К этой статье я подходил несколько лет, все откладывая. Теперь же, как мне кажется, пришло время ее написать. Речь в ней пойдет о моем деде, Евгении Мироновиче Мен (Мэн), сыгравшем в моей жизни роль столь значительную, что ее правильно обозначить, как основное мужское слово, что так важно каждому из нас в детстве, особенно если ты и сам появился на свет мальчиком.
Дед родился 24 сентября 1913 года, в Москве, в роддоме на Покровских воротах. К слову сказать, я родился там же. «Мы Покровские ребята», – часто говаривал он. Как видим его детство, юность и молодость пришлись на переломное время. 1913 год стал неким отсчетом нашей истории, как возможно и 2013 теперь. Здесь опять прослеживается что-то математически закономерное. Космически-циклическое. Своим появлением дед «ознаменовал» новую эпоху, ибо его фактическое рождение совпало с ее приходом. До его рождения (и, разумеется, всех кто родился так же) все еще заканчивался век 19тый. После – начинался 20тый. Если добавить интриги, то стоит уточнить, что дед родился, что называется «в рубашке». Вышел на свет ногами, а не головой вперед, в околоплодном пузыре так, что его матери Любови Геннадьевне (Генриховне) пришлось не просто. Вес у ребенка также был довольно приличный, что-то около 4 кг. По данным, что мне удалось наковырять в инете (вы же знаете как мало было принято рассказывать о себе и родственниках в 20 веке), их семья жила сначала в Введенском пер., а потом в Барыковском пер. (уже по их рассказам), в квартире как из повести «Собачье сердце». Отец Любови Геннадьевны, Генрих Карлович Бремер (Генрих Карл Бремер в немецкой транскрипции) был Валкский мещанин (г. Валка в Лифляндии) по рождению, русский дворянин по заслугам и бухгалтер Казанской железной дороги по месту работы на тот момент. Он увлекался вегетарианством (состоял в «вегетарианском обществе»), был лютеранин по вероисповеданию и говорил со своей женой Марьей Ивановной (происходившей, кажется, из украинско-польских земель, больше не знаю, к сожалению) у себя дома – по-немецки. Дед называл его – «финансистом». И это было возможно наиболее близко к истине, так как бухгалтер 19 начала 20 века, как и инженер тогда – не то же самое, что обе эти профессии сейчас. Тогда их специализация была значительно шире, а сами ведомые проекты – масштабнее. Нельзя сказать, чтоб их семья была очень богата, но то, что они были не бедны – сказать уместно. Также следует дополнить, что родной брат Генриха, Адольф Карл Бремер, работал тогда инженером на МоГЭСе, имел (как минимум) дочь Евгению (впоследствии известную подпольщицу Женю Бремер, убитую в киевском ГЕСТАПО в 42 году), и участвовал в подавлении мятежа юнкеров в Кремле, лично выключив им подачу электроэнергии на своей станции. Генрих Бремер имел (насколько мне известно) троих детей: Любовь Генриховну (Геннадьевну по записи) – мать деда, Маргариту и Николая (работал впоследствии в СССР в системе министерства здравоохранения). Вот они все вместе на фотографии 1916 года.
А перед тем, как мы перейдем к рассказу об отце моего деда, предположу, что Бремеры, будучи прибалтийскими немцами, я бы даже сказал «ганзейскими» немцами, вполне возможно происходили из города Бремен (ганзейского же города), что созвучно фамилии (а фамилии в прошлом часто имели связь с географией, т.е. место рождения-записи в магистратские книги и статус определяли саму фамилию всего рода), профессии и т.п. моим о них сопоставлениям. Постепенно (лет за сто, например) перемещаясь на восток (в поисках службы и применения своим силам, в том числе в просветительской деятельности) – они и достигли наконец г. Москвы. Жили ли они какое-то время в Питере (или его окрестностях) – не знаю. Хотя из Валки (современный город сейчас находится на границе Латвии-Эстонии и поделен пополам, как в любимом дедом фильме «Закон – есть закон» с Тото и Фернанделем) логично было добраться сначала именно туда. Дед шутил, – «у меня было имение в Лифляндии», – но это, безусловно, нужно понимать именно, как некое предыдущее место жительства, а не что-либо еще.
