, – сказал Олег Вепрев. – А руку ты просто сильно ударил.
Несколько минут они молчали. Прибежал Юра Драганов, посмотрел и убежал. Затем явился Алексей Ногинский и тоже убежал. Мешали сосредоточиться. Олег Вепрев сделал ещё один укол и стал бинтовать. Бинт у него было особый – коричневый, чтобы не демаскировал. 
– Ты мне глаз-то не закрывай, – попросил Игорь. 
– А ты сможешь?
– Чего?
– Дальше идти?
– Думаю, что смогу. Промедол есть. Боли я не чувству. Так что заканчивай, и вперёд, а то еще духи прибегут на взрыв. 
– Не прибегут, – авторитетно заявил Герман Орлов. – Взрыв в помещении, да ещё и насыпь заглушила. К тому же…
– Что «к тому же»? – повернул он чуть голову. 
– Да бой там впереди. Похоже, на станции. Так что чехам не до нас. 
– Всё, – Олег Вепрев отступил на шаг, любуясь на дело своих рук. – Не обессудь, вышло, как получились, чуть грубовато, зато через пару дней, если, конечно, не будет заражения, заживёт, как на собаке. Я тебе таблетку антибиотика вшил. Грубо, но со вкусом. 
– Спасибо, Олег, – сказал Игорь, поднимаясь. 
Его качнуло, и он ухватился за перила, стараясь как можно быстрее привыкнуть к своему новому положению. Потом взял автомат, проверил его, и они побежали вниз. Он старался ступать мягче, чтобы не отдавалось в голове, но к его удивлению, чувствовал он себя довольно сносно. 
 
***
То что им несказанно повезло, Игорь понял минут через пять, когда они беспрепятственно миновали метров двести вдоль насыпи. И похоже, четвёртая спичка была ни при чём: ну, предположим, вылезли бы мы в микрорайоне и всё равно пошли бы на звуки боя, но только со стороны железнодорожных путей. Так что не известно, что лучше. А лучше так, как получилось, решил он. И всё-таки у него осталось сомнение, правильно ли он поступил. 
За спиной высилась громада Машука, слева тянулись пирамидальные тополя. Впереди шёл интенсивный бой. Должно быть, моджахеды оставили этот район, поэтому техникум за котельной оказался пуст. Лёва Аргаткин доложил, что в нём никого нет. 
– А были? – полюбопытствовал Олег Вепрев, прислушиваясь к стрельбе. 
– Были, – Лёва Аргаткин любезно сунул под нос Олегу Вепреву блошистую «душманку». 
– Что это? – брезгливо отпрянул Олег Вепрев.
– Чтобы поверили. 
– Ты бы ещё трусы притащил! – зареготал Герман Орлов и хлопнул себя по ляжкам. 
– Мусульмане трусы не носят, – не без внутреннего торжества пояснил Лёва Аргаткин.
– Иди, таракан, иди прочь от меня, – к удивлению Игоря сдержанно посоветовал Олег Вепрев. 
Они пробежали ещё немного, хоронясь за насыпью, поверх которой иногда посвистывали пули – откуда и куда непонятно, заскочили в башню от этих самых пуль и огляделись: в башне никто не бывал лет сто, везде строительный хлам и пыль, кошками пахнет. 
– Во жарит кто-то, – с восхищением сказал Лёва Аргаткин, выглядывая в узкое, как бойница, окно, – как по нотам. 
Действительно, в стрельбе пулемёта был какой-то ритм. Но Лёве Аргаткину всё равно не ответили, потому что спешили всё увидеть своими глазами, а пока работала разведка. Наконец Алексей Ногинский доложил, что духи штурмуют гостиницу «Южная», до которой по прямой было метров триста. 
– Так, – Игорь сплюнул кровь и открыл карту. 
Площадь в форме подковы обхватывала одноэтажный вокзал. А гостиница имела то преимущество, что стояла, примыкая к вокзалу, а вокруг, кроме здания общежития техникума, больше серьёзных построек не было, а если и были, то с другой стороны площади и достаточно далеко от гостиницы, так что стрельба оттуда была бы неэффективной. 
– Разбиваемся на три группы, – сказал Игорь, мотая головой, которая начинала тихонько болеть. 
– А доложить? – напомнил Олег Вепрев, и на его физиономии отразились все его чаяния делать всё по правилам. 
Ну не хотелось Игорю почему-то докладывать Севостьянихину именно сейчас. Не лежала у него душа к такого рода докладам, словно он что-то чувствовал, но не мог пока объяснить. 
– Подождём, – ответил он не без некоторого колебания. – Если моджахеды нас действительно слушают, то потеряем эффект внезапности. 
Он ощущал, что говорит медленнее обычного, и старался не лезть языком в правую часть рта, но не мог удержаться и каждый раз нащупывал острые края разбитых зубов. 
– Это да, – очень умно кивнул Герман Орлов.
Олег Вепрев больше не стал настаивать, хотя видно было, что и в этот раз он не согласен с Игорем. 
– Так, всё, – сказал Игорь, стараясь не отвлекаться от дела, – разбежались по местам. Как только возьмём здание, доложим Севостьянихину по факту. 
– Так не делается, – напомнил Олег Вепрев, и нервозность, которая проистекала от него, сделалась ещё явственней. 
Игорь пристально посмотрел на него и подумал: «Сколько можно искушать судьбу, однажды она тебе подведёт». 
– Бережёного бог бережёт, – заключил он, стараясь объяснить этим всё, что он хотел сказать.
– А дурака даг стережёт, – не мог не ляпнуть Герман Орлов и ту же принял самый невинный вид. 
Олег Вепрев только зубами заскрипел да покривился, но в бутылку по понятным причинам не полез: кто же любит оставаться в меньшинстве, к тому же спорить было не ко времени, хотя он понимал, что Севостьянихин ничем помочь не сможет, но оставался крохотный шанс, что в случае прихода помощи, он направил удар именно сюда. У кого больше информации, тот и выигрывает – это азбучные истины боя. Однако Игорь Габелый ими почему-то пренебрёг. 
– А вдруг наши ударят? – в наглую спросил он, словно никто ничего не понимал. 
– В ближайшие полчаса всё равно ничего подобного не произойдёт, – сказал Игорь, – а потом самолично доложишь. 
И Олег Вепрев вынужден был согласиться, хотя остался страшно недоволен и, как всегда, нервно кривился: 
– Как скажешь, командир. 
На этом и порешили. Игорю выпало штурмовать правый фланг. В его группу вошли: Кирилл Жуков из Псковского РОВД, Паша Бургазов и Юра Драганов. 
Семён Котляров, которого берегли как снайпера, пошёл в группе Олега Вепрева, которой предстояло ворваться в центре общежития. Лёву Аргаткина Игорь специально поставил под команду Германа Орлова, чтобы Олег Вепрев, если что, его не третировал, а Лёва Аргаткин сгоряча не совершил бы какой-нибудь сногсшибательный подвиг, о котором загодя, должно быть, мечтал. 
– Всё! – сказал Игорь. – Оружие проверить. Лишнее оставить здесь. 
И они выскочили из башни. До общежития было каких-нибудь метров восемьдесят. За кустами и деревьями они проскользнули незаметно. 
 
