8
Все еще март — скверный пустой и больной месяц. Хочу напиться, как после госпиталя и пропьянствовать целую неделю. С утра вливать в себя бутылку коньяка и спать-спать-спать. Сном желаю лечиться. В госпитале давали наркотики. Было легче. Сон-сон-сон. Как иногда хочется залечь в спячку, как медведю в зимнюю берлогу.
Опять сорвался, снова осудил. Желчь заговорила во мне. Наталья не позвонила. И не написала в социальных сетях. Ну, какое мне дело до «голой барышни с карасем в руке»? Какое мне дело до Жана или Пьера? Пусть даже это будет Пьеро. Какое мне до этого дело? Прошло два дня, а я все никак не могу успокоиться. Необходимо взять себя в руки, поговорить с собой трезво и по-мужски. Наталья на расстоянии почувствовала мое осуждение. Нашелся праведник, ей-богу. Своего бревна в глазу не вижу, а в чужих очах и песчинку замечаю. Фарисей. Комариков отцеживаю, верблюдов не наблюдаю. Господи, помилуй.
Необходимо изгнать из жизни алкоголь. Перейти на зеленый чай, отвар из корня имбиря с лимоном и медом. Алкоголь разжигает страсть. Зачем мне нужно самому подкидывать в топку внутренних переживаний горючую смесь? Злой я — права Ольга.
Итак, принимаю решение вести Дневник Тихохода трезво и честно. Не оправдываться перед самим собой. Постараться не осуждать. После утренних прогулок немного молиться.
Я убрал с иконок годовалую паутину, зажег лампадку. Начал читать Исаака Сирина. А там все про меня.
«Без попущения искушений невозможно познать нам истины…»
«…когда мир совлечет с человека все, и в день смерти вынесет его из дому его, тогда узнает человек, что мир подлинно льстец и обманщик…»
«Мир есть блудница…»
«Не будь тороплив в походке своей без особенной потребности поспешить…»
Вот он — мой гимн Тихохода. Не будь тороплив и суетлив в жизни своей. Перестань бежать. Алкоголь — это льстец и обманщик.
На третий день стало немного легче. Буду стараться контролировать свои записи в Дневнике. Во всяком случае, у меня появился еще один собеседник. Не так уж плохо для уставшего от беготни Тихохода — «архиерей Тихон», фотография Натальи, образы святых, преподобный Исаак Сирин, отражение в зеркале, Дневник.
На этом пока останавливаюсь. Нужно «поговорить» с Натальей. Зачем я соврал Ольге о том, что вытравил ее образ из себя с помощью церковных таинств? К чему это? Тщеславие? Да. Это так. Нужно не вытравливать из себя Наталью, а изменить к ней отношение. Полюбить так, как рекомендует Христос — с пользой для души в этой жизни и в вечности.
П. С. Постараться никого не осуждать.
Привет, дневник! Я тебя не осуждаю за то, что в тебе нет души. Ты для меня тем и прекрасен, что я сам наполняю тебя любовью, а потом черпаю нежность. Мне нужна она, нежность, потому что без нее я становлюсь злым. Я не хочу пребывать в аду злости, но ничего не могу поделать с собой. Слишком много в душе накопилось гнева. На себя. На людей. На кошек и ведьм. На красавицу с зелеными глазами. Но когда уходит злость, и я наполняюсь нежностью, мне хочется всех жалеть. Всех-всех-всех, без разбора. Алкоголиков, хулиганов, полицейских, священников, кошек, ведьм. Больше всего жалко ведьм. Им так много досталось от суровой инквизиции. Я иногда плачу, когда читаю о сожжении какой-нибудь ведьмы.
Обычно с утра я принимал обезболивающие пилюли и после небольшой гимнастики, согревающей суставы, выходил на улицу совершить несколько малых кругов по бульвару. Большие круги отнимали много сил и времени — к ним я не был готов ни морально, ни физически.
Из-за сильной боли мне приходилось опираться на трость, однако было стеснительно прогуливаться с «лыжной палкой» весной. Поразительно! Во мне открылся комплекс неполноценности, который раньше я иронично высмеивал в других. Мол, живут люди с оглядкой на мнение окружающих. А то и вовсе высокомерно язвил: «Ах, что же скажет княгиня Марья Алексеевна?» Досмеялся. Попал в капкан духовного закона, — каким судом меряете, таким судом и осуждены будете. Не копайте другому яму, сами же в нее попадете. Не плюй в колодец… Точно. В самую сердцевину. По мере своего фарисейства и я получил «награду».
Вспомнилось о том, как нехорошо я поступал с Натальей, когда она жаловалась на нервозность и тревогу, ища во мне не высокоумных праведных нравоучений, а самого обыкновенного человеческого участия. Она страдала от того, что ей мерещилось — плохо выглядела, дурно спела, негодные рабочие сцены поставили софиты не под нужным углом, и лицо моей красавицы было безбожно «испорчено» бракованной подсветкой. И еще тысячи психологических болезненных узелочков, связанных с тем, что о ней подумают или скажут. Вместо того чтобы просто обнять ее, успокоить, я начинал учить. Мерзким менторским тоном читал проповедь о духовной жизни, в которой не должно быть места тщеславию, так как ее излишняя требовательность к себе зиждется именно на этой страстишке. Какая чушь! Моя Наталья, которая дарила мне столько нежности, что можно было в ней захлебнуться, нуждалась в ответном тепле. В нежности, которая не поучает свысока, согревает любовью и не задает глупых вопросов. В ласке, которая покрывает недостатки любимого и не гордится своим умом.
Да. Так я терял ее. Своим высоким умом, не подключенным к теплоте сердца. А когда потерял, было поздно — Наталья слишком часто и больно обжигалась на «молоке», чтобы не «задувать свечу». Она ее задула. Не мосты она сожгла, а свечу задула. Это я все порывался мосты сжечь, когда разыгрывал перед ней гнев любви и учил, учил, учил. Разве может научить чему-нибудь ум без чистого сердца? Только разжег в себе тщеславие. Впрочем, может показаться, что моя красавица была святой. Нет. Разумеется, нет. Единственное, что ее по существу отличало от меня — то, что я понимал, что творю, а она нет. А с тех, кто понимает, больше и спросится. Уже спрашивается.
Мне казалось, что со стороны я выгляжу одним из тех старателей здоровья, которые решили, пока не поздно, освоить так называемую «финскую ходьбу». Только в моем случае — с одной палкой. Я опирался на нее вполсилы, хотя боль тут же выскальзывала из-под ухищрений тщеславия и жалила тем больнее, чем больше я притворялся. В один из мартовских дней я, наконец, усвоил духовный закон — чем больше ты притворяешься здоровым, тем коварнее и хитрее атакует боль. Ее не обмануть примитивным тщеславием. Тут должны быть механизмы куда изощреннее. Слепая вера… или не слепая вера. Человек с болью должен превратиться в единый психический клубок, способный взорваться от встречи с чудом исцеления. Но пока мне надлежало поучиться элементарному терпению и принять самого себя не только с болью, но и с тростью и с хромотой.
Несколько малых кругов в режиме тихого хода составляли два километра. Проходил я их за час-полтора. Все зависело от уровня боли и погоды на улице. Солнечные дни радовали меня и проникали в душу. Плоть заражалась весельем улицы, кровь начинала гулять бодрее, выводя и меня самого на оптимистический лад. Помогал утренний чай с имбирем и медом.
Вместе со мной по бульвару Мира гуляли местные инвалиды и пенсионеры. Они выглядели значительно старше меня (или мне это только казалось?) и гуляли группками по три-четыре человека. Женщины, старушки составляли отдельные сообщества. Мужчины и старики объединялись в свои коллективы. Мне казалось, это разделение по возрастам похожим на происходящее в социальных сетях Интернета — несколько обособленных компаний вели свою тихую деятельность, скрытую от глаз постороннего.
По натуре я всегда был одиночкой и старался не касаться никаких групп — ни мужских, ни женских.
Мужчины обычно обгоняли меня на втором круге. Женщины, напротив, оставались позади, за что я им был в душе очень признателен — все же тщеславие человека бегущего не так просто было отбросить от себя. Впрочем, впереди у меня была вечность. Научусь всему. Притерплюсь к тихому ходу, привыкну к палочке, выработаю в себе трезвое отношение к боли. Если бы не острый артроз, разве когда-нибудь я стал бы так пристально вглядываться в свою душу? Отыскивать сущностные законы человеческого бытия? Едва ли. Возможно, когда-нибудь я восславлю свою болезнь, переломившую мое существование на две половинки. Возможно. Когда-нибудь. Но только не сейчас.
Впрочем, мой опыт смирения с новой философией весьма условен. Он исчисляется неделями. До постановки диагноза я был опьянен собственным умом и никак не хотел признать очевидного. Каждый из нас находится в прельщении. Так считают святые отцы. Подвижники духа. Трезвенники ума и плоти. Каждый из нас льстит самому себе. Кажется, абсурд? Ничего подобного. Тут скрывается та правда, которую трудно принять. Есть в человеческом сознании такая правда о себе, которую принять почти невозможно. Это касается, как правило, тонких проявлений страстей, таких, например, как тщеславие. Разве я могу признать за собой желание нравиться? Нет. Боже упаси! Это она — Наталья. Не я. Нет, не я. Это она желает всем нравиться. Считает, что такова в отношении ее персоны миссия Бога. Потому она и счастлива, что находится в этом обольстительном самообмане. Но она же — ведьма! Зачем рыжеволосой потомственной ведьме признавать сущностные законы бытия? Она живет по своим законам. Мир вращается вокруг моей милой артистки, а не наоборот. А я страдаю. Потому что знаю, что мир не эгоцентричен. Кто знал «волю хозяина и не исполнил ее, наказан будет многажды». Наташа живет, как язычница, и очень этим довольна. Она не чувствует греха, потому что не считает, что это грех. Может выступить в ночном клубе в неглиже и получить радость от рукоплесканий посетителей. А я буду страдать от того, что переспал с проституткой, нарушив сущностный закон любви. Правда, страдать буду потом — на утро. Ненадолго, конечно, но почувствую душевную боль.
Да, я не хотел признавать очевидные факты — мысль об инвалидности была для меня той правдой, которую невозможно принять. Около месяца я добивал свое больное колено утренними пробежками и посещениями спортивного зала «Динамо» для ветеранов МВД. Вышибал клин клином. Вместо того чтобы сразу обратиться к врачу и признать свой диагноз.
