«ШИЗА: три в одной» (10-12 глава) Юлия Нифонтова

 

 

Гес не знал, для чего он идёт за синим чудищем, но упорно поднимался вверх, превозмогая невидимое бремя, которое навалилось на него, словно он нёс с собой два мешка муки. Как ни странно, трудности пути радовали его и укрепляли в желании следовать дальше. Ведь теперь он мог иметь подобие цели и чувствовать хотя бы этот гнёт на своих плечах. Пройдя уже довольно долго, Гес тем более не мог повернуть обратно. Ему стало любопытно, для чего мохнатый синий чудик так целеустремлённо взбирается на гору. Проснувшийся интерес тоже обрадовал Геса, он даже вспомнил себя молодым сильным парнем, который отчего-то очень увлекался красивыми девушками. 

        На пути к вершине монстр решил устроить небольшую передышку, и Гес еле успел спрятаться от его взора, скрывшись за валуном. Он с затаённым страхом слышал, как чудовище сипло дышит, что напомнило ему чёрного совхозного быка Робсона, которого очень боялся в детстве. Вдруг Гес услышал грозное урчание и бормотание, и его сущность оцепенела от услышанного. Монстр ворчал, повторяя полное имя его дочери: «Яна Стрельцова. Яна…» Дочь – единственное, что он помнил из прошлой жизни. Значит, не случайно увидел Гес это синее средоточие зла, и вовсе не случайно свела их судьба. Монстр явно хотел навредить его дочери. Но как? Как он собирался выбраться из Ада?

        Вскоре Гес получил ответ и на этот вопрос. Добравшись до вершины, сквозь вой ветра он явственно услышал зов. Откуда-то из-под земли, заставляя скалу дрожать и ронять вниз камни, тихий нездешний голос взывал: «Р-ражье!» Казалось, он звучит не только одновременно со всех сторон, но и внутри головы. Синий монстр насторожился, понюхал воздух и прибавил ходу.

Гесу больше некуда было скрыться, вершина просматривалась и продувалась буйными ветрами. Лишь издалека, лёжа на острых камнях, укрывшись за уступом, он мог наблюдать за действиями чудища. Гора оказалась потухшим вулканом, жерло которого давно остыло. Монстр спустился в небольшой кратер, прикрытый плоской круглой крышкой, словно канализационный колодец на городской улице, лишь только больше его в десятки раз.

       Повинуясь зову загадочного голоса, синий начал яростно всей своей тяжеловесной тушей кидаться на крышку, раскачивая её. Чудовище рычало, роняя из пасти слюну и куски пены, яростно царапало крышку загнутыми чёрными когтями. Но та никак не хотела поддаться его напору. Гес был поражен, с каким упорством монстр мог бесконечно долго пробиваться внутрь. Видимо, зовущий голос так мощно действовал на него.

        Бой синего демона с прочной преградой, которая, видимо, скрывала что-то очень важное для него, продолжался несколько земных суток. Гес заметил, что передние лапы монстра намокли в тёмно-синей, почти чёрной крови, несколько когтей было обломано. В бессильной ярости, с проклятиями в адрес Яны Геннадьевны Стрельцовой монстр удалялся, чтобы подкрепиться и подлечить раны. Зовущий его голос тоже устало притих и вскоре совсем смолк. 

         Обернувшись, синий демон пообещал пространству вернуться в самое ближайшее время. Гес очень испугался, подумав, что его укрытие обнаружено и монстр говорит это ему. Но, видимо, Ражье вёл постоянный диалог со своим злейшим врагом – девушкой Яной, иногда что-то объясняя невидимому собеседнику неустанно призывающему его. Когда, оставляя за собой тёмные мокрые следы, монстр ушёл, Гес осмелился подойти ближе к неподатливой крышке, с которой тот так рьяно сражался. 

        Он решил оставаться здесь и непременно дождаться возвращения чудовища. Осмелясь подойти ближе, внимательно осмотрел загадочное место. Крышка оказалась выточенной из чёрного и вероятно очень твёрдого камня, потому что даже такой могучий озверевший здоровяк смог оставить на ней лишь несколько окровавленных царапин. В душе у Геса происходило что-то странное, давно забытое – он волновался, и для этого у него была совершенно конкретная причина: монстр угрожал любимой дочери. Пока синий боролся с каменной крышкой, к Гесу вернулись воспоминания – множество эпизодов из прошлой земной жизни. Память воссоздала обстоятельства его собственной гибели. Припомнилось, как хотел спасти Янку из лап одного очень мерзкого типа и от отчаяния бросился под колёса их свадебного кортежа. А главное, он вспомнил своё имя. Зовут его вовсе не Гес, а Геннадий Евгеньевич, или Геша, как ласково, по-домашнему звала его мать.

        Собственно, изначально Геше грозило наказание гораздо худшее, чем бессрочная ссылка на периферию Лимба. За покушение на собственную жизнь по Высшему Закону его полагалось лишить образа и подобия Божия, то есть облика человечьего. Геша должен был пополнить Обожжённый Сад, став ещё одним деревом где-то в серединном поясе Адской воронки. Самоубийцам суждено стать деревьями, что могли лишь стонать и качать ветвями, претерпевая неимоверные мучения от постоянно грызущих их стволы многочисленных жуков-короедов. Однажды какой-то залётный бес ради забавы отгонял жителей Лимба от тёплых котлов длинной корявой веткой, сломленной где-то в тех краях. Когда озорник вдоволь натешился и убрался восвояси, Геша поднял оброненную ветку, из неё капала ещё не застывшая кровь.

        Но Гешу не отправили в Обожжённый Сад, а почему-то пожалели. Огромный прекрасный ангел с огненным мечом пояснил ему, что он заслужил послабление из-за самопожертвования. Тогда Геша узнал, что не все самоубийства свершаются по причине оголтелого эгоизма и страха перед жизнью. Есть ещё несчастные, коих довели до этого трагического шага и те, кто пожертвовал своей жизнью ради блага других. После этого Небесная канцелярия определила Гешу в Лимб, на самую верхнюю ступень.   

        Ещё Геша вспомнил, как он страдал там, в своей земной жизни, оттого что не знал, как уберечь Янку от всего жуткого и необъяснимого, что навалилось на неё и неотлучно трётся рядом. Это чувство вернулось сейчас во всей силе. Но то, что он может теперь снова так сильно чувствовать, не радовало его больше. Тщательно изучая закрытый люк, Геша нашёл в одном месте соприкосновения крышки и горной породы небольшое отверстие. Старания синего монстра не остались напрасными. Геша обрадовался, он засовывал туда полупрозрачные пальцы, дул в отверстие, пытался расковырять его. Он даже рискнул крикнуть в него: «Ку-ку», но эхо не повторило сей глупости.  

        После нескольких дней ожидания Геша взволновался с новой силой, ведь в любой момент мог вернуться синий монстр, а как предупредить дочку о грозящей ей опасности, он так и не смог придумать. Радовало то, что к нему стала стремительно возвращаться память. Он вспомнил себя, детство и почти всю свою земную жизнь, а главное, вспомнил, из какой страшной магической семьи он происходит. Геша так сильно устал от новых для него переживаний, что, свернувшись «колобком», как говорила когда-то мама, впервые за всё это время, что он провёл в адских пределах, крепко уснул.

        Снилось Геше, что живёт он снова в их старом доме. Вскапывает огород, как когда-то давно после сбора урожая, а рядом с ним бегает его маленькая забытая подружка – грациозная тонконогая трясогузка. Сделав небольшую передышку в работе, Геша стоит, опершись на черенок лопаты, смотрит, как крутится вокруг него птица, покачивая хвостиком. А потом р-раз − и та села к нему на руку, смотрит в лицо чёрными глазами-бусинками. Стал Геша разговаривать с птичкой да жаловаться, что, мол, дочери помочь он никак не может, а та и не знает даже, какая ей беда грозит – рвётся наружу из адского пекла страшный синий монстр, хочет погубить её. Вдруг, трясогузка и говорит ему тонюсеньким голосочком, однако слова разобрать можно. Давай, говорит, просыпайся скорей, и сделай вот что: возьми маленький камушек нарисуй на нём меня собственной кровью, затем оторви от своей хламиды кусочек, заверни камушек в тряпицу. Да брось его в ту дырочку, которую ты под каменной крышкой все эти дни расковыривал. Это портал в Межмирье, я туда с твоим желанием перенесусь и дочь твою отыщу. Не волнуйся, как смогу, буду ей служить и о синем страшилище предупрежу. Уж будь спокоен. 

 

        За стеклом маленькой уютной коморки, где располагался сторожевой пост консьержки, горела уютная настольная лампа, кипел электрический чайник, бормотал что-то невнятно-успокаивающее маленький телевизор. Тётя Роза, увлечённая вязанием, не сразу заметила Янку, так что девушке пришлось постучать в стекло.

