Старик сел на скамейку возле супермаркета, поставил перед собой пустую картонную коробку и снял шапку с наголо выбритой головы, обнажив огромный уродливый нарост на затылке. Повернулся так, чтобы прохожим была хорошо видна пунцовая, блестящая, словно отполированная опухоль. Бросил в коробку несколько монет, дабы обозначить для чего она предназначается, и стал ждать. Шла предпраздничная неделя. В такие дни подавали особенно хорошо. Люди клали деньги и торопились отойти, кто-то с плохо скрываемой брезгливостью, кто-то сочувственно вздыхая. Ветхое пальто продувалось ледяным ветром. Нищий ёжился, напоминая большую, чёрную нахохлившуюся птицу, но терпеливо ожидал подаяния.
За полчаса до закрытия магазина он собрал свой заработок, и купив самой дешёвой ливерной колбасы, направился к остановке. Через несколько минут отходила последняя маршрутка, следовавшая в посёлок, где жил старик.
За окном мелькали витрины в новогоднем антураже, под порывами ветра трепетали рекламные растяжки. На перекрёстке микроавтобус остановился, ожидая зелёного сигнала светофора. Рядом на тротуаре приветливо светился щит с призывом: «Забронируй сейчас!» и надписью ниже: «Отдых на Черноморском побережье». Безмятежная картинка счастливой семьи на фоне лазурного моря и пляжа с белоснежными шезлонгами, заставила вспомнить прошлое. Оно никуда не уходило, а периодически давало о себе знать, подобно незаживающей глубокой ране, которую время так и не излечило.
В то лето дочь с мужем и сыном собрались на своей машине поехать к морю. Хотели взять с собой и шестилетнюю Аннушку, но у девочки случилась ангина, и бабушка категорически запретила везти больного ребёнка, несмотря на все уговоры родителей.
Машину готовили к поездке чуть ли не всем посёлком: мужики прокачали тормоза, проверили двигатель. Но когда на повороте горного серпантина навстречу выскочил грузовик – зять даже не успел затормозить. При лобовом столкновении «Жигулёнка», словно консервную банку отбросило в пропасть, где от удара он сразу воспламенился.
Рекламный щит затуманился, изображение счастливой семьи заколебалось, как мираж на дороге в знойный день. Старик вытер слёзы и вздохнул. Маршрутка дёрнулась и помчалась, дребезжа изношенными частями металлического организма. Картина безмятежного счастья осталась позади, а воспоминания ожили, зашевелились, причиняя невыносимую боль.
Из большой дружной семьи он остался один. Через два года после трагедии тяжело заболела жена и вскоре ушла в мир иной. Старик как мог справлялся с навалившимися на него бедами. Впрочем, тогда он ещё не был стариком. Работал столяром в мебельном цехе, брал заказы на дом. Старался, чтобы любимая внучка ни в чём не нуждалась. Аннушка росла смышлёной девочкой, хорошо училась, посещала музыкальный и танцевальный кружки в местном
Доме культуры. А потом грянула перестройка и принесла недобрые перемены. Мебельный цех перешёл в руки нового хозяина, молодого и напористого. Людей заставляли работать сверх положенного, за переработки не платили. Многие увольнялись, а мужчина терпел ради Аннушки. Однажды, когда наклонившись, он крепил ножку к стулу, с верхней полки упала буковая заготовка и ударила мастера по голове. От боли в глазах засверкали искры, а затем на какое-то мгновение он провалился в темноту. Пришёл в себя от того, что напарник прикладывал к его затылку мокрое холодное полотенце.
На «скорой» отвезли в больницу, где диагностировали сотрясение мозга. Долго лечился, но с той поры голова часто болела и кружилась, особенно к перемене погоды. А на месте удара образовалась шишка, которая с годами начала увеличиваться. Физический изъян стал именем нарицательным. Местные между собой называли старика Шишкой. «Пойди к Шишке, спроси у Шишки...» Старик знал о своём прозвище, но не обижался.
Маршрутка въехала на пустынную площадь перед зданием поселковой администрации и остановилась. Немногочисленные пассажиры растворились в близлежащих улицах, а старику нужно было пройти ещё несколько кварталов, преодолевая порывы жгучего ветра.
Жилище, частично изъеденное временем, встретило тёмными окнами и скрипом калитки. Заслышав знакомые шаги, навстречу выскочила собачонка и принялась носиться по двору, выражая тем самым бурный восторг по поводу возвращения хозяина.