Что говорить?! Это как с язвительностью. Попал в капкан духовного закона. С артрозом выходило грубее. Я решил проигнорировать законы тела. И получил по заслугам.
На третий день утреннего променада появилось раздражение. Тщеславие и тут преследовало меня. Тщеславие интеллектуала, философа. Скользкая, еле заметная змейка у самого сердца. Эта змейка имела многовековой опыт. Она ласково нашептывала Адаму «сорвать яблоко познания добра и зла». Эта же обольстительница внушила Еве «как хорошо быть богиней». И когда Ева стала богиней, женщина сама принялась обольщать.
Моя змейка понуждала меня морщиться, когда я проходил мимо мужских или женских групп и слышал их разговоры.
— Вчерась заходила в магазин, взяла с собой тыщщу. Думаете, что-нибудь купила? Пару котлет и куриные лапы для кота. Шоколадку для внучки. Кефир, колготки, три банки консервов и все! — жаловалась сухонькая болезненная старушка с палочкой своим соратницам по променаду. — В магазины хоть не ходи. Одно расстройство.
Бабушки одобрительно кивали и переключались на политику.
— Этот …наш… только языком трепать умеет. Сам-то, небось, каждый день икру кушает, а на пенсионеров ему плевать.
— Путин вроде лучше.
— Чубайс во всем виноват.
— А я, мол, слыхала, что Достоевский.
Мне пришлось притормозить, чтобы услышать аргумент закутанной в искусственную шубу краснощекой полноватой женщины купеческого типа по поводу вины Федора Михайловича.
— Читала в одной умной газете, — кокетливо заявила она, — что Достоевский внушил русским мысль о виноватости за всех и за все. Поэтому мы такие беззубые.
Бабушки затряслись от смеха, как чахлые деревца от порыва ветра. Несколько беззубых ртов излили звуки душевной радости. На улице потеплело и повеселело. Проходя мимо них, я едва сдержал улыбку. И среди моих соратников по инвалидному делу встречаются интеллектуалы. Не только о ценах на колбасу говорят, не только о политике. Шутят по-доброму, подумалось мне, а я-то свысока на них. Они вон и без зубов смеются, как с зубами. И не без иронии. А я нос кверху. Эх, тщеславие. Змея.
— Путин — будущий император России. Царь-батюшка, — заявила тощая пенсионерка с узким умным лицом бывшего педагога. На ее глазах сверкали очки в позолоченной оправе. — Нельзя нам без царя-батюшки. Кровь Николая на нас и наших детях.
— Тюууу, какая ты умная, Катька, — вмешалась краснощекая. — Телевизер смотришь. Правительство, мол, со свечками на Пасху. И ты решила, что наверху о тебе кто-то думает. Насрать им на тебя.
— Пусть им насрать. Богу не насрать. Он все видит.
— Я тебе про Фому, а ты мне про Ерему. Они и здесь поживут, и на том свете. А мы и тут ничего не получим, и там.
— Ой, баооньки, да нам-то что? Мы свое пожили. Как внуки жить будут? Кругом одни войны. Безработица. Болеют люди всякими болезнями. А мы все ругаем кого-то.
— Весна, — сказала вдруг одна из старушек и посмотрела на небо. — Пасха скоро.
— Весна, — вздохнула краснощекая и расстегнула шубку. — Чай, взмокла вся. Если завтра солнце выглянет, выйду в курточке.
— И я.
— И я, чай.
— Погляди-ка, какую обувку я купила на распродажах. Белорусская кожа. Натуральна.
— Сколь отдала?
— Полторы.
— Ну, неплохие.
— Так им сносу не будет.
— До второго пришествия, — булькнула смешком краснощекая. — Ты, чай, и косу на полатях держишь?
— Побойся бога. Какие полати? Все уж давно с нафталином в сундуке. В деревне. Я и зубы, чай, приготовила. И косу, и зубы — все пущай в гроб положат. И в новых ботах кожаных. Чтобы невестой предстать на страшном суде.
— Глупенькие вы, бабы, нашли, о чем болтать, — вмешался в разговор интеллигентного вида старичок с клюшкой. — Лучше бы о чемпионате мира по футболу поговорили. А смерть за всеми придет. Нечего тут тоску нагонять.
И он прошествовал мимо женщин олимпийским шагом.
А я улыбнулся — второй раз за минуту. От души.
9
Жизнь не так уж плоха, если научиться радоваться тому, что имеешь. Даже если в этот арсенал маленьких радостей входит боль. Парадокс моей новой философии — радость от боли. Нет. Не парадокс. Я никого не призываю воспевать патологию. Даже если она дает стимул к жизни. Мой призыв — поэтизировать здоровье и прямоту. То есть умение принять страдание без ропота. Нет ни одного человека без страданий. Если он не мертв при жизни, всегда есть повод для скорбей. Не поверю в то, что человек может быть всегда доволен жизнью. Разве только святой? Но речь идет о нас, самых обычных людях. Неужели можно быть всегда довольным? Нелепость. Разве человек не борется со своими недовольствами? Довольными могут быть только сытые боровы, которые не знают, что пойдут под нож мясника. Аскариды в желудке, не ведающие, что на них обрушится лекарство от паразитов. Плоть, в которой помертвела душа. Но что это за радость? Желудок не способен быть выше души. Сытое брюхо не преисполнится небесной радостью. Можно летать душой, ползая телом. И летать телом, ползая душой. Последнее так знакомо сегодня. Мир хочет… Время колокольчиков, не колоколов. Эпоха быстрых наркотиков, а не долгой борьбы с собой.
Разве Гомер не высмеивал счастье скотинки, когда в «Илиаде» описал путешествие Одиссея на остров колдуньи? Да. Одиссей влюбился в нее — ведьмы все такие! Влюбился и забыл своих преданных друзей, жену Пенелопу с ребенком. Да. Ведьмы все такие — они способны одурачить до забвения. С ними можно позабыть друзей, бога, они сами становятся на место божества и пытаются властвовать. Оголила ножку, и пошел скакать казак. А другой воин, опьяненный красотой Клеопатры, отдал свою жизнь за одну ночь, проведенную с бестией. Бедный Одиссей! Когда он начал отрезвляться от чар колдуньи, тут же воскликнул: «Куда подевались друзья-воины?»
И она повела его на солнечную лужайку и указала на маленькое стадо свиней. Боровы наслаждались солнцем и пищей, и выглядели счастливыми. Они резвились на травке, подставляли сытые тельца под ласковые лучи солнца, спали, ели, плодились. «Разве не этого хочет каждый мужчина?» — спросила красавица. И тут только Одиссей очнулся и заставил колдунью вернуть ему друзей. Нет, не такого счастья жаждет человек. Убить ведьму! Пистолет «Макарова» заряжен серебряными пулями. Вбить осиновый кол в «красоту». Мир хочет бунта — он получит его.
Любопытно — еще совсем недавно я не пожелал бы и своему врагу стать человеком хромающим. Теперь очевидно — тихоход имеет массу преимуществ перед людьми бегущими. Тихий ход вовсе не означает судьбу улитки или так называемой «морской тихоходки» — существа беспозвоночного, вяло семенящего своими лапками-усиками в огромном водном пространстве. Странные членистоногие передвигаются со скоростью два миллиметра в минуту — поистине можно заснуть на таком «быстром ходу». Ротовые органы — пара острых «стилетов», служащих для прокалывания оболочек водорослей, которыми тихоходки питаются. Студенистые червячки имеют пищеварительную, нервную и половую систему, однако у них отсутствует дыхание и кровь. Точнее, дыхание — кожное, а вместо крови — прозрачная жидкость. Бррр… Мало притягательное существо. Разве что в засушенном виде в качестве корма для аквариумного карася. И, тем не менее, у тихоходок есть существенное достоинство перед многими обитателями земли — они умеют умирать и воскресать при жизни. Впадают в состояние глубочайшего сна — анабиоза, — практически умирают на время. Потом, при благоприятных условиях, воскресают и — снова в путь.
Нет, такой стиль жизни не по мне. Стать полуживой добычей для какого-нибудь карася? Увольте. Наталья не для того посылала мне в сон «телескопа», чтобы я задумался о корме для него. Скорее наоборот — я должен превратиться в рыбака, добытчика. Воскреснуть при жизни и отправиться в «крестовый поход» на карася. Обмануть боль и совершить акт волшебства, столь любимый всем красавицам-ведьмам. Она меня подзадоривает. Играет на самолюбии. Все эти хитрости я изучил. Все мне известно заранее. Но не все приходится по нутру. Неужели она этого не понимает? А, впрочем, надо бы и в самом деле вытравить ее из себя. Не слишком ли глубоко она проникла в мою душу? Она меня начинает мучить. Я этого не люблю. Готов принимать ведьму малыми дозами — но лишь до тех пор, пока не почувствую наркотической ломки. Рабская зависимость не для меня. Если я почувствую, что мною управляет колдунья, как это было с Одиссеем на острове, я предам ведьму святой инквизиции. Сожгу на костре аутодафе. Наташа знает об этом.
Я взял ее фотографию, посмотрел ей в глаза и отчетливо произнес:
— Мне надоели твои сказки, милая, буду смиряться с жизнью тихохода.
И рассмеялся громко, так, что «архиерей Тихон» вскочил на лапы со сна и посмотрел на меня заплывшими монашескими глазами.
— Успокойся, Тихон, это я не тебе.
Вряд ли я смирюсь со своей тростью и полюблю новую жизнь.
Почему-то вспомнил о том, что ей нравилась одна сказочная легенда родом из средневековой Европы, конечно. Юноша влюбился в звезду, выходил по ночам любоваться на нее с откоса. Однажды ему показалось, что звездочка подмигнула. Влюбленному хватило этого намека, чтобы совершить романтический и безумный прыжок в бездну. Странно — он не упал. И даже воспарил. Да! Он летел вверх навстречу возлюбленной до тех пор, пока не вспомнил вдруг о сущностных законах бытия — о всемирном тяготении. Мальчик испугался. Поглядел вниз и в тот же момент начал падать. Разбился насмерть.
Мы спорили с Натальей, как можно и нужно трактовать эту легенду. Она со свойственным зодиакальным львицам жаром доказывала мне, что в полете юноша был счастлив. Если бы он не допустил в свое сознание капли сомнения и страха, то его мечта воплотилась бы сказочным образом. Я утверждал обратное — упрямое, рассудительное, трезвое, холодное, козерожье. Нельзя попирать законы бытия даже под благовидным романтическим предлогом. Влюбленность позволит воспарить и даст временную иллюзию счастья, а закон всемирного тяготения накажет.