        Янка нервно заикалась и не могла собраться с мыслями, ведь ей так много нужно было рассказать. Но Роза, прищурив восточные глаза, отчего лицо у неё стало хитрое, попросила гостью немного помолчать. Налила ей чашку чая, дышащего сладкими цветочными ароматами, и приглушив телевизор, начала разговор первой:

– Это твоё спасение, что ты решила сначала ко мне заглянуть, а не сиганула с крыши. Знаю, что все порталы для тебя закрыты.

– Да была у меня такая мысль, ведь каждая минута сейчас на счету. Но как? Откуда вы знаете? Неужели и портал на крыше не работает?

– Милая, ведь я же страж портала! Неужели ты думаешь, что я не пойму, что творится на моём рабочем месте. Но это не столь важно, главное − узнать, кто сотворил этакую подлость и для чего. Теперь отдышалась, рассказывай.

        Янка начала подробное повествование с явления синего медведя. Показала оживающую татуировку трясогузки на своей правой руке и подаренный бабушкой заговорённый блокнот. Не сдерживая слёз, обрисовала страшную картину исчезновения Лёнчика из закрытой ванной и то, как перстень отказался переносить её на Грань. Историю про засаду в Сашиной квартире тётя Роза попросила рассказывать особенно подробно, не упуская ни единой детали. Выслушав всё, женщина, достала две колоды карт Таро и принялась раскладывать их. В процессе размышляя и раскручивая цепь событий, озвучивала свои мысли. В этот момент тётя Роза была похожа на ясновидящую, которая выхватывает сведения из невидимых высших сфер, иногда уточняя сказанное:

– Так ты говоришь, не просто медведь к вам наведался, а именно синий медведь? Может, тебе показалось или это был лишь оттенок шкуры?

– Не показалось! Он был не обычный, а именно синий-синий, как южная ночь, как самая едкая химическая голубая ФэЦэ (краска глубокого насыщенного цвета, с высокой светостойкостью, предназначенная для профессиональной живописи) и совсем чуть-чуть белил!

        Трижды выпадала карта «Дъявол». Из толкований выходило, что синий медведь − это, безусловно, намёк на угрозу непосредственно Янке от служащего в преисподней – демона Ражье. Несколько раз выпавший Король Жезлов подтверждал версию бабушки, что послать такой ясно читающийся мыслеобраз мог только Янкин отец. 

– Это он тебя предупредить хочет, только ни показаться, ни по-человечьи сказать не может. На Грань самоубийцам проход закрыт. 

– Вы что, намекаете, что папа в Аду? Но ведь он был таким хорошим, честным человеком, хоть и пьющим. Он что, из-за меня обречён на вечные муки?

– Думаю, что самые большие его страдания сейчас – переживание о твоей судьбе.

– Это он ещё про Лёнчика, наверное, не знает!

– Угомонись, Таро говорят, жив твой братик. Вот, сама посмотри, Маг – это первая карта Старшего Аркана. Задаю вопрос, где он? Выпадает карта Луны. Только понять не могу, где его прячут и кому вообще сорванец понадобился. 

– Он не сорванец, а наоборот, тихоня и послушанчик. Представляете, на скрипочке занимается. 

        После долгого перекладывания карт со странными, иногда угрожающими картинками, гадалка вынесла следующий вердикт: доступ на Грань Янке закрыт и сделано это специально. Брат находится в заточении. Лёнчика выкрали те же злодеи, что испортили порталы. Замысел их был прост: они прекрасно знали – девушка разнервничается и ринется искать брата. В суматохе и нервозности Янка, конечно, подумает, что перстень не переносит в Межмирье из-за плохого настроя. И тогда, по их подлому замыслу, она побежит либо в Сашину квартиру, либо прыгнет с небоскрёба – оставшегося портала. Тут у них тоже было всё продумано. В квартире Янку ждала засада, откуда им было знать, что она вынесла с Грани артефакты (татуировка-птица и записная книжка), которые смогут вовремя предупредить. Портал на крыше был просто отключен, и Янке суждено было элементарно разбиться. Кто-то очень хотел её смерти. 

          Тётя Роза несколько раз повторила, что доступ на Грань Янке перекрыт, и сделано это грамотно, довольно сильным магом. Но есть запасной ход! Однако для активации запасного портала потребуется время – как только запасной портал заработает, она даст знать через трясогузку. 

– Следи, как только трясогузка поднимет хвост, значит мне удалось ослабить злобную магию и тебе нужно пробираться через секретный запасной выход на Грань. Смотри, о нём – никому ни слова, даже самым близким. Про этот ход будем знать только ты и я.

– Ну и где же этот тайный запасной портал? – поинтересовалась девушка.

– Ты не поверишь! Но скажу, только если смогу ослабить тёмное вмешательство.

– А сколько ждать? Ну хотя бы примерно скажите?

– Приблизительно, пару дней.

– Пару дней?! Да за это время с Лёнчиком на Грани может всё что угодно произойти!

– Чему быть… сейчас твоё оружие и главная задача – это обретение покоя. Без этого ничего не получится. В таком взъерошенном состоянии невозможно погрузиться в глубокую медитацию и попасть на Грань.

        Тётя Роза завернулась в шаль и пошла проверять состояние портала, для этого нужно было подняться на грузовом лифте и пройти через технический этаж на крышу. Янка не торопилась домой, пока она бегала по городу, наступила ночь, да и что ей было делать одной в пустой осиротевшей квартире. Девушка устало прилегла на тахту, застеленную тёплым стеганым одеялом, и постаралась абстрагироваться от звенящего в голове нестерпимого волнения за брата. Воспоминание о том, что прошлой весной бедолага Гвоздев (точнее его бессмертная душа) целый месяц провисел(а) в белом коконе, болтаясь на тонкой нити над бездонным колодцем, почему-то не принесло желанного успокоения.   

        Янка старалась медленно и глубоко дышать. Когда острые металлические молоточки, беспрестанно отстукивающие в её висках: «Лёнчик. Лёнчик. Лёнчик» ослабили своё биение, она услышала в лежащих рядом наушниках равномерный шум, похожий на морской прибой. Звук показался ей умиротворяющим. Надев наушники, девушка услышала многотысячный хор буддийских монахов, распевающий вечную сакральную мантру «ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ» (одна из самых известных мантр в буддизме, особенно характерная для тибетского буддизма, имеет глубокий сакральный смысл. Эта мантра наделена множеством значений. Сама мантра редко интерпретируется в значении, обусловленном её буквальным переводом: «О, жемчужина, сияющая в цветке лотоса!»). Их голоса сливались в один низкий баритон. Казалось, сам Великий Космос посылает спасительную пустоту, что побеждает любую тревогу.

 

 

        Янка полетела над острыми снежными шапками Тибетских гор. Яркий закат сочно окрасил их в розовые и жёлтые оттенки, копируя бессмертные полотна Рериха. Девушка устремилась вслед за последним солнечным лучом, ласкающим грань самой высокой вершины. Она скользила по сиреневым склонам, пока не провалилась в тёмно-фиолетовый проём пещеры. 

        Посреди каменного зала зияла пасть бездонного адского колодца. Внутри него, в непроглядной глубине дышало тёмное загадочное нечто. От провала лучами расходились стены разноуровневых комнаток. Да, это был именно тот колодец, в который прошлой весной она не без труда скинула синего монстра.

        Янка бестелесным ветерком облетела каменные «интерьеры» первобытного жилища. Вот и «детская», щедро украшенная охристыми и красно-коричневыми отпечатками маленьких ладошек. Здесь они с Сашей нашли плачущую Гелю, которую всемогущая Грань отчего-то решила сделать ребёнком. Да вот же, кто-то и сейчас здесь совсем небольшой лежит, скорчившись в тёмном углу. Наверное, снова она? 

        Но это была не Геля. Янка, подлетев поближе, разглядела в полутьме знакомые черты и в ужасе отшатнулась. На голой земле, посыпанной красной охрой, лежал Лёнчик! Девушка почувствовала, что он совсем холодный. Та бестелесная субстанция, которой была сейчас Янка, не имела ни рук, ни ног, однако могла издавать звуки, похожие на завывания февральской позёмки. Она закружила вихрем вокруг маленького беспомощного тельца. Собрав все силы, она закричала, не узнавая своего раздваивающегося голоса: «Лёнчик! Лёнчик, очнись!» 

        Веки мальчика дрогнули и, чуть приоткрывшись, обнажили голубоватые белки глаз. Смотреть на его неживое лицо было жутковато. Руки и ноги ребёнка были словно скручены параличом. В уголке безжизненного глаза застыла крупная слеза. Его губы совсем потеряли обычный цвет, став сине-серыми, а под глазами легли тёмные круги. Янке вспомнились страшные фотографии узников концлагерей, и сердце сжало отчаяние.  