Дед с матерью. 1916
Отец моего деда, Мирон Самсонович Мэн, происходил из традиционной еврейской семьи, среди которой (по рассказам, практически легендарным) были и раввины г. Житомир. Из моих поисков в интернете по этой фамилии мне удалось найти пока только какого-то английского адвоката времен королевы Виктории, имеет ли он хоть какое-то отношение к ним не имею понятия, хотя ясно, что и в г. Житомир Мэны должны были как-то и откуда-то попасть, раз и здесь прослеживается нечто, опять напоминающее географию. Все мы путники на этой земле. Таким образом 20ый век, век синтеза и пламени, соединил лютеранку Любовь и иудея Мирона в православной вере, принятой ими обоими перед свадьбой и, рожденный после этого дед мой, был записан в церковной книге православным, с фамилией через букву Е, а не Э – Мен, «так как в церковно-славянском не было ей аналога».
Любовь Геннадьевна и Мирон Самсонович Мэн
Мирон Мэн имел, как и было принято в еврейских семьях тогда, сразу две специальности. Он очень хорошо играл на рояле, настолько хорошо, что работал потом некоторое время в кинотеатре «Художественный» пианистом во время сеансов, и медицинскую – провизора. Потому, когда революции одна за другой прошли волной по судьбе наших соотечественников, прадед отправился на Гражданскую войну, начальником санитарного поезда, с комиссаром которого (по окончании этой войны), «рязанской бабой» по утверждению злых языков, он вернулся на квартиру к своей жене – Любови, имея на руках не только вторую жену-комиссара, но и новорожденную дочь от нее. Любовь Геннадьевна приняла их и некоторое время они вот так и жили, в одной квартире. Потом прадед развелся снова, и женился уже на третьей жене, о которой я знаю только то, что они жили где-то «у здания Моссельпрома» (в Скатертном пер.) и то, что у нее дома был белый кабинетный «Блютнер». Рояль. Любовь Геннадьевна в свою очередь также снова вышла замуж, у нее родилась сестра деда, Вера Николаевна Шумилова, они жили все в том же Барыковском переулке, в своей же квартире, ставшей теперь коммунальной. Под конец жизни Николай Шумилов уехал в Ялту на лечение, где и умер, а Любовь Генриховна (живя до конца жизни в Москве) была похоронена вместе с ним рядом, там же – в Крыму. Таким образом, дед с самых ранних лет вынужден был скитаться по разным местам г. Москвы, от Остоженки до Лялина, по разным квартирам – то отца, то матери. То, что революция в своем «росте волны» соединила (а она шла с 1905 года, как известно, непрерывным валом все вздыбливающейся истории), то она же, в буквальном смысле, разбросала во все стороны, «отхлынув назад». В 20е деду пришлось побегать и рано повзрослеть, в том числе, поработать возчиком на лодке через Москву-реку, кроме всего прочего. Песни «По улице ходила большая крокодила» и «А я, один, сидю на плитуаре» дед выучил хорошо. Тем не менее, юный Женя не стал уклоняться на крутых поворотах судьбы, выучился в школе и поступил в начале 30ых годов клепальщиком на автомобильный завод, параллельно начав активное обучение на Вечернем (техникум ЦАГИ) и занятия спортом – легкой атлетикой, прежде всего. Фортепьяно дед владел, хотя уже и не так, как его отец, но ноты знал и играл не только прелюды Рахманинова и «Времена года» Чайковского, но и Листа с Бетховеном, почти до самого конца жизни. Особенно же много было в его репертуаре музыки для хорошей компании, от «Бессаме мучо» и «Цыганочки», до «танго Амап» и прочих популярных тогда мелодий. Кое-что из всего этого «пакета» дед (не без труда) передал и мне, что, к сожалению, все более предается сейчас забвению, а надо бы вспомнить.