— Я подозревала, что именно ты был в облике кардинала-инквизитора, когда меня вели на костер, — шептала Наталья, и ее глаза вспыхивали красноватым огоньком. — Сон видела. Снам доверяю.
— Ты же говорила, что я был рыцарем, который выпустил в тебя стрелу и попал в самое сердце, — пытался отшутиться я. — На худой конец, алхимиком, стоявшим в толпе. Ну, никак не инквизитором.
— Ну, конечно! — восклицала она. — Ты стоял в толпе и прятал глаза. Скрывал свою трусость за улыбочкой фальшивого церковного благочестия.
— Да. Это был я. Вспомнил, родная. И еще веточки в костер подбросил, чтобы лучше горело.
— Подлец, — смеялась Наталья. — Но подлец честный.
……………………
Мне нужно немножко нежности, чтобы не умереть в ненависти к миру. Я не люблю мир, а он не любит меня. Я люблю Наталью, а она любит Пьера с желтыми волосами. Зачем она приворожила его? Ей нужен Париж? Ничего ей не нужно, кроме любви. Она это знает. Ей нужен праздник, который всегда при ней. Обожание, вздохи, сладкие романеи, ночные танцы голышом под дождем и музыка! Музыка! Музыка!!!
Я хорошо помню себя человеком бегущим. Это не особенная философия жизни — нет. Бегут почти все и не замечают этого. Потому что бегут. Когда бежишь, некогда смотреть по сторонам, тем более — созерцать красоту окружающего мира. Вся подлость человека бегущего заключается в эйфории от бега. Бег иногда переходит в полет над землей, и тогда — держись. Легко забыться и взлететь, нарушая сущностные законы мироздания. Падение бывает болезненным, а иногда и смертельным.
Человек бегущий замечает только тех, кто пристраивается рядом, доводя свой бег до нужной скорости. Любить на быстром ходу невозможно. Даже внимательно вглядеться в ближнего тяжело. Сосед замечателен лишь до той поры, пока не отстанет или не пойдет на обгон. У бегущих людей одна философия — эйфория. Бежать и падать, вставать и снова бежать. Если кто-то отстал или упал, то его не поднимают. Пробегают мимо. Добрые самаритяне — это люди тихо ходящие.
Еще одна подлость человека бегущего — он не понимает, что бежит по кругу. Порой, круги эти — штрафные, не приносящие даже капли былой радости. Круги пустые. Люди живут по привычке жить, привычка выдергивает их каждое утро из теплых постелей, одевает, тащит в душ, заставляет схватить гантели или скрутиться в позу лотоса. Привычка начинает управлять человеком. И всегда — бег, бег, бег. На работу, с работы, перекусить в кафе. Сходить в субботу в кинотеатр или на концерт. В праздники напиться. Утром похмелиться. Бег, бег, бег.
Мы познакомились с Натальей дважды, то есть я знал ее еще до нашего первого любовного свидания, но мы не замечали тогда друг друга потому, что бежали. Кто-то из нас бежал быстрее. Кто-то ускорялся потом. Наматывали штрафные круги.
Когда я прогуливал свою первую полковничью пенсию в местном кабачке и увидел певичку с рыжими локонами и сверкающими кошачьими глазами, я обмер — не потому, что меня приворожила музыка или ее внешность, а потому что я различил слова у песни.
«Мы движемся друг к другу, уходя…»
И певичка смотрела на меня при этом удивительными глазами, в которых плескались моря. Взгляд гипнотический. Устоять невозможно. Позже Наталья объяснила мне, что в этом сказывалась ее боязнь сфальшивить или спеть плохо. Страшась смутиться, оробеть, она выбирала какое-нибудь более-менее симпатичное спокойное лицо среди публики и пела как бы для одного человека. Так, видимо, было проще психологически.
В тот осенний вечер Наталья пела для меня. И пела она о кругах, и о том, что люди движутся навстречу, уходя. Песня была с любовным подтекстом. Смысл ее был в том, что любящие могут и расставаться, но движение их все равно по кругу, и они когда-нибудь будут вместе. Я принял изрядное количество коньяка, и меня тронула песня. А еще больше тронула рыжая певичка, которая показалась мне смутно знакомой. Я пригласил ее за столик, и после пяти минут общения нам стало ясно, что мы не только знали друг друга раньше, но и учились на одном факультете университета. Наталья стала правоведом и ушла в бизнес. А я после окончания университета был направлен в МВД в уголовный розыск. Прошло двадцать лет после выпуска. Я вышел на пенсию, она оставила карьеру деловой женщины и стала петь. Странно тасуется колода карт у судьбы.
В тот вечер я влюбился.
Сразу и безоговорочно.
Наталья тоже.
Не знаю, как все это вышло. Раньше я терпеть не мог пение. Я смеялся над теми обывателями, которые собираются по субботам или воскресеньям в концертных залах, прикрывают глаза и отдаются музыке как любовнице. Музыка насилует их наивные души, а они — радуются, печалятся, впадают в экстаз от того, что когда-то какой-нибудь одинокий гений сочинил мажорную или минорную мелодию. И кажется им при этом, что они обогащают душу чужими переживаниями. Я мог допустить интимные встречи с музыкой тет-а-тет. Дома, в уютном кресле, в одиночестве. Мог допустить гипотетически, но сам никогда не услаждался такой любовью. Я не был грубее остальных и чувствовал музыку чрезвычайно остро. Может быть, именно поэтому я так трепетно относился к ее влиянию на душу. Моя ирония, подчас злая, была вызвана своеобразной защитой от нападения неведомого мне врага — пусть этот враг оказывался бальзамом или лекарством. Мне проще было не допустить. И потерять что-то не существенное, нежели быть обманутым и обкраденным до нитки.
Влюбленность, очевидно, сродни музыке. Когда она тебя обкрадывает и опустошает, она делает это с поразительной утонченностью. Она обволакивает сладкой истомой, заставляет звучать каждый нерв в унисон себе, взрывает дремлющие силы, превращает в бога — с маленькой буквы, конечно.
Наталья не просто красавица, она еще и потомственная ведунья. По наитию она обладала магическим влиянием на мужчин. Когда мы «узнали» друг друга, женщина сказала мне, что уже видела нашу встречу. Чуть позже поведала о своих снах, в которых я был то средневековым рыцарем, освобождающим ее, колдунью, из железных когтей инквизиции. То — стариком-алхимиком, давшим рыжей зеленоглазой ведьме кров. То — самим кардиналом, приговорившим ее к аутодафе.
Она каждую ночь была разной. Пронзительность первых месяцев любви напоминала наркотическую эйфорию, только во сто раз приятнее и в тысячу сильнее. Любовь была похожа на невидимые струны небесной музыки. Она падала на нас, окутывала наше пространство, которое Наталья называла «персональным раем». Она пела обо всем нашем. А я растворялся в ней. И терял часть себя. Потому что стал любить музыку. Впрочем, это было временное наваждение. Когда мне надоело прогуливать пенсион в ресторанах, Наталья перебралась жить ко мне. Я устроился журналистом в информационное агентство. Освещал криминальную хронику. Получалось лучше, чем у других. Знание темы, старые связи.
И деньги стали сыпаться с неба. И я снова начал летать.
Наталья к тому времени развелась с прежним мужем-банкиром.
И однажды рассказала о том, что произошло с ней в реанимации несколько лет назад, когда она приняла решение оставить карьеру деловой женщины и развестись с мужем.
Обычно она проводила Рождественские каникулы в Швейцарии на горнолыжном курорте Виллар. Были друзья из породы успешных. В тот год с ней случилась беда — ее вынесло с накатанной горнолыжной трассы, она ударилась о какое-то дерево, повисла на кусте над пропастью, и, когда очнулась, посмотрела на звездное небо и увидела себя как бы со стороны. И поняла, что если останется в живых, то никогда больше не вернется в привычную рутину деловой женщины. Перед ее мысленным взором пробежала не только вся ее прежняя жизнь, но и кусочки из ее прошлых биографий и высветилась отчетливо жизнь будущая.
Наталья потеряла сознание от резкой боли. Выяснилось позже, что она сильно повредила позвоночник. В реанимации она провалилась в воронку времени и снова увидела себя со стороны средневековой рыжеволосой ведьмой, которую ведут на костер инквизиции. Картинки сменялись перед ее мысленным взором быстро, как в калейдоскопе. Она видела себя во французских кабаре, поющей веселые песни. В кампании с тибетскими ламами и алтайскими шаманами она проводила камлание, узнавала себя. А когда выписалась из больницы, первым делом покрасила волосы в огненно-рыжий цвет и развелась с мужем-банкиром. Позже окончательно оставила адвокатское ремесло, бизнес продала и стала учиться петь. Оказалось, впрочем, что петь она умеет прекрасно, французский язык знала еще со школы. И вместо Натальи К. явилась просто Натали. И эта Натали начала собирать концертные залы.
А через пять лет моя рыжеволосая ведьма оставила меня и уехала заграницу. В Париже у нее были друзья. Мы иногда переписывались в социальных сетях. Наталья рассказывала о своих успехах на поприще музыки, я писал о ней заметки. Знакомился с женщинами, заводил романы, но вскоре понял, что Наташа унесла с собой не только шестьдесят месяцев совместной жизни. Она унесла с собой то яростное счастье, которое может испытать мужчина, живя только с красавицей-ведьмой.
И я затосковал без нее.
10
Привет, дневник!
Без тебя было бы скучно. Ты как хороший исповедник. Никогда не поморщишься от моих признаний. Однажды выпивал на Пасху с батюшкой. Кагор, потом… еще кагор, а утром — кагор. Язык развязался у обоих, как у сектантов при сошествии «духа святого» или как у психических больных после принятия растормаживающего коктейля. Шучу. Разболтались — вот точное выражение. Священника потянуло на исповедь. А тут я — такой же разболтанный тип. Признался мне отец Николай, что на Страстной Неделе принимал исповедь от воришки, который рассказал, что обокрал частный дом одного местного жителя, похитил золотой крест, две старинные иконы, Библию. Услыхал батюшка это и чуть наперсным крестом не осадил воришку по голове. В прошлом году священника обокрали, взяли именно эти вещички. Вот так промысел! Сам вор и пришел к нему исповедоваться. А у священников — тайна исповеди. И никому. Никому. Внутри все горело. Исповедал он горемыку и попросил вернуть вещички владельцу. А тот их уже пропил, в карты проиграл. В общем, искушение было великое. Страстная! Бедные священники. Я бы с ума сошел, если бы каждый день выслушивал чьи-то признания. Хорошо, что у меня есть ты, бесстрастный дневник-отче. Ты меня крестом наперсным не осадишь.