– Кто? Кто это сделал с тобой, Лёнчик? – еле слышно прошелестела она в самое его ухо.

        В ответ мальчик, словно выдыхая последнюю жизненную силу, выпустил из помертвелого рта только одно прощальное слово:

– Ты…   

 

Иллюстрация Юлии Нифонтовой и Александра Ермоловича

 

 

        Мало кто в обычной (не художнической) жизни может понимать, какую огромную ценность представляет наличие «натуры» для группы студентов-живописцев. На первом и втором курсе недостатка в материале для постановок не было. В тесном художественном фонде, а по сути – в кладовке, переоборудованной под склад, всегда имелись в наличии: самовары, чайники, гипсовые головы и разноцветные драпировки («хламиды-монады», как презрительно обзывал чистюля Талдыбаев эти не всегда свежие тряпицы). На третьем курсе группе предстояло работать над обнажённой натурой. Тех сморщенных стариков и старушек, позировавших в конце второго курса для портретов, в этой роли видеть не очень хотелось. 

        Заслуженная натурщица Элеонора, бывшая балерина, позировала исключительно старшекурсникам, а с неофитами, начинающими баловаться «обнажёнкой», дело принципиально не имела. Все прекрасно знали, что жилистая прокуренная красотка, чьи голозадые копии во время годового просмотра заполоняли все выставочные площади, благоволит лишь самым опытным и талантливым студентам. А за хорошие подаренные портреты может оказать индивидуальные весьма профессиональные услуги. Благодаря своей царственной осанке, привычке пахать и полному отсутствию стыдливости Элеонора зарабатывала неплохие деньги. 

        Вторую натурщицу, Анжелику, несмотря на острый дефицит специалистов этого профиля, дирекция вынуждена была уволить за злостное нарушение трудовой дисциплины. Оставались сухой субтильный старичок, что уже успел промозолить глаза, пока позировал для портрета с захватом плечевого пояса, да многочисленные весёлые бабульки, желающие заработать по-лёгкому. Однако плёвым делом эту работу считают только те, кто ни разу не пробовал сидеть неподвижно в одной позе, ну хотя бы три пары подряд. Мышцы болят, и тело затекает так, что, кажется, разгружать вагоны было бы гораздо легче. Поэтому та или иная наивная тётушка, отсидев на подиуме часиков этак двадцать в неделю, по щадящему пенсионеров графику, больше на эту работу не возвращалась ни с какими уговорами.

        Мастер группы Валентин Валентинович уже дал в СМИ призывные объявления, в коих пообещал потенциальным кандидатам, кроме стабильной работы и заработка, ещё и «увековечивание в произведениях искусств и обретение друзей в культурном художественном сообществе». Конечно, если это касается таких талантов, как Хромцов, Цесарский или, на худой конец, трудоголикРобик, то – да, плоды их живописных трудов можно смело отнести к произведениям искусств. Но основная масса учеников художественной «ботеги» могла запросто на своих полотнах изуродовать любого до неузнаваемости. Например, нарисованный быстрыми отрывистыми штрихами чрезмерно вытянутый в затылочной части череп на работе Перепёлкина явно страдал гидроцефалией, либо это был череп гибрида хомо сапиенс с пришельцем-гуманоидом.   

        Касательно «обретения друзей в культурном художественном сообществе» Валентин Валентинович был абсолютно прав. Проводя в группе весь световой день, через некоторое время натурщики становились частью семьи «студяг-мазилок». Ночевали на сдвинутых кроватях в общаге, разделяли нехитрые трапезы, скидывались на выпивку, курили за гаражами и вообще становились «своими братанами», невзирая на возраст, половую принадлежность, национальность и всё остальное. 

        Но как оказалось, несмотря на хронический экономический кризис и нехватку рабочих мест, не так просто было найти в Сибирской провинции человека, готового всё рабочее время проводить голяком. Однако учебный план неумолимо диктовал: наброски обнажённой фигуры, грозя большой живописной постановкой. В отчаянии братаны решили тянуть жребий, и практически над каждым из студентов завис «Дамоклов меч» весьма незавидной перспективы изображать Афродиту, вышедшую из пены морской, или Аполлона. Особенно возмутился произволу блюститель чистоты нравов (и просто чистоты) Талдыбаев. Видимо, трезво оценивая свои физические данные, он понимал, что потянет лишь на роль Гефеста – трудолюбивого, но не отличающегося внешним лоском супруга богини любви и вечной молодости.

         Поэтому, когда на объявление откликнулась девушка совершенно невзрачной наружности, все студенты третьего курса выдохнули с облегчением. Спасительница звалась Маргарита, слегка сутулилась, носила юбку в пол, совершенно не пользовалась косметикой, а вместо причёски, собирала жиденькие бесцветные волосёнки в куцую «дульку» на затылке. Но самой яркой деталью внешнего облика новой натурщицы были строгие очки в стиле унисекс с очень тяжёлыми толстыми стёклами. Что заставило скромную начитанную девушку с обликом типичной училки химии зарабатывать телом, можно было только догадываться. Видимо, только полная безнадёга.

        Работе над большой постановкой на холсте предшествуют несколько этапов: карандашные зарисовки − для изучения натуры, этюды на картоне, прорисовка углём на холсте, первоначальный этап живописи лессировками (от нем. Lasierung – глазурь – живописная техника, основанная на нанесении тонких (почти прозрачных) красок друг на друга. Благодаря этому получаются красивые переливчатые цвета. Это важная составляющая любой живописи: она придает картине сочность, утонченность, настроение. В масляной живописи для применения лессировочной техники краска разбавляется растворителем до жидкого полупрозрачного состояния), и только потом постановку пишут нормальными пастозными (Пастозная техника, пастозность (от итал. Pastoso – тестообразный) – в живописи техника работы плотными, непросвечивающими (кроющими) слоями, мазками краски, иногда создающими рельефность; по значению противоположна лессировке. Используется преимущественно в масляной живописи, так как именно масляные краски обладают необходимой вязкостью и густотой) мазками. Предстоял трудоёмкий процесс, который мог растянуться на несколько месяцев. По понятным причинам с новой натурщицей преподавательский состав носился как с писаной торбой, сдувая пылинки. Студенты пытались окружить Маргариту вниманием и создать дружелюбную атмосферу, чтобы раскрепостить девушку, ведь, как известно, создание произведений искусства – акт глубоко интимный и почти священный. Тут всё должно работать на достижение цели, не только мастерство творца, но и душевный настрой модели.

        Когда же «назвавшейся груздём» пришла, как говорится, пора «полезать в кузов», а точнее, на подиум, выяснилось, что Маргарита просто морально не готова выставлять свои прелести напоказ. Обычно натурщицы, коих во множестве уже видели стены художественного училища, взойдя на подиум, садились или вставали в соответствующую позу. Затем уточнялось освещение, выставлялись софиты, подправлялся фон и другие детали композиции. После этого староста или преподаватель засекал время (короткий отдых полагался через каждые двадцать минут) и только тогда наступала минута торжества художественного видения мира – натурщица снимала халат.   

         Процедура постановки начиналась, как обычно. Валентин Валентинович хлопотливо расправлял складки драпировок, регулировал софиты, попросил девушку приподнять подбородок и выпрямить спину. Постановка называлась «Артемида-охотница». Маргарита восседала на покрытом бордовой материей табурете, на тёмно-изумрудном фоне, олицетворяя собой девственную, юную богиню охоты и женского целомудрия. Подчёркивая воинственность вечной девы, у её ног покоился лук и колчан со стрелами. 

        Когда же наступил сакральный момент скидывания одежд, Маргарита выпрямилась, расстегнула халат с лицом Жанны Д’арк, взошедшей на эшафот. Казалось, душа девушки борется со своими демонами и никак не может их побороть. Все присутствующие испытали невольное волнение. Маргарита, не в силах вымолвить слова, потрясла в воздухе рукой, как бы прося отсрочки приговора, и густо покраснев, ретировалась за ширму. Через несколько минут после психотерапевтической беседы с Валентином Валентиновичем, Орлеанская Дева снова решилась на подвиг. Группа затаила дыхание.

        Янка решила просканировать натурщицу в лучах второго зрения. При подключении магии она увидела, что тело девушки – это надломленная ветка. Видимо, какое-то очень страшное событие сильно повлияло на её красивую, добрую и свободную сущность, подмяв волю девушки и уверенность в себе. Янка начала сращивать место надлома, сшивая его световыми лучами, словно золотыми нитями. Увлечённая магическим врачеванием, она не сразу поняла, что Артемида-охотница уже давно позирует, как положено, во всём блеске своей юной и целомудренной наготы.   