***
Общежитие было п-образной формы, и, как всегда, повезло, конечно, Олегу Вепреву, потому что к его услугам было целое крыльцо и двери, Игорю же, как и Герману Орлову, предстояло проникнуть внутрь через окна. К тому же с правой стороны цоколь здания оказался высоким. 
Разумеется, выбрали угловое окно, смотрящее во двор. Игорь, как самый высокий нагнулся, на него вскарабкался маленький Паша Бургазов, заглянул внутрь и сказал:
– Всё нормально, открываю. 
Посыпались стекла. Паша матюгнулся и прыгнул в окно. Следом вскарабкался Юра Драганов, а затем уже – Кирилл Жуков с пулемётом. То ли оттого, что Игорь стоял нагнувшись, то ли от напряжения, но у него снова пошла кровь во рту. Он сплюнул на землю и полез следом. Голова уже болела заметно сильнее, то ли наркоз прекращал действовать, то ли надо было элементарно отлежаться. 
Комната, в которую попал Игорь, была пустой, если не считать кроватей, сдвинутых в угол. Юра Драганов уже был по другую сторону коридора и подавал оттуда знаки, что пулемётчик в конце крыла и на этаж выше. Но и без этого было слышно, как он периодически даёт очереди. Нервным или даже очень нервным был пулемётчик, потому что Игорю показалось, что в ритмичности стрельбы угадывается какая-то мелодия. Так это ж ««Forget me» , понял он. Последний хит «Inextinguishable» . Признаться, он порой и сами напевали эту мелодию, которая цеплялась, как репей на пару дней. Но ведь хорошая мелодии, простая и хорошая. Сволочи, подумал Игорь, чужие песни поют. Псих, точно, псих. С какой стати чеху петь английские песни? Под эти мысли он выскочил в коридор. Справа были окна, слева двери в комнаты, и за каждой притаилось по духу. 
Игорь достал ПСС и передёрнул затвор. С его длинными пальцами ему было легко обращаться с этим оружием. Однажды в Кизляре до того, как его ранило, этот пистолет спас ему жизнь в ближнем бою. Тогда он в переулке нос к носу столкнулись с боевиками. Самое странное, что никто из своих ничего не понял и не услышал, хотя они во главе с Германом Орловым сидели за забором в засаде. Четыре раза дёрнулся затвор, четыре тела упали на землю, и всё: глухой металлический звук, разносящийся не более, чем на три метра. Кто раньше не слышал, тот не разберёт. Потом уже, после боя, он рассказал, что уложил четверых, все удивились и поверили, чего только на войне ни бывает. А он с тех пор доверял этому оружию. Хорошее было оружие – надёжное и простое, а главное – мощное.
Они не стали досматривать каждую комнату – времени не было. Вот-вот должна была начаться стрельба, и надо было успеть захватить «свою» часть здания, хотя оставлять за спиной потенциальную угрозу было непростительно и даже глупо. В тот момент, когда они уже прошли почти всё крыло, за спиной у Игоря раздался крип открываемой двери, и он, оглянувшись, поднял пистоле и выстрелил в боевика, который стоял на пороге и изумлённо пялился на не менее изумлённого Пашу Бургазова, который не то чтобы растерялся, а просто не успел бы выстрели, потому что оружие у него направлено было совсем в другую сторону. Тяжёлая пуля пробила дверной косяк и разнесла боевику голову, как камень арбуз. Горячая гильза отлетела прочь, это был почти единственный реальный звук в наступившей тишине. 
У Паши Бургазова отвисла челюсть. 
– Ну что ты! Что ты! – крикнул Игорь и выругался, чтобы Паша быстрее пришёл в себя.
Ведь он просто обязан был следить за дверьми, а не глазеть в окна. Ну да, конечно, там стрелял «музыкант», но это ещё не повод, чтобы потерять бдительность. 
В общем, Паша Бургазов, обляпанный кровью с ног до головы, дал маху. И хотя он побелел, как полотно, но сумел найти в себе силы и сунулся в ту комнату, откуда появился боевик, и даже вернулся из неё торжествующий с пулемётом ПКП в руках и парой коробок с лентами. 
– Пошли! – нервно сказал Игорь, не обращая внимание на радостное лицо Паши Бургазова, который потрясал трофеем. 
Они побежали за Юрой Драгановым и Кириллом Жуковым, которые ушли вперёд. На их счастье, в общежитии была слышна только стрельба моджахедов. Значит, ни Герман Орлов, ни Олег Вепрев себя ещё не проявили, значит, они пока тоже зачищают первые этажи. Однако надо было спешить. «Музыкант», как назвал пулемётчика для себя Игорь, сменил ленту и снова принялся за свои трели. Теперь ритм «Forget me» с тремя аккордами стал даже отчётливей. 
Юра Драганов ждал их на втором этаже. Откуда-то дальше по коридору доносилось:
– Do you hear me? 
Юра показал пальцем: в комнате наискосок заливался «музыкант». 
– We're at the «South» stuck .
Однако Игоря ещё ничего не насторожило, он только чувствовал, что времени у них в обрез. Дверь была распахнута, он заглянул в щёлочку и увидел, что их двое: чечен сидел, тупо уставившись в пол, и курил «косяк», второй – славянин – высокий, жилистый и натасканный, как фокстерьер, стрелял, выставив в дыру в стене ствол пулемёта. Когда он нажимал на гашетку, то чувствовалось, что он силён и что находится в своей лучшей физической форме, потому что двигал достаточно инерционным в стрельбе ПКП, как спичкой. Такому легко в горах и в долгих переходах, такой считается профессионалом, и такого очень сложно уничтожить. Куртка на спине у него даже не промокла, и разговор с ним должен быть короткий.
Игорь показал жестом, чтобы ему прикрывали спину. Паша Бургазов всё понял и приготовился. Игорь, не зная сам, почему-то дал довести «музыканту» мелодию до слов «without me you're like a bird without wings» , шагнул в комнату и выстрелил «музыканту» в спину там, где было сердце. Похоже, что «музыкант» даже не понял, откуда пришла смерть. Колени у него подогнулись. Пулемёт заглушил короткий крик, и ствол задрало вверх. Второй, с косяком, прежде чем умереть, сильно испугался, по его лицу пробежала судорога, он дёрнулся за автоматом, который лежал рядом, но даже не успел дотронуться. Пуля попала ему в лоб, и кровь забрызгала стену. Две гильзы под аккомпанемент стрельбы откатились в угол. «Музыкант» навалившись, продолжал палить, но уже куда-то в небо и, естественно, на одной ноте, словно ему наконец изменил слух. 
Из соседней комнаты они тотчас услышали голос связиста:
– Fight conduct! Be always in touch. Hey, John, why is it bad shooting?  – связист обернулся, но слишком поздно: Юра Драганов прикладом размозжил ему голову и едва не угодил под пулю со стороны гостиницы «Южная», присел и выругался матом.
Должно быть, в гостинице напротив заметили что-то необычное и усилили огонь, хотя до этого стрелял всего лишь одни снайпер, да порой отзывался пулемёт.
За время, пока Игорь со своей группой добрался до второго этажа, снайпер сменил три позиции. То ли его рука дрогнула, то рок отвёл пулю, только черканула она стенку рядом с головой Юры Драганова, и он аж схватился за неё:
– Ох! – и побелел, но юмора не утратил: – Думал, кранты, – признался он, ощупывая макушку. 
Густые усы его смешно топорщились, как у заправского старшины. «Быть ему артистом, если не убью раньше», – подумал Игорь, констатируя сам факт мысли, а не её содержание, потому что в бою время то бежало, как сумасшедшее, то застывало, словно в ступоре. И не было этому объяснения, как не было объяснения везению или неудачи. 
– Да нет там ничего, нет, – успокоил он Юру Драганова, даже не взглянув, потому что если бы что-то было, то Юра уже не разговаривал бы.
И время вдруг сдвинулось рывком, потому что по коридору уже бежали свои, и он понял, что пропустил какую-то часть событий. Уже вовсю басил Герман Орлов, уже гневно сверкал глазами Олег Вепрев, а Лёва Аргаткин стал рассказывать, что самолично уложил троих. Но это оказалось неважным, хотя Герман Орлов подтвердил:
– Точно троих. 
А важным оказалось следующее: 
– Ёпст!!! Я ещё такого не видел, – вполголоса пожаловался Герман Орлов, – пятеро белых, остальные даги и арабы.
– И у нас, – сказал Игорь, вспомнив лицо пулемётчика. 
Тут его словно что-то толкнуло в бок, и он начал соображать. Через мгновение второй этаж был очищен. Олег Вепрев уже орудовал на третьем. Игорь со своими ворвались по правому флангу, вырвал кольцо и бросил гранату в крайнюю комнату, откуда слышалась стрельба. Взрывом вышибло дверь, и кто-то заорал так, словно, ему пилил ногу, и тут же, булькнув, затих. Кирилл Журавлев на ходу дал внутрь очередь из пулемёта: «Тр-р-рум-м…» и опасливо проскочил дальше. Но Игорь этого уже не видел, потому что Юра Драганов занимался следующей комнатой, а где-то впереди мелькнул Паша Бургазов. Почему один?! – со злостью подумал Игорь и рванул к нему. Рядом что-то пыхнуло в раненое ухо: «Пух-х-х!!!, как будто-то зажглась газовая горелка, только очень большая. Игорь сбило с ног, он покатился по полу и, не обращая внимания на боль в ране, расстрелял дверь, из-за которой пыхнуло, сменил рожок и отполз за колонну наискосок, потому что Паша Бургазов никак не мог подавить огонь из комнаты справа, пятой или шестой по счёту. «Тр-р-рум-м… тр-р-рум-м… тр-р-рум-м…» – бил ручной пулемёт, не давая приблизиться. Пули рикошетили так, что в коридоре негде было укрыться. Из-за пыли было плохо видно, где противник, а единственное мёртвое пространство сразу за дверью занимал Паша Бургазов. Глаза у него были испуганными, и он всё не решался закатить в комнату гранату, хотя держал её в левой руке. Надо было улучить момент. В такого рода делах подсказчик не нужен, знал по собственному опыту Игорь, ибо только ты сам ощущаешь, когда сможешь сделать это. Паша, однако, медлил, и приходилось ждать. Уже где-то рядом кричали и топали свои. Игорю казалось, что он даже разливает тяжёлые шаги Германа Орлова, а пулемётчик все никак не мог успокоиться: даст очередь из пяти пуль и замолчит, даст и снова замолчит, видно, прикидывал, как половчее сбежать. В свою очередь, Игорь тоже «держал» его, стреляя так, что пули влетали через дверь в верхний угол комнаты. 
Наконец последняя очередь боевика оказалась самой короткой, Паша Бургазов не очень-то ловко кинул граната, а Игорь прикрыл его, изрядно изрешетив простенок левее – так, чтобы не задеть Пашу. Но и сам Паша знал своё дело: не откатился дальше, чем положено, потому что выстрели пулемётчик и его тут же бы и зацепило, а сжался в комок, благо, что руки и ноги у него короткие. Граната взорвалась. От ударной волны Игорь ощутил, что рана на лице у него ещё не зажила, и всё было кончено, наступила тишина. Третий этаж как-то враз наполнился своими. Особенно громогласным было Герман Орлов: «Ёпст! Гы-гы-гы!!! Ёпст! Гы-гы-гы!!!»
Игорь помог Паше Бургазову подняться, оказалось, что он всё же легко ранен в ногу, и заглянул в комнату. Тот, кто их чуть не убил, лежал, заваленный койкой, нехитрой общежитейской мебелью и тряпками. Игорь откинул штору. Это был не чича. Да и вряд ли чича отстреливался бы с таким ожесточением, а скорее бы сбежал. Это был европеец. Осколки попали ему в голову, и кровь разливалась тёмным пятном. А вот если бы сидел, подумал Игорь, то мучился бы дольше. 
Вот тогда-то Игорь удивился ещё сильнее, поняв наконец, что чечены разговаривали по-английски, а главное – выглядят, как европейцы, по крайней мере, связист и «музыкант». И пока очищали третий этаж, вернулся к «музыканту» и обыскал его. Самое интересное, что в отличие от чичей, у которых были документы на арабском языке, «музыкант» при себе ничего не имел. Не было абсолютно ничего, чтобы указывало на его национальность – даже наколки. Значит, не наш, решил Игорь, наш бы точно отметился бы в этом плане, как за ними ни следи. Любит спецназ наколки. Только те, кто думали о будущем, таких наколок не делали, потому что сразу становились негодными для операций за рубежом. В России куда ещё не шло, но за границей нужны были люди без имени и прошлого. На то, что «музыкант» не славянин, указывало ещё и то, что во рту не было одной коронки и все зубы запломбированы полимером. Одежда из чёрного «номекса». Но поди разберись, что это значит? Сейчас каждый второй уважающий себе боевик одет в «номекс», потому что очень удобно: одежда не горит, не плавится и не намокает, но при этом «дышит» и сохраняет тепло. Только на груди под лямкой Игорь обнаружил значок об окончании парашютных курсов: парашют с двумя крылышками, и никакой надписи. Был ещё у «музыканта» пистоле «глок-17», а в ближайшем углу валялся более экзотическое оружие – боевой дробовик «спас-15», и всё. Над этими фактами стоило задуматься. 
Нехорошее предчувствие посетило Игоря, он взял значок, оружие и подался искать Олег Вепрев, потому Олег должен был знать, что это значит, хотя и так было ясно – влипли они, по крупному влипли. Может быть, ещё не влипли, но влипнуть могли. Игорь, однако, до поры до времени гнал эту мысль: одно дело воевать с плохо обученными чеченами, а другое схватиться со спецназом. Если это англичанин, то в ближайшие полчаса нам мало не покажется.
Олег Вепрев повертел значок, скептически посмотрел на итальянский дробовик и сказал:
– Ты прав, брат, это спецназ, только чей, непонятно. Похож на САС. «Дикие гуси», одним словом.
– И я о том же, – мрачно сказал Игорь. – Сейчас они очухаются, проведут разведку, поймут, что нас с гулькин нос, и мама не горюй. Уходить надо. 
У него появилось такое ощущение, что четвёртая спичка всё-таки сработала, что зайди он к гостинце с другой стороны, столкнулись бы не со спецназом, а с чичами – хотя хрен редьки не слаще. Чичи тоже умеют воевать. Не те, которые окружили «Интурист», а те, кто обучены. 
– Да ладно… – не поверил Герман Орлов, который до этого молчал. – Не может быть, что же, получается, англичане против нас воюют?
На него посмотрели на полного и неизлечимого идиота.
– Да сейчас каждый спецназовец в частном порядке может воевать на стороне любого государства, – сказал Олег Вепрев, словно Герман Орлов был в чём-то виноват. 
– А кто сказал, что он англичанин, он может и американцем, и немцем быть, – не моргнув глазом, возразил Герман Орлов. – Мы, кстати, нашли пакистанские эмблемы. 
– Уходить надо, – ещё раз сказал Игорь. – Не продержимся, – и крикнул: – Драганова ко мне!
Но им под аккомпанемент редких выстрелов уже кричали из гостиницы:
– Эй! Свои, что ли?!
И не верили в счастье, в то счастье, которое выпадает раз в жизни, потому что это пропуск в светлую будущую жизнь, которой живёт вся большая страна, и ты тоже будешь жить этой жизнью, если, конечно, выберешься отсюда. Не понимают они ещё, что это, быть может, начало большой войны, подумал Игорь и попытался избавиться от этой мысли. Тревожная была мысль, не предвещающая ничего хорошего в ближайшем будущем. 
– Свои! – ответили им. – Не бойтесь!
– Слава богу! А то, думали, кранты! – орали радостно, чуть ли не срывая голосовых связок, и конечно же, из любопытства высунулись во все окна. 
Игорю показалось, что их дюже много, вот чичи их и не взяли. 
– Юра Драганов, остаёшься за старшего, – приказал он. – Займи оборону и пошли троих с пулемётом в техникум, а мы посмотрим, кто там. Главное растянись пошире, пулемёты на фланги.
– Есть занять оборону и пулемёты на фланги, – заученно повторил Юра Драганов.
– Прикажи собрать всё оружие. 
Зря он этого говорил. Юра Драганов знал своё дело не хуже его самого. Всё он сделает: и оружие раздаст, и наметит сектора обстрела. А самое главное – прекратит шмон убитых, хотя это дело святое – очистить карманы на предмет всего ценного и пригодного в бою. 
– А мы пойдём узнаем, что к чему, а потом решим, что делать, – сказал Олег Вепрев. 
Ох, подумал Игорь, твоими устами да мёд бы пить. Вепрев ему всегда нравился за исключением тех случае, когда злился. А ещё он умел сохранять хладнокровие даже в самых тяжёлых ситуациях, хотя держался исключительно на одних нервах. Вот и сейчас он даже вида не подал, что дело дрянь, потому что на войне всегда так: сейчас – дрянь, а через пять минут пришли наши, вот как сейчас, и тебя выручили. Главное, ни о чём плохом не думать, авось, пронесёт. На войне авось значит очень многое. 
Своими оказались группа Киренкина из Кисловодска.
– А вы как здесь?.. – удивился Олег Вепрев, когда они втроём перебежками преодолели расстояние до гостиницы и ввалились внутрь. 
– Ёпст! Гы-гы-гы!!! – уже шумел Герман Орлов, облапав Киренкина, под началом которого когда-то служил. 
Киренкина, которого Игорь видел всего пару раз, трудно было узнать: почернел он и осунулся, как перед смертью. Не человек, а пугало огородное. Сделался словно невесомым, в глазах у него стояли самые настоящие слёзы. Видел Игорь и такое: готов был, видно, Киренкин умереть в этого гостинице, ан нет, явилась судьба в виде спецназа. Какие уж здесь слёзы? Однако не сдержался Киренкин, дал себе слабину. Да и с кем ни бывает. А ведь это только начало большой войны, и хлебнём мы по полной, подумал Игорь, и по спине у него пробежали мурашки. Хотел сообщим о своём открытии, да передумал: у людей и так крыша едет, а здесь я со своими догадками, может, всё обойдётся, может, никакой войны не будет, может, мне показалось сдуру. 
– Братцы… – у Киренкина сел голос. – Мы… мы… – он задохнулся, не найдя слов, – да… – только махнул рукой. 
– Ладно, мужик, чего ты?! – обнял его Олег Вепрев. – Ещё детей твоих крестить будем. Пошли домой!
– А где наш дом? – со слезами в голосе спросил Киренкин, вытирая щёки. 
– У Севостьянихина, – со странным значением в голосе сказал Герман Орлов.
Игорь посмотрел на него с удивлением: любит Орлов навести тень на плетень. Какой же там дом? И вдруг понял, что, действительно, дом, что нет ничего роднее гостиницы «Интурист», потому что они к ней привыкли, потому прикипели, как к пяточку российской земли. 
– А-а-а… – только и сказал Киренкин, потому что, как понял Игорь, думал, что речь шла о разблокировании «стены».
– Ничего, ничего, – добавил Игорь, – там лучше, чем здесь. 
Чтобы сгладить ситуацию, он протянул Киренкин свой заветный «чай», который готовила Божена. Казалось, он ещё пах её руками. Влил в себя Киренкин не меньше полбутылки и только тогда очухался:
– Вода есть? – спросил он абсолютно командирским тоном, и когда ему дали две фляжки, обернулся и передал сержанту: – отнеси в подвал. 
– Много вас? – спросил Герман Орлов.
– Сорок два человека, половина раненых. Трое тяжело. Мы бы до вас дошли, да, видишь, споткнулись, – он мотнул головой туда, в сторону подковообразной площади, по другую сторону которой прятались боевики. 
И стало ясно даже без подробностей, что отряд Киренкина использовал железную дорогу, которая и привела их в Пятигорск. 
– На дизеле ушли. В Ессентуках нас сбили. Слишком много раненых, – сказал Киренкин, понимая, что подробно рассказывать нет времени. 
Одно понял Игорь, запутали они моджахедов, обвели вокруг пальца, поэтому и остались живы. Ждали их где угодно, но только не в Пятигорске, в самом пекле. 
– А рация? – спросил Игорь просто для того, чтобы прояснить ситуацию.
– Какая рация! – махнул Киренкин. 
И стало ясно, что хлебнули они с избытком, что ничего подобного никому не пожелаешь, потому что это всё, что осталось от двух батальонов. 
– Собираемся и уходим! – сказал Игорь.
Словно в подтверждение его слов, на площади раздалась пулемётная очередь, и все бросились к окнам. Игорь заметил, что двое бойцов, которые были с Киренкиным, вмиг куда-то пропали, а через мгновение гостиница ощерилась огнём. Били из двух точек: из высокого здания на краю улицы Октябрьской, где над крышами тёмнел купол Михайловской церкви, и со стороны «зелёнки», с другой стороны площади. «Зелёнка» была неопасна, «зелёнка» была далеко, а Октябрьская – рядом, через квартал. Одно то что стреляли синхронно, говорило о том, что боевики очухались и предприняли ответные действия. Было бы странно, если бы этого не произошло, подумал Игорь, прячась за колонну. Но стреляли недолго, словно бы для проверки бдительности, и самих боевиков видно не было. 
Бойцы Киренкина недаром растворились, как привидения: за первый этаж держались, как за зеницу ока, потому что если бы духи прорвались, то получилось бы, как в Сталинграде – слоёный пирог со всеми вытекающими из этого последствиями, как то: отравляющими газами, или боевики просто подорвали бы несущие стены. Поэтому хотя первый этаж и был разнесён вдребезги, и бойцов не было видно, это ещё не значило, что их нет, просто они научились воевать на собственной шкуре. 
– Мамырин! – крикнул Киренкин.
И тотчас, словно из-под земли явился высокий, сутулый прапорщик с преданными, как у эрделя, глазами. 
– Григорий Борисович, так разве успеем?! – развёл он руками, протестуя против того, что его оторвали от любимого пулемёта.
Он тоже выглядел смертельно усталым и, похоже, держатся исключительно на силе воли. 
– У нас тридцать минут! Всех раненых – за общежитие. Старший прапорщик покажет!
– Давай! – скомандовал Герман Орлов. – Давай живее! – и оглянулся на Игоря, словно спрашивая: «Разве это главное для меня? Я в другом деле пригожусь!»
Но Игорь сделал вид, что не понял Германа Орлова:
– Выполняй приказ, прапорщик! Сейчас главное вынести раненых. 
– Ладно, – вовсе не по-уставному ответил Герман Орлов. – Я же говорил, что мы, как в Брестской крепости. Но я тотчас вернусь! – заявил он в своей обычной нагловатой манере. 
Игорь пожал плечами, давая понять, что этот вопрос чисто риторический: вернёшься – хорошо, не вернёшься – тоже неплохо, главное – руки развязать. – Ну а теперь самое время сообщить Севостьянихину обстановку, – сказал он Олегу Вепреву.
Судя по аппаратуре духов, его опасения подтвердились – слушали их духи и мотали на ус, только в этот раз ничего не поняли – слишком неожиданно они свалились им на голову. Так что получилось, что Игорь прав оказался. Но кому сейчас что докажешь? Да и надо ли доказывать? Обошлось, ну и слава богу. Игорь только лишний раз убедился, что интуиция его не подвела и что русский авось сработал. 
 Боль сделалась почти невыносимой, и он полез за промедолом. Было у него в запасе ещё пара шприцов. 
 
***
Боевики не дали себя одурачить: начали атаку задолго ещё до того, как вынесли последнего раненого. Обнаружили, видать, передвижение и стали планомерно затягивать петлю, но до железнодорожной насыпи в спешке не добрались. Предусмотрительный Олег Вепрев посадил на ней Виктора Максимова с тем, чтобы он не дал боевикам хотя бы в течение пятнадцати минут зайти в тыл.
– Если они оседлают дорогу, то нам кранты, – сказал он для острастки. 
Кирилла Жукова сунул в башню, хотя сектор был слеповат, однако давал возможно вести фланирующий огонь, если боевики пойдут вдоль опять же всё той же насыпи, потому что насыпь была самым слабым местом. А ещё одного пулемётчика – Лёву Аргаткина – поставил в здании железнодорожного вокзала. Если бы Игорь увидел это, он бы решил, что Олег Вепрев сводит с Лёвой счёты, настолько позиция с одной стороны была неудачной, практически, слепой, а с другой необходимой, потому что правый фланг всё равно надо было защищать, и в этом смысле она, разумеется, была и проигрышной, и промежуточной одновременно. К чести Олега Вепрева он самолично разместил ещё две позиции за спиной Лёвы Аргаткина, дав ему возможность перебежать на них, но чисто теоретически, потому что стоило боевикам прорваться в центре, как Лёва Аргаткин оказался бы отрезанным от своих, и тогда ему один путь – в центр города, если, конечно, он правильно, а самое главное, своевременно оценит ситуацию. Но это была эфемерная надежда, потому что надо было дождаться, когда всех раненых опустят в туннель. Теперь всё зависело только от Германа Орлова, насколько быстро он сработает. 
– Жди сигнала, – приказал Олег Вепрев. – Жди!
И Лёва Аргаткин согласно кивнул, потому что верил в свою судьбу и знал, что умрёт не сегодня и даже не завтра. Было у него такое святое чувство перед смертью повидать любимый север и ещё хотя бы раз сходить на Рыбачий, где ловились огромные камчатские крабы и пикша. Пикшу он коптил прямо на берегу и подбрасывая в костёр для аромата смолистые веточки можжевельника, а крабов варил в ведре и угощал своего любимого эрделя. 
– Буду ждать, – ответил он, обкладываясь магазинами с пулемётными лентами. 
Справа под руку он положил пару гранат, а потом сбегал и убрал свисающий алюминиевый лист, который мешал стрелять, и стал ждать. Перед ним торчали остатки того, что когда-то было торговыми павильонами, и больше всего его волновало то, что боевики могло подобраться через эти развалины вплотную. 
Игорь в этот момент был совсем в другом месте, на крайнем левом фланге, на первом этаже гостиницы, потому что главный удар они с Олегом Вепревым ожидали именно здесь. И когда началась стрельба, первым делом развалил дом «шмелём-м» на краю Октябрьской, пулемётчик в котором не удосужился сменить позицию. И хотя это была классическая пятиэтажка времён Сталина, то есть кирпичная и крепкая, она вспухла в центре, а потом сложилась внутрь, и края задрались в голубеющее небо. Естественно, всего этого Игорь не увидел, потому что сразу после выстрела, отбросил трубу и пополз туда, где за кирпичной стенкой лежал его пулемёт. Ему повезло дважды: во-первых, он сумел улучить момент, когда кто-то из своих сбил одного из пулемётчиков на той стороне площади и огонь на несколько секунд ослаб, а во-вторых, в простреливаемом насквозь первом этаже в него попали всего лишь один раз. И боли он вначале даже не почувствовал, только в правом ботинке, когда он поднялся за стенкой из кирпича что-то хлюпнуло, и Игорь решил, что провалился ногой в одну из тех ям, которые образовались в полу первого этажа и были наполнены зловонной жижей из туалетов. 
Первая атака духов если не захлебнулась, то, по крайней мере, не была столь эффективной. Удалось положить чичей мордами в клумбу, хотя огонь их был очень и очень плотен и не давал поднять головы. Семён Котляров, меняя позицию, отстреливал гранатометчиков исключительно с верхних этажей гостиницы. Потом они снова пошли, перебежками, от здания к зданию, от машины к машине, которыми была заставлена площадь. За какие-то пять минут Игорь расстрелял восемь магазинной, ствол у пулемёта дымился. Казалось, что время тянется, как резина. Когда Игорь посмотрел на часы, то прошло всего-навсего десять минут, а моджахеды – рядом. Видны даже их лица и разноцветные «арафатки», которые хорошо были заметны на фоне асфальта и ларьков. Стрелять и по ним было одно удовольствие, если бы только не ответный огонь, который заставлял кланяться каждой пролетевшей мимо пуле. Но не кланяться было нельзя, ибо когда к тебе пристреливаются, вторая или третья пуля может быть твоей. Рядом стреляли два бойца из группы Киренкина. Одни всё время икал, а когда попадал или думал, что попал, радостно вскрикивал:
– Ещё одни!
Его товарищ крутился за кучей щебня на выходе из зала и стрелял исключительно хладнокровно, даже когда моджахеды перенесли огонь конкретно на первый этаж. 
К ним, действительно, пристрелялись, и каждое мгновение рой пуль крошил всё вокруг, и воздух был серым от пыли. Железобетонная колонная, которая служила основой для укрытия, принимала на себя основную порцию свинца. И позиция ещё была неплоха тем, что за спиной не было стены, а стало быть, рикошета было меньше, и это давало возможность стрелять в те моменты, когда моджахеды поднимали головы. 
Игорь увидел, как моджахед с гранатомётом перебежал и спрятался за машиной, которая стояла напротив магазина. Взял в прицел эту машину и изрешетил её так, что она ней живого места не сталось. 
В этот момент в укрытие попала очередь, от которой, казалось невозможно уцелеть. Игорь ткнулся лицом вперёд, а бойца, который всё время радостно вскрикивал, убило. Он как раз пытался ногой передёрнуть заклинивший затвор. Игорь только услышал булькающие звуки, словно из бочки выливали масло: «Буль-буль…», но даже не имел возможности пошевелиться. Второй боец куда-то делся, и Игорь остался один. Три магазина для пулемёта, пять рожков для автомата и три гранаты – весь его арсенал, не считая пистолета ПСС.
Сбивать пулеметчиков сразу не хотели. Задумка заключалась в том, чтобы вовремя переместиться в общежитие техникума. Тогда пулемётный огонь окажется неэффективным и есть возможность сэкономить дефицитные «шмели-м» и выиграть пару минут, которые при таком бое стоили много. Но Герман Орлов всё не давал и не давал условленного сигнала, и приходилось, полагаясь на то, что боевики окажутся не столь удачливыми. Однако минуты через три Игорь понял, что удержать их невозможно. Спецназ он и есть спецназ, знал, где прилечь, а где подняться, где ползти, а где действовать в обход. Уже кое-где хлопали гранаты РПГ-7 и подствольники. Это значило, что боевики выходят на дистанцию броска и что они под прикрытием пулеметного огня и гранат вот-вот подойдут к гостинице, забросают первые два этажа ручными гранатами и ворвутся внутрь. 
– Олег! – крикнул он, – пора, не удержим! 
– Давай! – отозвался Олег Вепрев.
С верхних этажей ударили «шмели-м», атака моджахедов окончательно захлебнулась, и наступила та спасительная пауза, которая давала надежду выстоять хотя бы ещё один раз, несмотря на то, что из ручной «артиллерии» остались пара гранатомётов ну и, разумеется, подствольники. 
Боец рядом уже затих. Игорь сел, прислонившись к стенке. В правом ботинке хлюпало вовсю, а голова слегка кружилась. Он отнёс это не счёт ранения в голову, но когда снял ботинок, то вылил из него кровь, как воду из ванной. Боли, однако, не почувствовал, должно быть, сказывалось действие промедола. Вот она – четвёртая спичка, понял он, заливая ногу йодом из раздавленной ампулы и накладывая давящую повязку. Медлить было нельзя: боевики вот-вот должны были начать вторую атаку. 
Вдруг рядом, как привидение, возник Киренкин.
– А ты как здесь? – удивился Игорь, засовывая ногу в ботинок.
– Я вернулся! – крикнул Киренкин.
И Игорь понял, что Киренкин контужен. 
– А Орлов? – так же громко спросил Игорь. 
– Орлов там ещё. 
– Олег! – позвал по «локалке». – Как обстановка?
– Какая, к чёрту, обстановка! – нервно отреагировал Олег Вепрев. – У меня пулемёт перегрелся. Одна надежда на подствольник. 
И действительно, на площади то там, то здесь взрывались гранаты, и получалось так, что если боевики задержатся ещё на некоторое время, то их методично перебью. Но с другой стороны, они отвлекали все силы на себя и кто-то из них наверняка заходил в тыл – уж слишком очевидной была пауза. 
Надо сменить позицию, подумал Игорь и сказал в микрофон:
– Уходим!
– Рано! – как всегда, заартачился Олег Вепрев.
– Потом поздно будет, – возразил Игорь. 
– На следующем рубеже не удержимся! 
– Удержимся!
– Ладно, – нехотя согласился Олег Вепрев. – Уходим. 
– Уходим! – крикнул Игорь тем бойцам, у которых не было «локалки».
И вдруг со стороны насыпи разгорелась яростная стрельба. Под её аккомпанемент они и побежали. Всё, блин, подумал Игорь, нащупали слабое место, сейчас перемахнул через насыпь, и нам конец, не доберёмся до туннеля. Но чехи на этот раз тоже дали маху. Вместо того, чтобы кинуться всем разом, они замешкались на площади, а Олег Вепрев самолично влез на насыпь и помог Виктору Максимову загнать их под платформу. Однако он понимал, что это всего лишь временный успех. 
Игорь пробежал восемьдесят метров до общежития и только когда плюхнулся в одну из комнат на первом этаже, почувствовал, как бешено колотится сердце. Никогда с ним такого не было. Всегда он был вынослив, как джейран, а здесь задохнулся. 
 