Голова у меня болит — сил нет…
Интересно, а если бы я всерьез заболел — так, что не смог бы перемещаться по квартире? Лег на кровать и потерял обратную связь с этим миром. Оброс бы плесенью, водорослями, бородой. Слился бы с гардеробом, запутался в складках покрывала, утонул в толще метафизической пыли. На мой жалкий писк не отреагировал бы даже «архиерей Тихон». Возможно, не так уж плохо обладать качеством морской тихоходки и впадать в анабиоз, а затем «оживать» по собственному желанию. Почему совершенная человеческая природа не способна повторить маленький подвиг членистоногого? Или не так уж силен человек? Мир не антропоцентричен — это факт. Человек никогда не станет человеку богом. Другом, товарищем, братом, зверем — пожалуй. Только не богом. Гуманисты прежних веков — жалкие плоскатики-идеалисты-членистоногие. Мир богоцентричен. Мы призваны не к анабиозу и оживлению тихоходки, а к смерти и воскрешению из мертвых. Будет ли на том свете тихоходки? Если да, то они едва ли будут отличаться от земных сородичей. Зачем они в вечности? Не Бог находится в мире, а мир находится в Боге. Даже если допустить существование иных цивилизаций, то их появление лишь подчеркнет богоцентричность всего сущего.
Интересно, а если бы я всерьез заболел? Вечность не излилась бы ко мне на встречу сияющим ликом призрачного помощника. И боль мою не сможет унять потусторонняя сила. Если мир имеет зеркальное отображение в вечности, то есть все существующее живет в ином измерении, а сама вечность начинается на земле, то мне было бы приятнее получить помощь от любимого человека. Не от сонмища ангелов в белых одеждах, а от какой-нибудь рыженькой ведьмы с глазами, наполненными блеском вполне земных страстей. Впрочем, не все подчиняется нашим желаниям, даже если очень сильно захотеть. Есть сущностные законы мироздания. Влюбленность дает иллюзию счастья, полета, эйфории, а закон всемирного тяготения наказывает. Так что же, совсем не летать? Глупо. Необходимо так построить свой собственный внутренний мир, чтобы он сливался с вечным сиянием радости. Закон духовного резонанса. Подобное притягивает подобное. Радость в душе сливается с вечной радостью. Как обрести радость? Как притянуть ее из вечности? Не так давно кто-то из знакомых обронил забавную фразу об интеллигентности: «Настоящий интеллигент — тот, кто сакраментально относится и к материальному миру, и к духовному». Бог мой, разве можно одинаково служить двум господам?
Мир не терпит тихоходов. А членистоногие не очень любят мир. Ибо последний — это хищник. И лжец, и обманщик.
Почти все можно купить за деньги — почти все. И в этом «почти» содержится счастье для интеллигентного человека. Разве можно одухотворять деньги, превращать их в предмет сакральный? На них можно купить суррогат любви, видимость дружбы. Однако настоящую любовь не купишь. Все настоящее приобретается подлинными чувствами. А когда кого-то теряешь, виноват лишь ты. А как иначе? Кто виноват в моих потерях? Федор Михайлович? Или краснолицая женщина с бульвара тихоходов? Разумеется, я. Бегущий, летающий, падающий, не замечающий жизнь. Возможно, поэтому Наталья устала от меня. Два эгоцентрика не могут быть вместе долгое время. Даже если у них — общее прошлое яростной влюбленности. Необходима другая любовь — правильная. Такая, которая никогда не предаст, не станет искать своего, покроет немощи. Где ты, такая любовь? В интернете? На улице, в ресторанах, кафе? В церкви? Весь мир наполовину провалился в виртуальное пространство. Из него торчат лишь ноги с определенной частью тела — филейной, знаковой, сакральной для сегодняшнего мирка, особенно европейского. Да что там, европейского? Всего мира. Скоро человечество уйдет в виртуальность вместе с ногами. Потеряется так, как я теряюсь в больных фантазиях по поводу своего будущего. Появится новый человек — виртуальный. Утонувший в метафизической пыли информационного пространства — человек без прошлого и без будущего, человек без сердца. Воронка виртуальных дыр втягивает и опьяняет.
Люди уже совершают самоубийства под прицелами видеокамер, встроенных в телефоны.
Делают романтические глупости, не выходя из прямого эфира социальных сетей.
Демонстрируют филейные кусочки тел по всему земному шарику.
Сам земной шарик скоро примет форму огромной филейной части.
Извергнет в атмосферу всю накопленную за вечность нечистоту. Очистится и сбросит людское племя в бездну. Так творился всемирный потоп, так сотворится конец мира. Извержение нечистоты. Пожар.
«Земля покрыта асфальтом города. Мир хочет голого, голого, голого. У мира дьявольский аппетит. Стриптиз бастует. Он победит!»
Все смешалось …реальность, грезы, фантазии. Мир заболел расщеплением личностей. Шизофрения. У мира дьявольский аппетит. Не только филейных частей тела он желает. Мир хочет съесть всего человека вместе с его потрохами, мозгами, душой. В первую очередь — душой.
Наталья, возможно, прилетит. Вместе со своим Пьером или Жаном. Она скучает не по мне, а по месту — как кошка. Интересно, изменилась она за три года? Наверное, да. Только немного. У нее синдром Бенджамина Баттлера. Она молодеет от того, что сохранила уникальную способность быть счастливой. Грязь не пристает к ней. Она любит все, что делает с удовольствием. А когда любишь мир во всех проявлениях, то и мир идет тебе навстречу. Даже если он напоминает большую филейную часть. Пусть ее Пьер — это, на самом деле, Пьеро. Она его любит. Замечательно! А мир обожает ее за картины, подобные «барышне с карасем». Мир не отпускает ее из своих объятий. Она поет и танцует, общается с шаманами и йогами, встречает солнечный рассвет в Марселе, проваливается в воронку времени на Соломоновых островах, пишет картины на Монмартре и общается с философами индийских улочек, которые за пару рупий могут проглотить с десяток шпаг.
А вот я постарел. Сильно постарел за последние три года.
Кот не помощник. Если бы я заболел так, что… умер? Один. В замкнутом пространстве квартиры. Через пару-тройку дней я стал бы медленно разлагаться. Соседи не почувствовали бы запаха сразу, потому что у меня двойные двери и пластиковые окна. Сначала провалились бы глазницы, потом рот превратился бы в темную щель между жизнью и смертью, затем складка губ окаменела бы и прогнала из тела последнюю агонию жизни. Глаза выцвели бы и застыли в стеклянном недоумении, кожа стала бы сухой и зеленой. Душа находилась бы рядом с телом — по привычке. Три дня — минимум. Я смотрел бы на себя со стороны и не сразу понял бы, что меня уже нет. Когда мою квартиру вскрыли бы и тело потащили в морг, тогда только моя душа бы прозрела — я мертв. Я! Я!!! Тот «Я», который считал, что мир вращается вокруг его персоны. Тот «Я», который искал в жизни одних наслаждений, убегал от смерти, от мыслей о возможном переходе в иное бытие. Ради чего жило мое «Я»? Ради сиюминутности? Ради славы? Ради ловкого самообмана — мне есть, что сказать миру? Ничего у тебя нет, дружище. И у Натальи моей тоже ничего. Только она не ведает про это, а потому счастлива. А я, глупец, ведаю и теперь несчастлив. Может быть, не надо было и узнавать? Жил бы теперь счастливо. В таких вещах не бывает сослагательного наклонения — «если бы». Уж если узнал, меняй свою жизнь. Смиряйся с палочкой тихохода. Прими ее и восславь. Стань выше собственного лба, начни смотреть не только под ноги, на землю, а устреми взгляд в небеса. Смирись и стань крепче. Хватит вгрызаться в желания острыми стилетами тихоходки. Стань хотя бы на время ребенком мира сего, ведуном, алхимиком, только не великим инквизитором. Превратись в самого себя, сотри с лица улыбку фальшивого благочестия, соединись душой с Натальей, дай мыслям своим крылья и взлети — хотя бы в мечтах.
Конечно, проще не думать. Бежать, ускоряться, взлетать. Но когда человек убегающий спотыкается и больно бьется о землю, из его головы вместе с искрами сыплется масса визгливых вопросов. Как жить? Зачем жить? Можно ли жить без осмысления жизни?
Наверное, хорошо, что хромота явилась вовремя. Во всем промысел Бога. Быть может в пятьдесят пять лет для седого, потрепанного жизнью холостяка без детей и семьи, эта трость тихохода и есть волшебная палочка?
В самом деле, если бы не прогрессирующий артроз, неизвестно как долго продлилось бы мое неучастие в собственной жизни. Возможно, сегодня я пал бы так низко, что уже не выполз бы на поверхность. Зачем проклинать сегодняшний день, если завтрашний покажется адом по сравнению с сегодня? Через новую философию я попытаюсь научиться принимать боль. Рано или поздно это случается почти с каждым. У кого-то это происходит в тридцать три, у кого-то в полтинник, у кого-то и вовсе не происходит. Одно всех выравнивает — вечность. Все мы — и здоровые, и веселые, и грустные, и больные, — рано или поздно умрем. Провалимся в черную щель между жизнью и смертью. С ногами, плотью, головой, душой и сердцем. Утратим обратную связь, и будем равны по периметру ямы. А что потом? Каково это «потом»? Бесспорно, именно там и обнаружатся все наши различия — кто и как жил? Кто и как судил? Кто и как мыслил? О боже, мои мысли — это муравейник из миллиона потревоженных насекомых. Какие только «вредные насекомые» не посещали меня. Страшно признаться себе самому. Никогда бы и сотой части не сказал на исповеди. Попытался бы утаить и от Бога. А Наталье почему-то не боялся рассказывать. Возможно, потому что она была такая же, как я. И она никогда не стеснялась рассказывать мне о своих странностях. Мы все это — и чистое, и нечистое, — переплавляли в любовь, обновляли признаниями энергию соития душ. Запретов не было. Моя рыжая ведьма была так хороша, что иногда от невыносимого счастья я выскакивал из собственного тела и носился оголенной душой по пространствам мечтательным. В эфирах воздушных я превращался в кусочек неги и радости. Мой крик тонул в облаке любви, которое исходило с истомой от Натальи. Что ж, мне повезло. Ведьмы приходят к избранным.