        Буквально через несколько дней интенсивных занятий в мастерской, Маргарита окончательно освоилась не только в роли Артемиды, но и согласилась на подработку – позировать дополнительно после занятий. Студенты уже были сыты по горло домашними работами, где им приходилось изображать своих друзей и родственников в разной степени обнажённости, поэтому решили скинуться на приватный сеанс, так называемый «вечерний рисунок».  

        Решили делать короткие зарисовки по пятнадцать минут. Храмцов раз и навсегда, взяв на себя роль художественного руководителя «этого театра абсурда», заботливо выставил свет. На факультатив педагогическая и дизайнерская группы остались почти в полном составе. Маргарита теперь ощущала себя в роли королевы бала, поэтому не торопилась начинать позирование. Во фривольно расстёгнутом халате сидела на подиуме, с удовольствием кусала сочный чебурек, запивая «Пепси-колой», преподнесённой подданными. Студенты терпеливо ждали.

        Янка, взбудораженная встречей на перемене с Гвоздевым, нервно строгала карандаши. Она хотела попросить Игоря о помощи, ведь планировалась решающая переброска на Грань. Ей было жутковато одной отправляться на поиски Лёнчика и вступать в противоборство с синим монстром. Прошлый раз всё удалось, потому что рядом был Саша. Теперь он куда-то скрылся, и никто не знает, где его искать. Но чтобы стать полноценным путешественником в иные миры, Гвоздев должен вспомнить своё пребывание на Грани, признать его как реальное. 

        Вместо этого при любом повороте разговора о Межмирье он дико пугался, а что ещё противнее, начинал напирать на то, что она, мол, больна головой. Не желая слушать, отделывался общими фразами: «Да, мне чего-то там приснилось. Ну и что. Это не повод погружаться в бредовые навязчивые идеи». Частенько он заботливо спрашивал, что, уничтожая ростки доверия, ещё больше унижало: «Яна, ты таблетки каждый день принимаешь? У тебя все препараты выкуплены? Ты помнишь, что необходимо показываться врачу каждый месяц? Ты давно на приёме была? Когда теперь в следующий раз идти?»  

        Без признания парня, что он был на Грани, его невозможно было заставить вернуться туда и стать иноборцем. При любом напоминании Янкой обстоятельств их посещения Грани, когда она начинала подталкивать его вспомнить Башню Светлых, общение с кураторами Мадлен и арабом, парень начинал отчаянно сопротивляться: «Это бред! Яна, это болезненный бред! Знаешь, твоя мама наехала на доктора, он ей выдал твой диагноз. У тебя шизофрения! Она сама мне рассказала. Ты больна, а сейчас осень – самый пик сезонных обострений!» Это было очень обидно, Янка уже была готова к тому, что в дальнейшем она останется без пары (Без пары – имеется в виду, что иноборцы в Межмирье обычно прикреплены к друг другу и составляют пару: женщина и мужчина, «видящий» и «разящий») и рассчитывать ей придётся только на себя.

        Однако же сочный чебурек был, наконец, съеден, и сеанс вечернего рисунка начался. Рядом с Янкой сидел Цесарский. Янка любила иногда подглядывать за его работой, это подстёгивало и стимулировало к занятиям лучше всего. Уверенными линиями он виртуозно «схватил» стоящую в свете софитов фигуру натурщицы остро заточенной палочкой угля. Мишка моментально затушёвывал теневые пятна пальцем по шершавому торшону (Торшон  (франц. Torchon) (спец. худож.) – плотная бумага с крупнозернистой фактурой, чаще всего предназначена для работ акварелью), не заботясь о чистоте рук и манжет. «Гениально! Как здорово придумано приспособить акварельную бумагу под структуру угля», – восхитилась Янка. Отвлекшись от своих магических проблем, принялась за набросок, с завистью и восхищением косясь на великолепную работу Цеса.  

         После пяти набросков фигуры стоя, художники решили разнообразить позы и усадили натурщицу на табурет. Талдыбаев принёс обогреватель и поставил его рядом с обнажённой девушкой. «Эт чтоб уважаемая Маргарита цвет не меняла! А то хочу акварельку по-быстрому замастрячить», – объяснил свой джентльменский порыв романтичный казах.   

        Уже не извиняясь и не спрашивая, можно ли ей почитать во время сеанса, Маргарита раскрыла книгу и уселась позировать. Установилась рабочая тишина, вновь зашуршали по бумаге мягкие грифели. Многие ребята, воткнув наушники, работали, слушая музыку или аудиокниги. Лишь один из студентов, охваченный внезапным писательским вдохновением, выпал из общего группового сознания. Гапон – маг и чернокнижник, как любя называли его в училище, с остервенением строчил загадочный текст, пристроив толстую папку на острые колени.  

         Только по-настоящему чрезвычайное происшествие могло оторвать Гапона от написания им главного труда жизни − «Методических указаний по преподаванию изобразительного искусства для детей старшего дошкольного и младшего школьного возраста». Сей труд был иронично, однако беззлобно, прозван у братанов-мазилок «Великой Методой», которая в разговорах редко отделялась от своего создателя. Частенько в группе так и говорили: «Вон братан Гапон со своей Методой идёт. А где Гапон с Методой?» или: «Так, Метода здесь, а где Гапон?», и т. д. Метода писалась им каждую свободную минуту. Однако иной раз вдохновение могло лавиной обрушиться на братана совершенно негаданно. Тогда он забивался в дальний угол мастерской и начинал лихорадочно гнать строку, не замечая ничего вокруг, яростно истребляя чистые листы. 

        В самый неожиданный момент натурщица Маргарита, зачитавшись бессмертным произведением Набокова о романтичном педофиле Гумберте, видимо, на секунду забыла, что сидит не дома на венском стульчике, а на ветхом табурете, который в свою очередь установлен на подиум. Наслаждаясь ярким описанием плотских утех покаянного страдальца с лукавой нимфеткой, взволнованная читательница сделала непроизвольный жест – она по-привычке подвинулась назад вместе табуретом, который и так стоял уже на самом краю подиума. Совершенно не ожидая подвоха, она повалилась навзничь вместе с табуретом. В один момент натурщица оказалась на спине, причём ноги обнажённой модели торчали вверх и не как-нибудь, а латинской буквой V. Студенты художники на миг почувствовали себя начинающими гинекологами во время первого посещения родового зала. Аудитория разродилась удивлённым вздохом, после которого повисла мхатовская пауза. 

        Громкий стук и общее «Ах!» заставили брата Гапона оторвать взгляд от Методы. Картина, которая открылось его взору, имела столь нетривиальный ракурс и была столь прекрасна, что выключатель в голове Гапона щёлкнул. Там возникла новая и совершенно гениальная идея: «Женюсь!» Гапон захлопнул увесистую папку и, швырнув Методу прочь от себя, устремился оказывать первую помощь пострадавшей прелестнице.

 

        Дальнейшие события развивались неординарно и стремительно. Примерно раз в год в обветшалом здании училища случалось короткое замыкание. Обычно оно выстреливало в разгар рабочего дня, когда все окна скрывались за плотными серыми шторами, изолируя постановки от влияния дневного света. На натюрморты направлялись многочисленные софиты, а обнажённые Музы на подиумах нежились в тепле обогревателей. Вечерами же накал напряжения был не так интенсивен, и подобные эксцессы с электричеством до нынешнего момента не случались. 

        Может, столь наэлектризованной была атмосфера или шальная искра пробежала меж чернокнижником и прекрасной Маргаритой, но факт остаётся фактом. Едва лишь все вернулись к рисованию, как в древней проводке что-то закоротило. По всему периметру мастерской вспышками воспламенялся провод, оставляя на покрашенных нейтральным серым цветом стенах экспрессивные чёрные пятна в художественном беспорядке. Студенты, не успев оправиться после ошеломительного полёта Маргариты с подиума, словно оказались на поле битвы. Мастерскую заволокло плотным удушливым чадом.    

        Неунывающий Цесарский, первым нарушил всеобщий ступор и с криком «Всё в дыму – война в Крыму!» кинулся спасать свои неповторимые шедевры. Большая Мать решила, что самым ценным является жизнь неразумных детей, поэтому властным жестом и зычным командирским голосом приказала девчонкам, Нюсе и Гульнур, открывать настежь окна. Взрывной Перепёлкин вёл борьбу с пожарищем. Сняв с себя рабочий халат, он сбивал пламя, перекинувшееся на этюды, что висели вдоль стены на проволоке, прихваченные бельевыми прищепками. 

        Гапон, шальной от обилия пресловутых бабочек, что едва помещались в его иссушенном веганством и самоограничением впалом животе, кинулся спасать новообретённую любовь. Наскоро укутанная в драпировки Маргарита была подхвачена сильными заботливыми руками чернокнижника. Раскрасневшаяся и простоволосая, блаженно поплыла она по воздуху, словно по облакам, разгоняя розовыми ногами белые кудрявые клубы дыма, и в этот момент была совершенно неотразима! 

