Вторая поэтическая подборка из Ростова-на-Дону включает стихи десяти поэтов – как знакомых читателю по предыдущей публикации, так и присоединившихся к нам Екатерины Гонзалес-Гальего, Людмилы Шутько и Людмилы Зайцевской. Все поэты «Слова-на-Дону» входят в Ростовское региональное отделение Союза российских писателей, а Екатерина Гонзалес-Гальего является его председателем.
Ольга Андреева
Литературная группа «СЛОВО-на-ДОНУ» представляет:
Сергей СУЩИЙ
* * *
Разберешь разве утром спросонья,
кто звонит в твою дверь – аноним
или, скажем, знакомая Соня.
Спросишь: «Кто?». Дверь ответит: «Максим».
Уточнишь: «Пулемет или Горький?»
Двери хмыкнут. Ответят: «Сосед…»
Отопрешь. На пороге по стойке
«смирно» некто. По виду – поэт.
Слово за слово. Вот он в прихожей.
просит сахару, сразу кило.
На кого-то он больно похожий.
Не пойму только вот на кого…
Дальше больше, мы в креслах за чаем.
Тары-бары – работа, семья.
И я вдруг, про себя обмирая,
понимаю, что он – это я!
Так и есть! Неподвижный как нэцкэ,
он в кровати моей. Сон глубок.
Ну а я на пороге соседском
жму его/свой столетний звонок.
Он откроет. И всё повторится.
А потом повторится опять.
Повторений безумного блица
я уже не могу сосчитать.
И надеждою жив еле-еле,
что всё это навязчивый сон;
и однажды проснусь я в похмелье
под будильника хриплый трезвон.
АВГУСТ-АДЛЕР
Всяк живущий «не для…», «а для…»
помнит – время всех уморит.
Но в году есть август-Адлер:
руки липкие от моря,
шашлыки, чучхела, галька;
в низких волнах девы вязнут.
Тесно, душно, нереально –
вдоль прибоя Адлер-август,
длинный как десяток Турций,
зыбкий как фата-Моргана.
Ждешь когда пересекутся
слишком поздно с очень рано,
чтоб заснуть, забыться; чтобы
плыть во сне, как днем и утром,
вечно плыть как рыба-робот –
длинно, медленно, не трудно…
Месяц два и август-Адлер
за дождями, непогодой
съёжится и станет карлик,
а к курантам новогодним
растворится без остатка,
станет былью, сказкой-слухом;
патокой солено-сладкой
потечет от уха к уху.
Пусть никто в него не верит,
но все ждут июня-мая –
чудеса на русский берег
только к лету прибивает.
Чтоб из пены волн-оборок,
пальмово-шашлычной смеси
вырос у прибоя город,
нужен третий летний месяц.
Это время «не для, а для»
срежет белой бритвой парус,
И страна приедет в Адлер –
морегород, город-август.
© Сергей Сущий. Все права защищены.
Екатерина ГОНЗАЛЕС-ГАЛЬЕГО
ТРОЯ
Кто нынче напишет подробно, подобно Гомеру,
весь строй кораблей перечислив?
Слова – те же числа.
Честнейшие, высчитав меру,
спешили наш слух засоренный, покинув, очистить.
Не будем смущаться Елены с ее наготою,
ведь встала из мрака отрытая Шлиманом Троя,
хотя, говорят, что не первая Троя по счету,
Возможно, Гомер был не так уж и слеп, как рассеян.
И нам не понятно, чья это конкретно работа
сей град разоренный? Хотя, говорят, Одиссея.
Посеяли семя в наивные робкие души
читателей славных. Да в чем же они виноваты?
А главное слава досталась тому, кто разрушил.
Хотя говорят, что троянцы плохие солдаты.
А лучший из лучших свой флот утопил, удирая.
Пока Пенелопа ждала в повседневном абсурде,
в объятьях Цирцеи блуждал он тропинками рая.
Хотя, говорят, победителей вроде не судят.
Что Троя Гекубе? Кто нынче напишет подробно,
кто станет считать корабли и описывать каждый?
Кому это нужно? Гекуба томится от жажды
и Сциллу с Харибдой мешает, вздыхая утробно.
Судьба состоит как обычно – из дырок и петель.
Плывет Одиссей – да и флаг ему в сажень!
Случись эта Троя опять, мы ее не заметим.
Хотя, говорят, что и это не важно.
ПЕСНЬ ВЕЧНОГО
Песок наступает на тело моё,
тяжелые капли зернистого звука.