***
Лёве Аргаткину вначале повезло: чехи ударили левее, через площадь, а тех их них, которые полезли по платформе, он смел одной очередью. Через разрушенные павильоны, оказывается, было трудно пробраться, а спрятаться ещё труднее. Вот они и ограничились всего лишь вялым отстрелом правого фланга – мол, всё равно там один Лёва Аргаткин сидит, что он сделает с пулемётом-то. 
С Лёвой было ещё три киренкиных бойца с автоматами. Двоих поставил так, чтобы прикрывали платформу, а с третьим переместились к той части вокзала, которая смотрена на площадь. И в середине атаки моджахедов, они ударили во фланг, и атака захлебнулась. Если бы не очень сильный огонь, который перенесли моджахеды на их флаг, то пощелкали бы они их на площади, как куропаток в чистом поле. Пришлось Лёве Аргаткину и бойцу по-пластунски отползать в сторону железнодорожных путей, потому что здание, практически, не давало защиты, а два или три пулемёта прошивали его насквозь. 
Спрятались они за колонны и стали ждать передышку. Команды отступать не поступало. Потом убило одного из тех бойцов, которые прикрывали платформу, и моджахеды полезли снова. Лёв Аргаткин кинул гранату и по «локалке» услышал долгожданный отбой. Но поди, оставь позицию: те же самые боевики расстреляют в спину. Лёв Аргаткин переполз вглубь помещения за вторую линию позиции, и весьма вовремя, потому что боевики так внезапно показались на перроне, что он едва успел передёрнуть затвор и дать очередь. 
Боец, которого звали Степаном, кажется, из Омска, Лёва Аргаткин плохо расслышал, сел с гранатомётом «муха» в засаду, и когда боевики скопились за домиком и внутри домика обходчика, ударил в него так, что попал в окно, и они сквозь грохот боя услышали крики смертельно раненых врагов. 
Но это оказалась всего лишь пауза: моджахеды мелькнули гораздо правее, за кустами и деревьями, и Лёва Аргаткин сообразил, что их обходят так, чтобы ударить со стороны Яшкино моста. Тогда он бойцами рискнул, оголил левый фланг и принялись стрелять поперёк железнодорожных путей.
 
***
Боевиков было много, они. Они мелькали то там, и здесь. И с захватом гостиницы доминировали над площадью и общежитием, не давая поднять головы. Теперь приходилось вести огонь из глубины помещения, потому что высунуться в окно было равносильно смерти: в одни миг в него слетало столько пуль, что приходилось вжиматься в простенок и ждать, когда они перестанут визжать и биться о стены, но вслед за ними влетали новые, и так, казалось, до бесконечности. Игорь понимал, что, если в течение пяти минут не убраться дальше, в учебный корпус техникума, то их элементарно сомнут со всеми вытекающими из этого последствия. 
В это момент от Герман Орлов и пришло спасительное сообщение в виде условленной фразы:
– Командир, готовность номер один!
Герман Орлов продублировал три раза, прежде чем Игорь сообразил, о чем идёт речь: голова была, как пустой котёл, мало что соображала. Всё это время он не давал боевикам покинуть первый этаж гостинцы, и у него остался один-единственный магазин. 
– Уходим! – крикнул он и вдруг ощутил полное безразличие к собственной судьбе. 
Это было маленькое открытие, но разбираться в нём не было, конечно же, времени, как не было времени думать, о чём-то постороннем, например о Божене – о той Божене, которую он любил, и там, с ней всё было очень и очень сложно и далеко-далеко, словно на другой планете, а здесь и в данный момент надо было просто не пустить боевиков вперёд и при этом умудриться не схлопотать пулю в лоб. К его удивление, в помещение, к котором он находился, а это был холл, оказалось ещё пару солдат из группу Киренкина и даже Алексей Ногинский, который крикнул:
– Командир, уходи! Я прикрою!
Но Игорь так зло мотнул головой, что Алексей Ногинский понял: дорога каждая секунда, и дело даже не в том, кто кого прикроет, а в ощущении плеча товарища, и спорить не о чем – а конкретно с Игорем Габелым себе дороже. Поэтому он побежал вслед за людьми Киренкина, дав напоследок короткую очередь из пулемёта. Больше Игорь его не видел, хотя бросился следом и вместе со всеми попетлял для приличие во дворе и ввалился в помещение техникума. Слава богу, в спины им никто не стрелял. И это тоже была маленькая, но заслуга спецназа – уловить правильный момент для отступления, а не делать это в панике и не в последний момент, а вполне осознано. Этому никто не обучает, это надо прочувствовать на собственной шкуре и впитать с армейским потом – то единогласие действий, которое делает толпу боевым подразделением. 
Здание было старым, стены были толстыми, и предусмотрительный Юра Драганов во-первых, перетащил сюда часть оружия, захваченного у боевиков в общежитии, во-вторых, два пулемёта по флангам не дали боевикам ворваться следом на плечах отступающих. Ко всему прочему, Олег Вепрев заминировал лестничные пролёты. Даром что ли они тащили пластит. 
Сколько осталось людей, трудно было понять. Игорь, который, сам не зная того, бежал последним, заметил всего-то пару человек, но это были рядовые их команды Киренкина. А самого Киренкина видно не было. Может быть, он ушёл с первой волной, успокоил себя Игорь, и конечно же, не поверил самому себе: такие не уходят ни первыми, ни последними, такие вообще никуда не уходя, несмотря на то, что иногда плачут. Может быть, ему как раз не хватало плеча товарища, и оно, возникнув из ниоткуда, сыграли такую роль, от которой мурашки бегут по коже – то боевое славянское братство, о котором не принято говорить, а если и говорят, то вскользь, словно бы стесняясь самого вопроса, да и то после стакана водки. 
В здании техникума у него появилось свободное время, без стрельбы и взрывов, и он почему-то потратил его то, чтобы найти Киренкина:
– Кто его видел? – спрашивал он у его же бойцов, перебегая с этажа на этаж. 
– Я! Я видел, как он бежал в общежитие, – ответил один боец.
– И я тоже видел командира, – ответил другой, который был ранен в голову и говорил, растягивая слова. 
А остальные пожимали плечами и ничего толком сказать не могли. Один Мамырин сообщил, что, кажется, видел командира на левом фланге и что Киренкин, по сути, спас их, когда они прорвались из Кисловодска. 
Игорь не стал говорить, что он сам был на левом фланге. Может, Киренкин уже спустился в туннель? Но это было чисто гипотетическое предположение. Игорь вдруг подумал, что теперь всю жизнь будет гадать, куда делся Киренкин, хотя, казалось бы, за последние годы навидался столько случаев, когда люди пропадали в бою, что должен был привыкнуть к этому, и никто не видел, как они пропали и при каких обстоятельствах. Судьба Киренкина поразила его больше всего, наверное, потому что он видел, как Киренкин плакал. 
– Всем уходить! – крикнул он.
Однако и без его команды было ясно, что если кто и остался, то только самые решительные. На четвёртом этаже никого не было, зато было много оружия – то, чего им не хватил в общежитии. И Игорь первым делом расстрелял пять гранатомётов, чтобы сбить наступательный темп боевиков. Общежитие на втором этаже загорелось, и дым мешал вест прицельный огонь. Но какая война без дыма и огня – так пустяки, если тебя не поджаривает, то можно воевать. В общем, напоследок он показа, на что годен. И боевики вначале не поняли, что он один: бегал он от окна к окну и стрелял уже почти вслепую, разве только если где-то мелькали они, то тратил драгоценные секунды, чтобы прицелиться. И во всём этом была странность: в него не то чтобы ни разу не попали, а даже пристреляться не успевали, и страшна была именно не эта пристрелка, а случайная очередь или граната, на которую ты напорешься. 
А потом пришли вначале Олег Вепрев, а через пару минут – Юра Драганов. За ними подтянулись двое или трое бойцов от Киренкина, когда их вытеснили снизу. Почему они не ушли, для Игоря осталось загадкой, хотя имели полное моральное право, никто их не держал, никто им не приказывал. Просто остались, и всё. 
– Ты зачем здесь? – крикнул Игорь, всаживая очереди в окно общежития, в глубине которого сверкали вспышки выстрелов, и перебегая на следующую позицию, в кабинет, химии, что ли, где у него был гранатомёт. 
– Не учи отца… – лениво ответил Олег Вепрев, с азартом новобранца вступая в бой. 
Кто-то этажом ниже тоже стрелял, и даже, может быть, бойцов там было двое или трое, и это позволило удержать боевиков на расстоянии. 
– Киренкина не видел?
– Не видел! – отозвался Олег Вепрев в тот момент, когда наступила короткая пауза и стреляли где-то в отдалении, но не из общежития. – Максимова убило. 
– Семёна Котляров видел? – прокричал Игорь, – снайпера бы нам не помешало. 
– Не видел. 
Игорь понял, что Семёна Котлярова тоже убили, потому что он был исключительно добросовестным бойцом, а такие без командира не уходят. 
– Слышь, – обрадовался Олег Вепрев, – Котляров щёлкает!
– Точно! – согласился Игорь. 
Но что-то ему в глубине души не дало согласиться: Семён Котляров стрелял виртуозно – «Щёлк-щёлк, щёлк-щёлк!» Как семечки. А здесь: «Щёлк», пауза. «Щёлк», пауза. И даже вроде не так громко, как обычно стрелял Семён Котляров. Ну да ладно, подумал Игорь, главное, что есть результат: боевики и хваленый спецназ на рожон не лезли. Силы копили.
А потом он вспомнил, что так стрелять мог только Лёва Аргаткин, потому что долго прицеливался. Хотел он поделиться своим открытием с Олегом Вепревым, но в этот момент в отдалении послышался лязг гусениц, и они решили, что это конец, что против танка им не устоять. Но это всего лишь приполз бронетранспортёр – быть может, тот самый, о которым они думали, что его подбили у Яшкиного моста. 
Юра Драганов обосновался на левом крыле в аудитории по физике и держал под огнём часть площади, из глубины которой подходили резервы боевиков. К нему быстро стали пристреливаться, и Игорь пару раз сносил боевиков, которые конкретно охотились за Юрой Драгановым и неосторожно высовывались в окнах больше чем надо. 
– Меняй позицию! – крикнул он, когда в очередной раз оказался в аудитории по физике. 
– Сейчас они у меня… – в азарте ответил Юра Драганов, и Игорь подумал, что, может, он отчасти прав, потому что знал, откуда стреляют и стрелял точно, а в нужный момент вжимался в стену, потом давал очередь и снова прятался. 
До того, как Олег Вепрев взорвал лестничные пролёты, снизу пробился раненый Пётр Нестеров, который ездил в командировку в Чечню, а попал в Украину. Он сообщил, что все спустились в туннель и что пора уходить. 
Игорь и сам видел, когда выглядывал в сторону котельной, что рядом с люком никого нет и что кто-то из своих засел в котельной и поддерживает огнём, да так удачно, что духи, которые норовили зайти в тыл, вынуждены были искать пути обхода. 
Можно было действительно уходить. Просто спуститься с четвёртого этажа и добежать до спасительного люка. 
– Уходим! – крикнул он. 
Но в этот момент тридцатимиллиметровые снаряды стали крушить этаж, и они с Олегом Вепревым просто упали на лестничные площадке, потому что это были единственные места, где стены были потолще и покрепче и куда снаряды залетали гораздо реже. 
Последующие минуты две, которые казались вечностью, они только и делали, что зажимали уши и вжимались в пол, потому что боевики под прикрытием бронетранспортёра стали стрелять из гранатомётов и здание наполнилось пылью и осколками, которые разлетались по аудиториям и коридорам.
Во тогда-то Олег Вепрев и подорвал лестничные пролёты, лишив боевиков возможности одним махом захватит четвёртый этаж. 
– Ну давай, давай… – уговаривал их Игорь, и когда боевики мелькали внизу, бросал гранаты. Гранат было всего три, и он использовал их очень быстро. 
Наступила передышка, и было слышно, как боевики, подбадривая себя, кричали: 
– Аллаху Акбар! 
Но наверх сунуться не смели. Игорь пошёл искать оружие, у него осталось только пара рожков, да та единственная граната, которую он берёг для себя. Олег Вепрев, которого ранило в предплечье, попросил:
– Воду посмотри, пить хочется. 
За последние пять минут четвёртый этаж был разбит вдребезги. Вначале в туалете Игорь увидел Пётра Нестерова. У него была сломана рука в запястье, и он отдал ему последний шприц с промедолом. Затем он пробрался в кабинет физики. Оказалось, что боевики снесли не только простенок между окнами, но и часть угловой стены, и крыша просела до середины помещения. Игорь стал искать Юру Драганова и не мог найти, пока не раскидал, срывая ногти, груду кирпичей. Он ещё надеялся, что Юра Драганов ушёл и спрятался в глубине четвёртого этажа, но когда наткнулся на него и увидел татуировку в виде штрих-кода, в котором значился личный номер, номер дома, квартиры и телефон, то понял, что никуда Юра Драганов не ушёл, а лежит здесь, под тонными кирпича. 
Он выглянул в окно. Во дворе общежития бродили боевики. Удивило его то, что, оказывается, в здании всё ещё находился Лёва Аргаткин, потому что он: «Щёлк», пауза. «Щёлк», пауза. Щёлк» положил троих из них, прежде чем они сообразили, что к чему и бросились кто куда. 
После этого снова ударил крупнокалиберный пулемёт бронетранспортёра, стали рваться гранаты, и Игорь забился в какой-то угол, и ждал, что его вот-вот убьёт. Но его не убило. 
 