Вот здесь, он сам описал путь-биографию от клепальщика на автозаводе до авиаконструктора в КБ Туполева и Сухого.
Дед принимал участие в создании бомбардировщиков ТБ. Вообще он мне привил огромную любовь к авиации. Все отечественные самолеты в небе я с детства знал в лицо и достаточно долго собирался становиться военным летчиком. Даже прыгал в овраге: то с «крыльями» за спиной из детского полога от комаров, то с выпускающим парашютом, знаете такой – маленький, что вытягивает большой за собой? Его мне подарил (вместе с погонами капитана с синей полосой и крылышками) один мой дядя. Впрочем, у меня было несколько «дядей» из Академии Жуковского и еще один – из Академии Дзержинского. В детстве-юности я ходил по Москве, где всегда кто-то был (в прошлом или настоящем, жил или работал) из «наших». То в Лебяжьем, то на Знаменке, то на Лубянке, то на Поварской, почти весь центр был так или иначе связан с кем-то из семьи, ибо и семьи раньше были большие и центр был активно использован именно для работы. К слову сказать, гости на праздники и обязательное телефонное (и почтовое тоже) поздравление всех теть и дядь, причем в первую очередь, именно стараниями деда – были у нас в порядке вещей, традиционными. Так же, как полдник из тертого яблока с овсяным печеньем в 17.00. Сказки про зубренка и «О семи богатырях» в 21.00. Вообще у меня было очень хорошее детство. И в этом, конечно, прямая заслуга и моего деда Жени. Мечтая всю жизнь о мальчишке, а у него в итоге родилось трое дочерей, он перенес всю свою любовь именно на внука. И баловал меня здорово.
Дед, начало 30ых
Мы не вылезали из ЦПКиО им Горького, Зарядья, Ленинских гор, Сокольников, бывали даже в Кунцево. Там жила тетя Вера и мы на день ее рождения всегда ходили гулять в парк. Со скотч-терьером Агатой. Это было золотой осенью. До сих пор помню, как собираю каштаны, с ковра горящей золотом листвы. Мы обошли все музеи. А Исторический и, особенно, Музей вооруженных сил – были исхожены неоднократно. Смотрели кости мамонтов в Палеонтологическом, любили зоопарк и Баррикадную, Библиотеку им. Ленина-Манеж, Калининский (в его начале), Арбат-Вахтанговку, метро Парк Культуры, БЗК. Бульвары, Кировская с Грибоедовым и Чистыми прудами, Столешников-Петровка, наконец Красная площадь, Александровский сад. Весь «дошкольный период» мы ходили по этим местам с ним почти ежедневно. Странным образом все эти места потом были снова посещены мной в важнейшие моменты моей жизни. Именно в Столешниковом я купил свое первое серебряное кольцо (с фианитом) своей первой «большой любви», что так и не приняла его от меня. Пять лет я работал в театре «У Никитских ворот», в некоторые годы, появляясь там ежедневно. Именно на Петровке встречался со внуком Шолохова. Поварскую и Баррикадную прошел тысячи раз, идя в Гнесинку и обратно на уроки вокала, выступления, к «врачу-фониатру». Два раза поступал в Консерваторию и десятки раз приходил в БЗК на концерты, а один раз даже сам там солировал, исполняя с детским хором «Преображение» Михаила Славкина – «С нами Бог». Бауманская-Елоховка-Разгуляй, где находилось СКТБ, тоже стали некоей отправной точкой – здесь я выучился, наконец, петь в Прокофьевской школе и запомнил линейку, где пишется нота соль в скрипичном ключе (в ГИТИСе время на это так и не хватило, «учили со слуха», что называется), в классе Елизаветы Новиковой, здесь же, в Библиотеке им. Пушкина состоялись все основные премьеры «предТМД»: «Приношение Шаляпину», «Белая сирень», «Крейцерова соната», тут же и ресторан «Елки-палки», где мы отмечали Толстого всем актерским составом, тогда это еще можно было сделать на полученный от спектакля гонорар. Дом Ученых на Пречистенке, в двух шагах от Барыковского, стал местом «высших точек» моего увлечения оперным театром: исполнение партии Старика в костюмной постановке «Алеко» с оркестром в 10 человек, в гриме Большого театра (когда меняется даже цвет глаз, а люди крестятся, когда видят тебя за кулисами), и знаменитого Моцартовского терцета из «Дон Жуана», где Командор-Семенов состроил на сцене такую физиономию, что после выступления, в зале, произошел забавный каламбур. «Что же это он стоит, как памятник? – спросила одна поклонница-активистка Лизиного театра (очень интересного, к слову сказать). – Так ведь он и есть памятник. Он же «статуя Командора».
