Нет ничего более живучего, чем безнадёжная любовь. Взаимная любовь может наскучить. Любовь страстная перейти в дружбу или ненависть. Но любовь неразделённая окончательно никогда не покинет сердце, так прочно её цементирует обида.
Дмитрий Емец «Мефодий Буслаев. Месть Валькирий»
Неприкрытая наглая ложь, что на каникулах школы отдыхают! Школы не отдыхают ни-ког-да! В эти законные холлидэйные выходные, здесь нет оголтелой толпы неуправляемых оболтусов, и муниципальное образовательное учреждение № 12 подозрительно притихает, будто обдумывая очередную каверзу.
В кабинетах кучкуются педагоги, ошалевшие от тишины и просто спокойного течения нормальной жизни. И вот уже, обвыкаясь с недостижимым душевным равновесием, они начинают пить чай неторопливо, не обжигаясь на каждом глотке. Беседовать спокойными голосами, не срываясь на вопль без особого повода. Перестают бегать по коридорам, будто кто-то вечно гонится и дышит в спину.
Но тут же злобствующая администрация, состоящая сплошь из фурий с тяжёлым климактеритеческим синдромом, придумывает новые пытки, не оставляя ни минуты отдохновения измученным узникам. Педсоветы, совещания, сдача журналов, сверки планов, отчёты по денежным средствам и тому подобные истязания, что превращают их без того незавидную жизнь в рабство изнурительное, бессмысленное и бесконечное…
Оля и её закадычная подруга-собутыльница Нонка сидели на первой парте прямо перед остервенелой докладчицей и делали вид, что подобострастно внимают галиматье о необходимости повышения качества знаний точных предметов в среднем звене. Всем было давно известно, что количество сложносочинённых, высосанных из пальца трудов на подобные темы находится в обратной пропорциональности с истинной заинтересованностью детишек в учёбе. Ораторствующая Гарпина Яковлевна, похожая на сердитый сухофрукт, не жалея коллег, безжалостно третировала чужие уши второй час без передыху.
Была она, надо отметить, личностью выдающейся, себя почитала педагогом с большой буквы «Пе». Но если какому-нибудь сумасбродному режиссёру вздумалось бы ставить детский спектакль, например, «Айболит и другие звери», используя штатный педсостав вышеупомянутого учебного учреждения, и раздавать роли, то Гарпине идеально подошёл бы свирепый аллигатор-людоед. Долгого вживания в образ не потребуется: та же степень кровожадности и то же сочетание микроскопического мозга и чудовищной мощности челюстей. Всех детей без разбору Гарпина Яковлевна профессионально ненавидела, и целью жизни заслуженного педагога было, во что бы то ни стало, любыми способами сделать жизнь окружающих максимально невыносимой.
Бред, выдаваемый за инновационные педагогические технологии, не слушал никто, включая престарелую директрису, которая умудрялась засыпать даже на собственных «открытых» уроках. Докладчица по многолетней привычке с каждой минутой урока становилась всё свирепее и неустанно делала несчастным коллегам злобные замечания, видимо путая их с учениками. Но, как обычно бывает, не видела того, что творится непосредственно перед самым носом. Говорят, крокодилы близоруки и бросаются только на движущуюся жертву.
Оля и Нонка всё это время переписывались, истратив на общение уже половину толстой тетради. Для остальных измаявшихся учительниц день был окончательно выброшенным из жизни и причислен к искупительным мукам.
– Оль, глянь как у Гарпии уши покраснели от натуги, сухоблядка сегодня в ударе! Ишь лютует! Смотри, смотри, скоро пена ядовитая из пасти попрёт!!!
– Ну, чего на неё смотреть, на идиотку! Пощёчина гуманизму! Расскажи лучше как у тебя? Колян не объявился???
– ОЛЯ! Не сыпь мне соль на рану! После последних событий он вообще навряд-ли насмелится из норы выползти. Знаешь, я у него когда деньги на аборт выбивала, он мне вкрадчиво так лопотал-лопотал, смущённо взор потупив долу: «Ну что ж, в следующий раз будем аккуратнее…» Я то по его скользкому тону тут же смекнула, что никакого «следующего раза» он не допустит – не дождёшься. Испужался гнида, до заикания @жжж!!!
– Нон, почему ты сразу самое плохое думаешь?
– Потому что уже две недели от него ни гу-гу! А на прощание он на меня зыркнул, как буйно помешанный Парфён Рогожин перед убийством Настасьи Филипповны. (Нонка была филологом и поэтому как устная, так и письменная её речь изобиловала не только едким подростковым сленгом, заимствованным у 8-го «б», где она была бессменным классным руководителем, но и сравнениями из классической литературы в рамках программы средней школы) Ну, ничего, сикатилло, подожди! Я буду мстить, и МСТЯ МОЯ СТРАШНА!!!
