ПРИГЛАШАЕМ!
ТМДАудиопроекты слушать онлайн
Художественная галерея
Музей-заповедник Василия Поленова, Поленово (0)
Москва, Трубная (0)
Загорск (1)
Поморский берег Белого моря (0)
Беломорск (0)
Москва, ВДНХ (0)
«Рисунки Даши» (0)
Этюд 3 (1)
Музей-заповедник Василия Поленова, Поленово (0)
Москва, ВДНХ (0)
«Знойно» 2014 х.м. 40х60 (0)
Храм Христа Спасителя (0)
Кафедральный собор Владимира Равноапостольного, Сочи (0)
Беломорск (0)
Катуар (0)
Храм Казанской Божьей матери, Дагомыс (0)
Храм Преображения Господня, Сочи (0)

«О «правде жизни», нецензурной лексике и «живом, разговорном языке в целом»» (Взгляд человека, причастного к истории) Юрий Бондаренко

article189.jpg
   Живой язык, язык определенного времени и определенных культур, субкультур, слоев общества для искусства все равно, что воздух.
Казалось бы, тут все ясно. Но… стоп. А так ли уж все ясно, когда речь идет об истории? И как быть тогда с тем, что мы называем языком литературным? Языком театра (далеко не только словесным) и собственно произведений художественной литературы?
Если литературный язык – реальность, имеющая право на существование, то тогда откуда интонационная пренебрежительность таких слов, как «литературщина», «театральность» и «театральщина»?
С другой стороны, как, с точки зрения истории и современности, относиться к «нецензурщине», к так называемым непечатным и полупечатным словам?
Вопросы не риторические. И поиски ответов на них не просты. Ведь, рассуждая непредвзято, мы вынуждены признать, что звуки, слова, взятые сами по себе условны. Конечно, есть и «рычащие», и «шипящие», но при этом, как давно подмечено, даже животные и птицы на разных языках у разных народов издают разные звуки: петухи и то не везде кричат заливисто: «кукареку!». Да и обычная компьютерная мышка не везде именуется именно мышкой и т.д., и т.п.
Так, какая в принципе разница, назовем ли мы половые органы матерными словами или иными, а соитие, словом из других букв?
Но, если при этом мат и такие слова, что на русском, скажем, на «г…» оказываются обиходными, то почему же и их не пропустить сквозь шлюзы печатных станков и электронных изданий, тем паче, что Интернет всеяден, да и печатная литература последних десятилетий заметно изменилась? Да что уж там литература! Театр – недавняя обитель одной из самых изысканных муз, и то не брезгует ни крепким словцом, ни тем, что еще «покрепче» слова.
Мало того, даже тонкие знатоки русского языка с известными именами готовы «теоретически» защищать  вступление мата в храм литературы и искусства. В этом отношении показательнейшими видятся рассуждения «перестроечного» А.Битова о Юзе Алешковском. По мысли Битова, главным препятствием для публикаций Алешковского в СССР стал мат. «Слова у него равноправны, и употребление советской фразеологии на его страницах куда более непотребно и похабно звучит, чем вульгарный жаргон и феня. Благородные же кристаллы мата, единственной природной и принадлежной части русского языка, продолжают слать нам свет человеческой речи, как погасшие звезды во мраке…» (с.551- 552)
«… мат, единственная, оставшаяся в живых природная и родная часть языка нашего» (в СССР) (с.547).
До сталинской диктатуры пытались сделать новый дикий, живой язык и языком литературы, но  «именно она разлучила живой язык и литературу, разослав их по разным этапам, и тем самым прекратив литературу. Далее уже следует история языка, не отраженная литературой. (Андрей Битов. Автор бессмертного памятника литературы. – В кн.: Алешковский Юз. Собр. соч. в 3-х т. Т.3. – М.: «ННН», 1996. Статья, судя, по отмеченным данным, 1991 года, с.547) (1).
Что здесь побуждает задуматься, а что, по крайней мере, у меня вызывает решительные возражения?
Начну с того, что в разговоре о мате, вульгарщине, непристойности в крайних ее формах я бы резко разделил «современное, сегодняшнее»,  подчас «сиюминутное» и то, что может усматриваться, как исторически значимое. Не зря же творцы искусства периодически воздвигают себе те или иные памятники и вслед за Пушкиным и его предтечами восклицают (или прозрачно намекают): «Нет, весь я не умру! Мой дух в заветной лире»  переживет века «и тленья убежит». И лишь некоторые робко роняют:
Нам не дано предугадать,
Как наше слово отзовется…
Задолго до нас с вами подмечено, что живая культура, живой язык периодически, волнами морских и океанических приливов обрушивались и продолжают обрушиваться на царства литературы и искусства, точно так же периодически отступая и оставляя миру подобие твердеющих и окаменевающих отложений, включая и плодоноснейшие.