Когда-нибудь я смирюсь с новой философией тихохода и, возможно, воскликну однажды: «Поделом получаю. Слава Богу за все!». И если это будет исходить из моего сердца, тогда появится шанс сделать первый маленький шажок к состоянию человека шагающего. Самая желанная категория. «Эго шагающий» — идеал. Это философ, мудрец, Человек Тишины. Шагающие люди вне суеты. Они не просто участники своей жизни, художественные свидетели, описывающие антураж. Они исследователи фундаментальных законов. Они вечный ученики и вечный учителя. Потому что «уча, учимся» — это знали древние греки, которым торопиться было некуда.
Я понял, что отныне моя сказка будет носить отнюдь не романтический характер. Это будет миф, легенда, притча. Моя волшебная палочка Тихохода способствует особому настроению мысли. Я научился неторопливо посматривать по сторонам, замечать первые всполохи весны в городской среде: мохнатых воробушек, купающихся в лужах; котов, собирающих пыльцу с дворов и палисадников; женщин, становящихся похожими на мартовских ведьм; набухание почек; появление первых робких листочков новой жизни после зимнего умирания. Я услышал веселое журчание ручейков. И все это вдохновило меня на размышления о жизни и смерти. Я не увидел противоречия между рождением природы и гибелью человека, его болезнями, страданиями и радостью обновляющегося бытия. Никакого противостояния между болезнью и здоровьем, между рождением и умиранием, между радостью и печалью нет. Все эти крайности — проявление одного сущностного закона — Любви. Болезни, как самостоятельной сущности, сражающейся со здоровьем, нет. Есть лишь ослабление организма. Есть ослабление закона Любви. Есть паразитирующие на этом законе патологии. Разве сам бы я когда-нибудь захромал, если бы до этого не издевался над собственным здоровьем? А если взглянуть в увеличительное стекло на тихоходку? «Морской медвежонок». Или на вирус? «Земля, покрытая асфальтом города». Или на змею? Разве они сами по себе являют собой исчадье ада? Разве не прекрасны они на взгляд бесстрастного исследователя-биолога, который под микроскопом видит чудные образцы божьих творений? Разве не великолепен под микроскопом скорпион или мохнатый ядовитый паук «черная вдова»? Разве не сказочно красив тигр, лев, волк? Все они прекрасны. Но превращаются в источник гибели лишь тогда, когда человек ослаблен, когда он прикасается к паразитирующим на добре сущностям. Вирус убивает только тогда, когда иммунитет снижен. Когда вирус попадает в кровь. И то убивает не всех. Многое зависит от внутреннего устроения человека. Святой Герасим был настолько свят, что вытащил из лапы явившемуся к нему в пустыню льву огромную занозу, и лев не тронул пустынника. Напротив, подружился с ним. И если верить патерику, то сам лев вырыл могилу после кончины святого, захоронил его и вскоре умер там же от горя. А преподобный Серафим? Известно, что к нему приходил медведь и брал из рук святого подаяние — хлеб. Повсюду действует закон Любви.
Признаюсь, я видел действие этого закона, когда был человеком бегущим. Но не придавал ему никакого значения, потому что человек суеты всегда слеп и глух. Он не имеет «очей, чтобы видеть» и «ушей, чтобы слышать». Мой кот, к примеру, с порога чувствовал степень моего опьянения или агрессии, и тут же забивался под диван. Напротив, когда я приходил домой с открытым сердцем, радостный, довольный, Тишка отбивал поклоны мне, будто я был для него в тот момент самим небожителем, святым человеком. Все связано в невидимом мире единственным законом Любви. Этот закон имеет ширину необъятную, глубину бесконечную, высоту фантастическую. Начинается на земле, а уходит в вечность.
Когда я превращался в великого инквизитора, Наташа на расстоянии чувствовала это и замыкалась в себе. И это было очевидное проявление сущностного закона, которого я не замечал. Потому что был эгоистом. Слава моей трости! Она учит меня заглядывать в самого себя.
11
Делаю записи в Дневнике Тихохода. Для того чтобы воскресить память прошлого.
Чтобы не забыть ощущений дня сегодняшнего.
Чтобы в полной мере вдохнуть в себя дух дня наступающего.
Записывать переживания — это проживать еще одну жизнь.
Жить в тонусе переживаний — это объективировать самого себя, делать жизнь полнее, ярче, насыщеннее, глубже. Как не хватает, порой, возможности посмотреть на себя со стороны. Если бы человек мог в любое мгновение это сделать, он бы избежал массы неприятностей. Дневник — фиксатор настроений. Одно дело — поддаться гневу в публичном пространстве и оскорбить людей, другое — выпростать содержимое настроения на чистом листе электронной бумаги, дать время отлежаться безумию, потом вернуться к нему в новом качестве и посмотреть на себя со стороны. Ты сегодняшний и вчерашний — подчас, разные люди. Возможно, такая практика удержит от следующих безумных шагов. Дневник примиряет вчерашнее «Я» и сегодняшнее. Если случается схватка двух настроений, то в ней побеждает смирение. Мудрость нарабатывается практикой малых шагов.
Опыт можно утратить со временем, если он не выражен в привычных символах. Мои друзья — слова. С ними я научился жить в мире и согласии. Наверное, такова участь философствующего холостяка. Вероятно, друзья музыкантов — звуки и ноты. Музыка выше слов, но ниже Тишины. Молчание — самое возвышенное занятие. В Молчании и Тишине можно говорить с Богом.
Когда со мной рядом была Наталья, я не нуждался в товариществе слов. Я и относился к ним с небрежностью человека мира сего. Количество слов было прямо пропорционально суммам гонораров, которые я получал в информационном агентстве. Слова были для меня обыкновенным инструментом для добывания денег, если хотите — рыболовной снастью, чтобы вытаскивать из мутной водички жирных аппетитных карасей. Не удочкой Тихохода с телескопическим прицелом на одну дичь.
Теперь слова — мои единственные друзья в сегодняшнем мире. Они не предадут. Люди обмануть могут. Слова нет. Впрочем, я не переживаю по этому поводу — не такова моя персона по важности. Да и нет такой заповеди, чтобы люди любили тебя. Есть противоположная — полюби людей, как себя самого. Не больше, но и не меньше. Бог вовсе не требует отдать последнее и пойти нищенствовать с сумой. Он лишь просит постараться относиться ко всем с максимальной справедливостью, не деля на друзей и врагов. Потому что враги впоследствии оказываются лучшими друзьями. А друзья — врагами. Обычно мы одухотворяем тех людей, которые нам нравятся. Не говорю о влюбленности. Влюбленные совсем и не видят никаких недостатков. Только бы любить. В этом кроется несправедливость. Человек несимпатичный автоматически вызывает наше недовольство уже тем, что несимпатичен. Превратности эгоцентрических чувств. Влюбленность — это часто переодетый эгоизм.
Слова. Слова. Слова. Мне уютно с ними. С их помощью я могу воскресить переживания любви с Натальей. Мой домашний питомец может от меня отвернуться, даже сбежать. Слова всегда рядом. Сигареты, вино — друзья сомнительные. Они, кажется, дают радость общения, но пройдет не так много времени — и они покажут зубы. Рак легких, рак печени, гипертония, цирроз. Что там еще? Импотенция. Курить я бросил, но от вина едва ли откажусь. После ухода Натальи образовался вакуум, который необходимо было чем-то заполнять. Слова приходили, все было хорошо. Но они могли уйти ненадолго, и тогда я прибегал к старому своему товарищу по милицейским будням — коньяку.
Новая философия диктует иное. Все хорошо в меру. Затвор тихохода учит меня малым шагам. Все без меры — от дьявола. Так считают святые отцы. Даже внешнее благочестие и добродетельность без меры делают человека подобным бесам. Человек без внешнего подвига становится подобным скотам. Значит, нужно придерживаться золотой серединки. Не опуститься до состояния животного, но и возвышенным бесом не стать.
Наталье я написал ответ. Если она действительно хочет меня проведать, пусть приезжает.
Я знаю о том, что она делит кров с каким-то музыкантом. Мама у него русская. Видел я его фотографию в социальных сетях. Худенький молодой человек с крашенными в желтый цвет волосами. Моя желчность уже готова была родить язвительную шуточку в адрес француза, но я сдержался. Если Наталья с ним живет, значит, он ей приятен. Какого же черта я буду судить-рядить? Конечно, внутри меня клокотала желчь, когда я впервые увидел нового мужа Натали. Первая мысль — какой-то …прости меня, господи. Но это и есть наша несправедливость в оценках. Кто нам симпатичен, мы готовы на него бочки елея изливать. А кто не вызывает симпатию, автоматически превращается в объект острот и насмешек. Какая же в этом справедливость? Я успел заранее записать француза в носителя всех европейских пороков, которые обращаются в добродетели с поистине иезуитским лукавством. Но может быть малыш не так развращен? Понятно, что не святой. Но кто ж из нас свят? Возможно, он лучше, чем я о нем думаю? Точно — лучше. Надо бы научиться думать о людях лучше, чем они кажутся. Не могу же я влезть в его шкуру. Да и приборчика такого нет, чтобы измерить добродетельность одного и греховность другого. Все меняется. Сегодня он может быть разбойником, а завтра покаяться и стать святым. Не осуждай!
Наталья знает о том, что я скучаю. Она тоже скучает, но не так, как я. У нее много планов. Концерты, творческие командировки, путешествия, выставки. Мне это не интересно. Я не живу публичной жизнью, мне не нравятся все эти кружевные приемы, напыщенные дамочки с бриллиантовыми колье, благообразные старички с дворянскими фамилиями, оканчивающимися на «офф». От них за версту несет нафталином.
А моей благоверной это нравится. Она любит сверкнуть собой, умеет тонко пококетничать, посмеяться, пошутить, позволить поцеловать ручку. А потом выбрасывает партию фотографий в социальные сети и получает удовольствие от «лайков». Она «лайкозависимая». Господи, помилуй, опять осудил. Она же артистка! Все артисты живут рукоплесканиями. А это те же «лайки», только живые, кулуарные, глаза в глаза. Не стану больше цепляться ни к Пьеру, ни к Натали. Пусть живут, как хотят. Не мое дело следить за их нравственностью и духовностью. Я приму этого Пьера даже если он окажется двуполым. Не мне с ним жить.
……………………………………………………………………………………….