– Охланись, лапочка, у меня сегодня родной муж вообще ночевать не пришёл!!!
– КАК???!!! Опять???!!! И ты до сих пор молчишь!!!
– Нон, я боюсь прилюдно разрыдаться! Невыносимая пытка! Душу прям, как раскалёнными щипцами, из нутра тянут! А ведь в эти дни всё хорошо было. Ушёл на работу… и не появился… Знаю же, что живой гад! Сколько раз уж такое было! Таскается по шалавам! А всё равно точит-точит-точит: «Что случилось? Вдруг убили?»
ВЫВО-РРРРРРА-ЧИВАЕТ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!................
Следующий разговор о сокровенном состоялся между подругами только через два дня.
Понедельник – день, как известно, тяжёлый. Но для Оли он и вовсе стал неподъёмной ношей, что придавила к самой земле. Муж Дима гулял с четверга, и появился дома только воскресным вечером, когда перетянутые Олины нервы висели оборванными струнами. Сама она была близка к самоубийству, лежала неподвижно на диване в захламлённой комнате и смотрела в одну точку на потолке. Когда заботы о малолетнем сынишке Коленьке всё же заставляли подняться, то любые передвижения неминуемо провоцировали новые взрывы истерики, после которых руки сами собой опускались, падала и разбивалась посуда, разливалось по столу молоко, сыпалась на пол крупа.
Коленька невольно подливал масла в огонь, часто дёргая омертвевшую мать:
– Мам, где па-апа? А папа скоро придёт? Ну, когда же па-апа…
В сердцах Оля даже ударила сынишку, словно прихлопнула к его пухлым губёнкам само омерзительное сейчас слово «папа». А затем вместе с Коленькой в голос безутешно надрывно заревела. Сын, тут же забыв обиду, кинулся к ней не шею: утешать маму и вытирать ей слёзы.
Но когда мрачный, наэлектризованный грехом муж явился домой, стало ещё хуже. Он не отвечал ни на какие вопросы, беззастенчиво хамил, будто это не он, а Оля провела несколько суток в пьяном угаре в компании, не отягощённой высокими моральными нормами.
– Знаешь, Нон, самое страшное это когда предательство становится повседневным. Всё равно, как лампочку перегоревшую заменить. Ввернули новую, и живи дальше, словно не было ничего.
– Чего хоть врал-то?
– А ничего. Злой, сука, как чёрт! Ведёт себя так, что вроде я во всём виновата. Жилы тянет!
– Удобная позиция. Лучшая защита – нападение. Он ещё немного так поизголяется, так ты у него ещё и первая прощения просить будешь. Я тебя знаю!
– Да я уже на всё готова, чтоб только пытку эту прекратить. Такое состояние, как будто стая грязных гиен непрерывно грызёт оголённое живое сердце! Но ужаснее всего осознавать, что как только это издевательство прекратится и всё вроде бы устаканится, он тут же повторит финт заново. Лучше бы меня живой в землю зарыл, чем так-то…
– Ты меня конечно, Олюшка, извини только зря ты так щедро здоровье своё и жизнь тратишь на зверушку эту блядовитую. Тебе надо срочно ему рога наставить! Вы будете квиты, и всё изменится. Тогда он оценит, когда его же салом по мусалам. Мужики такие вещи на подсознательном уровне чуют!
Дни стояли на удивление тёплые, будто и не октябрь вовсе, а ласковое бабье лето. Оля и Нонка курили в укромном закутке двора, прозванном за исключительную безлюдность и крохотные размеры: «любимый аппендикс». Почти слившись с густыми зарослями шиповника, девушки сиюминутно озабоченно оглядывались и пристально всматривались в любого прохожего. Не ученик ли? Вдруг, чей родитель? А мы тут дымим – это неприлично! Заложат с потрохами Гарпине. Или, ещё чего хуже, начнут вопить из-за угла бессердечные малявки: «А историчка с русичкой ку-уу-урят!» От каждого шороха подруги машинально прятали руку с сигаретой за спину.
– Знаешь, Нон, я бы вот сейчас напилась бы вусмерть. Чтоб не видеть этого поганого мира! Чтобы мордой в грязь!
– И сгинуть там, на дне колодца, как в Бермудах навсегда?!
– Ну, что-то типп-того…
– Не-а, я завтра с восьми, потом вся первая смена: от звонка до звонка! Да с деньгами хронический напряг. Но вот лекарственный читок мимоходом раздавить – не откажусс-ся!
– А где? Чего прям здесь что-ли, на улице?
– Надо подумать…
– Чего думать на самую занюханую забегаловку у нас деньгов – нэма! Забыла, что мы опущены ниже плинтуса. Солдатам в самоволке, зэкам в бегах и училкам на привязи здесь вот самое подходящее место для банкета!