Никто не будет спорить, что живой язык –  неотъемлемая часть «живой жизни», и поэтому в каждый новый период истории культуры, «общество», отфильтровывает живую речь и язык «высокой культуры» вбирает в себя то, что еще вчера могло восприниматься, как нечто вульгарное и простонародное, и наоборот, возможны и обратные процессы.
Но при этом вся история мировых цивилизаций ставит вопрос о необходимости существования и сосуществования в рамках одних и тех же цивилизаций и культур,  культур высоких и низких (промежуточные слои и подсистемы – отдельный вопрос) Стремление же к полному или максимальному стиранию границ между «условно высоким» и «условно низким» - это, как правило, а, может быть, и всегда, - как грозовые тучи на небе, - знак социокультурных катаклизмов.
И «обронзовение», определенная «штампизация» языка, при усиленном нажиме на языки официальных документов, с одной стороны, и художественной литературы, - с другой,  в сталинское время – процесс далеко не исключительный.
В  воспоминаниях английского писателя Ивлина Во, есть любопытный фрагмент, где рассказывается об авторитетном учителе, который раз в неделю давал ученика задание написать нечто вроде эссе, размером со страничку, после чего начиналось обсуждение. «Наиболее резкой оценкой была: Превосходно с точки зрения журналистики, дорогой мой», что означало: работа банальна по мысли, написана разговорным, а не литературным языком (выделение мое – Ю.Б.), и цель ее – произвести впечатление хлесткими словами и преувеличениями». (Ивлин Во. Насмешник. – М.: Вагриус, 2005, с.183).
Цитата полифонична, многозначна. Но, заметьте, речь идет о стране и о времени, где никакого «сталинизма» и в помине не было, а разделение «литературного» и «разговорного» языка видится естественным. Хотя, конечно же, художественная англоязычная литература, так же, как и литературы других культур, не чуралась живого разговорного языка. Вся проблема в формах, пропорциях и канонах, и соответствии. Хотя, тут я, пожалуй, не точен. Само понятие «соответствие» нуждается  в серьезнейших со-размышлениях. Так, совсем не обязательно,  чтобы то, что соответствует буквально надписям на заборах (которые сейчас с лихвой может подменять Интернет), выглядело бы «соответствующим» и уместным в печати или стенах театра.
Я лично с детских времен очень небрежно отношусь к одежде. Но понимаю, что вольности в облике не отменяют так называемого «дресс-кода». Не пойдет же солидная дама на важную встречу неглиже или в бикини. Так почему же «дресс-код» художественной культуры надо связывать только с эхом архаичных «идеологических зажимов», «совковостью» и прочая, и прочая?  - Нравится в нем что-то или нет, устраивает ли он периодически в чем-то, но этот самый словесный «дресс-код» такая же составляющая культуры, как и «разговорная речь». Хотя и с таковой не все линейно.
 Не буду лукавить. Я и сам могу крепко выразиться. И еще как! Но (и это крайне важно!) – мат для меня и многих моих знакомых и близких – не обиходно- разговорная речь. А многолетний круг моего общения - далеко не одна только «рафинированная интеллигенция». Вспоминается, как один мой добрый знакомый, проработавший десятилетия в милиции (где объясняются отнюдь не словесами из пансиона благородных девиц) рассказывал, как пошел с женой в местный театр и покинул его очень скоро: таким густым и коробящим был для него мат, низвергавшийся на зрителей со сцены.
Существенная деталь. И говорит о многом. Не стоит слишком самоуверенно утверждать, что те, кто имеет дело с матом в жизни, обязательно воспримут его, как органическую составляющую сценического искусства или художественной литературы. Это все равно, что утверждать, будто проктологам и на сцене, и в кинотеатре, и в художественной литературе будет особенно близко все, что связано с седалищами и  тем, что с ними сопряжено.
К тому же упоминаемый маститый автор идет на явный подлог или, если хотите, на неявный обман, когда, как о само собой разумеющемся,  пишет: «… мат, единственная, оставшаяся в живых природная и родная часть языка нашего».
 Конечно, простонародная речь, включая и «ненормативную лексику», мат, может быть и по своему сочной и виртуозной. Мат же еще может оказаться и словесной дубинкой или тем самым «булыжником – оружием пролетариата», когда под рукой ничего  иного не оказывается. Но подмена здесь в том, что, по крайней мере, последние десятилетия, обыденный, особенно обиходный мат детей и молодежи (впрочем, и не только их) – свидетельство не богатства родного языка говорящих, а его нищеты. По своей сути, обиходный мат – это кастрированный живой язык, вариант языка «Эллочек-людоедок». И я не поминал бы дважды «еденную молью» цитату, если бы она, увы, не была так современна.