Я жизни не ведал, протягивал руку,
протягивал руку и прятал её.
А жизнь проходила, бежала, летела,
и в стылую Лету свивалась вода.
В нательной рубашке я вышел из тела,
я вышел из тела, не зная куда.
Холмы, перелески, неторные тропы,
торговые люди – пенька или тес.
Я многое видел, я топал и топал,
я топал и топал, и сам себя нес.
Я многое видел и трогал руками,
века проплывали, над небом смеясь.
Я видел тяжелые грубые камни,
как капли висели и падали в грязь.
Я видел великую книгу Пророка,
читал, но арабский не зная язык,
доверился ритму и острые строки
вонзались в меня, как вонзается штык.
Я видел огни на болоте и знаю
домашнюю душу огня в очаге,
когда моя женщина баюшки-баю
поет над ребенком, и я умолкаю,
когда по тропинке спускаясь к реке,
идет за водой и поёт вдалеке,
и голос, рекой поглощаемый, тает.
Я видел, как рушится бывший никем,
и строится новый, прославленный кем-то.
Я Рим повидал, и оставил Микены.
Я многое видел. Но спелым глазам
наскучили смена и стиль декораций.
Я многое видел. И много узнал.
Но главное – больше не стоит стараться
обманывать время. Я дни нанизал
на нитку. Суровая нитка порвалась.
И время рассыпалось и растерялось,
разлезлось как ветхая память менял.
Я видел, как горы меня забывают,
как реки не помнят, что знали меня,
становится мертвым зеленое поле…
И я закричал, задыхаясь от боли.
Крик выпустил душу, спасая её.
Песок наступает, песок наступает,
песок наступает на тело мое.
© Екатерина Гонзалес-Гальего. Все права защищены.
Борис ВОЛЬФСОН
ИГРА
Здесь правила строги и неизменны,
но принимая их без дураков,
ликует дух, забыв о жизни тленной,
на миг освободившись от оков.
Грохочет век, жестокий и железный,
но понимая, что давно пора,
ликует дух, такой же бесполезный,
весёлый и беспечный, как игра.
Сражение, в котором мне не больно,
не страшно, – ну, а если – то чуть-чуть,
как воля, снизошедшая невольно,
и ликованья праздничная суть.
Ликует дух, играет и резвится,
и, как щенок, готов вилять хвостом.
Я научусь, мне это пригодится,
но это всё когда-нибудь потом.
Лоб расшибу, вновь наступив на грабли.
Да наплевать! Во сне и наяву
вся жизнь игра? Быть может или вряд ли.
Но я играю – значит, я живу!
ЦВЕТ ЛЮБВИ
Жизнь спустив на тормозах,
пешеход любви бездарный,
глупый и неблагодарный,
я тонул в её глазах.
Но, не в силах оценить
этот цвет любви янтарный,
глупый и неблагодарный,
обрывал живую нить.
Я не то чтоб был слепой,
но спешил, сбивался с ритма.
Разрезали, словно бритва,
серый, чёрный, голубой.
И в любви зелёный цвет
я нырнул и не вернулся,
надышался, захлебнулся,
позабыв, что цветовед.
За ошибки не плачу
и не требую расплаты,
пешеход любви крылатый,
вижу цель и к ней лечу.
Свет и цвет со всех сторон
я почти не различаю
и в других себя не чаю,
погружён и растворён.
Этот омут, этот зной,
эти радостные знаки,
свет неяркий цвета хаки −
до конца, как видно, мой.
© Борис Вольфсон. Все права защищены.
Татьяна ФОМИНОВА
* * *
Как из приюта бездомных щенков,
старые книги беру на развале
по три рубля, что тихонько позвали
жалобным взглядом своих корешков.
Рваный Есенин, истерзанный Блок,
я их к груди прижимаю, как мама.
Кто зачитал их до этого срама?
Старая книжка – бродячий щенок…
Мне уж породистых не потянуть,
пусть золоченым своим переплетом
мнимым величием манят кого-то.
Разве в обложке сверкающей суть?..
* * *
Вот осень – драгоценная пора…
И до неё дожившего – с удачей.
Поставь себе ещё одну задачу:
от золота дойти до серебра,
до первых льдинок старого пруда,
до теплой шали, до мехов и фетра.
Пока есть время, научись удар
держать от с ног сшибающего ветра.
Пока есть время, полни закрома
воспоминаний. Пусть их будет много.
Да будет светлой зимняя дорога!
Дай бог, чтоб впереди была зима…
© Татьяна Фоминова. Все права защищены.