        На счастье, в группе нашёлся один здравомыслящий и отважный человек – Храмцов. Богоподобный атлет выскочил в пролёт между этажами и вырубил рычаг огромного допотопного электрорубильника, притаившегося в пыльных путах проводов, как сом в водорослях. 

 

 

        Дым развеялся. Студенты, как пострадавшие после погрома, искали свои вещи: карандаши, очки, сумки, раскиданные в суматохе. Наполненный сюрпризами и массой впечатлений «Вечерний рисунок» подошёл к логическому завершению. Цесарский, как умел только он, выразил всеобщее мнение, витавшее в воздухе вместе с ароматом гари: «Ну, раз великий герой античности Храмцов снова спас и всех нас, и родную альма-матерь (Мама, это и к вам тоже относится!), то предлагаю это дело отметить!» 

        За веселящим напитком отправились самые опытные: Дед и Талдыбаев. Этюдники с выдвинутыми ножками были поставлены впритык, образуя один длинный стол. Сладкое столовое вино закусывалось дешёвыми булочками из соседней забегаловки «Светлячок», где всех студентов знали практически поимённо. 

        Тост у богохульника Цесарского нашёлся только один, но повторен он был не единожды: «Так вкусим плоть и кровь Его, дети мои! За спасение от Хеенны Огненной!» После символических возлияний состоялись танцы. Талдыбаев завёл доисторический проигрыватель виниловых пластинок. Зазвучала душевная баллада Эдуарда Хиля, хорошо забытая новыми поколениями: «Опять от меня сбежала последняя электричка, и я по шпалам, опять по шпалам, иду домой по привычке…» («Последняя электричка» − песня, стихи Михаила Ножкина, музыка Давида Тухманова. Известность песня получила в 1966 году).   Коллективный разум тут же подсказал братанам, что пора освоить твист.

        Армен, используя каждый повод, чтобы дотронуться до Большой Матери, решил не упускать случая. Она была сегодня особенно привлекательна, статная фигура девушки была облачена во всё белое, включая короткие сапожки. Дикий темперамент альфа-самца не терпел конкуренции, поэтому Армен вскоре отбил даму сердца от основной группы танцующих, как бы давая ей понять, что твист – это сугубо парный танец. В процессе разухабистой пляски братаны объединились в хоровую капеллу, подпевая задорный припев: «Пабаб-па-палу-палу-палу-палу-ла е-е…» Разгорячённый Казанова, уже совершенно не стесняясь, брал партнёршу за руки, привлекал к себе, поднимал и кружил по всей мастерской. Удивительно, но Большая Мать не цыкала на него по своему обыкновению, не била по кудрявому чубу, а снисходительно позволяла носить её на руках. Ведь, признаться по правде, не каждому сие было по силам.   

        Однако это стало большим просчётом с её стороны. Горячий Армен, переоценив свои возможности, раскрутил девушку слишком сильно. Не справившись с непреодолимой центробежной силой живого снаряда, в какой-то момент не смог удержать партнёршу. Она почти повторила подвиг Маргариты и рухнула на составленные у стены мольберты-хлопушки, вызвав эффект домино, когда каждый элемент цепочки, падая, вызывает падение следующего. Хлопушки валились друг за другом, съезжая вниз, пока не упали все до одной. Забор из серых мольбертов обрушился, не выдержав бремени величия примадонны. Композицию, в качестве вишенки на торте, венчала величавая женская фигура в позе звезды, точнее – в позе Очень Большой Звезды! По сравнению с субтильной натурщицей, полнокровная красавица Оксана причинила интерьеру мастерской разрушения гораздо большего масштаба. 

        Видя, что веселье входит в стадию разгула с анархией и беспорядком, Янка решила, что, пожалуй, всё-таки пора домой. Армен понимал, что сотворил что-то непоправимо ужасное, однако не мог оторвать восхищённых глаз от широко раскинувшей руки и ноги Большой Матери. Производимое впечатление усиливалось от вида белых колготок, обтягивающих аппетитные ноги примадонны. Теперь в окончательной фазе падения царственные ножки были видны практически полностью по причине задравшейся короткой юбки. Окончание песни слилось с дружным смехом. Братаны безудержно хохотали, держась за животы и утирая слёзы, включая и саму «падшую звезду».  

        Захваченные эмоциями залихватского танца и не менее фееричного его окончания, никто из братанов не заметил, когда из аудитории успели смыться Гапон и Маргарита. Лишь заброшенная в дальний угол Метода осталась молчаливым укором несправедливому миру, как напоминание ему о вечном досадном проигрыше сухой теории перед жизнью.

 

 

 

 

        Янка очень переживала о Лёнчике, бесконечно звонила тёте Розе, но та попросила её не беспокоить некоторое время, мол, она должна сосредоточиться, и сама даст знать, когда оживёт хоть один из порталов. Гвоздев отвечал по телефону сухо, неохотно, и Янка решила его пока не трогать. В училище тоже новости были не очень радостные – Дед поссорился со своей невестой Гульнур. «Ваще не представляем, как можно поссориться с таким солнышком и милым ребёнком, как наша Гуля?» – удивлялись девчонки в группе и, конечно, целиком и полностью были на её стороне. Правда, Гульнур не рассказывала о причине ссоры. Несмотря на это, вся женская половина курса была совершенно уверена, что виноват во всём именно Дед, а не она. 

        На фоне счастливого, бурно развивающегося романа между Гапоном и Маргаритой размолвка этой чудесной устоявшейся пары выглядела совсем печально. Студенты привыкли к тому, что Тарас и Гульнур вместе, а теперь, видя, как они подчёркнуто избегают друг друга, всем было не по себе. Бойкотировать кого-то целыми днями, сидя в одной тесной аудитории, наполненной сотоварищами, было весьма затруднительно, поэтому спесивый игнор несчастного Деда со стороны Гульнур (ну, кто бы мог подумать!) бросался в глаза.

        Тарас Григорьевич всё чаще сидел в одиночестве, пребывая в печальном самосозерцании, делая вид, что пишет этюд или рисует постановку. Медитация радости не прибавляла. Работа у него не клеилась, отношения с любимой девушкой тоже. Он прятал от всех грустные глаза и, видимо, страдал неимоверно. Все вокруг делали вид, будто ничего особенного не происходит, справедливо считая, что лезть в чужие отношения не тактично и ни к чему хорошему это не приведёт. Однако Цесарский не был бы самим собой, если бы не подлил масла в огонь прямо-таки издевательским образом. 

        Ничего не подозревающий Валентин Валентинович попросил Мишку принести из фонда какие-то предметы и драпировки для новой постановки. Из кладовой, в которой хранились и разные костюмы, Цесарский появился в образе украинского кобзаря. На нём была рубаха-вышиванка, ветхая соломенная шляпа в дырах, под вид длинных свисающих усов он прилепил себе под нос какую-то паклю. В качестве бандуры охальник взял старые гусли с одной струной. Присев рядышком и участливо прислонившись к Деду, он, как верный сострадающий товарищ, затянул густым баритоном грустную украинскую песню на мотив «Цвитетерен»:

 

 

         Сей певческий талант не нашёл у пожилого студента из Украины должного восхищения, и кобзарь-самозванец получил по шее, а вдогонку ещё и незлобного пинка для ускорения. 

– Не сучи ногами – не торопи любовь! – успел крикнуть в приоткрытую дверь Цесарский.

        Но его догнал чей-то тапок, ловко кинутый Тарасом Григорьевичем, что сбил с Мишкиной головы допотопную шляпу. Надо сказать, что хоть и смотрелась Мишкина клоунада уморительно, но все в группе уже привыкли к его номерам и никто не засмеялся, разве что ухмыльнулись тихонько: «Вот же балбес!» 

        Янке стало жаль хорошую пару, она решила их просканировать. В магических лучах обнаружились огромные сильные связи между влюблёнными, у обоих из середины груди вились сияющие золотые нити и переплетались в толстые канаты. «Ничего, скоро помирятся. Такие крепкие узы, что связывали Деда и Гульнур, никому не разорвать», но на всякий случай Янка почистила солнечные нити от мелких соринок недопонимания, что налипли из-за большой разницы (нет, не возраста, как все могли бы подумать), а воспитания.

        На перемене перед последней парой к Янке подошёл Шмындрик. В его в жизни произошли заметные перемены. Нет, внешне друг остался так же по-девичьи мил и носил экстравагантные дреды, украшенные разноцветными бусинками. Но теперь он учился на курс младше. Шмындрик брал академический отпуск на целый год, лечил израненные в балетную бытность ноги. И вынужден был заново осваивать программу второго курса. За время, проведённое в клиниках и на реабилитации, рисовать и писать удавалось нечасто. Больше всего бедолагу расстраивала потеря навыков в масляной живописи. Перед ответственными просмотрами, пользуясь частыми отлучками преподавателя, Янка по старой дружбе помогала Шмындрику, исправляла и дописывала его натюрморты, которые казались ей теперь лёгким заданием. Это на своём курсе она числилась в середнячках, а ребята второго курса смотрели на её работу с восхищением. Девушка решила помочь другу и в этот раз.