Теперь о новом опыте, который хочу запечатлеть в Дневнике.
Сегодня мне, кажется, удалось настроиться на болевую волну, соприкоснуться в ощущениях с тональностью боли, слиться с ней, прочувствовать ее как бы изнутри. Музыканты меня бы поняли.
Это произошло на втором малом круге. Был пасмурный день. Но мои соратники уже давно накручивали круги — кто в быстром, кто в среднем темпе. Кто — комариными шажками, как я. На втором круге я ощутил теплоту в коленке и сначала испугался. Подумал, что быстрый ток крови может привести к рецидиву воспалительного процесса. Но внутри себя я ликовал, потому что я и моя боль слились в мелодичной медитации. Я и она стали одной сущностью. Мне было радостно находиться в положении человека хромающего, и я пошел нормальным шагом. О чудеса! Я смирился с болью, и она тут же подала мне знак своей ответной любви. Третий круг ознаменовался и внешней победой — я не заметил, как обогнал группу «олимпийских» старичков, которые имели явное превосходство над другими «спринтерами». Малые шаги. Теория и практика комариного шага. Поистине глубину философии малых дел можно постичь, лишь испытав боль в коленном суставе — боль долгую и смиряющую.
Иногда боль полезна. Она не только становится краеугольным камнем новой философии, но и реально помогает в самых простейших бытовых ситуациях. На «камне» боли и страданий я возведу фундамент нового мировоззрения, однако и спотыкаться по пути в магазин не буду. Программа-минимум соответствует программе-максимуму. Нет противоречия между большими шагами на долгое будущее и малыми комариными шажочками по пути в магазин. Слава Богу.
П. С. Отыскал в социальных сетях картину «барышни с карасем» и сделал несколько покаянных «лайков». Смешно. Я сам себе показался смешным. Значит, не все потеряно. Когда человек перестает смеяться над самим собой, он умирает духовно. Будем воскресать помаленьку. Комариными шажками. В рай или в ад? В рай, который для кого-то покажется адом. В ад, который для многих будет раем. Что русскому лекарство, то немцу смерть. Что для одного рай, для другого — сущий ад.
12
Среда
Дневник, у меня такое ощущение, что во всех моих проблемах виноват ты… ха-ха-ха! Вздрогнул? Привет! Шучу! Юмор у меня идиотский, ты же знаешь. Прости, мой любезный родной Дневник. Видишь, с каким уважением я отношусь к тебе? Упоминаю тебя с заглавной буквы. Ты заслужил это своим молчанием. Люди не умеют молчать. Нет у них сдержанности чистого листа. Хотя и сегодня нет чистых листочков, но я называю всякое начало дня в ноутбуке «чистым листом». Что я напишу с утра, то и произойдет. Своеобразная психотерапия. Нейролингвистика. Если я настроюсь на нежность и почерпну ее из тебя, весь день сложится в небесную радугу. С твоей помощью я могу снова испытать счастье любви, пережить мгновения неземной радости, повторить свою жизнь. Если каждый день начинать с повторения приятных воспоминаний, тогда невозможно будет изгнать из души рай. Люди, товарищи, господа! Начинайте свои дни с приятных воспоминаний — у вас появится шанс прожить счастливую жизнь.
Сегодня на прогулке не выходила из головы фраза краснолицей женщины о Достоевском. Во всем виноват он, писатель! Вне всякого сомнения. Виноват всегда тот, кто внушил чувство вины. Прекрасная казуистика, звучащая в унисон времени. Сегодня время иезуитов.
Эта бойкая женщина в шубке посягнула на идею.
Всякий за все и за всех виноват. В этом состоит суть религиозного мышления. Все мы составляем единый живой духовный организм. И если заболевает одна клеточка, то болеет все тело. Если выздоравливает одна клеточка, ликует весь организм. Идея о сопричастности каждого человека к тому, что происходит в мире, не желает приниматься теми людьми, которые считают, что вселенной правит его величество случай.
Четвертый малый круг я не одолел. Боль вернулась. Я спешно засобирался домой — глотать очередную порцию обезболивающих пилюль и делать плавную йогу. Гимнастика немного помогает. Медленная, как моя ходьба. Как философия тихохода. Как новая жизнь. Но я выкарабкаюсь — будьте уверены. Выкарабкаюсь и стану крепким, как китовый ус. И помогут мне в этом служебные духи. Я еще не призывал свои легионы ангелов. Если есть дух немоты, который был изгнан из немого прохожего, значит, есть и дух хромоты. Очевидно, во мне нет достаточной веры и внутренних сил, чтобы одним словом изгнать хромоту и боль. Постараюсь создать многословных духов-помощников. Мне не привыкать. Единственное, что я умею делать в этой жизни — сочинять. Потому инструмент самолечения у меня — сказка. Слово заразительно. Словами можно зажечь душу и плоть. Тело начнет исцеляться. Дух первичен. Нужно отыскать слова для того, чтобы душа запылала пожарищем, в котором сгорает боль, обида, тоска. И воскресает неутомимая жажда жизни. Таков мой план. Никакой химии, никаких антидепрессантов. Разжечь пламя, в котором сгорят болезни и скорби. И «выйти из него воскресшим, но как бы из огня».
Дома я нашел в ноутбуке папку с набросками рассказов, посвященных Наталье. Мне захотелось вспомнить то горение души, когда красавица ворожила, а я принимал и не противился. Мой дух горел вместе с плотью. Эйфория влюбленности была на высоте извергающегося вулкана. Мне было хорошо с ней. Очень хорошо. Первый год — рай. Второй год — сказка. Третий год — реальность, похожая на сказку и рай. Четвертый — трещинка между раем и адом, куда я проваливался как в черную дыру — с мозгами, сердцем и плотью. От меня мало что оставалось — моя жена в совершенстве обладала магией. Пятый год совместной жизни превратился в ад. Наталья по утрам оборачивалась склизкой холодной студенистой змеей, выскальзывала из постели за час до моего пробуждения. Находил я ее уже за чашечкой утреннего кофе умиротворенной плавной йогой и медитацией — холодной ко мне и ко всему в мире. Это было начало ада.
Я открыл архивную папку и с ностальгией прочитал:
«…Я верил в то, что древние колдуны-алхимики могли переплавлять свинец в золото, а с осенних кленовых листьев можно собирать золотую пыльцу. Воображение позволяло мне быть богатым, но я ничего не хотел покупать на свое золото. Оно было драгоценно для меня тем, что пронизывало и связывало между собой многие реальности: цвет волос сказочных принцесс и реальных персонажей, мою дорогую Марту и чудесную осеннюю пору…»
…У меня приятно заныло под ложечкой.
Я не верю моей благоверной. Уже не верю…
А тогда верил, как дитя…
«… и тогда же, в октябре, когда весь город засыпало золотом, случилась необыкновенная встреча с волшебной Мартой, которая оказалась не просто одичавшей кошечкой, а заколдованной девушкой, кочующей из одной реальности в другую с помощью снов.
Она появлялась в моей жизни потом не раз. Ее и звали иначе, и возраст, и пересечение во времени всегда были разными, однако ее память была острее моей, и в какой-то момент нашей близкой дружбы, а иногда, чудесной влюбленности, она вдруг произносила как бы мельком фразу, которая вновь превращала меня из юноши, молодого человека, мужчины в маленького волшебника. Она говорила тихим голосом: «А помнишь ты рыжую кошку из своего детства? Мне часто снится, что я когда-то была именно ей». И я понимал, что в этом сумасшествии скрывалась какая-то тайна — приятная тайна возраста ангельского.
Персональный рай…»
Перечитал строки из «персонального рая». Стало немного грустно. Наталья живет с Пьером, у которого крашенные в желтый цвет волосы. Помнит ли она мои рассказы, посвященные нашему «персональному раю»? Или Париж с музыкальными вольностями и странным мальчиком Пьером окончательно вытравил из ее души русскую ностальгию? Что ж… на то она и ведьма! Придумала, что в одной из своих прошлых жизней она жила во Франции. У ведьм нет родины. Родина — это место, где им уютно. Они как кошки. Им хорошо там, где прилично кормят и не спрашивают строго за то, что в доме полно мышей.
13
Вечер. Я и не заметил, как задремал в кресле. Созревшее за день солнце бросило мне спасительные лучи — они запутались в занавесках и возбудили у «архиерея Тихона» искренний интерес. Забавно. Ему, очевидно, мерещится в игре света и тени нечто живое. Возможно, рыжая кошка? Закат разливается именно золотистым лучом. Я улыбнулся. Зевнул. Сбросил с себя остатки дремы и посмотрел на часы. Всего только восемь. Проспал час-полтора, но какой дивный сон мне привиделся! Исповедоваться не буду. Пусть это останется со мной. Патология? Нет. Заблуждение, которое поддерживает жизненный тонус. Есть такие особенные заблуждения, которые настраивают на оптимизм. Я называю их здоровым авантюризмом. После таких снов хочется беспричинно смеяться.
Восемь часов вечера и приятная истома. А у кота Тихона нет куриных лап, и это грозит мне пробуждением в три ночи. Если кота не покормить с вечера, у него наступает «ломка», и он будит меня по ночам. Необходимо совершить маленький подвиг добродетели — собраться и сходить в «зеленый» магазин, в котором продают замороженные куриные лапы. Меня в магазине привечают как старого клиента. Продавцы там меняются, а пристрастие «архиерея Тихона» к куриным лапам остается. Иногда я забываюсь и прошу у кассы «замороженные ноги для поросенка». Катя, Вера, Лариса знают, что в моей разговорной речи бывают выверты и не удивляются. Ноги так ноги. «Поросенок» звучит нелепо только для соседей по очереди. Катя, Вера, Лариса смеются и успокаивают покупателей — у него нет поросенка, который кушает ноги. У него просто голодный кот. Очередь улыбается.
Я растер колено. Кажется, боль испугалась ведьмы и покинула меня. Можно выйти без тросточки тихохода.
Мысленные путешествия по «персональному раю», очевидно, разбередили душу, и Наталья решила заглянуть в мой сон. Я бы не сказал, что мне стало снова больно — нет. Случилось то приятное потепление сердца, движение в сторону нежности, когда повторяется уже пройденное. Нежность — это нечто мистическое. Такое чувство, что нега хранится в эфирных ангарах, ключ к которым можно подобрать только по наитию. Настройка души. Или самонастройка? Не знаю. Мне иногда достаточно произнести вслух ее имя или заглянуть в архивные документы, в которых находятся наброски к рассказам. Или получить от нее письмо. Иногда — написать. Возможно, я сделаю это сегодня. Расскажу о предложении Ольги разместить в газетах репортаж о выставке в Париже. Наталья никогда не была для меня средством. Всегда — только целью. Теперь она превращается и в средство, и в цель. Пора бы мне немного охладить свою ревность к мальчику Пьеру. Если я хочу поправиться, нужно начинать с очищения души. Ревности там быть не должно.