***
– Почему они молчат? – просил Олег Вепрев.
– Перезаряжают, – ответил Игорь. 
– Сейчас я эту коробку грохну! – мрачно объявил Олег Вепрев. 
– Не надо, – попросил Игорь, – убьют. 
– Ну и что? – равнодушно ответил Олег Вепрев. – Чего ждать-то?
Он, как всегда начал заводиться, вернее, он уже давно был заведён до крайности, не хватало только Лёвы Аргаткина, чтобы выплеснуть злобу. Тут подвернулся бронетранспортёр, и Олегу не терпелось его поджечь. 
Конечно, бронетранспортёр – это не танк, от которого не спрячешься, но, тем не менее, крупнокалиберные пули с визгом и грохотом очищали комнаты и коридоры. Спасение заключалось в том, чтобы спрятаться в «мертвых зонах». Но поди, узнай, где эти «зоны», и долго ли ты выживешь. 
– Сиди! – приказал Игорь и подполз к стене и выглянул в дыру, которая образовалась после взрыва гранаты. 
– Я не знаю, на что ты надеешься, – проворчал Олег Вепрев, оказавшись рядом, – всё равно нас никто выручит. 
Игорь подумал, действительно ли Севостьянихин такой, как решил Олег. Нет, суждения эти неверны, просто он ищет решение, если, конечно, ему сообщили, что они здесь застряли. А когда найдёт, то сделает всё правильно. Я бы ударил техникой напрямик: через проспекты Калинина и Октября. Наверняка все боевики стянуты сюда. 
– Терпение, мой друг, терпение, – сказал он так, что Олег Вепрев странно посмотрел на него, и, кажется, что-то сообразил, но спорить не стал. Не хотелось ему, видите ли, спорить. Остался он при своём мнении, и Игорь понял, что Олег Вепрев всё равно пойдёт и взорвёт этот чёртов бронетранспортер, который мешал жить. А еще он понял так: в таком деле, как война, случается всякое и чаще самое плохое, поэтому надо быть готовым в самому худшему. 
Боевики теперь не высовывались, они осторожничали. Их вообще не было видно. Даже самые отчаянные не шныряли по двору в поисках трофеев.
– Наверняка что-то затеяли, – предположил Олег Вепрев, тоже выглядывая наружу. 
Однако Игорь ошибся: на втором этаже появился дух. Это был зелёный боевик, которому война была ещё интересна и которому, наверное, ещё нравилось убивать. Игорь снял его одной очередью: «Т-р-р-р…», и они с Олегом Вепревым быстренько покинули то, что когда-то было аудиторией по информатике: разбитые компьютеры были разбросаны по полу. Снова начался обстрел – вначале из легкого оружия, а потом присоединился бронетранспортёр. На этот раз он зашёл в тыла и принялся долбить лестничные пролёты. Боевики внизу подбадривали себя:
– Аллаху Акбар! Сдавайтесь! 
Крупнокалиберный пулемёт стрелял безотрывно: «Ду-ду-ду-ду-ду…» Пули крошили потолок и стены. Игорь и Олег Вепрев вовремя переползли в коридор, но и сюда периодически с визгом залетали осколки. Боевики сунулись под шумок, полезли по центральному проходу, но Игорь бросил две гранаты, и боевики отступили. 
Олег Вепрев подозрительно долго молчал, затем вдруг покраснел и закричал:
– Бляди, бросили нас здесь! Пойду и грохну его!
– Стой! – кричал Игорь. – Убьют!
– Отойди! – кричал Олег, хватая гранатомёт. 
Несколько мгновений они боролись. Шансов у Игоря не было никчёмные, он получил удар в челюсть, и на секунду отключился, а когда пришёл в себя, Олег уже лез по металлической лестнице на чердак. 
– Стой, дурак! – крикнул Игорь. 
Но Олег только оскалился в ответ и пропал в чёрном люке. Самого взрыва Игорь не услышал, просто пулемёт захлебнулся на высокой ноте, и наступила тишина. 
Сколько прошло времени, Игорь не помнил. Боевики снова начали кричать: 
– Аллаху Акбар! Аллаху Акбар! Поджарим!
Потянуло запахом горящей солярки. Дышать стало нечем. Игорь пополз к оконному проёму. Из соседнего здания выстрелили: граната пролетела через весь этаж и взорвалась, попав в перегородку. 
Дальнейшее Игорь помнил плохо. Единственно, он понял, что его отбросила в аудиторию и с лица сорвало повязку. 
 
***
В соседней комнате ходили боевики и добивали раненых. 
– Аллаху Акбар! – радостно кричали они после каждого выстрела. 
Игорь пошевелился приходя в себя. Он вспомнил, что у него в кобуре пистолет, потянулся, превозмогая страшную слабость, и не нашел оружия. Не было на ремне кобуры, её словно срезало. Тогда он вспомнил, что у него осталась граната. Специально оставил для себя. Не израсходовал, и это было хорошо. Достал её из клапана на груди и потянул кольцо.
В этот момент появился боевик. Кольцо не поддавалось. Игорь тянул изо всех сил. То ли усики сильно загнулись, то ли сил не было, только он не сумел выдернуть кольцо. 
Боевик, который вначале испугался, всё понял, поднял автомат, но вместо того, чтобы выстрелить, вдруг стал заваливаться вперед. В глазах у него промелькнуло страшное удивление, и он упал лицом вниз, изо рта у него брызнула струя крови. Только тогда Игорь услышал бешеную стрельбу, а потом в комнату шагнул майор Севостьянихин Андрей Павлович собственной, улыбнулся и сказал:
– Чего ты здесь валяешься?! Вставай! Мы за тобой приехали!
Из-за его спины в радостно выглядывали Герман Орлов и Лёва Аргаткин:
– Ёпст!!! – заорал Герман Орлов.
– Смерть тараканам! – отсалютовал Лёва Аргаткин. 
– Ну чего скалитесь? – одёрнул их Севостьянихин. – Взяли да понесли!
Его гениальный нос на это раз было единодушен с хозяином и всецело одобрял его действия. 
 