– Не кипятитесь уважаемый историк-правовед, даже стоя на самой низкой ступеньке социальной лестницы, можно оставаться человеком, – Нонка брезгливо обвела глазами заплеванный уют «аппендикса» и неожиданно резко затараторила, – Мы не чужды духу здорового авантюризма! Вы песен хотите? – Их есть у меня! Только не сопротивляйся, душа моя!
Две порядочные интеллигентные дамы зашли в престижный бутик модной женской одежды. Придирчиво выбирали блузки, юбки, брюки. Деловито советовались с услужливыми продавщицами. Нагрузившись ворохом дорогой одежды, уединились в примерочной.
Как только Оля задёрнула за собой тяжёлые шторы, Нонка, скинув тряпки на стул, молниеносно достала «пузырь». «Банкет» состоял из яблока, поделённого пилочкой для ногтей, и шоколадки. Иногда для отвода глаз Нонка нарочито громко кричала в сторону зала что-нибудь в духе: «Ой, как тебе идёт этот фасон, – или, – Нет, котик, это определённо не твой цвет!» Несколько раз к кабинке подходили служительницы салона и вкрадчиво интересовались: «Как дела, что-то выбрали?» Но хвала Небесам, штору отдёрнуть не решались. Нонка, порядком обнаглев, отвечала: «Почти подошло, вот-вот уже на подходе!»
Вскоре абсолютно счастливые любительницы опасных приключений, пошатываясь выползли из примерочной, на глазах у обомлевших и разочарованных торговок вывалив кучу вещей на столик у кассы, заявили: «Ой, знаете, увы, но ничего не подошло! Так жаль, так жаль!»
Пресловутое «продолжение банкета» происходило в скорых осенних сумерках на ступенях некого загадочного, вечно закрытого на ремонт учреждения в торце Нонкиного дома.
Подруги жили в одном дворе, работали в одной школе, а так же их судьбы были во многом схожи. В отличие от Оли, Нонка успела развестись с супругом-дебоширом по причине систематических драк. Но тирана с успехом замещала Нонкина маман, стервозная и эгоистичная. «Моя мамайка – резкая, как газировка! Гарпина Яковлевна в замазке!» – рекомендовала её затравленная родительской опекой дочь. В будущем при сохранении такого же психотравмирующего уровня жизни самой Нонке предстояло переплюнуть родительницу в умении «размазывать» людей.
Расстелив пакеты, дамы, расположились на заброшенном крылечке, стараясь всячески оттянуть момент расставания, ведь дома их не ожидало ничего, кроме очередных неприятностей и скандалов. От пережитого азартного эпизода да исходящих от подельницы флюидов обожания и полного понимания Нонка захмелела, расслабилась. Её понесло в безудержные откровения:
– Ты представить не можешь, как я Коляна любила! Даже, наверное, и сейчас ещё люблю. Вот вернулся бы – я б ему всё простила.
– А как же мстя, которая страшна?
– Святое дело! На днях я впала в пучину мрачной достоевщины и разработала план акций устрашения.
– Зачем? К чему?
– А не хер! Не дам ему житья! Мне плохо – пусть ему тоже!
– И что ж ты напридумывала? Да и как вообще можно отомстить, если мужик тебя бросил?
– Начнём с малого, а там, как масть покатит. Чтобы сделать жизнь самца невыносимой существует масса способов. Например, вчера сдуру полночи прорыдала, потом думаю, а чё-эт я одна не сплю. Взяла телефон и звонила ему, звонила… пока гад трубку не взял. Потом прокряхтела голосом раздавленного гномика с хроническим насморком: «Брозлужайте зообщение из козмоза! Жоба. Буля. Адидас. Ты – бродивный Гондурас! Информация является гозударздвенной тайной, за разглашение – турма!»
– Ну, это совсем как-то по-детски. Глупо.
– А зато как от сердца отлегло! Ты себе не представляешь – просто праздник какой-то! Если сегодня бессонница будет мучить, я ему звякну часика в три ночи: «Позовите мне Коляна, тупорылого болвана!» Нет лучше: «Не у вас ли наш Колян, безобразный обезьян?»
– Можно ещё тянуть так противно, по-наркомански: Припёрло-о, бра-атан, нечем ширнуться. У тя бо-отва е? Зво-они, еслиф чё-о…
– Или ка-ак рявкнуть, словно ошпаренный прапор: «Год призыва? Размер сапог?» А спросони воспоминания об армии особенно ужасны!
На следующей неделе планирую серию мероприятий. Во-первых, дам от его имени объявления в газеты: раздел «Знакомства», рубрика «он ищет его»: «Если ты ищешь пассивного друга, не стесняйся. Позвони мне. Отдамся в нежные руки. ЖДУ!!!» и Колянов телефончик внизу.