        Несмотря на то что на душе у неё бушевали горестные чувства, живопись, как всегда, успокаивала и отвлекала от тревожных мыслей. Натюрморт был простецким, выстроенным только на цветах тёплого спектра. На фоне красной драпировки стояли несколько разноразмерных глиняных крынок и чугунок, а первый план выделяла пара искусственных фруктов. Янка быстрыми размашистыми мазками подчеркнула форму крынки, наметила на ней рефлексы от яркой красной драпировки, принялась лепить форму ближнего яблочка. Почему-то чужие работы писать было не страшно, поэтому и получались они гораздо лучше и даже профессиональнее, что ли. 

– Вау! – то и дело радостно ахал Шмындрик.

        Вдруг Янкин взгляд упал на соседний этюдник с работой, которая весьма выделялась на общем фоне. На этюде знакомый тёплый натюрморт был смело написан в холодной гамме. Вместо интенсивных красного и коричнего цветов фигурировали зелёные, а яблоко и груша вовсе были синими. Наставница удивлённо поинтересовалась у подопечного:

– Это что? Вам уже такое трудное задание дали, написать работу в альтернативном колорите? Хорошо. Такие упражнения помогают усваивать плановость и понимание формы. Вы молодцы. У нас такой урок гораздо позже был, кажется, только в конце года. 

– Не-е… – отчего-то смутился Шмындрик.

– А-а! Понятно. Значит, у вас в группе новый авангардист, продолжатель традиций Гапона? Помнишь, он на первом курсе намеренно изменял колорит, – предположила девушка, вспомнив скандальную серию автопортретов чернокнижника под общим названием «Разноцветный Игорь».  

– Да нет же. Это у нас тут чел один. Представляешь, дальтоником оказался. Жалко парня. Теперь отчислят, конечно.

– Дальтоник?! Да ты что, издеваешься?! Как же он вообще столько времени в училище продержался? 

– Да как… крутился, изворачивался, как мог. Краски же на тюбиках подписаны. А тут, видишь, перед большой работой маслом, задали сначала акварелью предварительный этюд писать. У него акварель тоже вся подписана, но сегодня он её дома забыл… Переоценил себя маленько. Мы тоже поздно увидели, что вместо красной материи зелёную намалевал. Препод неожиданно вернулся, а как увидал его художества… ну и охренел маленько…

– Бедняга, ужас какой! Да, всё тайное когда-то становится явным…

 

        Прервав их беседу, раздался долгожданный звонок от тёти Розы. Янка уже практически завершила исправлять натюрморт товарища, и тот был на седьмом небе от счастья. Кивнув Шмындрику на прощание, она уединилась с телефоном. Женщина говорила спокойным голосом, но попросила Янку срочно приехать, мол, нужно такие вещи, о коих она собиралась поведать, говорить лишь с глазу на глаз. Янка улизнула пораньше и быстро добралась до доброй тётушки. Не успела девушка переступить порог подъезда, как консьержка, уведя её за перегородку, чтобы их встреча была не видна проходящим к своим квартирам жильцам, начала эмоционально её отчитывать: 

– Почему ты не сказала, что проглотила артефакты? Ты ведёшь себя как маленькая! Неужели ты не понимаешь, тебе грозит большая опасность! 

– Но я вовсе не думала, что это так важно. Да, я проглотила сначала одну серёжку, потом вторую. Очень удивилась, что они сразу растворились у меня во рту, как шипучие конфеты. А ещё я точно знаю, что их магия переместилась в моё сердце. Я их всегда чувствую. Они отзываются на мой зов. 

– Яна, вспомни, зачем рвался монстр Ражье в прошлый раз? Да, правильно, как раз вот за этими магическими серьгами. А после твоей необдуманной выходки, знаешь, что ему нужно? 

– Что?

– Твоё сердце!

 

        Янка тихо ахнула, она никак не ожидала такого поворота. Да, теперь всё сходилось. Так безрассудно предупреждать об опасности, папу (если знать, куда он заключён) могла заставить только угроза её жизни. Выходило, что Лёнчика выкрали и утащили за Грань из-за неё. Точнее, чтобы выманить и вырвать сердце. Сначала заблокировав порталы, злодеи решили устроить засаду. Но теперь уже, наверное, поняли, что их жестокий план раскрыт. Словно прочитав Янкины мысли, тётя Роза сообщила:

– Порталы открылись, но в Сашину квартиру, а тем более на крышу я пока ходить не советую. Там могут поджидать эти лиходеи проклятые. Специально для тебя я активировала потайной вход, про него никто не знает, кроме нас, поэтому оттуда точно есть все шансы перемахнуть на Грань.

– Тётя Роза, но кто же они, эти ужасные враги? – сокрушённо вопрошала Янка, – Синего гада мы надёжно запечатали, одному ему не выбраться. Кто-то помогает ему?

        Тётушка лишь недоумённо развела руками. Не найдя, что ещё добавить она, сосредоточила Янкино внимание на инструктаже по работе с новым для неё порталом. Как, оказалось, этот самый засекреченный проход на Грань всегда существовал совсем рядом в родительской квартире, в её любимой кладовочке. После, тётя Роза несколько раз настойчиво попросила Янку быть предельно осторожной и взяла с неё клятву, что та в первую очередь обязательно обратится к своему куратору арабу. Однако строго-настрого наказала, чтобы сама Янка не смела даже соваться в Башню Светлых. 

 

        Придя домой, девушка не стала откладывать важное дело спасения брата и сразу же направилась в кладовку. В уютном полумраке ей вспомнилось, сколько часов она провела тут, спасаясь от придирок мамы Иры и только здесь чувствуя себя защищённой. Было приятно вновь оказаться в тесноте родных стен, которые будто обнимали её после долгой разлуки. На полу притаился целый рулон «кружков» и «дорожек» – домотканых половичков, связанных бабушкой ещё при жизни. Янка присела на них, вдыхая знакомый запах, напоминающий устойчивый аромат музейных залов, заполненных старинной мебелью. С той лишь разницей, что вместо изящных туалетных столиков стиля модерн и таинственных выставочных клавесинов, половину площади каморки занимал старый бабушкин шкаф. Внешне он был похож на обычный шифоньер, но вместо одежды в нём хранился бабушкин фарфоровый сервиз. Единственное её богатство, завещанное внучке в качестве приданого.  

        Чтобы не сидеть в кромешной тьме, Янка включила маленький игрушечный фонарик в виде розового поросёнка, подаренный когда-то пятилетнему брату. Благодаря бережливости Лёнчика тот сохранился и функционировал до сих пор. При включении фонаря у поросёнка загорались две лампочки в пятачке. Мобильник девушка брать с собой не стала, он мешает сосредоточиться, а на Грани абсолютно бесполезен.

        Послышался тихий шорох, и Янка невольно покосилась в угол. Именно там, в самом тёмном углу за шкафом, она однажды увидела пару удивительных существ. Во время прошлой погони за монстром, когда, пытаясь вырваться на Грань, она наобум открывала дверцы в стене Сашиной квартиры, то случайно попала в кладовку отчего дома. Тогда в том самом уголке на постели из грубой мешковины лежали два живых пушистика. Назвали себя они доможилами-закутошниками. Не говоря вслух, могли транслировать свои слова прямо в Янкину голову, и она слышала странные раздвоенные голоса. Их мордашки напоминали мышиные, на мохнатеньких головёнках виднелись маленькие рожки. Самое интересное, что руки существ имели не по одному, а по два локтя, отчего их верхние конечности с длинными тонкими пальцами казались изящными, а каждое движение завораживало. Помнится, ещё они боялись человеческого взгляда и жаловались, что тот очень больно жжёт их. Вспоминая забавную парочку, Янка вдруг услышала внутри себя: «Мы здесь. Мы охраняем твой покой». Каждое слово, как и прежде, двоилось эхом, хоть голоса были странными, словно мультяшными, но всё же можно было различить женский и мужской.

        Сейчас главной задачей для Янки было максимальное расслабление и очистка сознания от всех мыслей, что было весьма затруднительно, учитывая нервозное напряжение последних дней. Ключом активации запасного домашнего портала стала незамысловатая мантра-заклинание, похожая на детскую считалку: «ОМ ТАРЕ ТУТТАРЕ ТУРЕ СОХА» (Мантра Зелёной Тары. Мощная мантра исполнения желаний. Зелёная Тара — одна из почитаемых богинь буддизма. С санскрита слово «тара» переводится как спасительная звезда. Богиня защищает от бед и исполняет сокровенные желания. Желательно произносить этот текст 108 раз подряд).