А на Манежке, только поступив в театр У, мы часами мечтали вместе с Юрием Синякиным, как создадим именно свой театр – (только что был поставлен «Пир во время чумы» на малой сцене «Царицыно» – по инициативе Юрия и с львиной долей его постановочной и монтажной работы, а следом репетировался «Моцарт и Сальери», где «Сальерей» было сразу два (гений и злодей, и в финале, Сальери-гений уходил от злодея, оставляя Сальери-земного наедине со свершенным) и только один Моцарт – а над их головами висела прозрачная чаша с темно-красным вином, на невидимых зрителю нитях, от самого начала представления) перемежая наши мечты пивом-мороженым и комментированием конских задов, на которые выходит каждый пешеход из перехода, идя с Большой Никитской в сторону Кремля.
Здесь же, когда горел Манеж, я впервые увидел, что наш народ сможет снова слиться воедино. Интуитивно-непроизвольно придя на зарево, от самых Никитских ворот, (была весна и легко шагалось даже после спектакля и дневной репетиции), я увидел сотни мужчин, молча стоявших по периметру, с напряженными лицами, со сжатыми кулаками, в бессильной ярости смотревших на стену огня в самом сердце Москвы. Забывших, в этот страшный, торжественный момент (события государственного значения, события-встречи с вечным и непостижимым), о том «какой цены машина» из которой каждый только что вылез, что он «успел» или «значит», «сколько есть у него на кармане» и прочую мирную шелуху, что так быстро, и всегда, сметает ветер истории со своей мостовой. Что это? Реперные точки? Или просто Москва в центре такая маленькая на самом деле?
Подчас, проходя мимо очередного исторического района Москвы, дед останавливался и, показывая рукой, говорил – «Здесь я жил в детстве, сюда вот бегал за мороженым. Здесь в булочной очень вкусный хлеб выпекали. Скатертный же и Столовый, потому, что рядом с Поварской. Вот здание Моссельпрома – видишь? А тут отец аккомпанировал, когда кино еще было без звука – немое и я к нему на любые сеансы пробирался. А еще в Большой по контрамарке, на самую галерку. На «Риголетто» раз десять ходил. Собинова помню».
И снова странным циркулем Блоковских «кругов» вижу, как гораздо позже, и казалось бы совсем уже ни при чем, на каком-то концерте-вечере, совершенно случайно, Иван Козловский целует руку моей матери. Просто потому, что это – Иван Козловский. Он всегда был такой во всем.