– Смотри, как радуется, – раздался женский голос. Что-то ты, Михалыч, припозднился, я уже волноваться начала. Свет фонаря выхватил из темноты добродушное лицо соседки, обрамлённое пуховым платком и её полноватую фигуру. – В хате я тебе протопила, пирожков принесла, угощайся.
– Спасибо, Петровна, что бы я без тебя делал! У приятеля задержался, покалякали о делах наших скорбных…
– Рассказывай, рассказывай! Небось, завёл себе зазнобу в городе, вот и мотаешься к ней, – пошутила женщина. Она знала куда ездит сосед. Знали и все жители. Кто-то видел старика у магазина и разнёс новость по посёлку. Не осуждали. Сочувствовали.
– Отмотался уж, – грустно ответил старик и погладил собаку, которая стоя на задних лапах, скребла передними по его ноге, пытливо заглядывая в глаза.
– Ах, ты га-а-а-адость такая! – ласково, нараспев произнёс старик и почесал питомицу за лохматым ухом.
– Дал бы ей имя какое-нибудь, а то гадость, да гадость…
– А она не обижается. Я же любя. Старик достал из сумки колбасу и, отломив кусок, дал собаке.
– Ну ладно, вы тут ужинайте, а я пошла к себе. Внучку пора спать укладывать. Без меня не заснет. Утром загляну. Спокойной ночи. Соседка ушла в глубину двора, где в заборе по меже была дверь, которую Михалыч сделал для того, чтобы его жена и её подружка могли беспрепятственно ходить в гости кратчайшим путём.
В комнатах было тепло и пахло свежей выпечкой. С фотографий, развешенных на стенах, смотрели умершие родственники, а на столе, в белоснежной рамке стояло фото красивой девушки с огромными, задумчивыми, немного удивлёнными глазами.
– Ну вот, Анютка, сегодня ещё денежек заработал, – сказал он, обращаясь к фотографии. К весне, даст Бог, соберу сколько нужно. Потеплеет – и к тебе поеду.
Внучка пропала три года назад. Поехала в столицу поступать «на артистку». Петровна отговаривала, убеждала, что деда оставлять нельзя, можно и поближе институт найти. Но аргументы не возымели действия. Театральные институты были только в Москве, а о другой профессии Аннушка и слышать не хотела.
– Вот выучусь, устроюсь на работу и деда к себе заберу, – отвечала она Петровне. В том, что поступит – девушка не сомневалась. Не могут не принять такую красивую и талантливую!
Дед вздыхал, но не отговаривал. Если у человека есть мечта, нельзя мешать её осуществлению. Зря что ли внучка столько лет в разных кружках обучалась? И танцевать, и петь умеет, а красавица – глаз не отвести!
– Пусть едет, может и правда талант у неё. А я уж, как-нибудь сам, с Божьей помощью…
Поначалу Аннушка звонила и присылала сообщения деду на его старенький телефон: поступила во ВГИК, живёт в общежитии, всё хорошо. Потом известия от неё стали всё реже, а затем и вовсе прекратились. Номер, с которого звонила – не отвечал. Михалыч написал заявление в милицию, объявили всероссийский розыск, который результатов не принёс. Выяснили только, что среди студентов ВГИКа такая девушка не значится, а в общежитии ВУЗа никогда не проживала. И без того измученный напастями, валившимися как из рога изобилия, Михалыч сразу постарел, сгорбился, но не сдавался. Решил, что сам поедет в столицу разыскивать внучку.
– Девчонку в Москве искать – всё равно, что иголку в стоге сена, – убеждала Петровна. Но старик твёрдо верил, что стоит ему только показать фотографию Аннушки – как обязательно найдётся человек, который её знает. Вот только поездка требовала больших затрат, а пенсии старика хватало лишь на оплату коммуналки и скромный ассортимент самых необходимых продуктов.