 
Глава 8
Попался 
 
Он поймал её перед лифтом в тот момент, когда она собралась ехать вниз. Коридор был пуст: журналистская братия праздновала по номера и барам. Слышались пьяные голоса и заразительный смех. В любое другое время Феликс с удовольствием присоединился бы к одной из компаний и, быть может, даже при случае забрал бы должок у Глеба Исакова. Давно он ждал случая. А Глеб Исаков ему много должен: за ту же самую Лору Гринёву, за «военный отдел», за то, что имеет неприятные манеры и за то, что он вообще существует на белом свете. Какого чёрта, спрашивается, ты портишь воздух? Естественно, Феликсу никто ничего ответить не мог. Не существовало ответа на такой глупый вопрос. 
– Что?! – воскликнула она. – Пять триллионов! Но ведь это третья часть долга США! – и улыбнулась так, что его бедное сердце встрепенулось, словно в последний раз.
Нет, это была даже не любовь, это было нечто грандиозное, чему ещё не придумано название. 
– Ц-ц-ц… – приложил он палец к губам и оглянулся – коридор был пуст, а камеры, которыми была напичкана гостиница, слава богу, не писали ни звука. 
Он проверил своё лицо: оно должно было отражать невозмутимость и уверенность в завтрашнем дне, а не жалкие потуги влюбленного пингвина. Нельзя, нельзя было давать Гринёвой ни преимущества, ни единого шанса. Но, похоже, она в этом и не нуждалась. 
– Но это же третья часть! – повторила она слегка ошарашено. 
Любого другого тоже ударил бы столбняк, только не Лору Гринёву. Феликс даже залюбовался. Она была всего лишь слегка ошарашенная и переваривала новость одно единственное мгновение, а потом её лицо снова приняло насмешливое выражение и в глазах заплясали чёртики. 
Действительно, подумал Феликс, всё ещё контролируя свою мимику, есть отчего испугаться. Я бы тоже не поверил, но с другой стороны, легче купить, чем воевать. А что деньги? Деньги пыль! Деньги ещё напечатают. Где те деньги, за которые продали Аляску? Всё превратилось в историю, а Аляска осталась. Хитрый мистер Билл Чишолм. Очень хитрый. Я бы так не сумел, а американцы сумели, поэтому я ими очарован. Очень дальновидная нация. Нам бы у них поучиться. Господи, чего я говорю?! – подумал он. 
– Да, третья часть, – согласился Феликс, ещё не вполне осознавая масштабность происходящего. 
Пока новость существует как бы за горизонтом событий и не материализовалась в грандиозный скандал, не спроецировалась на президента, не всколыхнула страну, пока она «дремлет», как тикающая термоядерная бомба, трудно понять её значение со всех точек зрения. Вышло так, что этот вопрос отдавался на откуп СМИ и народу. Что скажет народ, то и будет. Может быть, некоторые СМИ после этого заткнутся на веки вечные, а «пятая колонная», к которой я себя причисляю, подумал Феликс, вытрет, как динозавры. На какое-то мгновение он пожалел о том, что делает. Но отступать было поздно, ибо прекраснейшая из прекраснейших – Гринёва не поняла бы его и запрезирала бы его так, что не подпустила бы на пушечный выстрел. Дело было сделано. Пан или пропал!
– Значит, они сделали это?! – она схватила его за руку, и его словно током ударило. 
Это уже была игра на его слабостях. Как правило, обычно он был ведущим, а здесь едва успевал реагировать. Впрочем, она тут же сделала вид, что лёгкий флирт ни к чему не обязывает: подумаешь, Феликс Родионов. Да таких журналистов пруд пруди. На пару секунд ему стало обидно, а потом он подумал, что, быть может, это залог прекрасного будущего, к которому он подспудно стремился, но до сего дня не понимал своего счастья, и вдруг ему открылась истина, что счастье – это очень простая вещь, вот оно, рядом, в виде Гринёвой, и слегка окосел от просветления. 
– Да, они сделали это! – кивнул он через силу и сглотнул слюну.
От неё пахло сигаретами, губной помадой и алкоголем. К тому же она дергалась, как заведённая, и её рыжая чёлка взлетала, как облако. Ещё мгновение и он, не в силах сдержаться, полез бы целоваться.
– Феличка, ты гений! – махнула она рукой, но так, словно он был всего-навсего надоедливой мухой. 
– Ну не без этого… – скромно потупился Феликс, хотя ему сделалось чуть-чуть обидно, но это приятная и сладостная обида.
Молодец, моя девочка, моя муза, моя любовь, моя судьба, самозабвенно расчувствовался он, но, естественно, промолчал, ибо был великим стратегом по части любви и знал, что надо держать язык за зубами, потому что ни одна крепость не сдаётся без планомерной осады. Он понимал это умом, но не сердцем, и его мучил краеугольный вопрос: «Почему она легла со мной в постель? Почему?» И боялся думать, что, действительно, по любви. В жизни так не бывает, страдал он, только в кино и только в сказках. Как он хотел, чтобы сказка оказалась былью. 
– Но это же мировая сенсация! – Она сразу всё поняла. Она была хорошей журналисткой и всё ловила на лету. 
Её аналитический аппарат превосходит даже мой аналитический аппарат, восхитился он до умиления и слегла прослезился. Она создана, чтобы делать политику и купаться в политике. Мы будем отличной парой, если не убьём друг друга в постели. 
– Да, – сказал он, наполненный до краёв собственной благодарностью, – я дарю её тебе, – и незаметно сунул ей в ладонь флешку.
Дверь открылись, и они, держать за руки, как примерные дети, вошли внутрь. Кабина оказалась пустой. Феликс тут же решил воспользоваться ситуацией, но наткнул на продуманную оборону, состоящую из локтей, предплечий и прижатого к груди подбородка. Он отступил и вопросительно уставился на неё. 
– Но ведь мы же уже?.. – вопросительно сказал он. 
– А ничего не было… – огорчила она его, поправляя прическу. – Ты, Фелюшенька, был мертвецки пьян. 
– Не может быть, – удивился он. – То есть я могу быть мертвецки пьян, но шанса своего не упускаю.
– Это не тот случай, – снова огорошила она его. 
– Ты меня разыгрываешь? – уточнил он.
– Нисколечко, – холодно ответила она. 
Её игра губами стоила ему нескольких седых волос, испорченной печени и излившейся жёлчи, а лицо у него непроизвольно дёрнулось с правой стороны, словно у него началась невралгия троичного нерва. 
– Тогда я ничего не понимаю? – отступил он и забыл, что лицо нужно контролировать во что бы то ни стало, словно это был последний редут, сдав который, не имело смысла жить. 
– Я тоже ничего не понимаю, – согласилась она, глядя на него, как мадонна на неразумного дитятю. 
Но ведь мадонны на то они и мадонны, чтобы быть любовницами в жизни, подумал Феликс:
– Так не бывает…
– И на старуху нисходит проруха, – призналась она беспечно, подув на свою волшебную чёлку. – Но!.. – и брови её взметнулись вверх. 
– Иди ты знаешь куда! – разозлился он, потому что впервые попал с женщиной в неловкое положение.
Вот что значит спать с собратом по перу: слова не даёт сказать. Язычок у неё острый, как бритва. 
– Упустил ты свой шанс, Фелюшенька, – подразнила она его и подула на свою шикарную чёлку. 
– Не называй меня так, – попросил он почти что слёзно. 
– А как тебя называть? – она посмотрела на него, широко распухнув глаза. 
– Но ведь… – пропустил он мимо ушей шпильку, – ещё можно что-то исправить?
– Второй попытки, как в спорте, не бывает. 
– Я не напьюсь, – скромно пообещал он. 
– А стоит ли таких жертв? – спросила она и снова подула на свою шикарную чёлку.
– Конечно, стоит! – воскликнул он так, что она поморщилась, как будто при виде дохлой кошки. 
На него словно столбняк напал. Он не мог пошевелить ни руками, ни ногами. Всего-то делов, думал он так, как привык думать, но почему-то окончательно оробел. С такое продуманной обороной он ещё не встречался: Гринёва снова обвела его вокруг пальца, выскользнула, как угорь из пальцев, она словно читала его мысли и опережала на полшага, а в её глазах прыгали чёртики смеха. Ведьма, подумал он, точно ведьма. Страх, который оставил было его, всплыл откуда-то из-под сознания, и он снова стал один-одинешенек во всей вселенной, никому не нужный и совсем пропащий, хоть бери да вешайся.
– Я не могу принять твоего предложения, – сказала она и гордо протянула ему флешку. 
– Почему? – спросил он упавшим голосом.
Всё, что он возводил с таким трудом, рушилось в одно мгновение. Сердце падало, как в скоростном лифте. Ему казалось, что он заслужил благосклонности. 
– Потому это то, что бывает в жизни один раз, – вдруг абсолютно серьёзно объяснила она. 
Вот это принципы! – восхитился он и предложил:
– Давай поделим славу пополам. Всё равно тебе придется упомянуть меня как источник информации. К тому же надо будет объясняться с очень серьезными людьми. 
Он почему-то вспомнил мистера Билла Чишолма и подумал, что теперь им не по пути и что мистер Билл Чишолм обязательно предъявит претензии и что надо сделать всё, чтобы он их не предъявил. 
– Я подумаю, – сказал она, загадочно блеснув улыбкой.
– А чего здесь думать?! – удивился он, полагая, что всё в жизни, за редким исключением, надо делать быстро, ибо обстоятельства в этой жизни быстро, если не мгновенно, меняются. 
Переспи я с ней на самом деле, она бы не так пела, подумал он со странным ожесточением к самому себе, но не был уверен в собственных выводах. 
– Боюсь, что на нас спустят всех собак, – сказала она небрежно. 
И вмиг стала серьёзно – такой, какой, она, должно быть, бывала в больших кабинетах, где сидели толстые, задастые дяди, правившие этим миром. А вся её напускная бравада – всего лишь защитная форма, чтобы выжить в суровой журналистской действительности. У Феликса не хватило слов: оказывается, такой, именно такой он любил её ещё больше всего. Однако к своему ужасу он понял, что это всего-навсего демонстрация пакта о ненападении, не дающего никакого преимущества. С другой стороны, надежда говорила, что половина дистанции пройдена, и он тут же подумал, что в очередной раз ошибся, ибо не видел финиша. Финиш был где-то за горизонтов, в далёком будущем, до которого надо было ещё топать и топать.
– Им будет не до нас, – заверил он её, хотя сам не был до конца уверен. 
И вообще, он даже себя не слышал, ему казалось, что вместо него говорит кто-то другой. Мстить будут, понял он, страшно и мерзко мстить. И проверил своё лицо. Оно было печально-кислым, таким кислым, словно он жевал шнурок от ботинок. 
– Вот то-то и оно, – серьёзно сказала Гринёва, словно угадав его мысли, и стала ещё прекраснее и недоступнее. 
Он так и не понял, уговорил её, или нет. Кабина мягко дёрнулась, двери открылись, и в неё ввалилась компания, состоящая из Глеба Исакова, Норы Джонсон из «USA Today» и Александра Гольдфарбаха из журнала «Wired». Все навеселе, все на взводе, всех водой не разлей, все словно в мёде сахарные, а на деле, волки волками – только бы урвать своё, только объегорить кого-нибудь и проехаться за чужой счёт. Почуяли сенсацию, понял Феликс. Сейчас пытать начнут всякими доступными и недоступными методами. 
Александр Гольдфарбах полез обниматься:
– Феликс!!!
Это был неприятный еврей, высокий, костлявый, с длинными волосами, как у Джонни Деппа, с манерами из той, «совковой» системы, которую Феликс ненавидел и презирал всеми фибрами души. Должно быть, поэтому Гольдфарбах и приглянулся Березовскому, потому что не давал забыть СССР. Ко всему прочему он лысел на затылке и мазался какой-то вонючей дрянью. Однажды Феликс застал его, ухаживающего за своей шевелюрой. Гольдфарбах не растерялся и счёл нужным объяснить, что это японская настойка из перцовых водорослей, которая стимулирует рост волос. Но кажется, она ему не помогла, потому что кое-где сквозь немытые волосы просвечивал череп, как глина сквозь водоросли в реке. 
– Хватит! – едва отбился Феликс, брезгливо вытирая рот. – Ещё подумают чёрти что!
– И пусть думают! – согласился Александр Гольдфарбах, весьма довольный собой. 
В Лондоне они почему-то напились в одном издательстве и продолжили у какого-то богатого дяди на ферме под Лутоном, долго болтая под мелким дождиком о проблемах России и всего мира, и чувствовали себя вершителями этого самого мира. Только он об это даже не подозревал. Александр Гольдфарбах учил Феликса жизни. В те времена Феликс считал это само собой разумеющимся. Ему льстило, что акула пера, «гвоздевой» английской журналистики, особо приближенный к Березовскому возится с простым студентом, пусть даже это студен и весьма талантлив. Быть может, гадал он, всё дело в мистере Билле Чишолме? Как ему хотелось, чтобы его любили просто за красивы глазки. Оказывается, к мире политике так не бывает. Только преданные женщины готовы любить тебя таким, какой ты есть. 
Нору Джонсон и предоставлять не было нужды. Это была звезда политического Олимпа Потомака. Чёрная, как индианка, сложенная, как фотомодель, правда, уже пережившая свои лучшие времена. Но, тем не менее, смотрящаяся весьма-весьма даже очень, если, не обращать внимание на лицо, конечно, которое после многочисленных операций больше напоминало посмертную маску, чем что-то живое. Единственное, что его оживляло – гневливая морщинка между бровями. Остальное всё было лаковое и блестящее, как фарфоровая чашка. 
Впрочем, Нора Джонсон так часто появлялась на экране Америки, что взгляд невольно вырывал её из толпы. Уж ей-то не надо было никуда карабкаться и работать локтями. А слово «карьера» уже не играло для неё никакой роли. Её имя была списано золотыми буквами в историю американской журналистики. И вдруг – бах! – она здесь, в Имарате Кавказ, разговаривает с Феликсом Родионовым и что-то от него хочет. Событие знаковое, из ряда вон выходящее. Только причина не понятна. Это всё равно, как если бы Билл Гейтс выбрал на Бродвее первого встречного-поперечного и стал бы с ним болтать на тему «СПИД и финансирование». Каково было изумление публики? Чтобы они подумали? Что Билл Гейтс сошёл с ума? 
Неужели здесь так раскочегарят, что Америка бросила сюда лучшие силы? – очень удивился Феликс. Значит, секрет полишинеля? Значит, Рыба зря старался? Значит, слетелось вороньё? И должно быть, американцы хорошо осведомлены. Это мы изо всего делаем военную тайну. А надо быть проще и открытие, и тогда люди со всего света потянутся к нам и безумно полюбят нас всей душой и телами. И всё же кое-чего они не понимали, иначе бы не жаждали выпить в компании малоизвестных русских журналистов, которых в глубине души наверняка презирают и намереваются обвести вокруг пальца. А недоносок Глеб Исаков туда же. Ох, дай мне стать начальником «военного отдела», ох, дай, шкуру спущу. В этот миг Феликс совсем забыл, что никакого «военного отдела» ему не светит, как не светит «Единогласию» дальнейшее существование. И хотя он считал Россию самым диким и гнилым местом, пропахшую нафталином и серой, никуда не годную и, по сути, давно развалившуюся, в нём вдруг взыграли национальные чувства. Русский я, в конце концов, или не русский, или обычный жопализ? – спросил он сам себя. И к своему удивлению, не нашёл ответа. Не было его там, куда он заглядывал, а была вечно-непрекращающаяся игра страстей и чувств. Обидно ему стало и горько на душе: получалось, что он сам себе уже не принадлежит, что за него думают, что всё уже определено, что он давно лёг, как вся страна, под мистера Билла Чишолма, а в его лице – под всю Америку. Ох, и тяжек груз оказался, ох, и тяжек!
 – Hi! – заорала Нора Джонсон, изображая на посмертной маске неискренне восхищение. – I heard that you are the best «nail» journalist in all of Russia? 
– Это слегка преувеличено. Но я действительно не только самый лучший и хитрый «гвоздевой», – с ухмылкой оглянулся он на Гринёву, – но и самый умный «гвоздевой». 
Лора Гринёва закивала головой в знак подтверждения и высокомерно подула на свою чёлку, которая взлетела и опустилась рыжим облаком. Ей тоже с первой минуты не понравилась Нора Джонсон, а американцев она точно не любила. По сравнению же с мировой звездой, она выглядела лёгкой, изящной принцессой, у которой вся жизнь впереди. К тому же у неё на руках был такой козырь, о существовании котором они подозревали, но точно не знали, как он выглядит, иначе бы вытащили, как заправские пираты, ножи и пистолеты. На одно короткое мгновение Феликс забыл, где находится и что делает. Его рука в знак благодарности нашла талию Гринёвой, и эта осиная талия была божественна и неповторима. А ещё ему страстно хотелось её поцеловать, защитить от этих падальщиков и затащить к себе в номер, но удобного момента, естественно, не предоставлялось. Может быть, потом, когда она окончательно поймёт масштабы происходящего и ослабнет? Впрочем, придётся ещё обговорить насчёт флешки, вспомнил он и страшно огорчился, потому что Лора сделала неуловимое движение и ловко вывернулась из его объятий. 
– Ну если ты самый-самый… – сказал Александр Гольдфарбах, глядя на него сверху вниз, – то просвети нас о грядущем наступлении. 
Его кудри в люминесцентном свете ламп казались искусно сделанным париком. Должно быть, что-то изменилось с тех пор, как Феликс видел его последний раз. 
– Если бы я знал что-нибудь больше вас, – хитро ответил Феликс, – то уж, конечно же, не попёрся в такую глушь, а обскакал всех, не выезжая из столицы, ибо я действительно самый-самый. 
– Bravo! Bravo! One oh! – обрадовалась Нор Джонсон. – But you will surely have something to hide from us. You are very clever, Felix .
– Я чист, ака ангел, – потупился Феликс.
– Греха! – хохотнул Александр Гольдфарбах, и его длинные волосы спутались, как пакля. 
– А не обсудить ли нам это за бутылкой водки? – не к месту предложил Глеб Исаков.
Но на него почему-то никто не обратил внимания. 
– Что нового сообщили вам наши Пулицеровские лауреаты? – не без внутреннего надрыва спросил Александр Гольдфарбах.
Феликс внимательно посмотрел на него, ничего не понял и удивился:
– Кто?
Нарочно или нет, но Лора Гринёва вдруг оказалась между Норой Джонсон и Глебом Исаковым. Сердце Феликса ревниво заныло. Никакой благодарности. Ему пришлось напрячься, чтобы понять вопрос. 
– А не обсудить ли нам это за бутылкой водки? – снова предложил Глеб Исаков.
На него снова никто не обратил внимание, словно в компании Александра Гольдфарбаха и Норы Джонсон он играл роль пустого места. 
– John Kebich and Victor Bergamasco, – сказала Нора Джонсон, и её гневливая морщинка было единственным, что ожило на её лице. 
– А-а-а… эти… – сделав равнодушный вид, произнёс Феликс. – Я не знал. А что они натворили?
Глеб Исаков радостно потрясал бутылкой водки и бутербродами с колбасой и походил на доморощенного клоуна, из рукавов которого выпадают разные загадочные вещи. Ему не терпелось напиться. Такова была его природа. Он кодировался и расшивался, кодировался и расшивался, и этому не было предела: череда взлетов и падений, ключицы у него тоже не было, сломал он ключицу в пьяной автоаварии. И вдруг Феликсу показалось, что это уже было, что они ехали в этом лифте: Глеб Исаков потрясал бутылкой, Александр Гольдфарбах смотрелся голенастым аистом, а старуха Нора Джонсон ревновала юную Гринёву буквально ко всем мужчинам. 
– John Kebich came up with a character eight addict , – сказала она осуждающе.
– Это большое прегрешение, – через силу согласился всё ещё расстроенный Феликс. 
Лифт остановился, и они оказались в холле. Гринёва по-прежнему делала равнодушный вид и беспечно болтала с Глебом Исаковым, который вился вокруг неё, как комар, почуявший кровь. Значит, это игра? Значит, она меня не любит? – думал Феликс, не смея взглянуть в их сторону. Кровь отлила у него от лица, кожу словно стянуло алебастровой маской. 
– А не обсудить ли нам это за бутылкой водки? – в третий раз предложил Глеб Исаков.
Он стараясь не глядеть на Феликса. Лицо его было угодливым и льстивым. Феликса передёрнуло. Вот кто остался в прошлом веке, вот, кто настоящий «совок», ибо несмотря на «новую свободу» и «журналистку без оглядки», он всего боялся. Боялся ступить не так, боялся сказать лишнее слово. Поэтому больше глубокомысленно молчал, а если и выражался, то короткими, рублеными фразами. На начальство это производило огромное впечатление, оно почему-то решило, что за этим скрывается большой ум. Феликс же раскусил этого угодника в два счёта – как только первый раз увидел его. Глеб Исаков умел вызывать к себе сильное чувство неприязни. С тех пор это чувство в Феликсе не уменьшалось, а наоборот, только возрастало. И конечно же, он теперь мог с превосходство смотреть на своего врага, ибо враг этот не знал своего даже ближайшего будущего, а Феликс знал и знал, что надо делать. 
– А что натворил Виктор Бергамаско? – спросил он, чтобы только отвлечься, чтобы только не мучиться неразрешимыми вопросам в отношении Гринёвой и Глеба Исакова. 
Гринёва подула на чёлку и сотворила очередной фоку с рыжим облаком. Сердце у Феликса сладко ёкнуло. Рыжая чёлка сводила его с ума. Рыжая чёлка была вершиной совершенства. Рыжая чёлка была вестником его преждевременной смерти от гепатита А. 
– Он придумал английского солдата, застрелившего подростка в Белфасте, – с разоблачительными нотками в голосе сообщил Александр Гольдфарбах и нагнулся, чтобы заглянуть Феликсу в глаза и проверить его реакцию. 
Феликс ответил жёлчно:
– Я умилен, – любил он так поддеть, когда собеседник оказывался в слабой позиции. 
– Чему? – не понял Александр Гольдфарбах и уставился на него, как профессор ботаники, то есть абсолютно бессмысленно, осуждая Феликса в точки зрения непонятно какой морали, но уж точно не христианской, ибо в Библии сказано: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». 
Они на своём западе или слишком наивные, или мазохисты, впервые с неприязнью подумал Феликс. Да у нас таких фокусников пруд пруди. Нет, конечно, они не Пулицеровские лауреаты, попроще, но тогда получается, что вся западанная журналистика ничего не стоит, что она построена на лжи и лицемерии, что они прошли свою часть пути и теперь пытаются учить нас жизни. 
Примерно, об этом Феликс и сообщил Александру Гольдфарбаху, заставив его погрузиться в тягостные раздумья. 
– Нет… – озадаченно сказал он через минуту, – почему же? Мы очищаем свои ряды…
– In our instinct of self-preservation , – заверила его Нора Джонсон, которая прекрасно понимала по-русски, но не умела говорить. 
Они вышли улицу. Воздух был свеж и наполнен запахами сосны. На небе висела огромная жёлтая и порочная луна, призывая людей действовать согласно своим низменным инстинктам. Город лежал в низине и переливался огнями. Подбежал испуганный охранник:
– Господа… господа… по закону шариата алкогольные напитки можно распивать только в помещении гостиницы. 
Александр Гольдфарбах посмотрел на него так, словно увидел чёрта и чуть ли не перекрестился. Глеб Исаков возмущённо взмахнул руками, собираясь улететь в чёрное небо, где у него обитал двойник. Нора Джонсон ничего не поняла. А прекрасная Лора Гринёва загадочно улыбнулась, словно она одна знала, чем всё кончится. И действительно, не переться же нам обратно в гостиницу, подумал Феликс, это не по-русски.
– А знаешь, что такой Америка? – Александр Гольдфарбах тыкнул охранника холёным пальцем в грудь. 
– Да, сэр, – кивнул охранник. Америка – это…
– Не напрягайся, – сказал Глеб Исаков.
– Хорошо, – согласился охранник. 
– Это очень могущественная страна, – заверил его Александр Гольдфарбах. – Ты даже не представляешь, как могущественная!
– Да, сэр, – испуганно согласился охранник.
– Ты лучше подскажи, где нас пристроиться. Мы будем вести себя паиньками. 
– Сэр, меня выгонят с работы… – сказал охранник не очень твёрдо и, ищя поддержку, с мольбой посмотрел на Феликса. 
Феликс пожал плечами, говоря тем самым, что он не комментирует действия Александра Гольдфарбаха. 
– Слушай, что тебе говорят, – вмешался в спор Глеб Исаков, – и ты станешь счастливым человеком. 
– Это тебя успокоил, – Александр Гольдфарбах сунул ему в карман формы купюру. 
– Сэр, меня всё равно уволят, а сейчас очень трудные времена. 
На это раз его голос ещё менее твёрд, в нём проскальзывали панические нотки. Похоже, он знал, что такое жизнь и страшился её. 
– Ничего, – похлопал его по плечу Глеб Исаков, – возьмёшь автомат и пойдёшь воевать в Россию.
Как всегда, он нёс ахинею, как всегда, он был глуп в своих умозаключениях. Нора Джонсон ничего не сказала, потому что мало что поняла. Гринёва же промолчала, потому что знала, чем, где и как заканчиваются все русские пьянки. Надо родиться в России, чтобы понимать значение выпивки для русской души, подумал Феликс. Выпивка была национальным Гимном, Знаком, Судьбой!
Охранник затравленно вертел головой:
– Ладно, согласился он, – идёмте я покажу вам место. Только ради Аллаха, не шумите. Меня уволят, я и так уже три раза был ранен. 
Феликс пригляделся: охранник, действительно, был немолод и вполне мог участвовать и впервой, и во второй чеченских войнах, но дослужился всего лишь до гостиничного охранника, и у него, действительно, был повод задумываться о смысле жизни. 
– Я тоже был ранен вот здесь! – громко сказал Александр Гольдфарбах, показывая себе на грудь, – но, слава богу, выжил. 
Врёт, подумал Феликс. Господин Александр Гольдфарбах появлялся только на пепелищах, когда все мировые страсти улягутся. Вот тогда и начиналась его работа сутяжника с игроками мира сего, которые естественным образом наследили за собой. И, видать, работа шантажиста была весьма прибыльной и удачной, иначе бы Березовский не держал его при себе. Вот и теперь он выискивал себе кусок покрупнее да пожирнее, и как гончая, чуял его, он не мог найти. Естественно, на такой информации можно было много наварить. Главное, знать, как. А Александр Гольдфарбах знал, как это делается. Так по своей наивности думал Феликс, не веря теперь абсолютно никому: ни Норе Джонсон, ни, естественно, Александру Гольдфарбаху, ни мистеру Биллу Чишолму, даже самому себе, не говора уже о Глебе Исакове. У него осталась только призрачная надежда, что его великолепная, прекраснейшая Лора Гринёва совсем не такая, что она единственная понимает и, главное, любит его, но не хочет поступиться гордостью. 
– Ради Аллаха, господа, тише, – испуганно оглянулся на гостинцу охранник, из которой за ними, несомненно, наблюдали и фиксировали каждый шаг. – И бутылочку спрячьте, спрячьте вашу бутылочку, господа…
Он повёл их на задний двор, за какие-то железные конструкции, которые в свете луны казались воздетыми в бездонное небо скорбными руками. В низине за соснами пряталась беседка с дубовым столом и скамейками. 
– Вот тебе ещё за услуги, – сказал Александр Гольдфарбах, и в его голосе проскользнули барские нотки. 
То ли от избытка чувств, то ли от преданности, но охранник смахнул со стола клейкие тополиные почки и, пробормотав: «Баркал» , убежал, испуганно косясь на здание гостиницы. 
Глеб Исаков расставил стаканы.
– They belong to a new wave of «objective journalism» , – вернулась к разговору Нора Джонсон и изобразила на лице учтивость. 
Российский аналог «журналистика без оглядки». Но именно она, журналистика, оказалась самой и самой консервативной, ибо мир кухонь в одночасье рухнул, свобода выплеснулась на улицы, а журналистика плелась где-то в хвосте и однажды обнаружила, что она не в силах осмыслить происходящее, что она безнадёжно деградировала. Оказалось, чтобы писать по-свободному, надо учиться мыслить по-свободному. Тут и началось самое интересное, потому что вся пресса моментально пожелтела, ибо никто не знал, где верх-низ, где право, а где лево. Благодатная почва для промывания мозгов населению. Ура! Наша маленькая буржуазная революция свершилась! 
– Наверное, у вас очень правильная страна, – сказал Феликс, думая совсем о другом, как бы очутиться рядом с Гринёвой, но она, как назло, села между Глебом Исаковым и Александром Гольдфарбахом. – У нас бы на такие пустяки не обрати ли бы внимание, – добавил он, замечая, как Глеб Исаков вроде бы как случайно прижимается к Гринёвой, а той хоть бы хны. 
– I hope you do not trust them?  – решительно спросила Нора Джонсон.
Она походила на вышедшую в тираж лесбиянку. Пару раз Феликс с удивление заметил, как она откровенно рассматривает Лору Гринёву – так обычно мужчины смотрят на женщин. Он вспомнил, как одна его приятельница, чертовски красивая приятельница, здороваясь с ним, всегда смотрела куда-то ему в пах. Она оказалась любвеобильной, но замеченной в порочащих её связях, как то: ещё с десятком-другим мужчин. Феликс сразу же её бросил. Похожий взгляд был и у Норы Джонсон. 
– Нет, конечно, – весело ответила Лора Гринёва и вопросительно посмотрела на Феликса: правильно ли она сообразила. 
Феликс незаметно показал ей большой палец, поставил в гроссбухе жирную пятёрку с не менее жирным плюсом и догадался, что она специально держится с ним так, чтобы их потом ни в чём нельзя было заподозрить. Молодец, девочка, решил он, далеко пойдёт. Они выпили, и водка показалась ему слабенькой, как сидр. 
– Финская, – сказал Глеб Исаков и выложил бутерброды. 
Он по-прежнему избегал взгляда Феликса и старался не общаться с ним. Ясно, чтоб если бы не Александр Гольдфарбах и Нора Джонсон, с которыми он дружил из корыстных интересов, он, как и прежде, обошёл бы Феликса Родионова десятой дорогой. А здесь деваться некуда.
Феликса же воротило от его голоса и манер. И вообще, мысленно он его уже уволил из «военного отдела». А ведь за ним должок, вспомнил Феликс. Ну да мы ему ещё припомним, и он решил при случае набить ему морду. 
– Эти люди себя дискредитировали, – важно объяснил Александр Гольдфарбах.
– Я не в курсе дела, – миролюбиво ответил Феликс. 
В общем-то, ему было наплевать на подобные мелочи: буря в стакане воды. Нам бы их проблемы. Его больше заботила Лора Гринёва, которая мучила его, как зубная боль. 
– What they do not tell you, it's all a lie , – заверила его Нора Джонсон, и её гневливая морщинка между бровями обозначилась явственней. 
Американцы заражены мессианством. Каждое воскресенье Нора Джонсон ходила в церковь и молится на ночь. Может быть, от этого все их беды – переделать мир под себя? – подумал Феликс и впервые нашёл объяснение поведению американцев, которое было абсолютно чуждо русскому духу. 
– К тому же они любовники! – со смехом сказал Александр Гольдфарбах.
– И это люди, которые учат весь свет быть толерантным! – воскликнула Лора Гринёва и насмешливо блеснула глазами. 
– Не надо быть наивным! – нервно отозвался Александр Гольдфарбах. – Честно говоря, господа, меня их отношения мало волнуют. Гораздо интереснее, что будет сейчас и в данный момент. 
– Что будет? – наивно переспросил Глеб Исаков. – Война будет, что ещё будет. 
– It's just all understand , – многозначительно сказала Нора Джонсон.
– Нас интересует нечто другое, – снова важно сказал Александр Гольдфарбах. – Скрытое движение материи. 
– Но кто же об этом в открытую заявит, – засуетился Глеб Исаков, стараясь показать свою журналистскую хватку. 
– We аre not talking about that , – словно отрезала его Нора Джонсон. 
Глеб Исаков растерялся и, чтобы скрыть свою промашку, снова налил водки. Они выпили в мрачной тишине, откуда-то снизу долетел пронзительный звук трамвая да в акации запела цикада, а в остальном Имарат Кавказ затих в предчувствии большой войны. 
– Мы говорим о сенсации, которая витает в воздухе, – наконец-то проговорился Александр Гольдфарбах и вопросительно посмотрел на Феликса. 
Если он сейчас унизится до того, что попросит раскрыть ему информацию, то он будет самым большим дураком в мире, невольно подумал Феликс, и ему впервые за сутки стало по-настоящему весело, он даже на мгновение забыл о своей неудаче с Гринёвой. 
– А что это? – очухавшись после оплеухи, спросил Глеб Исаков. 
– Мы не знаем о чем идёт речь, – признался Александр Гольдфарбах. – Просто наши коллеги проявили нетактичность и пытаются водить нас за нос. 
– But sooner or later, it will end , – многозначительно поведала Нора Джонсон.
– Да, кончится, – заверил непонятно кого Александр Гольдфарбах и снова вопросительно посмотрел на Феликса.
– А я при чём? – удивился Феликс, сообразив, что отмалчиваться дальше опасно и подозрительно. 
– What did they ask you? 
– Они мне показали телеграмму адмиралтейства, в которой названа точная дата начала войны, – не моргнув глазом соврал Феликс. 
– So what? 
– Хотели, чтобы я напечатал в нашей газете, – снова соврал Феликс, – а гонорар поделил поровну. 
И так у него ловко вышло, что ему захотелось рассмеяться им в глаза и посмотреть, какие у них после этого будут рожи – особенно у Глеба Исакова. Вот кто тут же побежит доносить. Порой откровенная ложь доходчивей правды. 
– Это не тайна! – очень серьёзно сказал Александр Гольдфарбах.
– Yes, it is no mystery , – согласилась Нора Джонсон. 
– Для кого как, – сказал Феликс, намекая на тот общеизвестный факт, что все сенсации имеют предварительную информацию, вектор, который можно нащупать. Но такое дано не каждому. Это высший пилотаж в журналистике, ибо тогда можно достаточно точно прогнозировать и прослыть умным малым. Такому малому живётся, словно сыру в масле. 
– Они бы не стали тебя поить, – убеждённо сказал Александр Гольдфарбах. – Я их знаю. 
Несомненно, он заподозрил, что Феликс соврал. 
– А мы встречались в Европе. Эта был дружеский жест, старые долги. Они мне предложили сделку, я отказался. 
– Why?  – с безнадежность в голосе спросила Нора Джонсон.
– Мелко, – будничным голосом пояснил Феликс. – Через пару дней и так всё будет ясно. Тогда и начнётся настоящая работа. 
Александр Гольдфарбах хлопнул себя по лбу, словно он прозрел:
– Я понял, на что ты нацелен. 
– Да, я буду писать об ужасах и зверствах, чинимых русской армией, – просто и естественно ответил Феликс. – Такова линия нашей газеты «Единогласие», – заверил он их и даже самого себя. 
По лицу Александра Гольдфарбаха промелькнуло разочарование. Он понял свою ошибку, забыв, должно быть, что та информация, которой он обладал, совсем не об этом. А ещё он плохо подготовился к этой вроде бы случайной встрече и не узнал, действительно ли Феликс Родионов был знаком с Джоном Кебичем и Виктором Бергамаско. Это был его прокол. Он надеялся обскакать русского на одном дыхании, которого не хватило, обмишурился он, где и как – ещё не понял, и ему нужно было время, чтобы сообразить, что делать дальше. А чтобы сообразить, ему нужно было залезть в компьютер и пошевелить мозгами. В общем, у Феликса появилась фора, и он понял это. 
Нора Джонсон с беспокойством посмотрела на Александра Гольдфарбаха. Ясно было, что они не успели обговорить такой вариант развития событий. 
От конфуза Александра Гольдфарбаха спасло то, что зазвонил мобильный телефон:
– Да? – с удивлением сказал он в трубку и вопросительно уставился на Феликса. – Ты уверен? – Он словно глядел сквозь Феликса, и надменная улыбка сходила с его лица, как дешевая краска с забора. 
– Абсолютно, – услышал Феликс, потому что связь была отличная, и голос был с характерным кавказским акцентом. 
– Ну смотри… – как-то странно произнёс Александр Гольдфарбах и убрал телефон. 
Теперь он был бледен, как покойник, даже бледнее Феликса.
Глеб Исаков, который абсолютно ничего не понял, снова подсуетился, и они неохотно выпили водку, которая больше напоминала сидр. Феликс на радостях даже закусил. По тому, как переглянулись Александр Гольдфарбах и Нора Джонсон, он почувствовал, что произошло что-то, имеющее непосредственное отношении именно к нему, Феликсу Родионову. И это «что-то» было не очень хорошее, даже, наверное, очень плохое, быть может, кардинально изменившее ситуацию. В гробовой тишине Исаков снова разлил водку. Выпили, и Норе Джонсон захотелось курить. Они отошли в сторонку. 
– There's nothing there , – услышал Феликс, у которого из-за Лоры Гринёвой до предела обострились все чувства. 
– Are you sure?  
– More precisely does not happen . 
– Was he so clever?  – она невольно оглянулась. 
– God knows . 
– What do we do?  
– I'll think of something .
– Think fast, there's no time , – нервно сказала она, и её гневливая морщинка стала похожа на трещину в коже. 
– Do not worry, I'll do it , – заверил он её. 
– You feel good, – сказала она, – and I would be killed without hesitation .
– Do not worry, dear, not so bad . 
– Mind you, with both of us will be asked to complete .
– Carefully, he observes .
Они вернулись к столу со злыми лицами. И вот тогда страх, который сидел где-то в подкорке, снова вылез, и Феликса охватила паника. Вдруг эти двое связаны с секретными службами, а я их дразню. Рано или поздно они докопаются до истины. Хорошо бы, это произошло после начала войны, когда меня здесь не будет. Как он глубоко ошибался. 
 