Бывает, что нега переполняет меня. Я хожу с блаженной улыбкой весь день и, наверное, выгляжу со стороны как городской сумасшедший. Сегодня я прорублю окно в Париж. Мне кажется, что когда мы размышляем друг о друге одновременно, энергия мысли усиливается и прожигает пространство подобно лазерному лучу. Мы проверяли. Именно в это мгновение Наталья думала обо мне. Сегодня я прожгу окно в Париж. Все-таки это счастье — прожить пять лет с потомственной ведуньей. Она считала, что ее способности ничего не стоили без моих усилий. Возможно. Нет времени, говорила она, нет пространства. Есть лишь наше представление об этом. Рамки, в которые каждый человек загоняет себя. Необходимо расшириться и сбросить оскомину обыденности. Выйти из привычного шаблона мышлений. Освободиться и взлететь. Наталья научилась летать среди эфирных духов. Они не трогают ее, потому что ведьмы всегда летают. Свободные и нагие. Разве кто-то посмеет притронуться к королеве, спешащей на бал? Я знаю, почему ей удается объединять духов мира сего. Она не хочет загонять себя в систему координат, в которой есть понятия, ограничивающие свободу. Ее полет — это всегда наитие. Чистоту души она не зарабатывает. Она старается доверять лишь своему настроению. Уникальный человек! Ее любовь ко мне была многолетним настроением — уже за это я должен ее благодарить. Да. Мы с ней разные. Для меня чистота души — это тяжелая внутренняя работа. Мне трудно жить вне системы координат. Мне ближе и понятнее персонажи Достоевского, ей — Сартра. Прозу Достоевского она не любит. Он «тяжелит» ее мироощущение. Я не разделяю философию французских экзистенциалистов. У Достоевского философия собрана в мыслях идущего на смертную казнь. Мгновенные сущностные переживания литературного героя всегда граничат с реальностью приближающейся смерти. Однако у персонажей Федора Михайловича есть выхлоп в религиозность. А у французских мечтателей — в абсурд. Для меня абсурд — это стенка. Для Натальи — освобождение от внутренних оков. Мы — разные. И в этом вся прелесть.
Чтобы взлететь, необходимо оттолкнуться. Нужны силы. Я вспомнил Исаака Сирина: «Не будь тороплив в походке своей без необходимой потребности поспешить». Очевидно, потребность еще не созрела. Надо немного потерпеть.
Около моих ног заюлил кот. Выпрашивает ужин.
Выйдя из квартиры, я столкнулся нос к носу с соседом по лестничной площадке. Василий Иванович — заядлый охотник и рыбак. От него за версту пахнет болотной тиной и рыболовными снастями. Ему — пятьдесят семь, на два года старше меня. Однако он уже заслужил прозвище «дед». Когда-то работал начальником криминальной милиции, рано вышел на пенсию, раздобрел, отпустил усы подковкой. Василий тоже, своего рода, тихоход. Он мне нравится своей непробиваемостью. Все разговоры у него об охоте и рыбалке. Он и сам похож на большого потрепанного сома, которого потревожили люди и который нехотя всплыл на поверхность. Глаза полузакрыты. Из-под белесых ресниц через щелки изливается утренний туман — сырой и мутный. Ходит зимой и летом в жилетке с тысячей карманов. Иногда он напоминает мне гигантского рака — мудрого и невозмутимого жителя подводных глубин. Зачем он выбирается на берег? Чтобы пополнить запас продовольствия и вновь погрузиться в родную стихию? В его философии тихохода тоже есть отрицание ценностей мира сего. Его религия — это рыбалка. Наверное, в прошлых жизнях он был шаманом какого-нибудь северного языческого племени.
Мы поздоровались.
— Куда, сосед? — спросил он, закуривая.
— За куриными лапами.
— Выпей со мной. Не могу один. — Он достал из кармана жилетки две стопки водки и поманил меня на этаж выше.
Я пригласил «деда» к себе домой, но он наотрез отказался.
— Моя ругаться будет. Вышел, мол, покурить. И с соседом болтаю.
— Ааа, — глубокомысленно вздохнул я, ничего не поняв из сказанного.
Мы выпили, он вытащил из другого кармана пакет с двумя солеными огурцами. Протянул мне.
— Как нога?
— Ничего. Видишь? Хожу без трости.
— Наташка не пишет?
— Пишет.
— Где она сейчас?
— Во Франции.
— Хорошая баба. Ты, Алексей, зря отпустил ее.
— Что ж мне было делать? Не привязывать же к стулу?
— Можно и привязать.
— Иваныч, ты думаешь, что можно получить счастье через тиранию?
— Тебе счастье нужно или жена?
— Хм… хм… Желательно, и то, и другое вместе.
— Брось, нужно выбирать из двух зол меньшее.
— А из двух добродетелей большее. Ты прав, Иваныч. Счастье — это иногда отсутствие несчастья.
— Это не иногда, а всегда.
— Каждому свое. У тебя семья, дети. Это немного другое. Мне с этим не повезло.
— Брось, Леша, ты себя не списывай на берег.
— Нет, Иваныч, все уже позади. Впереди — рыбалка и охота.
— Это правильно.
— Василий, у нас караси водятся? — спросил я, охмелев.
— А как же? На карьеры иди.
— Это на те, что возле посадок?
— Да, — ответил Василий. — Зима была суровая, карьеры все проморозило. Я думал, что карась помер. Но в этом году встретил Федора с зоны, приятеля моего. Он сказал, что карась там появился. Хочешь сходить на карася? Ты ж вроде никогда…
— То было раньше, — перебил я. — Удочку дашь?
— Без вопросов. Ты только сначала прикорми его хлебом.
— Кого?
— Не чаек же! — забухтел хохотом Василий. — Карася.
— Ладно.
— Ну, давай, на посошок еще по одной, и я за удочкой схожу.
— Давай.
Тысяча карманов — это лавка чудес…
Вечером написал письмо Наталье с предложением дать интервью местному информационному агентству. Потом заглянул в архив и перечитал наброски к рассказам.
В груди было тепло. Разбуженная нежность перетекла в ночной сон.
«Взрослым труднее дается жизнь. Каждый день в суете житейской похож один на другой, как два осенних кленовых листочка. Но только волшебное детство может собрать с них золотую пыльцу и увидеть сказку в шорохе ветра или в мерных рассыпчатых звуках метлы дворника, собирающего «золотые дублоны» в пирамидку, которая превратится позже в сладкий дым воспоминания об осени. У маленького волшебника минуты превращаются в сказки, у взрослого летят дни и годы, как скорый поезд, сидя в котором не успеваешь рассмотреть, что за окном. Ребенок смотрит на грязную лужицу после дождя и видит в ней вход в подземелье, где гномы в поте лица добывают из руды золото, никогда не выходя на поверхность земли. Волшебник входит в этот замаскированный портал и оказывается среди собственных персонажей. Детство — это вход в сказочный мир, который мог бы стать и миром взрослых, если бы не желание огородить счастье, запаковать свободу в привычные фантики из-под конфет и выдавать их под видом «лекарства от страха». Высшее лицемерие! Находиться в плену у страха и раздавать лекарство от него. Страх — самое сильное лекарство от счастья.
Боятся взрослые люди свободы. Не знают, что делать с ней. Бегут от нее со всех ног, увлекая за собой и детишек. Бегут, чтобы не остаться в привычной для них тюрьме один на один с открытой клеткой. Бежать? Нет. Нет! Нет!!! Клетка мала, но узы срослись с душой, и душа стала маленькой под размер этой клетки. Крылья долго были привязаны за спиной, затекли, живая ткань стала мертвой. Поколения людей, рождающихся в неволе, уже не чувствуют и не понимают того, что их окружает клетка. Для них это привычная среда обитания, не больше. Но иногда кто-то из потомственных невольников вдруг превращается в ребенка и становится волшебником, и видит, и чувствует: сделай шаг — и полетишь. У тебя за спиной крылья. Главное — преодолеть страх, не пустить его в сердце. Бывает, что чудеса случаются, и узник получает свободу, взрослый становится как дитя. И все, что ожидало его долгие годы, внезапно обрушивается на бывшего пленника. И он получает такой поток радости, такое сильное счастье, что, расправив и подставив под эти потоки крылья, летает. И радости нет конца. Счастье. Счастье! Счастье!!!»
Хорошо………………………………………
14
Пятница
Привет, Дневник Тихохода!
Кажется, я переполнился нежностью к миру настолько, что потерял бдительность. Нельзя доверять ведьмам. Вбить осиновый кол в «красоту». Взять пистолет и убить рыжую кошку. За каждую сожженную ведьму спишется сотня грехов. Чертовка! Она думает меня одурачить. Лежит, стервоза, и ухмыляется. Нет, милая, меня не проведешь. Оставь свои штучки для Пьера с желтой шевелюрой. Я не настолько толерантен, чтобы принять твою ложь, даже если она органически исходит из твоей кокетливой природы.
Сегодня первое апреля.
Проснулся с отчетливым пониманием того, что телескопический карась в моем сне — это не просто посланец, а символ вечно ускользающей натуры. Артистка похожа на облако. Все попытки набросить на нее сеть заканчиваются одинаково — Наталья растворяется и проходит сквозь неуклюжую снасть. Она меня просто дурачит. Играет сама и разыгрывает окружение. Нужно наладить удочку.
«…порой, ее завидев меж ветвей,
И я застыну вдруг оторопело
Рванусь вперед — но нет, пустое дело!
Сетями облака ловить верней…»
Сэр Томас Уайт посвятил любовный сонет английской королеве Анне Болейн, которую Генрих Восьмой обвинил в супружеской измене и колдовстве. Красавица Анна была обезглавлена. Король заменил сожжение на более «гуманную» казнь через отсечение головы. Вероятно, знаменитая французская гильотина была задумана еще в 16 веке.