И (тут уж повторю явную банальность) не случайно в русском языке слово искусство сопрягается и со словом мастерство, и со словом искусственность, словами, подразумевающими умение, подчас, виртуозное, подменять нечто табуированное или то, что не считают нужным называть прямо, тем, что обозначают как-то иначе.  Так, от того, что некто, согласно газетным отчетам былых лет, поминает  «кузькину мать», а не какую-то иную, ничуть не становится менее понятным, о чем идет речь. Тут, как в старом анекдоте, где некто бранит кого-то:  «Ах, ты, такой сякой», а последний отвечает: «От джентлемена и слышу».
Подобные не прямые ответы на протяжении тысячелетий, причем в различных культурах, считались верхом полемического мастерства. Один из наглядных примеров – история с Сократом, которого на глазах его учеников ударил оппонент, не нашедшийся что ответить словами. Когда же ученики загалдели, что надо обидчика вести в суд, Сократ спокойно ответил: «Но, если бы меня лягнул осел, то разве я повел бы его в суд?».  Та же логика не прямого, но тем сильнее разящего ответа в афганской сказке, где некий «новый афганец» на узенькой улочке кичливо кричит бедно одетой старушке: «С дороги, мать осла!», на что та мирно отвечает: «Ухожу, ухожу, сын мой».
А басни и множество нюансов в самых разнообразных художественных произведениях? – Они просто не могли бы появиться, если бы все именовалось «прямо». И это, не говоря о том, что реальный сегодняшний разговорный мат, превращающийся в «естественную» часть речи многих школьников и школьниц, как уже замечено, очень беден.
Но… с точки зрения истории, главный вопрос для меня не в этом, а совсем в ином  - в информативности и эмоциональной насыщенности передаваемого.
Конечно же, верно, что без живой речи именно своего времени не может быть языка художественной культуры. По крайней мере, в том виде, в котором мы ее представляем последние пару сотен лет. Как верно и то, что табуированное в одни периоды и в одних культурах, может быть обнажено в иных обстоятельствах.
Однако представьте, что вы держите в руках старинные иероглифические надписи, таблички с клинописью или тексты времен римской и византийской империй, образцы александрийской поэзии и т.д. Представьте, что при этом вы читаете нечто подобное «Тропику рака» Генри Миллера» - одному из умело раскрученных авторов, тому, чьей раскрутке предшествовали суды и скандалы. Например: «… у Ирен не обыкновенное влагалище, а саквояж»… «саквояж с ручкой», а у такой-то задница (в переводе употреблено куда более смачное слово) фантастических размеров… (2)
Ну и что? – Для того, чтобы писать в таком духе не надо даже никакого особого сексуального опыта. Я сам, да и многие из вас могли бы загромоздить горы страниц такими текстами. А вот написать «Севастопольские рассказы», по сути дела,  документальное симоновское «Далеко на востоке», «Бой был коротким, а потом мы пили водку ледяную и выковыривал ножом из-под ногтей я кровь чужую», мы не смогли бы – нет у огромного большинства из нас той жизни, которая словно древние древесные слои спрессовалась в текстах и превратилась именно в такое  художественное слово.
И это художественное слово совсем не обязательно должно быть рождено надрывом, чрезвычайными обстоятельствами (хотя, кто не любит приключенческой литературы?).
Скажем, в уже упомянутой александрийской поэзии можно встретить и фривольное:
Девушка с розами. Роза сама ты.
Чем ты торгуешь?
Розами или собой?
Или и тем, и другим?
Ну, заменим мы такой перевод на нечто «осовремененное»: «Ей, ты, герла, сколько тебе отвалить, чтобы ты дала, и мы двинули (дальше пи-пи)?» –  Мы что с Вами узнали что-то новое, обогатили свой духовный опыт? ( Впрочем, слово, «духовный» здесь выглядит столь же мало уместным, как фата на ринге).
Заметьте, я не апеллирую к абстрактной нравственности и неким канонам эстетики. Я лишь пытаюсь обратить внимание на то, что для истории языковые, как и прочие клоунады, как мне кажется, совершенно не значимы. Они для диссертаций, для аналитиков либо, напротив, искателей «жареного». Тропки к долговечности – в информативности и смыслах. Смыслах, выходящих за пределы узко понятого времени и пространства. И проблема этих смыслов головоломна. Здесь столько подводных течений и тайн, что, думается, их останется с лихвой и на долю будущих поколений.
 Только не стоит тешиться  дешевыми побрякушками, выдавая их за бриллианты.
 