А вот уже и Большой! Когда-то вожделенная сцена, цель всех стремлений того, кто хочет петь, и куда я чуть не устроился хотя бы в хор, вдруг видится мне осенью 91го. На концерте, посвященном «торжеству демократии в красных шарфах», на который мы так и не попали, не имея пригласительных, хоть и объявлен был «свободный вход» (ложь начиналась сразу), но на выходе мне нос в нос, буквально, а не переносно, выпархивает Раиса Максимовна. Я автоматически здороваюсь, она отвечает, несколько удивленно, пытаясь вспомнить, вероятно – кто бы это мог быть?, и только после этого входит уже толпа охран, Руцкой, Горбачев, оба с очень красными лицами. Вероятно, от загара. И нас оттесняют, как обычно, в сторону.
Маргарита Геннадьевна (Генриховна) с подругой, 20-30е
Женился дед рано. В 18 лет. После чего строго настрого запретил мне жениться до 35ти. Первая жена его была из ейских казачек. Красивая и властная. Кажется, она его была даже немного старше. От нее родилась первая дочь деда – Ирина. Они прожили в браке недолго, «на антресолях», что были организованы самостоятельно в 5метровой высоты комнате коммунальной квартиры, созданной в каком-то огромном зале и напоминавшей «общежитие им. монаха Бертольда Шварца» из «12ти стульев» Ильфа и Петрова. Вероятно, поэтому дед обожал эту книгу, наравне с «Золотым теленком» и «Новым Сатириконом». Вообще дед любил остроумную литературу, Гашека, Чехова. Но более всего он любил технику и Политехническую библиотеку-музей (что пока все еще стоит – от памятника героям Плевны – до самой Лубянки, но до сих пор, кажется, в ремонте).
Дед, 1948
Как я сейчас понимаю, его голова была похожа на объемный технический справочник по «деталям машин» и прочим сопроматам. Ясный, логический и очень добро-позитивный ум он сохранил до самой смерти, много лет после выхода на пенсию продолжая брать инженерную работу на дом. А еще он решал кроссворды из своей «Вечерки», любил чай с лимоном из стакана с подстаканником и громил меня в шахматы (хотя иногда и поддаваясь специально). Впрочем, когда уже я его (потом) начал громить в них же, уже и безо всяких поддавков – он был в восторге. Тени зависти, затаенной вражды, тлеющей обиды, борьбы за «первенство» ради «первенства», я не помню в его характере. Хотя обижали его достаточно. И всю жизнь он испытывал материальные трудности, практически равномерно распределяя свой (всегда недостаточный) бюджет по обеим своим семьям, а также (как «единственный брат-мужчина в семье») постоянно помогая и всем своим сестрам. Ему могли и в 70 лет позвонить – попросить приехать-починить кран или утюг (и даже телевизор, если дело в предохранителе) – и он уже спешил в самые разные концы г. Москвы на помощь. Более того, дед умел чинить часы! в том числе наручные, а это, я вам скажу, умение особенное. А еще он очень любил ловить рыбу. Причем не столько саму ловлю, сколько именно процесс сидения на берегу и смотрения на поплавок. Как-то раз пришел совершенно мокрый уже почти ночью – принес здоровенного леща, весь сияя. Этот «азарт рыбака» он передал мне в полной мере, магазины Рыболов-спортсмен и Птичий рынок (на Калитниковке) мы посещали не раз в году.
Дед, на работе, 50е
Вспоминаются походы за «поддубовиками». Дед поднимал одну за другой еловые лапы, палкой, у края леса, заглядывал и сообщал, что вот здесь-то они раньше и были (грибы не любят наступающий город). Но как-то раз мы нашли с ним на «старой канавке» сразу три огромных подосиновых! До сих пор помню это счастье, что на старом «дедовском» месте все-таки снова что-то выросло! А уж сколько мы с ним собрали опят, опять же под дождем, в плащах, туманными днями позднего августа – не сосчитать.