***
Он так расстроился, что всю ночь то ли спал, то ли не спал, а под утро, когда всплыл из небытия, страх снова овладел им: что если Гольдфарбаха посетит озарение и он поймёт что к чему? При ухудшении ситуации компашка может упредить развитие событий – недаром у них в напёрстниках человек с кавказским акцентом. 
Но наступил рассвет, ничего не случилось, и Феликса чуть-чуть отпустило, но не надолго. Утром он снова кусал пальцы и не знал, что ему делать. Впрочем, думал он, если мне так везёт в жизни, то почему бы ещё раз не смотаться за марочным «наркозом»? И силы были на исходе, и колени дрожали, и сон бежал из глаз, однако надо было что-то делать, а не оставаться в недвижимости. Лора Гринёва! Любовь и отчаяние! Золотое облако из рыжей чёлки и серебристого смеха – растаяла, как наваждение. На ней можно было поставить жирный крест: вчера она, вихляя своим восхитительным задом и поводя туда-сюда угловатыми плечами, ушла с Глебом Исаковым. И Феликс с его опытом и с бесконечным везением понял, что ничего не понял в жизни, что запутался, как в трёх соснах, как глупый пингвин в сетях, как мотылек, прилетевший на огонь. Обожгла ему крылья Гринёва окончательно и бесповоротно. Так обожгла, что при мысли о ней у него начинала болеть голова, а в паху поселялся кирпич. И думать было абсолютно не о чем, потому что всё было передумано, всё истёрто в порошок и посыпано пеплом. 
А ещё он понял, что кабинет кто-то обыскивал и возился с компьютером. Найти, конечно, этот кто-то ничего не нашёл, потому что Феликс снёс буквально всю информацию, относящуюся к «тайне президента». Научили его кое-чему на своею голову помощники мистера Билла Чишолма, кое-чему – приятели, но в основном он постигал азы самостоятельно и хорошо себе представлял, где что лежит и как «это» убрать, да ещё так, чтобы не оставить следов – даже намёка, даже вздоха. Поэтому Александр Гольдфарбах и Нора Джонсон попали впросак. Ах, какой я хитрый, без особого восторга думал Феликс, хитрый и глупый – проворонил Гринёву. 
Однако уничтожить вторую флешку у него не хватило духа. Не потому что он не надеялся на Гринёву, и не потому что надежда умирает последний, а потому что, если что-то пойдёт не так, как, по идее, должно пойти, и его обвинят в банальном воровстве – это единственное алиби, которое его оправдает. Впрочем, в чём бы его ни обвинили, лучше об этом не думать, ибо что-то ему подсказывало, что исход такого развития событий может быть один – голова c плеч, ибо им займутся люди куда более могущественнее, чем мистер Билл Чишолм, люди, умеющие работать исключительно руками, а не головой. Поэтому он взял флешку с собой, примотав её к клейкой лентой к внутренней стороне лодыжке. Не очень удобно, он зато надёжно: лодыжка – это как раз то место, которое обыскивают в последнюю очередь. 
Всё это Феликс обдумывал, пока собирался. Нашёл деньги, которые засуну в грязные носки, оделся по-дорожному: в джинсы и куртку, набил карманы «nescafe» и прихватил бутылку минеральной воды. По старой привычке посидел на тумбочке – сосредоточенно, как Будда, и со вздохом поднялся, чтобы покинуть номер. После вчерашнего загула гостиница спала мертвецким сном, лишь на сорок восьмом этаже в холле какая-то девица с голым задом пила из горлышка шампанское и пробовала помочится в кактус. 
Прислуга оказалась настолько вышколенной, что не замечала ничего вокруг, служащие гаража залили полный бак и сводили «Land cruiser» в мойку. Теперь он сиял своим никелированным «кенгуру» и окантовкой. Стоимость услуг и бензин входили в счёт номера. Имарат Кавказ ни в чём не хотел ударить лицом в грязь. 
Феликс, дыша алкогольными парами, забрался в машину и выехал, когда жёлтая луна ещё властвовала на небосклоне и город уже притих, ожидая своей участи, а муэдзины призывали к молитве. Рассвет был по-весеннему тёплый, ветер гулял по салону и свистел в обшивке всё то время, пока Феликс нёсся по трассе, как навстречу судьбе. На границе у него даже не стали проверять документы, только глянули на перекошенную физиономию. Капитан Габелый, как старому знакомому, махнул рукой, а прапорщик Орлов поглядел с нескрываемым презрением. Впрочем, Феликс не остался в долгу и продемонстрировал большой палец, на что прапорщик Орлов пообещал «вырвать его с корнём», но капитан Габелый не позволил и что-то такое сказал, отчего Орлов радостно заржал:
– Гы-гы-гы!!! – и хлопнул себя по ляжкам, едва не выронив оружие. 
Феликс было обиделся, хотел выяснить отношения, даже открыл было дверцу, но передумал, вспомнив, что ему ещё раз пересекать границу: «А потом вы запляшете у меня!»
Он так и сказал:
– Запляшете!
– Это кто запляшет?! – возмутился прапорщик и попёр, как бульдозер, выставив грудь колесом и демонстрируя замашки драчуна. 
Однако капитан его снова остановил и даже произнёс что-то похожее: «Не трогай, вонять не будет». Инцидент был исчерпан. Феликсу вдруг расхотелось выяснять, кто «вонять-то не будет». Нетрудно было догадаться, о ком идёт речь. Он только пообещал самому себе, что в первой же статье назло всем напишет именно об этом КПП № 29 и именно о капитане Габелом и о прапорщике Орлове, и как они требовали мзду за проезд, и как обыскивали служебную машину с посольскими номерами, и как нагло себя вели – сатрапы, одним словом, а не русская армия. Ну ничего, думал он, цепенея от злости, распишу самую красочную историю, пусть потом отмываются. Хоть это и мелко, хоть в этом всём нет ничего глобального, хоть наверняка не напечатают, но назло возьму и напишу. 
С огромным разочарованием он унесся прочь. Радовало только одно, что очень скоро дикие сыны востока укажут воякам их место. Были бы вы нормальными, я бы вам по секрету сообщил дату войны, злорадно подумал Феликс, а так дудки! Утешив таким образом своё самолюбие и разделавшись с врагами, он успокоился и подумал, что впереди у его трудный день. Странное дело, за делами и заботами Гринёва никуда не делась, а сидела, как заноза в подсознании и мучила, и мучила Феликса. Он запрещал себе думать о ней, но стоило ему было расслабиться, как он обнаруживал, что беседует с ней, доказывая очевидность своей влюблённости и очевидность неразумности её поступков. А главное – зачем она пошла с Глебом Исаковым? Не в постель же? Чёрт побери! Никому не простил бы такого, а перед ней был бессилен, как дурак или как святой. Впрочем, выбирать не приходилось, ибо он был болен, и болезнь эта называлась этой самой дурацкой любовью. 
Получается, он сам себе сделал прививку от всех других радостей жизни. Ничего не хотелось: ни выписки, ни женщин, ни общения с друзьями в ресторане у Рашида Темиргалаева, не радовал сам факт командировки в Имарат Кавказ, хотя раньше он мотался сюда с большим удовольствием. Растерял вкус к жизни он. И всё она – Гринёва, при одном воспоминании о которой, его горло стягивала горькая обида. «К чёрту, – обещал не сам себе, – больше думать не буду». Но затем вдруг обнаруживал, что ведёт с ней долгие, изматывающие душу беседы. Это походило на маленькое помешательство, от которого невозможно никуда деться. Разве что броситься с ближайшего моста. Однако речки все были мелкие и перекатные. Не утонешь, только шею сломаешь. А шею ломать Феликс себе не хотел. 
Нужный человек словно только и ждал его:
– Слава Аллаху! – воскликнул он. – Я знал, что приедешь!
И они борзо, как олени, побежали в подвалы, будто понимая, что время мирной жизни стремительно истекает и надо успеть сделать ещё множество дел, до которых раньше руки не дошли. Перед смертью не надышишься, решил Феликс и три раза прочитал: «Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твоё», хотя в Бога не верил. Водила его в детстве мать в Храм Христа Спасителя, вот он и запомнил.
Они работали, как одержимые, и Феликс взял по полной – шестьсот литров, и пока трудился в поте лица своего, невольно прислушивался, ему почему-то казалось, что война начнётся раньше времени, именно сегодня, а не завтра. Естественно, местные бандиты, которых пока сдерживала власть, ринутся в такие подвалы, как этот. От этого и от других тоскливых предчувствий в голову лезли самые необузданные мысли, например, о «валовом национальном счастье», хотя бы частички его, хотя бы капельки. Глупо, конечно, но лезли, и всё из-за Лоры Гринёвой. В основе предвыборной программы Михаил Спиридонова лежала идея этого самого «валового национального счастья». Иными словами, претендент поставил себе задачу создать такие условия, при которых народ вольно или невольно должен был стремиться к этому самому счастью. Может быть, всеобще пьянство и есть это самое «валовое национальное «счастье»? Кстати, идея Спиридонова оказалась не так уж нова. Стоило Феликсу покопаться в инете, как он обнаружил, что что-то подобное уже было апробировано в далёком горном Бутане, только там, вместо водки, пили пиво. Для русского уха «валовое национальное счастье» прозвучало смешно. Но потом привыкли, и на улице можно было слышать: «А вот наше валовое национальное счастье…» ну и прочее, соответствующее моменту, что добавлялось в таких случаях особенно в сочетании с квартплатой, пенсиями и ценами на «наркоз». Нельзя было сказать, что в такой формулировке идея прижилась, но над ней тихонько или прилюдно потешались. Счастья хотелось всем, но у каждого было своё представление об этом странном счастье. Впрочем, все единогласно сходились во мнении: чем больше денег, тем ближе долгожданное счастье. А так как Михаил Спиридонов не мог обуздать инфляцию, коррупцию и прочие асоциальные явления, то получилось, что идея «валового национального счастья» не выгорела, и Феликс тоже недоумевал, как можно было с такой платформой выиграть выборы. А дело обернулось вон как, наконец понял он, совсем даже меркантильно: пятью триллионами баксов. Такой огромной взятки в истории человечества ещё никому не давали. Несомненно, Россия в очередной раз оказалась впереди планеты всей. Всё, чем он когда-то восхищался, показалось ему пустым и ненадёжным. Замки из песка, подумал он. А вдруг американцы настолько хитры, что точно так же, как и в истории с Александром Лебедем, ведут Михаила Спиридонова втёмную. За такие-то деньги-то, конечно. Нащупали его нерв – неуёмное стремление к власти и к пустопорожним реформам ради реформ. Впервые Феликс подумал о Михаил Спиридонове нелицеприятно. Говорят, что генерал Лебедь тоже борзо начал, а потом оказалось, что под тонким руководством моих любимых американцев. Чем он кончил, всем известно – нежданно-негаданно разбился на вертолёте. 
Феликс нервно предложил, расплачиваясь:
– Выпьем на прощание. 
Нужный человек покорно согласился:
– Выпьем. 
Сбегал куда-то вглубь подвала и вернулся с таким коньяком, который Феликс за всю свою бурную молодость ни разу не пробовал – даже в занюханном Нью-Йорке. 
– Исключительно для себя храню, – объяснил нужный человек. – Ну да теперь уже всё равно.
– Может, обойдётся? 
– Сегодня у меня соседа-полицейского убили, – сказал нужный человек и косо посмотрел в тёмный угол. 
– Вот как… – оценил его слова Феликс, он не сразу понял их значение. 
До сих пор ему почему-то казалось, что все-все играют в страшно интересную игру под названием «Большая Кавказская война» и что это чисто виртуальная игра и что она никогда не произойдёт на самом деле, даже после того, как о ней громко заявил Соломка Александр Павлович. И вдруг она проявилась совсем в другом качестве и сделалась реальной и неотвратимой. От этих мыслей у Феликса по спине пробежал мороз. Зря я не остался дома, подумал он, зря. Может, плюнуть на всё и рвануть в Москву? Страшный соблазн охватил его: с одной стороны, к вечеру завтрашнего дня, если повезёт, он будет дома, а с другой – Гринёва всё ещё в объятьях Глеба Исакова. Нет, этого перенести он не мог. Конечно, убеждал он себя, она не легла с ним в постель. Конечно, она не настолько глупа. Конечно, всё это игра для того, чтобы запутать противника. Моя девочка всё сделает верно и надёжно. Она всех обхитрит, в том числе и меня, думал он с горечью, чтобы совершить правое дело. А вдруг я её идеализирую, вдруг она – просто шалава, которая спит со своим главным и со всеми подряд, в том числе и с Глебом Исаковым? А я на неё надеюсь, как на Бога? Нет, не может быть, страдал он в неведении. Они любит меня, иначе бы не прыгнула ко мне в постель. Как же, в следующее мгновение думал он, пошла перепихнулась с Глебом Исаковым, как и с любым другим. Неразрешимые противоречия разрывали его душу. То он её ненавидел, то боготвори, и не мог прийти ни к какому мнению. От неизбывного горя очень хотелось укусить себя за палец. 
В таком состоянии он не без душевных терзаний и расстался с нужным человеком. Алкоголь только усугубил его страдания. 
– Утром всё вылью на землю, – бесцветным голосом сообщил нужный человек. 
– Куда поедешь?
– На Алтай, говорят там мёдовуху умеют варить. Буду полугар гнать. Заводик открою, то да сё… 
Они обнялись. 
– Ну… прощай! – сказал Феликс с тяжёлым сердцем. – Ты был хорошим винокуром. 
– Прощай! – ответил нужный человек. – Ты был хорошим покупателем. 
Назад он ехал, как на казнь, невольно сбрасывая скорость, и там, где управлялся за полчаса, ему понадобилось ещё столько же. Так или иначе, но до «стены» он всё-таки добрался с тяжёлым сердцем и разбитыми надеждами. Он и сам уже не знал, нужны ли ему эти деньги. И когда её грозный облик проявился на горизонте, сердце его забилось, как у колибри, деньги ему явно были уже не нужны, а нужна была только Гринёва. 
КПП № 29 встретил его гробовым молчание. Феликс уже собрался было сцепиться с неугомонным прапорщиком по фамилии Орлов, однако из вагончика едва ли не на карачках выполз сонный лейтенант Аргаткин и, едва взглянув на «Land cruiser», лениво поднял шлагбаум. Ну и порядочки! – возмутился в душе Феликс. Впрочем, подумал он, не буди лихо, пока оно тихо, и прошмыгнул, как мышь. 
На другой стороне границы его уже ждали. Он почувствовал это сразу. Даже остановился на нейтральной территории, хотя на чеченкой стороне всё было тихо, как в июньский полдень: бродила коза с колокольчиком, да шелудивая собака чесалась у шлагбаума, гоняя блох, и ни одной бандитской рожи, не говоря уже об союзничках. Только за поворотом, в отдалении, там, где чернели плоские крыши «караван-сарая», шлялась чеченская детвора, готовая к поборам. 
Ох, как не хотелось ехать дальше Феликсу. Так не хотелось, что рука сама потянулась выдернуть ключ из зажигания, а в животе возникла пустота, словно Феликс попал в воздушную яму. Да что же это я, очнулся он. В голове даже возник дикий план протаранить шлагбаум и пойти на прорыв. Но он тут же отбросил эту глупую мысль. Поймают, хуже будет. Кожу сдерут с живого. 
В тот момент, когда он уже было решил вернуться, на дорогу вышел не кто иной, как сам мистер Билл Чишолм и поманил Феликса волосатым пальцем. Для Феликса всё было кончено. Животный страх овладел им, и он, сделался, как загипнотизированный кролик, ползущий к удаву. Казалось, он даже слышит: «Феликс, договор дороже денег, кто будет освещать события в Имарате Кавказ?» «Я, я, я…», – твердил Феликс, послушно приближаясь к мистеру Биллу Чишолму, который стоял, широко расставив ноги и крепко упираясь в землю. Его круглая голова, сидящая на короткой шее, поросшей рыжими волосами, кургузое тело, с непомерно развитыми плечами, и руки-крюки человека, который три раза в неделю таскает «железо» в тренажерном зале, всегда действовали на Феликс завораживающе, и хотя он всячески боролся, как и сейчас, со своим животным страхом, но до конца так не мог избавиться от гипнотического взгляда мистера Билла Чишолма. 
– Да, мистер Чишолм, есть мистер Чишолм, будет сделано, мистер Чишолм! – твердил он, как заведенный на все лады. 
И вдруг очнулся. Это был вовсе не мистер Билл Чишолм, а американский солдат, в шлеме, в стандартном трехцветном зелёном камуфляже, естественно, в бронежилете «хардкор», с винтовкой М16 наперевес и в крагах на толстой подошве. 
Солдат даже не счёл нужным взять Феликса на прицел. Он просто стоял и лениво смотрел на приближающийся «Land cruiser», просевший на амортизаторах так, что было ясно: загружен под самую завязку. Кто ж такую добычу упустит? 
Наконец у голове у Феликса что-то щёлкнуло, и он понял, что вовсе это никакой не американский чмарина, а самый настоящий чеченец, только бритый и упакованный под американца – именно такой, каким его часто описывал в своих репортажах он сам – мужественный, честный, а самое главное, несущий свободу в задрипанную Россию. Сердце у Феликса тихо ёкнуло. Он почувствовал, что попал в ловушку, а когда оглянулся, то увидел, что с другой, со «своей» стороны, за ним наблюдают с любопытством те же самые: капитан Габелый, прапорщик Орлов и лейтенант Аргаткин, ну и рядовые за компанию. Лейтенант даже радостно скалился и кажется, кричал: «Попался, красавчик! Ура тараканам!» Какими добрыми, нежными, а главное, родными показались они Феликсу. Пускай они его презирали, пускай они его не любили, пусть они даже были из другого лагеря, но были «своими», понятными и предсказуемыми. Им можно было в шутку сказать: «Пошли вы, ребята, в жопу!» И они бы поняли надрыв его души и даже посочувствовали. А уж чтобы отпустить, то отпустили бы точно. Ну может быть, накостыляли для порядка, но не со зла, а по-свойски, по-русски, чтобы вправить мозги. Но ведь я, к своему ужасу, подумал Феликс, уже готов. Самое страшное, что эти чувства противоречат всем установкам, о которых твердил мистер Билл Чишолм и о которых я сам думал, как о незыблемых истинах. А оказалось, что эти установки меняются. И ему впервые сделалось неприятно за то, что он такое непостоянный. Он даже готов был себя презирать, как полное ничтожество, но времени на самоанализ больше не было. 
Феликс снова посмотрел на чеченца, в его пронзительно-хмурые глаза. То поднял винтовку и укоризненно покачал головой. Тотчас из знания КПП выскочили моджахеды всех мастей, одетые кто во что горазд, и окружили Феликса. У него ещё хватило сил спросить: 
– А где американцы?!
– Мы за них! – захохотали они весело, как хохочут только дети гор. – Аллах велик и прозорлив! Мы ждали тебя, Вася!
Он ещё пытался что-то доказывать. В отчаянии много говорил. С надеждой показывал на дипломатический номер, пока один из моджахедов не отбил его прикладом:
– Гаски , где твои номера? А-х-х… Ха-ха-ха!!!
И все засмеялись даже не то чтобы обидно, а издевательски, с угрозами, как умеют смеяться кавказцы, когда чувствуют свою безнаказанность и силу. 
Тогда он дрожащими руками в качестве последнего аргумента достал документы. Их вырвали из рук, увидели российский герб, потоптали, затем выволокли его из машины и принялись избивать ту же на дороге. 
 