                   Примечания.
1. Ненависть – плохой советчик в поисках истины. Тот же А.Битов (с.556) пишет: «расстрел… - основной способ казни в советское время. Как правило, без суда и следствия».
                      Сказать так, все равно, что утверждать, будто дыба и рубка голов – родимые пятна русского царизма. Вроде бы, и правда: были же времена Грозного, да и Стеньку Разина с Пугачевым не вениками казнили. Но был же и 19-й век! Тоже царизм. А многое, очень многое иначе. Так же обстоит дело и с «советским временем», которое и хронологически, и по сути не сводилось  к репрессиям. Расстрелы, конечно, были, Но и суды, и следствия тоже. Чего уж нам голову морочить?
             Вопросы у меня и к следующему утверждению: «страна… , затаив дыхание, следила за бюллетенями здоровья великого пролетарского писателя М.Горького, как теперь известно, отравленного Сталиным».
Не могу здесь ни спорить, ни соглашаться. Вся  разношерстная информация, с которой я лично имел дело здесь из вторых и третьих рук. Но, насколько это утверждение более истинно, нежели былые утверждения о врачах-отравителях и тому подобном?
Истории, все-таки, интересны не столько хлесткие суждения, а аргументы или веера версий…
2.  Данное произведение было легально опубликовано в США лишь через 30 лет «после написания». «Этому предшествовала долгая борьба за смягчение цензуры и изменение правил в определении литературного произведения, как непристойного». После ряда судебных разбирательств в пятидесятые годы прошлого столетия, судья Эпштейн резюмировал в 1962 г.: «Закону соответствует». Один из его доводов: «Закрытые купальные костюмы, вытеснены бикини, а бальные танцы прошлого – твистом». – Миллер Генри. Тропик рака. – Санкт-Петербург: Продолжение жизни, 2001, с.30-31. «Цитата» со стр.41).
 
© Бондаренко Ю.Я. Все права защищены.

К оглавлению...

Загрузка комментариев...

Беломорск (0)
«Белые цветы» (0)
Собор Архангела Михаила, Сочи (0)
Приют Святого Иоанна Предтечи, Сочи (0)
Москва, Фестивальная (0)
Москва, Фестивальная (0)
Москва, Центр (0)
Беломорск (0)
Зимнее Поморье. Рождество. Колокольня Храма Соловецких Преподобных (0)
Поморский берег Белого моря (0)

Яндекс.Метрика

  Рейтинг@Mail.ru  

 
 
InstantCMS