Александр СОБОЛЕВ
* * *
Ветер… Темно…
Но, рискуя споткнуться,
скачет мелодия. Спать не хочет
август — и белобрысая «тутси»
в первом часу августейшей ночи.
Ветер…
И веет мистической жутью
от тела, которое в ритме «латино»
на негативе, засвеченном ртутью,
на тёмной террасе, на гулких пластинах
колеблется, гнётся, свивается штопором,
руки вдевает в размытые тени,
в сквозящую сеть серебристого тополя
и в перламутровых пятен смятение.
Телом, затянутым в тонкий эластик, —
ветер колдует белая мамба.
Воздух, раскроенный хриплыми ямбами,
склеен движений змеиной пластикой.
Ветер,
пойманный магией пляски,
дует порывисто. Ветру лю-у-бо!..
Льнёт,
с грудями упругими ласков,
и холодит приоткрытые губы,
и раздувает поздний шансон
шалый муссон.
Крутятся времени плавные лопасти,
сеют мгновенные млечные радуги,
переплетают с таинственной ловкостью
зрелость печали и юную радость,
и, грешную нежность своей натуры
замаскировав леопардовым светом,
теснее сплетается мисс Футурум
в насквозь эротичной ламбаде с ветром.
А он, покидая её коварно,
устав провоцировать вёрткую талию,
снова вливается в русло бульвара,
где бредят витрины прекрасной Италией…
Там, в середине огромного вороха
белого шума и белого шороха,
влажного лепета изобилия —
люди уснули и автомобили,
и саксофона ночной клаксон
усугубляет сон.
* * *
Ровный пепельный свет. Ни дождя, ни слезящейся хмари.
Небеса зачехлённые серы, а кроны пестры.
У природы — октябрь. Календарная осень в разгаре,
и холодный огонь превращает деревья в костры.
Занялось — и горит — не сгорает осеннее ретро, —
и в осеннее утро уже не рискуешь простыть.
Обостряется зрение. Слух притупляется ветром.
Появляется время понять и за что-то простить.
По волнистой равнине на север спешит электричка,
а её обтекает багрово-карминовый пал…
К увядающим кущам подносят урочную спичку,
и они пламенеют, как это велит ритуал,
рыжеватым огнём, запасёнными летом лучами…
На корню совершают над ними обряд колдовской,
и высоко, высоко стоит погребальное пламя!
И душа наполняется впрок ненасытной тоской,
и не нужно иного…
Оправа полей широка,
растревоженный воздух в открытое плещет окошко,
а навстречу ему итальянская рвётся гармошка,
безутешно рыдая в костистых руках старика.
© Александр Соболев. Все права защищены.
Ольга АНДРЕЕВА
ПЛОЩАДЬ 2-Й ПЯТИЛЕТКИ
В чудесном месте – и в такое время!
Последней лаской бередит октябрь,
плывёт покой над хосписом. Смиренье
и взвешенность в струящихся сетях.
Как трудно удержаться от иллюзий.
Глазам не верю – верю своему
слепому чувству. Кто-то тянет узел
и плавно погружает мир во тьму.
Рыбак свою последнюю рыбалку
налаживает в мятом камыше,
шар золотой падёт, как в лузу, в балку,
за Темерник, и с милым в шалаше
нам будет рай. Но где шалаш, мой милый,
и где ты сам? Как хорошо одной.
За этот день октябрьский унылый
прощу июльский первобытный зной.
Стрекозы, да вороны, да листва,
я, бабочки – совсем немноголюдно.
До донышка испить, до естества
прозрачный тонкий мир уже нетрудно.
Я наконец-то становлюсь спокойной,
когда уже побиты все горшки,
горят мосты, проиграны все войны
и даже стихли за спиной смешки.
В нирване пробок, в декабре, с утра,
в родимых неприветливых широтах
припомню, как скользит твоя кора,
а я не знаю, вяз ты или граб,
по времени скользя, не знаю, кто ты.
* * *
Жить можно, если нет альтернатив,
с их жалостью к себе и пышным бредом.
Скажи, когда сбиваешься с пути –
я здесь живу. Не ждите, не уеду.
Вдруг, ни с чего, поймёшь как дважды два –
тебя приговорили к вечной жизни –
когда плывёт по Горького трамвай –
одинадцатипалубным круизным…
А в небе лето – аж до глубины,
до донышка, до самого седьмого –
акацией пропитано. Длинны
периоды его, прочны основы,
оно в себе уверено – плывёт
гондолой ладной по Канале Гранде
и плавит мёд шестиугольных сот
для шестикрылых, и поля лаванды
полощет в струях, окунает в зной
и отражает в колыханье света.