Внезапный острый приступ хохота на несколько минут прервал диалог. После чего, утирая слёзы и размазывая тушь, коварные интриганки стали выдвигать новые версии мщения.
– Нон, я частушку дурацкую знаю, можешь использовать в каверзных целях:
А ты чо не спишь, Колян,
Чо ты ночью маешься?
Почему ты сам с собой
Сексом занимаешься?
– Пойдёт. А вот ещё есть:
Сидел Коля на заборе
Да мечтал про нежность,
И случайно между делом
Укусил промежность.
– Нон, а ещё можно на всех столбах в его районе такие объявы развесить, например: «Сдам комнату скромной, порядочной цыганской семье, желательно с детьми».
– Потом посчитаю, когда должен был наш ребёночек родиться и поздравлю в местной прессе с рождением двойни. Пусть побздит! А сколько неисчерпаемых возможностей у Интернета, ты себе представить не можешь! Эх, готовься, Колян, карьера порно-звезды не за горами!
– Или ещё можно фотку отксерить, получится точно, как «их разыскивает милиция» и на его подъезде вывесить, а под портретом подписать: «Берегись манъяк Коляшек – злой убивец чебурашек!»
– У него ж именины скоро. Надо поздравительную телеграмму сочинить, типа: «Скоро, Коля, сорок лет, день рожденья снова. Мы желаем, чтоб навек было полшестого! Твои дети подземелья». А в сам Вареньев-день чтоб посыльный принёс коробочку из под тортика, а там собачьи какашки. Что? Съел, противоза?!
– Жестковато! Но, думаю, проймёт!
– Слушай, а ты вообще собираешься своему-то муженьку-кобеляке отомстить как следует иль так и будешь поруганную невинность изображать?! В наш век победы гламура над разумом порядочная женщина должна иметь, как минимум несколько воздыхателей. Подари лосю рога ветвистые…
– Да ну, ты что?! С ума сошла?! С кем у нас мстить-то? Тихо сам с собою? В нашем ареале все стоящие мужики давно наперечёт занесены в Очень Красную книгу!
– Запомни, любовники приезжают на одном поезде и уезжают тоже на одном. Тут как завещал первый, он же последний президент Советского Союза – главное начать! Тогда мужик повалит косяком.
– Где я найду? На улице что ли? На работе? Вокруг только бабские задницы! Или ещё наш историк – педик латентный.
– Мужчины, работающие в школе, мужчинами не считаются! – категорично парировала Нонка.
– Нет, не приспособлена я для тонкого искусства адюльтера!
После надрывного истерического смеха на Олю навалилось состояние угрюмой тоски. Она оглядела сырое крыльцо, приютившее их, огромные кляксы луж, свинцово мерцающие в полутьме, пару дворняжек деловито шуршащих в переполненной помойке неподалёку от дома. И физически ощутила, как мерзкими холодными червями сплелись обострённые чувства ненужности, бездомности, незаслуженной горькой обиды и отчаянного сиротства. Тяжёлый живой комок давил тягучей болью где-то в солнечном сплетении, наверное, там, где ещё была жива душа:
– Никому я не нужна! Никому!
Приходя домой, Оля словно попадала в эпицентр военных действий. Нервы находились в скрученном состоянии перманентного стресса. Муж подчёркнуто игнорировал её робкие попытки уладить конфликт. Видимо ему было так удобнее оправдывать свои похождения. Оля этого категорически не понимала, и искала вину в себе. Словно постоянно ковыряя болезненный нарыв, она взрастила непомерное чувство вины. Не зная, в чём именно она виновата перед мужем, мучалась в догадках: «Я просто слишком толстая? Может, не устраиваю его в сексе? Готовлю плохо?..»
Пытаясь загладить свою несуществующую вину, Оля со всей горячностью кидалась в крайности. Садилась на изуверскую диету, и тощала, пока не начинали клочьями лезть волосы, крошиться зубы и слоиться ногти. Закупив кучу товаров «SEX-шопа» облачалась в алое бесстыжее белье, облившись манящими ароматами, танцевала перед «хозяином» томительный стриптиз. То готовила многочисленные блюда-разносолы, гробя все выходные на кулинарные изыски, умудряясь простые дешёвые продукты превратить в барские деликатесы. Супруг смотрел на все эти наивные ухищрения мрачно презрительно: «Не такое видали!»
Дело неминуемо катилось к разводу. Порой Оля, совсем упав духом, принималась безостановочно рыдать по нескольку часов подряд. В один такой острый момент раздался телефонный звонок, и наглая особа потребовала к телефону Олиного «благоверного».
– Его нет дома.
– А вы кто? Его мама?
– Я жена.
– Странно, а он говорил, что не женат!
Затем в Олино ухо градом посыпались мерзкие оскорбления и площадная брань, видимо мат для этой девицы был привычным, повседневным способом выражения мыслей. У супруга и раньше были, как он говорил «косяки», но чтоб вот так?!