Однажды в городе он увидел безногого нищего, и от него узнал, что тот прилично зарабатывает, особенно в определённые дни и часы. – Да тебе сам Бог велел, с такой-то красотой! – попрошайка показал на голову Михалыча. – Найди себе подходящее место и вперёд, с песней! Старик, который привык всю жизнь зарабатывать физическим трудом, долго не мог решиться, но на него каждый день с фотографии смотрела Аннушка, и однажды он стал у магазина, обнажив низко склонённую голову…
К утру ветер не стих, а наоборот, стал ломиться в окна, словно пьяный мужик, вернувшийся с ночной гулянки. В доме закончились соль и крупа. Нехотя, старик оделся и вышел на улицу. В поселковом магазине, где торговали всем, от спичек до скобяных изделий, было жарко. Раскрасневшаяся продавщица бойко обслуживала покупателей. Михалыч стянул с себя шапку и стал в очередь.
– Доброе утро, Алексей Михайлович, – раздался за спиной мужской голос. Старик оглянулся и увидел врача, год назад с семьёй перебравшегося в посёлок, поближе к природе. Работал он хирургом в городской больнице, куда каждое утро ездил на своём автомобиле. – Что-то мне ваш натюрморт не нравится, – задумчиво произнёс врач, разглядывая шишку на затылке односельчанина. – Беспокоит?
– Случается, ноет к погоде, а так ничего, терпимо, – смутился старик от неожиданного внимания к своей персоне.
– Ну вот что. Завтра утром я вас заберу, поедем в больницу. Нужно обследоваться.
– Нет, не поеду. У меня дел много, да и не любитель я по врачам ходить.
Взгляд врача стал неожиданно жёстким и холодным.
– Ты Аннушку свою увидеть хочешь? – переходя «на ты», ошарашил медик вопросом старика.
Михалыч часто и растерянно заморгал.
– Всё. Завтра утром едем, – как скальпелем отсёк хирург дальнейшие возражения.
Новый год старик встретил в больничной палате. Операцию перенёс хорошо, и через непродолжительное время отправился домой. «Гадость», оставленная на попечение Петровны, ошалела от радости. Устав носиться по двору, и услышав распевную фразу хозяина, от избытка чувств пустила лужу.
– Соскучилась, – умилилась соседка. – Я там тебе супчик принесла, – поешь. Собаку накормила. Поправляйся, Михалыч. Если что – зови.
– Спасибо тебе, Иринушка, – старик, расчувствовавшись, обнял соседку. Добрая у тебя душа, прямо как у моей Наденьки, царствие ей небесное… Он поднял глаза вверх, словно стараясь там разглядеть покойную жену.
Походив несколько дней к хирургу на перевязки, старик решил, что пора ехать в город. Нужно было навёрстывать упущенное время.
Расставив « реквизит», Михалыч сел на скамейку и снял шапку. Порыв холодного ветра, словно бритвой полоснул по свежему рубцу. Подавали мало и неохотно. «После праздников люди поиздержались», – подумал старик. На следующий день повторилось то же самое, через день – опять. Подаяния хватало лишь на то, чтобы оправдать проезд и купить хлеб. Михалыч не хотел сдаваться и упорно продолжал нести вахту у дверей магазина. Ничего не менялось.
Люди платили только за уродство и увечья, а старость сама по себе ни у кого не вызывала сочувствия. Мало ли нищих стариков! Михалыч ловил на себе равнодушные, либо колючие взгляды прохожих. Однажды услышал реплику: «Развелось вас, попрошаек...»
Утром Петровна открыла соседскую дверь и, услышав истошный собачий вой, поняла, что случилась беда. Михалыч сидел за столом перед фотографией Аннушки и, положив на руки голову, спал вечным сном. Хоронили старика на те самые деньги от подаяния.
А весной в опустевший дом неожиданно вернулась Аннушка. Не одна. По двору крепкими ножками топал хорошенький голубоглазый мальчуган.
– Где же ты была, Аннушка? – с укоризной смотрела Петровна на молодую мамашу.
Дедушка тебя так ждал, так надеялся…
Аннушка только плакала и ничего не объясняла.
– Ну ладно, захочешь – сама расскажешь. Надо же, как похож на деда! Вот бы Михалыч порадовался!
Мальчонка теребил «Гадость» за хвост, а та терпеливо позволяла забавляться с собой, лишь иногда жалобно поглядывая на новую хозяйку. Ветер разносил по двору белоснежные лепестки цветущих вишен, источавших сладковато-горький аромат. Жужжали пчёлы, щебетали птицы. Жизнь шла размеренной поступью, кого-то приглашая войти в этот удивительный и противоречивый мир, а кого-то освобождая от пребывания в нём.
К оглавлению...