        Девушка достала самодельные чётки из крупных зелёных бусин, подаренные тётей Розой. Слова нужно было петь на распев сто восемь раз, и Янка с энтузиазмом принялась старательно распевать, отсчитывая бусины.

        Она повторяла и повторяла фразу, пока в чётках не осталась одна последняя сто восьмая бусина. В этот момент девушка почувствовала, что перстень на пальце завибрировал. Чуть приоткрыв глаза, она увидела, что камень сияет голубым огнём, а внутри него ожили и заметались магические искры.  

        Завершив чародейское песнопение, Янка увидела, что прямо перед ней стоят два силуэта размером всего лишь с сидячую кошку, не больше. Человечки поёжились от её взгляда, и девушка поспешно отвела глаза. Послышался торопливый цокот пары крошечных копытцев, и домовята открыли перед ней старый бабушкин шкаф.

        Дверца с тихим скрипом отворилась, но там не было привычных полок с посудой. Сразу за дверцей раскинулась знакомая поляна, на которой любило отдыхать племя бурых равнинных йети. Пахнуло сладким хвойным ароматом, вдали заухала сова. На Грани уже наступила ночь, и это тоже было удачей. Два огромных серебристых светила,не давая тьме царствовать безраздельно, заливали поляны и холмы печальным холодным светом. Оказавшись на поляне, девушка завернула рукав толстовки и обратилась к татуировке:

– Птичка-трясогузка, лети в Башню Светлых, найди там араба по имени Амир, приведи его ко мне как можно быстрее. Буду ждать в бабушкином летающем домике.

        Янка впервые произнесла настоящее тайное имя своего наставника, которое он не слишком афишировал. Существовало поверье, что можно наслать на иноборца великое бедствие, зная его настоящее имя. Конечно, опреметчиво было доверять столь важный секрет нарисованной птичке, но другого выхода Янка сейчас не видела. Татуировка бодро покачала хвостиком в знак того, что всё поняла. Вспорхнула с Янкиной руки и полетела в сторону, где на горизонте горела бледно-лимонная предрассветная полоса. До парящего бабушкиного острова было довольно далеко, а Янкино проникновение, наверняка, было уже замечено. Поэтому пришлось большую часть пути не лететь, а двигаться перебежками из тени в тень, так уж тут повелось, в тени всегда было безопаснее.

        Янка зашла в беленький домик уже на рассвете. Стараясь не скрипеть, ступая на половицы, чтобы не разбудить бабушку. С удивлением заметила, что на столе в кухоньке её ожидает ужин, накрытый вышитой салфеткой. «Неужели бабуля меня каждый день ждала, и каждый раз, надеясь, готовила ужин для моей персоны», – умилилась Янка. Есть она не могла из-за нервозного озноба, что никак не отставал, но ради интереса заглянула под салфетку. На кружевном фарфоровом блюдце лежали румяные блинчики с начинкой, судя по запаху, начинка была из сладкого творога. Тут же скрипнула кровать в маленькой спальне, бабушка окликнула спросонья:

– Доча, ты?

 

        Амир маялся на ночном дежурстве по курируемому им региону: азиатскому побережью Аравийского моря и Персидскому заливу. Хозяйство ему досталось беспокойное, то и дело приходилось прибегать к магическому вмешательству, что высшее начальство не всегда одобряло. Ночь на вверенном участке проходила неспокойно. Как ни удивительно, но беспорядки происходили не во взрывоопасных Иране и Пакистане, а в благополучных Арабских Эмиратах. 

         Там улизнул на волю совершенно сумасшедший джинн Джамбулат-яростный. Вырвавшись из трёхсотлетнего заточения, бандит взвился до небес, взлетел на пик сверхвысотного небоскрёба«Бурдж-Халифа» и орал дурниной, бахвалился, что украдёт луну с неба. То, что он перебудил людей, ещё не так страшно. Но на этом негодяй не успокоился, решив устроить в Дубае незапланированное землетрясение. Пришлось усмирять хулигана, срочно выяснять, кто и когда выпустил на свободу эмоционально неустойчивого рецидивиста. 

        Оказалось, турист из Барнаула отыскал в пустыне, куда ездил с семьёй на экскурсию, странную бронзовую коробочку. Настырный искатель приключений Николай ковырял её вилкой, пытался открыть ножом, бил об стену, пока не добился своего. В коробочке образовалось крошечное отверстие, которого хватило, чтобы злобный нарушитель дисциплины – Джамбулат − покинул место заключения. Хвала Высшим силам, Амиру не пришлось покидать пост в Башне Светлых и вылетать на место происшествия. Хватило сил местного отделения магического правопорядка. Арестовали безобразника часа в три ночи при попытке раскачать небоскрёб. Остаток дежурства протекал тихо.  

        Уставший от бессонного бдения у пульта и экрана, Амир уже хотел было отправиться на покой. Но как только он вышел из дежурки, произошёл казус. Сорвавшись со стены здания, маленькая нарисованная птица, словно невнимательная апрельская бабочка, присела к нему на кисть правой руки и вдруг превратилась в яркую татуировку. Араб тёр кожу, пытался выдворить наглую птицу изгоняющим заклинанием. Все усилия были тщетны. Амир даже стал подозревать, что попал под чары мстительного Джамбулата.  

        Глоток мятной глинцвеи из серебряной фляжки взбодрил и немного отрезвил его мысли. Амир стал размышлять вслух, обращаясь непосредственно к нарисованной на его руке птице: 

– Ты зачем ко мне прилетела? Это чья-то шутка или у тебя дело ко мне?

        Птица тут же ожила, вместо ответа потрясла хвостиком и взметнула его вверх. Амир потряс головой, предположив, что у него просто рябит в глазах от напряжения и усталости. Немного подумав, он решил вновь испытать птицу. Задав следующий вопрос, внимательно следил за положением птичьего хвоста. 

– Я чем-то могу помочь?

        Трясогузка снова потрясла хвостом и вновь подняла его вверх. В этот раз она даже что-то беззвучно прощебетала, открывая и закрывая клюв.  

        У араба было нынче не двое, как полагается, а трое подопечных: Янка, Агранович и Гвоздев. Агранович в эти дни постоянно находился под неусыпным его контролем. Гвоздев пока никак не проявил желания окунаться в магический мир и становиться иноборцем. А без согласия персоны араб не имел права как-либо влиять на свободу выбора подопечного. Оставалась одна Янка.  

 

 

        Подлетая к белому дому-острову, Амир ещё издалека заприметил девушку, что стояла на крышке погреба и махала ему белым платком. «Всё верно. Ждёт! Значит – она!» Встретившись, они тепло обнялись. Янка взахлёб, перескакивая с пятого на десятое, рассказывала наставнику про внезапно закрывшиеся порталы, пропажу Лёнчика и даже про странный сон с чёрной машиной. Амир слушал молча, опустив глаза. Потом девушка повела его через кусты смородины к забору, показать отметины от когтей синего медведя. По ходу беседы араб мрачнел всё больше. Он провёл тонкими тёмно-оливковыми пальцами по глубоким царапинам на старых досках забора и заметил:

– Чувствую вибрации Ада. Да, кстати, забери свою посланницу.

        Послушная трясогузка перелетела с руки араба на Янкино запястье и замерла. Они смотрели из огорода, где всегда царил щедрый август, через забор на улицу, на которой буйствовал вечно молодой июнь. Вокруг тополей, что шли цепочкой через весь проулок, земля была усыпана клейкими чешуйками серёжек. Вылупившиеся пушинки плавно качались в пронизанном солнцем и надеждой воздухе.  

– Хорошо тут у вас. Тихо, – заметил араб.

– Да. Я очень люблю именно тополя. Деревья моего детства. Они лучше других очишают воздух и дают прохладную тень. Мне нравится, когда пушистики летают, превращая обычный день в сказку. Жаль, что в моей реальности у нашего городского начальства аллергия на растительность, как и на всё живое. Беспрестанно рубят руки деревьям, выбривают проплешины на газонах. Мой город стал совсем лысым. 

– Знаешь, – неожиданно прервал Янкины разглагольствования Амир, – я должен тебе кое-что сказать. Кое-что важное. 

Янкино сердце ёкнуло в груди. Её ошпарила догадка – сейчас она узнает о Саше! Однако, судя по похоронному стальному тону, девушка поняла, что хорошего ждать от новости не следует. Вместо того чтобы огорошить подопечную неким ужасным сообщением, араб замялся и ещё больше помрачнел. 

– Я должен тебе рассказать о нашем общем друге. Ты уже, вероятно, догадалась, речь пойдёт об Александре Аграновиче. Но, пожалуй, я не смогу тебе всего объяснить. Назрела необходимость устроить вам свидание, и тогда ты всё поймёшь и решишь сама. 