***
Толстый хмурый человек спросил по-русски:
– Кто вы?
– Я Феликс Родионов, журналист газеты «Единогласие», – ответил Феликс, слегка заикаясь. 
Не привык он к подобным жизненным встряскам и чувствовал себя, мягко говоря, не в своей тарелке. К тому же голова гудела, как котёл. 
– Да, мы знаем, что вы журналист из Москвы. Что такой большой человек делает в нашей стране?
– Я аккредитован как дипломатический журналист при посольстве России освещать события в Имарате Кавказ.
Конечно, эта была липа, придуманная Соломкой Александром Павловичем и реализованная генеральным на самом высоком уровне. Но поди разоблачи эту липу, шишки набьёшь, а правды не найдёшь. Однако чеченцам правда не нужна. У них свои соображения. Всё это молнией пронеслось в голове у Феликса, и он отбросил всё лишнее и сосредоточился на главном – любым способом убраться отсюда живым и здоровым. 
– Какие события?
– Ну… грядущие? – замялся Феликс, боясь ляпнуть не то, ибо бог знает, что эти кавказцы вообразят, потащат сразу на дыбу. 
– На что вы намекаете?
Голос толстяка, как и прежде, был равнодушней ледника. Не видел он в Феликсе никого, кроме бутлегера. А бутлегеры – это кто? Это экономические преступники, ну ещё, разумеется, осквернители веры. Однако к новой вере толстяк относился не более чем с официальным пиететом, скорее, равнодушно, чем фанатично, ибо совсем недавно был начальником линейного отдела на станции Моздок в звании майора и своё теперешнее назначение рассматривал не только как недоверие новой власти, но и как понижение в должности. Поэтому он на службе не радел, а, что называется, тянул лямку да ещё под началом сил ООН, то бишь американцев. А под ними особенно не разгуляешься. Поэтому майору и его подчиненным ничего не перепадало, а здесь приличный куш сам приплыл в руки, впервые, между прочим, за всё время службы на границе и впервые за вторые сутки, как ушли американцы, и, похоже, единственный. Не воспользоваться им было глупо, люди майора не поняли бы. Вот он и прикидывал, как это половчее сделать, чтобы, во-первых, журналист молчал, а во-вторых, никто из своих не проболтался, ибо наверняка вреди них затесался религиозный фанат, а фанатов даже чеченцы не любят. Значит, следовало проскочить между Сциллой и Харибдой и остаться с кушем. Майор любил греческую мифологию. 
– Ни на что. У меня дипломатические номера и документы. 
– Да, документы в полном порядке, – равнодушно согласился майор.
Он ещё не решил, как поступить с журналистом, а действовал по старой полицейской привычке выведать как можно больше, авось пригодится. 
– Тогда в чём дело? – воспрянул было духом Феликс, – и потрогал глаз, который пёк так, словно в него плеснули кислотой. 
– Дело в том, что мы нашли в вашей машине алкоголь. 
– Это не мой. Я вёз в гостиницу. 
– Тонну алкоголя?! – ехидно спросил майор. 
– Не тонну, а шестьсот литров. 
– Какая разница. Алкоголь у нас запрещен. Исключение сделано лишь для иностранных представителей, в том числе и для журналистов на отдельных, оговоренных законом территориях. Всё остальное – является преступление, которым занимается шариатский суд, – майор посмотрел на Феликса с любопытством. 
Интересно, как он вывернется, подумал он. Должен вывернуться, на то он и журналист. Феликс же понял его взгляд, как предложение к покушению на дачу взятки. 
– Но я же его не пил! – воскликнул Феликс. 
– От вас пахнет, – парировал майор. 
– Я выпил на той стороне, – Феликс мотнул головой в окно, за которым гоголями ходили пьяные чеченцы, гордые тем, что поймали бутлегера. 
– Надо было протрезветь, – веско сказал майор. – Может, вы специально выпили, как только пересекли границу, мы же не знаем. 
– Понял, – покорно сказал Феликс. – Что мне делать?
– Я сейчас позвоню кое-куда, – взялся за трубку майор. 
– Не надо звонить. Давайте договоримся, – тихо попросил Феликс.
– Давайте, – охотно согласился майор. 
– Там почти двести тысяч долларов.
– Где? – удивился майор и даже вытянул шею, чтобы посмотреть в окно. 
Кроме уныло тянущейся степи, в окне ничего не было видно. 
– Машине и алкоголь стоят сто шестьдесят тысяч, – объяснил Феликс так, словно майор чего-то не допонимал. – Это всё ваше, плюс те пятьдесят тысяч, которые были у меня в барсетке. 
– Хм-м-м… – недоверчиво хмыкнул майор и подумал, что так оно и есть. 
– Это минимум, – соблазнял его Феликс. – А алкоголь продать можно дороже. 
– А вас, конечно же, отпустить? – иронично осведомился майор. 
– Да, – скромно подтвердил Феликс его догадку и потрогал разбитую губу. 
– Слишком много народа вас видело, – сказал майор так, что Феликс невольно присмирел и подумал, что чего-то не понимает.
Зачем я ему, если есть куш? 
– Если не поскупитесь, то все будут молчать, – высказал своё мнение Феликс. 
– Хм-м-м… – снова хмыкнул майор, соображая, вывернулся журналист или нет. 
А ведь вывернулся, снисходительно подумал он. Ну да, собственно, это не имеет большего значения, деньги и так мои. 
– Чеченец с врагом не договаривается, – отрезал майор и взялся за трубку. 
– Ну что вам стоит, – сказал Феликс. – Я обязуюсь никому ничего не говорить, а там война начнётся. 
– А откуда вы знаете о войне?! – оживился майор и даже подпрыгнул в кресле. 
По роду своей прежней работы он привык выдавливать из жертвы все соки, добираясь до исходных корней человеческой низости, в этом отношении журналист ничем не отличался от другим людей. 
– Об этом знает любая собака, – сказал Феликс упавшим голосом. 
Майор посмотрел на Феликса в задумчивости, но трубку положил на место. 
– Не сообщайте никому. Я уйду, а в Москве скажу, что меня ограбили русские пограничники, – предложил Феликс. 
– А что... – удивился майор, – это даже интересно. А как вы себе это представляете?
Его позабавила сама мысль унизить русских руками же русского журналиста. 
– Я пишу на тему коррупция в армии. Это мой конёк. 
– Ах, да-да-да… Вы тот самый журналист, – майор бросил взгляд на пыльные документы, лежащие перед ним. – Я читал ваши статьи. Правильные статьи. 
– Никто ничего не узнаёт, – соблазнял его Феликс. 
Он почувствовал, что майор почти созрел. 
– Ладно, – сказал майор, – предположим, я соглашусь. А где гарантии, что вы не напишете обо мне в своей газете? 
– Я даю вам слово, что не напишу.
– Этого мало, – сказал майор. – Если бы вы были простым смертным… – и снова взялся за трубку. 
Феликс почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Впервые его подвела профессия. 
– Там, в паспорте мой адрес… – сказал он вдруг осевшим голосом. 
– А что вы ещё можете предложить? – загадочно спросил майор. 
– Я не знаю… – сказал Феликс, лихорадочно ища выход. 
Не было выхода. Был один безысходный тупик, в который он влетел по собственной глупости. 
– А родители у вас есть? 
– А при чём здесь родители? – оторопело спросил Феликс.
– Для гарантия. Или девушка?
О Гринёвой Феликс забыл напрочь. Клин выбивается клином. О Гринёвой он ни разу даже не вспомнил, словно её не существовало. Но Гринёву нельзя было выдавать даже под страхом лишения живота. И вообще, толстый майор вёл странные разговоры, лишенные всякого смысла: груз с машиной в его власти, получается, Феликс ему не нужен? От этой мысли Феликс второй раз покрылся холодным потом. 
– Девушка? – переспросил он, и вдруг понял, что заигрался, что дело зашло слишком далеко, чтобы о нём думать легкомысленно. 
– Девушки у меня нет, – сказал он, неожиданно для себя окрепшим голосом. 
– Ну во и видите, – осуждающе покачал головой майор. – Гарантий у вас нет. Что с вами делать?
Феликс подумал, что даже если отдать этому мерзавцу флешку, то это не изменит дела. Флешка – это бесценный подарок, если знать, как ею воспользоваться. Но в данный момент отдавать её бессмысленно. 
– Алихан! – позвал майор. 
– Да, начальник, – в дверь просунулась самая свирепая и самая небритая морда. Она измывалась над Феликсом с особенным удовольствием. 
– Выводи! 
– А можно я у него туфли сниму? Мне у него туфли понравились.
– Снимая! – великодушно разрешил майор.
– Разувайся! – велел Алихан, схватил Феликса за шкирку и вытряхнул из обуви. 
 
***
Его вывели с прибаутками, пьяными шутками. Между делом сорвали куртку и ремень. Сняли бы и джинсы, но сами же их и порвали, когда били. Тыкали стволами в ребра и в спину, там, где почки. 
– Ссать будешь кровью! – заглядывали с издевкой в глаза. 
– А зачем ему ссать?! – глумились с другого боку. – В аду не ссут! А-а-а-ха-ха-ха! 
Феликсу было всё равно, на мгновение он ощутил себя, как в детстве, когда, не желая обуваться, выбегал в одних носках во двор дачи. Только теперь под ногами попадались камушки, и хотелось ступать осторожно, только ему не давали, хотя тычков он уже не чувствовал. Потерял он ощущения. А ещё он почему-то думал о флешке, что её всё равно найдут, и что зря он её не уничтожил. А надо было. 
Его ткнули в столб так, что из глаз полетели искры, но сознание он не потерял, а упал на колени. Руки ему связали той самой колючей проволокой, которую он так боялся, а она оказалось сущей ерундой по сравнению с тем, что в затылок тыкнули дулом и произнесли:
– Ну молись, русский!
Затем над ухом что-то щёлкнуло так громко, что передалось в кость, и всё то же голос сказал:
– Чёрт, осечка! Повезло тебе, русский!
Чеченцы снова зареготали, уперевшись в бока, довольные, как дети, и снова щёлкнуло, и снова зареготали:
– Вставь обойму-то! 
– Сейчас, их бог троицу любит!
И вдруг всех их перекрыл зычный голос майора:
– Стой! Хватит! Ведите назад!
 Перед тем, как поднять, на него помочились, и в его положении это стало спасением, потому что теперь его не били, а лишь стращали, брезгливо сторонясь и зубоскаля. 
 