Дед, на работе, 60е
Дед не был на фронте. Фронт сам подошел к нему. Он работал на военном заводе, т.е. имел бронь. И, тем не менее, Евгений Мэн был именно в Москве все страшные дни осени 1941 года, никуда не выезжая в эвакуацию до самого 42го. Он помнил бомбардировку гостиницы «Москва» и Большого театра, вероятно, участвовал во многих тогда «общественных мероприятиях» (не любили деды наши много о себе рассказывать! не то, что мы), например, по борьбе с зажигалками и пр., и имел медаль «За Оборону Москвы», которой очень гордился.
С бабушкой, Людмилой Алексеевной Кузнецовой (Мен/Мэн), дед как раз познакомился на работе, уже после войны.
Бабушка с одноклассницей перед самой войной
Сначала мельком, случайно. А в 47ом году, на праздничном вечере, уже более ясно и неслучайно. Она, тогда еще совсем юная (1925 г.р.) чертежница «отдела крыла» у Ермолаева, очаровала деда совершенно, хотя официально ухаживал он за ней больше года, и не сразу получил одобрение в ее семье. Разница в возрасте и много прочее, что так помогло им впоследствии прожить вместе в огромной любви и верности целую жизнь, не сразу было понято и принято со всех сторон. (Ермолаев – молодой красивый генерал-конструктор, очень перспективный, руководитель КБ своего имени. Он был послан на завод, кажется в Омск, откуда вернулся в цинковом гробу – по официальной версии заболев тифом. Бабушка несколько раз рассказывала, как встречали этот борт его молодая жена с ребенком на руках и все сотрудники КБ). Таким образом, их присоединили к КБ Сухого, и в город Каменск-Уральский (на красивой реке Исети) молодожены из Москвы поехали вместе, работать в конструкторском отделе завода. Там и родилась моя мать. Уралочка. Видите, какие переплетения бывают в жизни?
На Урале
Теперь самое время дать слово самому деду, что я и делаю.
Евгений Миронович Мэн
ЗАЩИТНИКАМ МОСКВЫ
Припомни, старина, не даром
Ты укорял тогда всех с жаром:
– «Богатыри не вы!».
Но свято чтим мы боевые
Твои традиции, Россия,
И возродили их лихие
Защитники Москвы.
Мы долго с боем отступали,
Их армии уничтожали.
А кое-кто ворчал.
Как надоедливые мухи,
Зловещие летали слухи.
Скулили по углам старухи.
Но кто же духом пал?
И все тревожней были сводки
Информбюро. В угаре водки,
Бандит шел на Москву.
И рвались орды воровские,
Чудовищ табуны стальные,
И грифов тучи грозовые,
На мир нагнав тоску.
Вот пала Вязьма, Истра пала,
Волоколамска уж не стало,
И враг ворвался в Клин...
Довольно! – поднялись народы.
Обрушились полки и взводы.
Под руководством воеводы
Всадили мы в них клин.
То мудрый гений – воевода,
Иосиф Сталин – сын народа,
Себе всю тяжесть взял.
Он – инженер страны строитель,
Великой Партии водитель,
Надежда, наш отец, учитель,
Победу возглавлял.
Приободрились все словами:
«Товарищи! Сам Сталин с нами –
– Ни шагу же назад!»
И что ж? Конечно устояли.
Такого перца фрицам дали!
Им не видать такой удали
И не забыть тот ад.
И перед утренней зарницей,
Взвились в небо сокол-птицы,
Полк лыжников скользит.
Гудят советские снаряды,
Редеют вражеские ряды.
Я не жалел тогда заряды!
И дрогнул паразит...
Ты не видал таких сражений,
Поверь, старик, без возражений:
Куда Бородино!
Бледнеет все, что было ране.
Рождались здесь герои – Тани.
Гвардейцы – виртуозы брани.
И слилось все в одно.
– Огонь кругом. С горючим банки
Летят во вражеские танки.
В мороз была жара!
И воздух полн моторов рева;
То машут крылья Петлякова,
А дождь свинцовый Дегтярева
Хлестал, как из ведра.