        Они сговорились встретиться в полночь у маленького старого причала на Тёмной реке. Что-либо ещё объяснять Амир не хотел и попросил Янку набраться терпения. Ну, по крайней мере, у них было время восстановить силы и отоспаться перед предстоящим путешествием.  

 

Предчувствие темнокожего мужа… (записи из Янкиного дневника)  

 

 

        Въедливый мой детский сон каждый раз оставлял невидимый шлейф, послевкусие… которое длилось потом по несколько дней. Собственно, сюжет сна был не столь занимателен, удивительным было вовсе не то, что по старому замку бродит девочка, а совершенно реальные, как наяву, чувства, ощущения, запахи…

         Маленькие ступни ощущают прохладу каменного пола. Особый благородный аромат старинной мебели и накрахмаленного белья. Полутьма анфилады комнат второго этажа. Всюду тяжёлые бархатные занавеси… да, интерьер, конечно, необычен, но главное не это, а те чувства, по-детски острые. Ведь это уже вовсе не какая-то чужая абстрактная девочка из сна бродит по дому, это я, и это во мне ворочаются неведомые чувства, названия-то которым я пока дать не могу. Потому что не может ребёнок в свои семь лет знать такие понятия, как: униженность, чувство вины, острота потери, недолюбленность. Это потом взрослые, копаясь в своих комплексах, возвращаются в детство и начинают разматывать путаный клубок − «из чего произрастал характер, ставший судьбой».

          А пока осознаю лишь одно, что я не такая, как все, и потому прячусь от людей, а ещё точно знаю, что они очень хотят на меня глазеть, щериться и даже тыкать пальцами. Что-то во мне не так, вот только что? Злобные ротозеи обязательно вытащат меня на свет, и там уж не будет мне спасения от любопытных глаз. 

         Поэтому я знаю все самые тёмные укромные уголки большого дома, они мои единственные помощники и защита. А вот и спасительный островок безопасности – на широком подоконнике за тяжёлой портьерой меня долго не найдут мои невидимые преследователи. Я взбираюсь с ногами на подоконник, подобрав кружевные юбки. Кого же я так боюсь, каждую секунду ожидая чего-то необъяснимо страшного?..

          О, Боже, какое счастье, это только сон! Каждый раз, просыпаясь, с облегчением осознаю, что эта маленькая девочка – лишь навязчивая иллюзия, а на самом деле я обыкновенная среднестатистическая девушка из глубинки. Откуда во мне взялись эти чужие – не мои вовсе ощущения и почему преследуют с досадным постоянством?

 

           Это началось в далёком детстве, когда я была ровесницей моей придуманной девочки из сна. Помнится, как-то моя любимая бабушка, что с раннего детства заменила мне родителей и друзей, решила показать столицу. Было это в аккурат перед моим поступлением в первый класс. Сроду никогда не могла запоминать даты, но это точно помню. Ведь впереди была школа, которую я ждала с восторгом, как новую веху другой, самостоятельной жизни и, как мне тогда казалось, долгожданной свободы от материнского гнёта. Если бы я знала, что настоящее рабство только-только начинается…  

           Поначалу мне училось легко, уроки доставляли удовольствие, может, потому что в пять лет я уже бегло читала. Но потом начались все эти ужасные физики-химии, в целесообразности которых до сих пор сомневаюсь. Действительно, ни один тангенс или котангенс не пригодился мне во взрослой жизни. Без знания химических формул мне красила волосы в салоне мастер Лена, не имея ни малейшего представления о том, какие в это время идут химические реакции на моей голове. За всю мою жизнь я не решила ни одной задачи по геометрии, при этом сей образовательный пробел не помешал мне получить красный диплом в художке. А вот знания по гуманитарным предметам, особенно по литературе, продолжают образовывать и притягивать.   

         Ехать двое с половиной суток в вагоне до Москвы столь подвижному и общительному ребёнку, как я, было муторно. Спасало чтение. Да и было чем увлечься, книжка попалась очень старая, ещё времён СССР, но преинтересная. Взяла я её в детской библиотеке, где к тем годам уже прослыла завсегдатаем. В повести рассказывалось о темнокожей девочке из Анголы, вывезенной из жаркой Африки на российские просторы. Папа девочки Наны, как водится, в те годы был борцом за светлое социалистическое будущее, а девочка спасалась в советской школе от апартеида и кризиса загнивающего капитала. Но моё воображение зациклилось не на перипетиях классовой борьбы, а именно на том обстоятельстве, что девочка была как соринка в глазу у всех вокруг – белая ворона посреди серой массы. Я стала представлять себя на месте маленькой героини, и необъяснимое сладостное чувство отверженности из того сна вдруг вспомнилось мне. Я представляла, как оглядываются на меня на улице, с интересом глазеют в транспорте, а я стараюсь не замечать липких взглядов, учусь «держать фасон». 

 

 

            Там же, в вагоне, под стук колёс я принялась рисовать Нану, но сама при этом совершенно определённо знала, что рисую автопортрет. Когда альбом закончился, я стала писать на его обложке продолжение истории, где главной героиней была, конечно, я. В моих фантазиях знакомые ребята с нашего двора теперь не игнорировали меня – бедно одетую серую мышь, а бурно реагировали на моё появление. Ведь я экзотическая принцесса, а кому непонятна столь изысканная инопланетная красота – идите лесом! У меня появились верные поклонники и коварные враги, с которыми первые вели непримиримую борьбу, защищая мой покой и достоинство. 

         Выдуманный мир затягивал всё больше с такой силой, что это изменило меня даже в реальной жизни. Я перестала тяготиться одиночеством. Интереснее всего теперь было оставаться наедине с самой собой, так что ни одна подруга не могла заменить этого наиболее ценного общения. Что-то неопознанное бродило, вползая в мою маленькую жизнь, меняя моё существо и путь сквозь годы. 

        Тогда же в Москве на смотровой площадке Воробьёвых гор самым главным впечатлением детства стали не потрясающие синие дали необъятного обжитого пространства, не ошеломительные небоскрёбы инопланетного города, а живые инопланетяне – группа прекрасных лиловых принцев в ярких, словно карнавальных, одеждах. Они стояли совсем рядом, но оставались такими же недостижимыми, как далёкие звёзды. Да, наверное, именно такие высокие и грациозные люди живут в голубых небоскрёбах Москва-Сити, что вертикальными сверкающими ракетами устремились в космос. 

        Они другие, совсем не такие, как мы. Им не известна лютая сибирская зима, что как медведица, бесконечно высасывает из души надежду, не отставая ни на минуту от собственной лапы. Лиловые люди широко улыбались навстречу будущему широкими ослепительными улыбками и не боялись его. Наоборот, оно, это самое будущее, побаивалось их из уважения к инопланетному происхождению. Именно тогда, на экскурсии по памятным местам столицы, я уверенно заявила бабушке, что выйду замуж только за такого парня, указав на пёструю и шумную компанию африканцев. Экскурсанты, что стояли рядом, услышав моё сообщение, так и покатились со смеху. Только бабушка, улыбаясь и ласково приобняв, сказала: «Поживём – увидим». 

         Десять жизней прошло с тех дней, с тех детских тайных чувственных открытий. Сколько бесконечных страданий, сколько безутешных потерь. Как-то ещё по первости, когда мы только начали встречаться с Игорем Гвоздевым, он обронил, восхищённо глядя на меня: «Ты – облачко, свежее, красивое, ослепительно белое, и несёшь в себе нежную любовь!» Да, прошла я по небесному куполу облаком да растаяла. Испарилось всё свежее, нежное его наполнение… пролилось дождём из напрасных слёз, ушло в сухую землю. Безвозвратно ушло пролитой водой в сухую жаждущую землю и не взрастило ни одного ростка. Видно, слишком жестокое солнце опалило мой недолгий век. 

        Очерствело сердце и словно разучилось влюбляться. Слишком долго я жила, вынашивая и нежа в фантазиях обожаемый Сашин лик. Так долго, что успела полюбить свою отверженность и срослась со своей бедой неразрывно. Если нет Саши рядом, то это ничего не меняет. Сердцем я с ним, лишь с ним, а других не надобно вовсе. Прости меня, наивный хороший парень Игорь Гвоздев. Я не люблю тебя. Ты слишком земной и обычный для меня. Где тебе тягаться с вечной Сашиной тайной. Останься нормальным, и ты непременно обретёшь своё простое мещанское счастьице. Прости!  

 

* * *

 

 

        Всё пусто, вместо тайного сада души – безлюдная белая площадь, и лишь тёплый ветер гоняет по ней маленькие песчаные вихри. Вершина башни Светлых − вот где решилась моя судьба, и тёмной тенью придавил мою судьбу Агранович. Не вырваться. Он – мой непостижимый инопланетянин, чёрный принц и я завещана ему могущественными непобедимыми силами ещё до рождения…

 

© Нифонтова Ю.А. Все права защищены.