Оля, потеряв тактильную чувствительность, как обмороженная, в полуобморочном состоянии осела на пол: «Это рубеж. Я не верну его любовь. Семью создают вместе, а когда один строит, а другой только разрушает, толку нет. Нам никогда не будет так хорошо, как раньше!»
Оля почему-то вспомнила, как в первый их совместный год, муж любил осыпать её цветами, пока она спала: «Просыпаюсь утром, в душистых розах, как богиня! А Дима рядом стоит, улыбается и держит целый таз винограда! Как же было хорошо! Счастье! Хотя он уж и тогда таскался. Нашлись «доброжелатели», донесли. Дима вообще человек – праздник. Только ему необходимо, чтобы фейерверк не прекращался ни на минуту…»
Ники бы так никогда не сделал! Всех мужчин Оля всегда невольно сравнивала со своей фантастической несостоявшейся первой любовью. «Бесподобного Ники» она много лет безответно и безнадежно любила, пока не встретила мужа – Диму. После свадьбы Оля запретила себе даже вспоминать Ники. Ведь Дима был её первый и единственный мужчина. А думать о Ники – значит, пусть в мыслях, но предавать свою половинку!
Но когда единственный – «надежда и опора» – начал вовсю гулять по бабам, доводя наглостью до предела терпения, Оля стала ходить к дому Ники и только там находила успокоение. Чем чаще супруг пускался во «всетяжкие», тем сильнее манил Олю недосягаемый образ «первой любви», тем сильнее увеличивался контраст между распутным мужем и «святым» Ники.
Однажды, в разгар очередного мужниного «забега в ширину» Оля, не выдержав тяжести своего горя, даже хотела лишить себя невыносимой жизни. Всё продумала, как и где: «Лягу в горячую ванну. Но не голая, а в новенькой кружевной ночнушке. Чирк по венам – и поплыли! Хуже, чем здесь, не будет!»
Но потом решила написать прощальное письмо Ники, где призналась ему в глубоком пожизненном чувстве. Увлеклась, наплакалась. Подписала конверт: «Вскрыть после моей смерти». Вспомнила своего Ники, размечталась…
И отлегло, вроде… долго потом жгла толстый конверт кусочками в пепельнице. А после всё закрутилось, и заново – по кругу. Только уж на смертоубийство больше не посягала: «На кого ж я сына оставлю? Его стервозным хабалкам, чужой ребёнок и даром не нать! Растить надо малыша, а личного счастья видимо, по судьбе не положено…»
В замке зашуршал ключ. По малейшим, известным только верным жёнам после десяти лет совместной жизни, нюансам шороха в замочной скважине, Оля понимала что муж навеселе, а, значит, есть возможность поговорить, прояснить и может даже выправить ужасную ситуацию.
– Дима, тут тебе звонила девушка. Ты ей сказал, что не женат? Обматерила меня всяко.
– Чё те надо от меня? Не успеешь домой прийти, и тут же наезды. Пошла отсюда!!! Как ты меня достала уже!!! Проститутка!!! Бл…
Оля замерла. Внутри словно образовалась чёрная сосущая дыра. Оля больше не рыдала в бессильной обиде, как раньше, не начинала бесполезную игру «в поддавки» – не подлаживалась, не подстраивалась.
– До этих пор у меня не было других мужчин, кроме тебя! Номинально назвать меня такими похабными словами не за что! Вот как раз в этом и состоит моя вина – слишком порядочна. А верные жёны всегда не интересны. Слишком пресно для Димы – фейерверка! Что ж, постараюсь оправдать твои ожидания!
– Ничего… Переживёшь…
Дима, как обычно не слушал назойливую трескотню жены. Достав из «заначки» полбутылки коньяка, плюхнулся на диван и врубил телевизор «на всю»: «Работаешь-работаешь, как конь буланый. Имею право на отдых. А Ирке-сучке потом головёнку откручу за самодеятельность, что б не шалила. Ишь ты осмелела – домой звонить. Быстро всех на место осажу! Курицы!!!»
Оля казалась себе удивительно спокойной. Она тщательно красилась, завивала волосы на плойку. Достала из дальнего закутка шкафа и надела эротичное алое бельё, облилась духами из «SEX-шопа».
Уже на улице набрала с «мобильника» домашний телефон Ники: «Если его номер за столько лет не изменился – значит, тому быть!» После долгих томительных гудков на другом конце провода взяли трубку…
Она ехала в такси и подгоняла водителя:
– Побыстрее нельзя?
– Торопитесь? На свидание? – таксист с удивлением наблюдал как плещутся огни вечернего города в огромных полных слёз глазах странной пассажирки.