Так подними мне веки! Я давно
не видела зимы, весны и лета
и осени. Послушай, осени,
взгляни – и научи дышать, как надо!
…Свой крест – свой балансир – начнёшь ценить,
пройдя две трети этого каната.
В клоаке лета, в транспортном аду
строчить себе же смс неловко,
оформить то, что ты имел в виду,
в простую форму. Формулу. Формовка
стихий в слова и строки допоздна –
и смежить веки в неге новой сутры.
И выскользнуть из мягких лапок сна
к ребёнку народившегося утра.
© Ольга Андреева. Все права защищены.
Валерий РЫЛЬЦОВ
ВАРИАЦИИ
I
Челесты чистый голосок,
Что нам до прочего оркестра.
Прозрачны знаки между строк
И нечто вечное отверсто.
Покамест чувства говорят,
Не важно, кто кому неровня,
Скоропалителен обряд
В полузаброшенной часовне.
Наивной верой улестим
Боль обязательной разлуки…
У металлических пластин
Свои понятия о звуке.
Ведь если звукоряд высок,
То это милость Божья, ибо
Челесты слабый голосок
Бежит размеренного скрипа.
И в обречённой тишине
Причиной девичьего плача
Ворочался на топчане
Случайный чичисбей удачи.
Кончалась ночь, сиречь, свеча,
На чердаке, почти не грея,
Вода, печально клокоча,
Качалась в чахлой батарее.
Давай не будем обличать
Ни в чём его, начнем сначала,
Но облаченье палача
Уже исход обозначало.
Скрипичным, вычурным ключом
Не начертать прозрачных строчек…
О чем, бишь, я? Да ни о чём.
Челесты чистый голосочек…
II
…О чём-то вечном, об ином,
Но прежде всё ж о бренном теле.
Нагая вишня под окном
Изнемогала от метели,
Хрестоматийная свеча
Беспечно утончала пламя,
Почти что гасла. Горяча
Постель. Сплетёнными телами
Судьба откозырять не прочь,
Играя в судороги страсти.
На карте контурной ту ночь
Штрихом прерывистым закрасьте
Из вздохов, стонов, полусна,
Полузвериной, чуткой дрожи…
Любовь, обманная блесна,
Мерцала блёстками на коже.
Отлюбим. Отблагодарим
От охлаждения до розни.
Но это после. Стеарин
Еще течёт по старой бронзе.
И проступает между строк
Который век одно и то же –
Покамест звукоряд высок,
Не важно, что герой ничтожен.
И снова повергает ниц
Жуира, бабника, повесу
Не список действующих лиц,
Но произвол творца пиесы.
Собрат, за донорство ребра
Неотвратимо наказанье:
Любовь – жестокая игра
С запретным чувством осязанья.
Её губительный настой
Неуловим и горько-сладок
Из соли тела золотой,
Не выпадающей в осадок,
Из снов, из космоса, извне,
Из ставших воздухом мелодий,
Сердцебиения, из не-
Познанной, желанной плоти.
Небесным даром назови
Тот миг, когда дугообразно
С орбитой горнею любви
Земная линия соблазна
Вдруг совпадает. Совпадёт
И выиграет чёт и нечет,
И снова юный идиот
О чувстве вечном залепечет.
Но форы смертному не дав,
Судьба пресытится игрою,
За дивным светом темнота
Сразит беспечного героя.
Тогда беснуйся, бормочи,
Кляни взахлёб конец спектакля,
Где суть любви и суть свечи –
Сгоранье до последней капли.
Самосожженье, стало быть.
Подсвечник в окиси старинной
За ночь причастности к любви
Затоплен лавой стеарина.
Не нам – иметь иль не иметь –
Решать. Здесь промысел Всевышний.
Тверда медовая камедь
В рубцах коры на старой вишне.
Так что же растопляет снег
И плавит плоть, и слепит очи?
Да о весне я, о весне,
О чём ещё средь вечной ночи…
© Валерий Рыльцов. Все права защищены.
Людмила ШУТЬКО
* * *
Держат улыбку,
распяты – не падают,
упав – не бьются
веселые игрушки
маленького ребенка.
* * *
А там высоко где-то
Душеспасенье света…
Марина Фатеева
Ночью писал поэт,
Что углядел он где-то
Даже не просто свет –
Душеспасенье света.
Даже не просто звезд
Зов, в разлуке забытый, –
Волны света внахлест
И насквозь: от избытка.