Тут дал майнгерр такого деру.
И поделом же мародеру.
Не удалось нас взять!
Так кончился «блицкриг» барона.
И, как не каркала ворона,
Тогда парик Наполеона,
Пришлось вороне снять.
И в грозный час борьбы за честь,
Несется радостная весть
Из дорогой Москвы.
И хоть не кончен наш поход,
Но вспрянул духом весь народ,
И Севастополь, и Ханко
И богатырь Невы.
Лакеям «нового порядка»
Дана хорошая зарядка
Едва ли плох урок.
И мы добьем на благо мира,
Цивилизации Вампира.
Не лезь в наш огород задира,
Возьми себе зарок!
Сейчас настало наше время
Ленино-Сталинское племя –
Богатыри не мы ль?
Нам велика досталась доля.
Хранить Москву – народа воля!
Бандиты не вернулись с поля –
– Не сказка то, а быль!
г. Молотов, март 1942г.
Время шло. Постепенно становилось все яснее, что перед дедом и его новой молодой семьей встает выбор – работа или возвращение в Москву. Устроиться по специальности в Москве деду не давали. Неожиданно ему стала мешать его фамилия. Она же стала причиной официального отказа на заявление вступить в партию (а без этого многие должности тогда были невозможны в принципе). Впрочем, он никогда «наверх» и не стремился, как-то совмещая внутренний либерализм с неизменным служением своей стране, чем бы он ни занимался. Он искал, прежде всего, действенного приложения своих сил.
Оставаться на Урале дальше, все более означало – оставаться там навсегда. Было принято решение вернуться в Москву. Деду пришлось уйти из авиации. И устроиться конструктором машин для заводов железобетона в конструкторское бюро, впоследствии переименованное в СКТБ. Конечно, это было ему непросто сделать. Новая специфика работы, в которой он снова создаст немало изобретений – конвейеры и пр., конечно не могла вполне удовлетворить его, особенно после того, как они (еще с двумя конструкторами) уже начинали фактическое проектирование механизма изменения стреловидности крыла. Что оказался впоследствии внедренным (так или иначе) на многих сверхзвуковых самолетах. Конечно занятия формами и тележками после такого «полета», предполагаю, были ему менее интересны. Но зато – семья вернулась в Москву. Родилась вторая дочь (третья дочь деда). Потом появился и писатель этого сочинения.
Бабушка, 50е
Дед очень любил жизнь. В любой компании он неизбежно становился центром внимания, в общем-то, к тому не стремясь. Помню как-то раз, когда он смотрел телевизор, я услышал фразу, – «Это что за ископаемое?». На экране выступал достаточно древний ученый, по своим летам и манере выступления. Перед экраном сидел дед. Ему было уже за восемьдесят. Сначала, я удивился. Как дед, может видеть кого-то «старше» себя самого в его возрасте? И только через многие годы я понял, что он до конца сохранил в себе того московского парня, болтающегося по квартирам кочующих родителей, играющего на тротуаре Чистых прудов в орлянку. Или во что еще тогда играли «покровские ребята»? Мимо идет трамвай «А» и трезвонит молодой, только приходящей в себя после крови и хаоса гражданской войны, Москве. Вымытой до блеска летним ливнем, взлелеянной шепотом старых лип и гудящей издалека, как пчелиный рой, голосами нового века своей жизни.
Вера Николаевна, Бабушка и Любовь Геннадьевна, 60е
Мать деда Любовь Геннадьевна (Генриховна), 60е
1962г. 40летие тети Веры
PS В европейской традиции имен, идущей от времен Юлиев и вглубь веков, имя деда и отца принято чередовать местами друг за другом (до бесконечности). Я посчитал этот вариант. Если дед моего деда был Генрих Карл, то «условный» сын – должен быть Карл Генрих. Таким образом, и мой дед, и я – Генрихи. Т.е. Анри – Андрей.
К оглавлению...