***
– Посадите в угол у окна! – велел майор, не отрываясь от трубы. 
Феликс понял, что майор перед кем-то набивает себе цену – уж очень красноречивыми были его жесты и гордый вид. Затем он перешёл к делу и красочно описал картину захвата бутлегера. Затем вскочил и вытянулся в струнку. 
– Есть! – произнёс он по-русски и крикнул: – Алихан!
– Да, начальник.
– Быстро привести пленного в нормальный вид!
– Зачем?!
– Я сказал!
– Рахман, почему такая честь? – удивился Алихан, свирепо, как показалось Феликсу, вращая глазами. 
– Я сказал! – стукнул по столу Рахман. 
– Не понял?
– Им заинтересовалось большое начальство. Он оказался птицей высокого полёта. 
Казалось, майор с одной стороны сожалеет, что пистолет у Алихана дал осечку, а с другой – радуется, что не убил Феликса, потому что собственная голова дороже. Едва не обмишурился майор и теперь благодарил Аллаха за это, ибо за журналиста вступились такие большие люди, при разговоре с которыми майор невольно вспоминал все свои грешки. 
– О! – гневно воскликнул Алихан и бросил Феликсу куртку. – Держи, собака! Потом заберу! 
– Туфли отдай! – разлепил губы Феликс. 
– Какие туфли, собака?!
– Отдай! – велел майор себе дороже будет. 
В Феликса полетели туфли:
– Обувайся, урод!
– Алихан! 
– Ну?!
– Руки ему развяжи. 
– Что?..
– Руки, говорю, развяжи!
– Э-э-э… – произнёс с досады Алихан, перекусывая кусачками проволоку на руках Феликса. – Совсем ничего не понимаю!
– А тебе и понимать не надо. Убери людей в казарму и выставь часового! – велел майор. – Повезло тебе, – оборотился он к Феликсу, который массировал запястья, размазывая кровь, – правда, не знаю в чём. 
– Это почему? – спросил Феликс. 
Голова у него кружилась, и он не мог засунуть ступни в туфли. 
– Потому что, – равнодушно сказал толстяк. – Сам увидишь. 
В окно Феликс, действительно, увидел, как из бронированной машины, которая затормозила у КПП, выскочили люди в чёрном – шариатская стража, и через минуту его уже волокли в машину, вымещая злобу. Но Феликсу уже было всё равно, убьют, решил он, ну и пусть. 
 
***
– Это что такое?! – закричал Александр Гольдфарбах, когда Феликса толкнули на стул в комнате с голыми стенами.
Александр Гольдфарбах тыкал Феликсу в нос тем, что осталось от флешки. Нора Джонсон со своей гневливой морщинкой между бровями согласно кивала головой.
Феликс криво усмехнулся: мешали выбитые зубы и рассеченная губа. Первое, что он сделал, когда его на минуту оставили одного в камере, сорвал флешку с ноги и раскусил её зубами. Зубы были не в счёт. Зубы были не нужны, тем более, что его действия не остались не замеченными: ворвалась охрана и заставила выплюнуть изо рта всё, что там было, включая зубы. Надо было проглотить, подумал он с облегчением, ибо прежде чем потерял сознание, увидел, что от флешки остались одни осколки. 
Теперь это в качестве вещественного доказательства лежало на столе. 
– Провёл ты меня, брат, надо признаться, хитро, – поднялся из-за стола Александр Гольдфарбах.
– You have deceived us , – сказала Нора Джонсон.
Она была настроена решительно, но плохо представляла, что можно сделать с Феликсом. Должно быть, это не входило в её обязанности – убивать. Она была тактиком, выполняющим чужую волю, и на поле боя, именуемой психологией, разбиралась лучше всего. Но русского она так и не поняла, словно он был из другого теста. 
– В чём? – спросил Феликс вытирая кровь с губ, которая у него никак не хотела останавливаться. 
Его мучила жажда, а ещё сильно болела голова, так сильно, что моментами он не понимал, что с ним происходит. И вообще, ему казалось, что события текущие мимо него, нереальны, что всё это сон, что можно проснуться с Гринёвой в одной постели и быть вечно счастливым. 
– Рассказала нам всё твоя подружка.
– Yes, said!  – подтвердила Нора Джонсон и уставилась на Феликса. 
Несомненно, Александр Гольдфарбах должен был подыгрывать, но почему-то опаздывал с реакцией. 
– Какая? – спросил Феликс невпопад. 
У Норы Джонсон сделалось напряженное лицо, она растерялась. 
– Какая? – переспросил Александр Гольдфарбах и вздохнул. – Неважно, какая. Рассказала, и всё!
А-а-а-а… подумал Феликс, и ты боишься. Он вдруг понял, что они здесь хозяева и хотят получить своё так, чтобы больше никто ничего не услышал. А то, что чеченцы всё слушают, не вызывало у Феликса никакого сомнений. 
– Нет у меня здесь подружек, – сказал Феликс и сплюнул на бетонный пол, потому что во рту накопилась кровь и ещё потому что ему было не до этикета. 
Нора Джонсон брезгливо отступила в угол:
– We were given a talk to you for five minutes. So you have only one chance .
Феликс хотел сказать, что шансов у него вообще нет, но передумал. К чему дразнить гусей. 
– Чем это от тебя так воняет? – брезгливо потянул носом Александр Гольдфарбах.
– А ты как думаешь? – отозвался Феликс. 
Нора Джонсон, которая давно всё поняла, вообще не вылезала из своего угла и глядела на Феликса, как хирург смотри на больного, у кого обнаружил множественные метастазы. Должно быть, она дока по части допросов, подумал Феликс, но стесняется. 
– Что, плохи дела? – подошёл, забывшись, Александр Гольдфарбах, тут же поднёс в носу платок и больше его уже не убирал. – Слушай, у нас, действительно, совсем мало времени, – он невольно покосился на дверь камеры, – мы специально приехали поговорить с тобой. Давай так, ты нам всё рассказываешь, и мы уходим отсюда втроём. Иначе…
– Что иначе? – покривился от боли Феликс.
Болела спина, болело всё тело, которое словно очнулось. Хотелось заползти в ближайший угол и забыться, поэтому ему было всё равно, о чём говорят Александр Гольдфарбах и Нора Джонсон, главное, чтобы его несколько минут не трогали, и можно было даже собраться с духом. Духа, оказывается, ему хватало на пять минут, потом язык готов был развязаться сам собой, только никто об этом не знал, кроме Феликса. 
– Иначе за тебя возьмутся другие люди, – сказал, присев на край стола, Александр Гольдфарбах.
Нора Джонсон одобрительно кивнула. Её мёртвое лицо было похоже на маску. 
Интересно, Гринёва сообразила убраться подальше? Пока я об это не узнаю, я вам ничего не скажу, неожиданно для самого себя набрался смелости Феликс. Нужно выиграть час, потом ещё час, потом ещё и ещё, сколько хватит духа, а когда информация о пяти триллионах попадёт в печать, можно будет болтать всё, что угодно, ибо враги будут повержены. 
– Я всего лишь контрабандист, – нашёл в себе силы усмехнуться он, – а вы мне политику шьёшь. 
– А это что?! – Александр Гольдфарбах потыкал в то, что осталось от флешки.
Хотел Феликс заявить им, что это их смерть и его единственно алиби, да передумал. Теперь одна надежда на Лору Гринёву. Александр Гольдфарбах как будто прочитал его мысли и покривился так, словно проглотил живую мышь. Нора Джонсон сделала лицо, как у попа на кладбище, постным и равнодушным, но её выдавала гневливая морщинка между бровями. 
– We want to help , – заверила она.
– Если то, о чём мы догадываемся, правда, мы тебе не завидуем. – Александр Гольдфарбах доверительно наклонился, забыл о запахе, исходящем от Феликса, – у нас предателей не любят. 
– А-а-а… Вот как вы запели, – сказал Феликс. – А когда-то я был вашим другом. Помнится, вы меня жизни учили. 
Александр Гольдфарбах почему-то покраснел, должно быть, он вспомнил, каким красноречивым, а главное, патетичным он был, призывая следовать за всем цивилизованным миром. Только этот мир, почему-то теперь показался Феликсу кривым. 
– Do not have to be carried away. The department at you thick case , – зло произнесла Нора Джонсон.
– А-а-а… мистер Билл Чишолм в курсе? – догадался Феликс. 
– Mister Bill Chisholm informed , – в запале ответила Нора Джонсон.
Должно быть, она таким образом хотела надавить на Феликса. Её лицо, похожее на маску вдруг ожило, на нём отразились вполне человеческие чувства: смесь злости и испуга. 
 – Он в курсе, что я здесь? – вцепился в них Феликс. – Да или нет?! – Он понял, что они проговорились. 
Это было непростительной ошибкой. 
– В курсе, – после минуты молчания ответил Александр Гольдфарбах и осуждающе оглянулся на Нору Джонсон
Феликс тоже посмотрел на Нору Джонсон. Вид у неё был, словно она дала маху, но ещё не вполне поняла это. Они не должны были знать мистера Билла Чишолма. С какой стати? Разные ведомства. Разные департаменты. Разные страны. Значит, одна компашка, догадался Феликс. Значит, разведка. И удивился самому себе. Впервые он противопоставил себя таким людям, как Александр Гольдфарбах. А ведь совсем недавно они мне даже нравились, подумал он, особенно мистер Билл Чишолм. Мало того, я готов был с ним дружить и заглядывал ему в рот. Что-то изменилось, а что именно, я ещё не понял. Ну побили за контрабанду, ну и ладушки, с кем ни бывает. Однако здесь что-то другое. Мысль о том, что он в самое ближайшее время подложит им большую, просто огромную, тухлую свинью, придавала ему силы. Только бы Гринёва не подвела. 
Александр Гольдфарбах понял, что они обмишурились на полную катушку. Он был умным человеком. Недаром он работал на Бориса Березовского. 
– Значит, мы зря время на тебя потратили, – сказал он, брезгливо нюхая платок. 
– Выходит, зря, – согласился Феликс. 
– Сам напросился, – Александр Гольдфарбах постучал в железную дверь. – Не продешеви, Феликс, – сказал он, покидая камеру. 
У Норы Джонсон её гневливая морщинка выразила абсолютное презрение к русскому, который так ничего им и не сказал. 
– We'll be back!  – заявила она. 
 
***
До конца дня его оставили в покое. 
Первый вопрос, который встал перед ним, кто его слил? Неужели Лёха, друг и соратник? Нет, думал Феликс, не может быть. Лёха – не предатель. Тогда кто? Естественно, Глеб Исаков! Кто ещё?! Кто метит в начальники «военного отдела»? Только он! Значит, Глеб Исаков! 
И вдруг его прошибла дикая мысль: а вдруг Лора Гринёва с ним заодно. Мысль сама по себе показалась ему дичайшей. Гринёва не могла! Да и зачем ей? Да, она водит меня за нос. Да, у неё есть цель, которую я не вижу. Но несомненно, я ей нравлюсь, и подставлять ей меня не резон, если я только чего-то не понимаю. К тому же я подарил ей такую информацию, которая попадает в руки журналисту раз в жизни. Значит, не Гринёва! Не моя любовь!
Тогда кто? Может быть, это только очень длинная комбинация, которую трудно проследить. Он подумал о странном звонке Рашида Темиргалаева. Рашид Темиргалаев не знаком с Соломкой. Это исключено. Кто такой Рашид Темиргалаев, и кто Александр Павлович? Абсолютно разные люди. К тому же, когда я первый раз пересёк границу, меня не проверили, однако следили. Значит, команда арестовать пришла позднее. И вдруг он понял – Александр Гольдфарбах! Кто ещё? Ведь речь о «президентской тайне». Однако Александр Гольдфарбах не мог знать о моём бизнесе. 
Тогда это случайность? Случайность, что Джон Кебич и Виктор Бергамаско вышли на меня? Нет, не случайность. Эти-то действовали целенаправленно. Вероятность того, что я накануне войны явлюсь в соответствующем месте, очень велика. Ясно, что они меня поджидали. Хотя у них наверняка были запасные варианты. Но им-то меньше всего нежен мой арест. Они отпадают. 
Так, я запутаюсь. Давай всё сначала. Несомненно, что решение перед носом. Джон Кебич, Виктор Бергамаско, Гринёва и Александр Гольдфарбах с Норой Джонсон ни при чём. Они вцепились в меня позже. Значит, в сухом остатке остаются: Глеб Исаков, который теоретически мог знать о моём бизнесе, Рашид Темиргалаев, из-за которого я и попал в Имарат Кавказ, и кто ещё? Соломка! Он единственный заварил эту кашу. Но зачем ему меня подставлять? А если он узнал, что я решил его подсидеть? Мог узнать? Мог догадаться. Уж слишком я его ненавижу. Не нужен ему сильный и молодой, да ещё и очень талантливый. Глеб Исаков куда предсказуемей, а главное, им легко манипулировать. Но за такие вещи Александр Павлович мог лишиться головы. Неужели за ним стоит мистер Билл Чишолм? Значит, это всё же политика. 
 
***
Они явились на рассвете злые и нервные. 
– Это твой работа?! – с порога закричал Александр Гольдфарбах и швырнул ему в лицо кипу газет. 
Они легли вокруг, как лепестки роз, как нежнейшее послание от Лоры Гринёвой. И конечно же, Феликс с жадностью выхватил жирные заголовки: «Президент-предатель», «Иуда с лицом демократии», «Наймит США», «Новая свобода куплена за бешеные деньги!», и ещё, и ещё, и ещё тому подобное, что должно было убить Михаила Спиридонова. 
– Да, – сказал он, гладя в их разъярённые лица, – это моя работа!
– But why?  – удивилась Нора Джонсон.
А ещё она страшно боялась. Должно быть, они курировали это направление, и вдруг такой конфуз. Очень непростительный конфуз, исправить который они уже не могли, и это было концом их карьеры. Вот они и бесились. 
– А чтобы вы мне не задавали таких вопросов!
– Что!.. – крайне удивился Александр Гольдфарбах. – Что ты сказал? Ты думаешь, что изменил историю?! Ты ничего не понимаешь в истории! 
– Yeah, you do not understand! – заявила Нора Джонсон. – Today, we will rewrite the history of Russia! 
И Феликс сообразил, что началась война.
 
*** 
Его били три дня. Но однажды за ним пришли на рассвете и зачитали приговор суда, которого он в глаза не видел. Ему вменялось контрабанде алкоголя и шпионаж в пользу России. 
– В пользу кого? – удивился он. 
– Мы используем вас в информационной войне, в качестве доказательства злонамерений вашей страны. Вы приговариваетесь к смертной казни с отсрочкой до конца войны. Не волнуйтесь, это произойдёт очень быстро. На этот раз мы поставим Россию на колени. 
 
***
Феликс потерял счёт дням. Тюремщики, радостно скалясь, сообщали ему, о победах Имарата Кавказ. 
– Захвачена вся Кубань! До Москвы два дня пути!
– Ваня, наши флаги висят в Краснодаре!
– В Новороссийске мы захватили терминалы и теперь качаем нефть в танкеры!
Феликс, оцепенев, валялся в углу. Не верилось, что все его усилия были напрасны. Его больше не трогали, только великодушно кидали хлеб и ставили на пол кружку с водой. 
И вдруг на следующий день тюремщики сделались озабоченными и уже не скалились, а молча шныряли по коридору. А потом Феликс проснулся от того, что тюрьма замерла в странном оцепенении: не было слышно ни звука, только где-то далеко-далеко, так далеко, что казалось, едва различимым, возникли звуки боя. Прошло ещё некоторое время: может быть, сутки, а может быть, двое, и охрана разбежалась. А ночью тюрьму так тряхнула, что с потолка посыпалась пыль. И Феликс понял, что Грозный бомбят. 
И вдруг коридор наполнился русскими голосами, дверь в камеру распахнулась от удара, и Феликсу показалось, что он бредит: над ним наклонился не кто иной, как капитан Игорь Габелый со свежим розовым шрамом на щеке, протянул фляжку и сказал:
– Пей, друг! Сейчас мы тебя вытащим!
 
***
– За мужество! – сказал Герман Орлов. 
– За мужество! – подтвердил Лёва Аргаткин. 
– Я не знаю, что такое мужество, – задумчиво сказал Игорь. – Может, это то, что мы не дали себя убить, а может, это просто способность жить, несмотря ни на что? В любом случае, это нечто, что заставляло нас двигаться и делать своё дело. 
– Точно, братишка!!! – заорал Герман Орлов. – В самую точку! Я тоже так думал, а сформулировать не мог! Игорёха!!! – И полез целоваться. 
 
***
Россия денонсировала «большой договор», ввела на территорию, так называемого, Имарата Кавказ войска и вышла на границу с Грузией. 
Мир стоял на пороге Третьей мировой войны.  
 
Конец.
Роман начат 15 февраля 2012, закончен 8 ноября 2012. 
 
©  Белозёров М. Все права защищены.

К оглавлению...

Загрузка комментариев...

Кафедральный собор Владимира Равноапостольного, Сочи (0)
Катуар (0)
Беломорск (0)
Кафедральный собор Владимира Равноапостольного, Сочи (0)
«Рисунки Даши» (0)
Москва, Фестивальная (0)
Троицкий остров на Муезере (0)
Храм Нерукотворного Образа Христа Спасителя, Сочи (0)
Беломорск (0)
Зимнее Поморье. Рыбаки у Беломорска (0)

Яндекс.Метрика

  Рейтинг@Mail.ru  

 
 
InstantCMS