– Нет, опоздала уже! К сожалению! Остановите, пожалуйста, у ночного магазина, нужно ещё шампанское купить…
Оля неслась через площадь на всех парусах. В горле словно трепетала, пойманная в силки живая птица. Ноги не чуяли твёрдой поверхности, а проваливались в мягкую невесомую вату. В скорой на руку чернильной октябрьской мгле зажглись золотые рассеянные фонарики. Сутулыми интеллигентами-недотёпами они ценой собственной слепоты, освещали путь всем неблагодарным прохожим, не подозревающим об их скорбной фонарной доле.
Загадочное царство двора Ники покрывала непроглядная тьма, кое-где прорываемая тусклыми заплатками освещённых окон. Деревья ещё умудрились сохранить значительные массивы своих причёсок, а бескорыстные чудики-фонари сюда никак не дотягивались.
Подойти к самой двери Оля струсила, а притаилась под развесистой, как шатёр кроной клёна-патриарха, присев на скамеечку напротив подъезда. Она приготовилась ждать и ждать бесконечно, то захлёбываясь от предощущения сверхзвукового полёта в другую реальность, то беспощадно тоскуя и жалея себя несчастную. Но врата неприступного замка распахнулись слишком быстро, так что Оля не успела, как следует нагнать на себя суеверной жути.
И миру явился – ОН!!! Оля узнала бы его даже в миллионной толпе Шанхайского базара по одному, только ему свойственному движению плеч, и через сто лет она бы вслепую безошибочно определила героя своих самых сладких, грешных снов по одному лишь только запаху, по излучению невидимой ауры, по томительно гудящим внутри струнам. Ники двинулся к ней вальяжной, неспешно прогулочной походкой, которую Оля безумно обожала и интуитивно искала в каждом идущем по улице мужчине. Душа её онемела от счастья и невозможности происходящего.
Когда Ники подошёл поближе и в тусклом полумраке проявились черты, родные до шрамов на сердце, Оля невольно ужаснулась. Время изуродовало любимого беспощадно, изуверски пошло. Нет, он не выглядел безобразным уродом, а просто стал обыкновенным! На секунду ей показалось, что это даже страшнее чем смерть. Приняв гибель, он навсегда остался бы чудесным эльфом. А так, потеряв свою сущность, убивал веру в любовь. Волшебная сказка стала пошлым анекдотом.
Медленно, как во сне рушился величественный Замок Призрачной Мечты, выстроенный из сверкающих хрустальных шариков. Они катились, стекали и таяли теперь в чёрных лужах, оказавшись банальным льдом.
Контраст между тем ясноглазым ангелоподобным Созданием Света, жившим в её памяти, и этим небритым, лысоватым дядькой, с отчётливо наметившимся пивным брюшком был столь непреодолимо велик, что Оля невольно тихо ахнула. Но всё-таки, несмотря ни на что, это был ОН! Вот что самое главное! Ведь это его необыкновенные глаза, что смотрят прямо сквозь тебя, пронизывая насквозь! И это его тонкий неповторимый аромат ириса и полевого вьюнка… Но, хотя?.. СТОП! К неповторимому запаху примешалось постороннее «амбре» свеженького перегара!
Оля резко открыла глаза и отшатнулась. Она ещё хорошо помнила время буйных девяностых, когда на улице резко тормозили автомобили, в полном замешательстве при виде неземной красоты божественного Ники, всегда одетого в нечто светлое и сногсшибательное:
– Кто это? Иностранный поп-идол, случайно перепутал Неаполь с Борнеаполем?
– Это нам всем только чудится или на свете действительно могут существовать столь утончённые Адонисы, возлюбленные самой Богиней Любви, Весны и Вечной Молодости?!
Да, было от чего сойти с ума! Ники – живой источник изысканной сексуальности и тонкого юмора в юности скорее напоминал красивую девушку. Так что страстные любительницы брутальных мускулисто-потных «качков», не напрягайтесь. Это не ваш типаж!
Длинные «нордические» локоны вились ниже лопаток. Фигура Ники изящная, как ивовый прутик. Медлительные, но ловкие кошачьи движения. Но главное – нереальное сияние лучистого взгляда. Все бесподобные черты и добродетели возлюбленного Оля могла бы перечислять до бесконечности. Но сейчас перед ней стоял малознакомый мужик среднестатистической наружности, небрежно наспех одетый и явно с похмела.
«Зачем я здесь? О чём с ним вообще говорить? – с тревогой подумала Оля и с ускользающей надеждой заглянула в его лицо – Нет! Но это же он – Ники. Мой Ники! И глаза ещё лучатся, как прежде!» Она крепко обняла его, будто пыталась удержать и прижалась щекой к жёсткому щетинистому подбородку.