День дурака, как и гильотина, тоже родом из Франции. Первые упоминания о странном празднике встречаются в 16 веке. Франция. Куда же без нее? В 1509 году французский поэт упомянул «Poisson d’Avril» — апрельская рыбка — с очевидным намеком на День смеха. Да. Наталья в своем репертуаре. Розыгрыш. Моя благоверная напоминает о том, что мне она больше не принадлежит. Только ее образ — моя собственность, и то — ускользающий в болотную тину. Ведьма. Натура уходящая. Старея, она не становится мудрее. К чему женщине мудрость? Красавицы желаннее в своей инфантильности. Когда ей будет семьдесят лет, выглядеть она будет на тридцать, а поступки совершать подростковые. И это дьявольски притягивает таких доморощенных философов, как я.
Натали нашла свой эликсир молодости. Впрочем, в ее любовь к мужчине с желтыми волосами я не верю. Ей-богу. Вполне может статься, что Пьер — человек неопределенного пола, андрогин, нечто одинаково вмещающее в себя мужчину и женщину. Стоп! Во мне закипает желчь. Надо остановиться, иначе к боли в коленке прибавится боль в печени. Не осуждай никого. Постарайся.
Внешняя дурашливость, граничащая с восторженностью мистиков и антуражем юродивости и клоунады — вполне в духе моей благоверной. Вероятно, она знает о том, что этот праздник родом из средневековья. Иначе бы не прислала мне в сон карася в руку. Насмешка, ей-богу! Берешь его, берешь, а он выскальзывает. Остается студенистая слизь в руках, как символ иронии, и запах, как знак того единственного, что остается после. Да, мне памятен этот черный юморок ведьм. Запах ее тела от смятой постели еще долго преследовал меня. От ее запаха я сходил с ума. Она любила французские духи «Клима», но пахла она не духами, а собой. Этот запах я различил бы из тысячи с закрытыми глазами. Он был родной.
Возможно, первые европейские мистерии носили отнюдь не поверхностный характер. Не знаю. Мне трудно судить. Наталья не замечала этого праздника до тех пор, пока не оказалась в реанимации после прыжка в вечность на горнолыжном курорте в Швейцарии. Оказавшись в воронке времени, она поняла, что когда-то была французской ведьмой. Если она прислала мне карася в сон вместо себя, это хороший розыгрыш. Можно и посмеяться. Я научился подшучивать над собой. А что остается делать холостяку, не сумевшему вытравить из себя образ бывшей жены? Смеяться. Ждал Натали, а получил карася в руку — скользкого, холодного, пахнущего илом и душевной хандрой. Хороший подарок ко Дню «апрельской рыбки». В самую весеннюю масть.
У Натальи много лиц и ни одного лика. Потому, возможно, она любит мистерии с переодеваниями, клоунаду. Считает себя рожденной в средневековой Европе. Весь виртуальный статус певицы усеян разноликими фотографиями. На одном фото она — Мальвина с голубым париком, на другом — Флибустьерша в пропахшей морем тельняшке, на другом… да, что говорить? Тысяча лиц и ни одного лика. Она такая же неуловимая, как карась во сне. Чертовка! Что ж, мне поделом.
Вчера я пал
Точнее, падать я начал давно, но вчера произошло событие знаменательное — я свалился в прямом смысле.
Плюхнулся в грязь на пустыре за домом. В месте, которое я всегда называл Аркой Тишины. Развезло грязюку — хуже некуда.
С утра было солнечно, нога не болела. Решил отправиться на прогулку не по привычному для меня маршруту тихохода, а на волю — в места любимые: к озерку, к посадкам молодых сосен. Хотел прикормить карася.
Воспламенился мыслью о карасе, вспомнил, сколько приятных мгновений я испытывал в заповедном месте, когда был человеком бегущим. Заразилась душа от этой мечты-мысли. Кажется, включилось волшебство воображения, и я решил оставить прогулки в обществе стариков и старух, которых я успел в один день возненавидеть за их вялую мысль и нелепости, вроде алой губной помады. Эта нелюбовь породила во мне благородный бунт, я восстал против унылой немощи — против всего, что делало пожилых жителей бульвара похожими друг на друга, как героев дешевых мелодрам. Я взбунтовался против психологии толпы, какой бы малочисленной она ни была. Во мне вспыхнул огонь гордыни одиночки.
«Потому и люблю я тщеславных, что они врачи души моей и лечат мое сердце зрелищем», — эти ницшеанские «боевые патроны слов» я взял с собой в путь. «Человек — это лишь бросок в сторону Человека». Я решил пойти не столько на рыбалку, сколько в крестовый поход на тварь дрожащую в самом себе, уничтожить мечом воли свой артроз. Убить его копьем веры в свое предназначение. Наивный сказочник. Моя мысль-мечта зажгла огонь ярости в душе. Прочь терпение. Это не моя стихия. Моя стихия — бунт, борьба не на жизнь, а на смерть. Путь воина. Рыцаря и Поэта. Но не святого преподобного. И я попал в капканы, мною же выставленные.
Вооружился удочкой соседа, взял с собой немного хлеба прикормить пресловутого карася, надел белые летние кроссовки и …уже на пустыре за домом был остановлен трезвой реальностью. Реальность была скользкая и мокрая. И ноги мои больные разъезжались в ней. Против склизкой грязи бессильны волшебные слова. Большую лужу не перелетишь без соответствующего обмундирования. Я промочил ноги, испачкался в грязи, два раза поскальзывался и падал коленками в лужи, и, в конце концов, проклял и крестовый поход на карася и свое малодушие. Вернулся домой в прескверном расположении духа, хотел пойти в магазин и купить вина, чтобы напиться. Но артроз и тут дал о себе знать. Вместо алкоголя утешающего я принял горсть пилюль и плюхнулся в постель.
Карась и природа оказались иллюзией. Судьба вернула меня на круги своя — малые круги, потому что для больших я еще не был подготовлен. Гори в огне эта боль. Гори в огне эти бессмысленные страдания. Гори мой бунт, который не принес ничего, кроме еще большей боли. Гори моя прошлая безбожная жизнь, привязавшая меня к месту. Гори трость, без которой мне уже, очевидно, не обойтись. Гори карась во сне вместо Натальи. Гори Наталья не только во сне. От боли мне хотелось скрипеть зубами.
А желание напиться осталось. Потому как раньше я всегда заливал подобные внутренние провалы вином.
Первое апреля. В этот день первым дураком в округе стал я — неудачливый бунтовщик, человек хромающий, на своей шкуре познавший действие сущностных законов человеческого бытия. Смирись гордый человек! Ты не Наполеон, а «блоха во Израиле», «червь в лице Господа Саваофа». Чтобы полететь, нужно сначала смириться, принять себя таким, какой есть. Не роптать на боль и хромоту, которую сам заработал на пути свободы. Не ругать ногу за то, что она болит. Не осуждать тихоходное колено за то, что оно гнет к земле. Не воротить нос от людей, тебе подобных. Не противиться реальности. Трезво взглянуть на себя. И когда случится успокоение, тогда только оживлять сказочные фантомы, духов-служителей, которые помогут волшебным образом примирить человека хромающего и бегущего. Переплавить злость в мудрость философа. Стать человеком ходящим.
Да. Только в таком состоянии можно было извлечь столь глубокомысленный жизненный опыт из, кажется, пустякового замысла сходить на рыбалку. Раньше такие мелочи я просто не замечал. Грязь? Так ее обойти можно. Карась воскресший? Господи, помилуй. Неужели для меня так важен был какой-то карась? Если я выбирался на рыбалку, то всегда с бреднем и сетями. С друзьями и выпивкой. Привозил домой по несколько ведер рыбы. Карася вовсе не замечал. Не было в моем представлении о мироздании одного карася. Была страсть. Карася в природе вещей не существовало. Были тонны рыбы. Сети со щуками. Адреналин. Но крестового похода на карася и в помине не было. Разве что — чья-то первоапрельская шутка. Розыгрыш.
Да… Трезвость тихохода может озадачить не на шутку. Проще проснуться с похмелья человеком бегающим, нежели с непривычки — трезвым тихоходом, который упустил даже идею карася. Саму мысль пойти с удочкой на рыбалку. Это ли не повод напиться? Шутки в сторону. За окном весна, а у меня на душе так скверно, как может быть с сильного похмелья. Но человек бегущий может похмелиться и забыть свое мерзкое настроение, а тихоходу нужно из него выкарабкиваться. За окном — лишь иллюзия весны. Солнце мрачное, деревья безжизненные, грязь и пыль вечные. Природа не дышит. Она умерла. Где та пресловутая борьба за выживание? Нет даже этого. Все тянет лямку унылого перехода в небытие. Раньше я наблюдал, как слабенький росток пробивает асфальт на пути к солнцу. И радовался вместе с ним. Мне доводилось читать про охотников, которые опускали ружье, когда к ним навстречу выходил с плачущими глазами загнанный олень. Меня это восхищало. Я смотрел на гигантский высохший дуб и представлял, что он непременно нальется соками и зацветет. И я улыбался, понимая, что болезни и старость — понятия условные, что все можно преодолеть на пути к смерти. Только смерть была для меня «черным ящиком». Но и это не пугало. Мой оптимизм был от жажды жизни, а не от понимания неизбежности смерти. У тихохода появился другой оптимизм. Я называю его непробиваемым, апокалипсическим — радуемся сегодня потому, что завтра будет хуже. Завтра может отняться сама способность радоваться. Этот оптимизм родился в душе тихохода. Мудрость? Да. Да! Да!!! Мудрость до первого «карася». Радость до утраты иллюзии «крестового похода». Это не настоящая мудрость. Поддельная. Напускная. Разновидность тщеславия. Не честнее ли признаться в собственной неполноценности и, как древние воины Рима, взять нож и вскрыть себе брюхо? Не так ли, полковник? Сыграть в «русскую рулетку» с «Макаровым» не получится. Может быть, честнее…? Нет. Честнее признаться и жить — несмотря на боль, вопреки житейской логике, жить, как подобает воину света, а не тьмы. До последнего мига улыбаться умом, заражая радостью сердце. Я слышал, что есть такой закон духовной жизни: «сердце не может долго противиться уму». Кажется, этот закон открыт для меня и таких, как я — тихоходов. Если на сердце тоска, нужно умом подгонять его к радости. И когда это случится, весна наступит и в душе, и в природе. Прочь отчаяние. То была минута слабости. Утро… Необходимо подняться, взять трость и идти по малому кругу. Идти, не обращая внимания на толпу. Идти и произносить умом: «Слава Богу за все!» И этой краткой молитвой заражать сердце. Прочь уныние. Да здравствует радость борьбы!
К оглавлению...