Что это? Рай из книг?
Снимок (руки дрожали)
Мига, когда возник
Мир в мировом пожаре?
Сколько нужно лежать –
Не дышать, не работать,
Вглядываясь во ржавь
В куполе хронотопа,
Чтобы с дуршлага звезд
Нечто капнуло смертным?
А стихотворцу здесь
Даже мораль заметна:
Света сухой отжим
За ночь делает души
Чутче к чувствам чужим,
Стало быть, часто лучше –
Лучше перемолчать,
Где не нужна соседу
Помощь по мелочам
В форме светских советов.
Может, спасенье в том,
Чтобы не ждать, спасут ли.
Бартер и кумовство –
Разве замена сути,
Высвеченной из-под
Век ста лучами вспышки?
Бейся, душа, о свод
Мрака. Исход – запишешь.
© Людмила Шутько. Все права защищены.
Людмила ЗАЙЦЕВСКАЯ
* * *
Тяжелых капель кластерные пятна
напишут повесть зарождения дождя.
Художнику понятны очертания небесного движенья.
Мне наблюдается на плоскости и вскользь
легко, сквозь воздух дышится безудержно и полно.
Щебечет кенар или попугай из клетки со второго этажа.
Здесь крыши источают звук рассеянной воды,
а самый тихий шепот умножается и бьется
о стены дворика, замкнувшего в колодец
остатки геометрии. Железо режет слух
и телефонный голос надрывается в открытое окно.
Весна смеется мне в лицо, не сдерживая слез,
но солнце прячется. Ему не все равно,
какие линии сюжета были смяты и не пошли в печать.
И все-таки умение молчать
и сохранять в себе покой дождя и воздух
приобретается подопытным путем.
Здесь шум воды всегда похож на гром.
Полотна простыней клокочут парусами
под музыку разорванного неба. Закостенели
спущенные трапы от времени вдоль стен,
опутанных сетями трещин. Между тем,
что может стать изысканной картиной,
и махровой драмой нет ни одной прикосновенной точки.
Пусть будет дождь. Мой мир без оболочки
пульсирует, питает и молчит.
Вода уносит пыль и умывает листья.
А сердце скачет невозможно быстро:
не ведая и ведая творит.
* * *
На стыке нежности небесных плоскостей
крахмальным воздухом дымящегося облака
облокотился день о дерево и около
моих идей запутывал следы.
Трава просила тихой дождевой воды,
в себе храня недвижные бутоны и плетенья
стеблей, но влажный мох на полотне густых теней
был незаметен. Он писал ответы
на все вопросы, что не рождены,
проветрены печалью, смяты страхом.
Как ярким днем присутствие луны
сулит конец, так маки резким взмахом
пронзают успокоенный вулкан
в последнем крике солнечных обманов.
А я дышу и опираюсь о платан.
Я незаметно становлюсь платаном.
© Людмила Зайцевская. Все права защищены.
Галина УЛЬШИНА
* * *
Октябрь в зените. По утрам тепло.
Послушной детворе надели куртки.
Застенчивые свежие окурки
глядят из листьев сухо и светло.
Еще не пахнут плесенью сады,
и дёрн таит мицелий паучиный,
и мнится совершенно беспричинной
печаль,
что тлен в тебе, как стыд…
Нет, всё – навек: нехоженый газон,
поджарый клён, бесстыжий на закате,
что бесполезен осени резон,
когда так тихо и полно загадок.
Я, будто малахольная герань,
смотрю на смятый лист с коровкой божьей
сквозь грань стекла
меж завтра и вчера…
Октябрь в зените. Всё еще возможно.
ИЮНЬСКОЕ
Прозрачных девушек пастельные мазки
легко наносит акварель июня
внезапною грозой. Но как близки,
как беззастенчивы и неприлично юны
бегущие в прохладности воды,
что, в мокрости своей неотразимой,
бегут в подъезды, детские сады,
где в память размокает амнезия …
А кто – с ладошкой в качестве зонта,
в потоках тротуарных ищет брода –
и нимфам рад старательный фонтан
в такую-растакую непогоду.
Юдоль свою, размытую в дожде,
под струями ещё не замечая,
бегут не к осени – с тревогой о нужде –
а с хохотом, назад, к раскатам мая!
Смеются девочки внезапному дождю –
и я смеюсь, и день смеётся с нами,
и чуден мир.
Помокну, подожду,
чтоб аменезия – в память…
© Галина Ульшина. Все права защищены.
К оглавлению...