Потом они долго сидели под шатром гигантского клёна, пили шампанское из горла, захлёбываясь и давясь колючими пузырьками. Хохотали до коликов, вспоминая своё манящее и запретное хипповое прошлое на задворках центрального кинотеатра, который давно превратился в безликий и безвкусный торговый павильон:
– А помнишь, как Стэйси напялила в костюмерной ТЮЗа, где подрабатывала, форму капитана милиции и заявилась так в наш «Бульён-Кабак»?!
– Её тогда арестовали и чуть из института не выперли!
– Папашка помог. Он у неё «шишка» какой-то.
– А ты была, когда Зипун на Новый год вместо выпивки принёс из психушки, где отдыхал периодически, целый тазик транквилизаторов? Накопил бедолага!
– А как нас баба-Зюка со двора гоняла?!
– Подкарауливала и поливала со второго этажа из шланга!
– Её бы энергию, да в недоразвитые страны!
– Шныря мать под домашний арест посадила и всю одежду отобрала. Так он на «Сковороду» ночью в её махровом халате пришкандыбал!
– Ага, в валенках! На антресолях надыбал!
– Вспомни облавы, дружинники боролись с панкующей молодёжью. Ловили, заставляли цепи снимать и умываться…
От смеха слёзы стояли в глазах, и разноцветные пятна плыли по ресницам. Любовники одновременно впились друг в друга, как умирающие от жажды припав к источнику – в надежде на спасение. Внутри словно заработал один на двоих мощный двигатель, остановить который было уже невозможно никому на свете. На сакральном молодёжном языке это состояние называется «снесло крышу». Причём не накренило, не пробило в нескольких местах, а снесло напрочь, единым махом. Видимо, силы колоссального, срывающего крыши, торнадо несравнимо превосходили прочность ветхих построек.
Мир закружился, изогнулся, как в выпуклом зеркале, и с тихим треском лопнул тонким мыльным пузырём. ЧПОК!
Беспокойство о том, что страстная любовная оргия происходит на лавочке перед многоквартирным домом в самом центре города, иной раз выдёргивало Олю из цепких лап головокружительного наваждения. Словно в разгоревшийся до неба костёр кто-то из вредности брызгал шипящие капли чуждые огненной стихии. Но Олины руки помимо воли, как две наглые сумасбродные змеи, неудержимо ползли под одежду Ники. И как только она касалась горячего словно атласного тела, бордовая пелена застила глаза, и тогда ей было плевать на все условности и на то, что их могут застукать ни в чём не повинные обыватели. Как зверски голодному не важно сервируют ему шикарный стол или просто кинут чёрствый кусок, когда выбор встал между жизнью и смертью – не до сантиментов!
Но всё же затухающие вопли совести и страх оказаться в дурацком положении перед соседями взяли верх в сознании Ники. Взвалив «добычу» на плечи, он потащил одурманенную любовницу подальше от своего подъезда. Они продирались сквозь колючие заросли, лезли через прутья ограждений и ныряли в дырки заборов, но ежеминутно останавливались и продолжали взахлёб целоваться с таким пылким остервенением, как собака смачно грызёт кость, рыча и скаля зубы даже на хозяина.
Словно непобедимый запах крови и мяса преследовал оголтелую обезумевшую стаю. Окутывал, звал, выбивая из под ног остатки фундамента здравомыслия. Их безвозвратно уносило в иные пределы, где нет запретов и ханжеских рамок приличия. Глаза ослеплены пламенем, а в ушах клокочет дикий ритм папуасских тамтамов. И все чувства открыты и остры, как свежая рана. Там в дикой первородной страсти катаются по горячему песку, откровенно извиваясь, истекающие соком желания похотливые самки. И не видят преград своей пылкости разгорячённые, возбуждённые до ломотной натуги самцы…
Оля с удивлением обнаружила себя на открытой веранде детского садика. В таких она частенько вращалась (с пивом и беспрерывным куревом) на стихийных тусовках в глупом пубертате. Длинные полы измызганного, исцарапанного плаща были задраны на голову. Мутный пейзаж качался в затухающем ритме, не думая проясняться. Размытые пятна детских горок и песочниц, стена непроглядно-чёрных кустарников, стыдливо заглядывающие в грешный «альков» силуэты любопытных «хрущовок» застыли в расширенных от ужаса Олиных зрачках и покатились крупным градом, словно гонимые желанием побыстрее покинуть воспалённый мозг.
Тупая тянущая боль в потайных глубинах тела и в почерневшей душе нарастала с каждой секундой пробуждения от свирепого наваждения. Оля почувствовала себя посаженной на кол, словно она – расчленённый кусок мяса, нанизана шашлыком на толстый беспощадный шампур, заполнивший естество металлической плотью, навсегда сломавшим её без права на восстановление.
Оля обвела вокруг взглядом буйно помешанного, вдруг случайно осознавшего своё жалкое положение: «Всё! Ничего уже нельзя изменить! Не будет, как прежде! Сломалось, разбилось… не собрать, не склеить… никогда…»
А грязный заплёванный пол веранды продолжал качаться от энергичных болезненных толчков, и от россыпи разбухших «бычков» рябило в глазах, залитых злыми слезами. Оля теперь и сама себя ощутила таким же ненужным окурком, раздавленным в осенней слякоти:
– Почему всё так грязно?! ГРЯЗНО!!!
Настроение у Николая было далеко не праздничное. Голова раскалывалась с недосыпу и от выпитой ночью натощак кислой шипучки. «Недоперепил!» – поставил он себе неутешительный диагноз. Это было самое постылое состояние абсолютного несварения, опустошения и тоски, что бывает лишь при многодневном запое.
В душе зияла такая дыра, будто заглядываешь в пустой железный дачный бак, из которого выкачали всю воду, и лишь на самом дне хлюпает ржавая тухлая вязкая жижа, кишащая червями, макрушами, пауками и другими малоизвестными мерзкими насекомыми.
– Эх, штормит-то как нонча, не то что бывалыча! Надо ж было этой Ольке нарисоваться! Злостное нарушение режима, к сожалению, становится нормой, – мрачно констатировал Николай, – Хотя, что уж сильно заморачиваться? Будет что вспомнить! Щас одыбаюсь помаленьку. Маманю сгоняю за пивусиком. Закинусь аспириндером. К вечеру высплюсь – буду человеком. Лишь бы в гости никакая гнида не заползла. Да и кому, собственно надо? Карифаны все по семьям-жёнам приткнуты и не жужжат. Если только кто сдуру вспомнит про моё днерождениё?
Словно предвидя самые досадные опасения Николая, в квартире раздался оглушительный звонок: «Вот-те нате, на лопате! Кто-то всё-таки припёрся! Да ещё в такую рань! Надо быстрей открывать двери, пока маманя не проснулась. А то начнётся допрос с пристрастием да с причитанием. Где ты был? Я всю ночь ждала-волновалась-не спала!!!»
В дверях (хвала Всевышнему!) стояли не оголтелые дружбаны с «сифоном» бормотухи, не назойливая тётя Марина с куцым букетом и многочисленным семейством впридачу, а худенький незнакомый юноша:
– Курьерская служба доставки «Гермес». Поздравляем с Днём рождения! Это вам, – синюшный отрок протянул Николаю яркую коробку, перевязанную красивым розовым бантом, – и вот ещё открытка.
Удивлённый заторможенный бесконечным «недоперепитием» Николай долго всматривался в служку «Гермеса» потом в наивную открытку без подписи. На ней был изображён весёлый лопоухий туповатый щенок с дебильной улыбкой, явно сделавший где-то «кучку» в подарок хозяину, и ещё более глупое четверостишье:
Любимый, знай, что без тебя
Мне не гулять беспечно,
Мне без тебя не жить ни дня,
Так помни друга вечно!
«Интересно, от кого это? – недоумевал похмельный властитель женских сердец Колян-Ники-Николай – От вчерашней ненормальной Ольки штоль? Или мож, от бывшей – бешенной Нонки?..»
Оля с сынишкой смотрели в окно на первый снег. Как неожиданно он выпал! Дети во дворе по очереди катали внушительный снежный ком, кидались липкими снежками, падали на свежие пуховые одеяла, покрывшие всю вчерашнюю грязь.
– Мам, а где папа? – заученно, почти автоматически спросил мальчик.
– А пойдём его вылепим!
– ?!.
– Из снега! Вон ребята лепят снежную бабу, а у нас будет снежный папа!
– Нежный папа?
– Конечно нежный, очень нежный!
«Как легко оказывается можно всё разрушить, отвечая подлостью на подлость. Нет теперь у нас никакого папы ни плохого, ни хорошего. Зачем мстила? Кому? Себе? Своему ребёнку? – Оля усмехнулась тяжким мыслям, с горечью обняла малыша и поцеловала его в вихрастую макушку, – Да, мстя моя, оказалась слишком страшна!»
Непорочно белоснежная, как фата невесты, благодать укрыла серые уставшие кварталы. Пушистые хлопья торжественно тихо лились из бездонного неба, обряжая землю, словно под венец. Мокрое тёплое дыхание небес обновило знакомый пейзаж, сделав его до неузнаваемости красивым и нарядным.
Несмотря на предчувствие долгой зимы на душе было беспричинно весело, как бывает только у натерпевшегося узника получившего долгожданную свободу. Нам ли после рабства бояться положенных морозов? А снег всё падал и падал на ещё кое-где зелёную листву, на скамейки и козырьки подъездов, словно осторожными нежными прикосновениями ласкал и утешал запыхавшийся, замотанный в своём вечном цейтноте присмиревший город.
Художник – Александр Ермолович.
К оглавлению...
