«Болезненное пристрастие к алкогольным напиткам у женщин при частом употреблении возникает стремительно, здесь можно говорить о сроках от 1 до 3 лет.»
http://alku.ru/alkogolnaya-zavisimost/
– Подруга моя – ведьма!!! Это я вам точно говорю! Только вы смотрите, больше никому ни-ни... этж типа – секретная информация! – жарко шептала Нина в самое ухо собеседника, делая при этом «страшные» глаза. Затем, резко меняла личину заговорщицы на скучно-обыденную физиономию, будто ничего и не происходило – и никто только что не шептал с мистическим азартом во взоре странные слова. Сей финт делал, по мнению хранительницы тайны, доверенную сенсацию ещё ценнее и значительнее. Нина любила сообщать эту тайну случайным знакомым, находясь в определённой стадии подпития, когда хочется обнять весь мир и крепко-накрепко задружить до гроба… с каждым…
Подруга, о которой шла речь, надо отметить, и на самом деле была… та ещё штучка! Во внешности явно прослеживалось влияние чёрного континента, что для жительницы сибирского посёлка было неожиданно и смотрелось весьма и весьма экзотично. Носила она яркую одежду в этническом стиле, крупные украшения, боевой макияж и звучное имя – Роксана – Рокси.
Познакомились подруги в гипермаркете, где обе работали. Нина в «Детском мире», а Рокси в «Художественном салоне». Заприметили девушки друг друга давно, но дальше мимолётной взаимной приязни, да банального «здрасти-досвиданья» их общение не продвигалось. Но однажды на общем собрании после поочерёдной взбучки, гендиректор по «имени» Поперёк-себя-шире решил подсластить пилюлю, сообщив, что сегодня в коллективе есть две именинницы и назвал Рокси и Нину.
Каково же было удивление обеих, когда выяснилось, что родились девушки не только в один год, но и в один и тот же месяц, день и час – ровно в полночь, так что в роддоме недоумевали – на какое число записывать новорожденных.
Нина, несмотря на всю свою наивность и доверчивость никогда не верила в астрологию, а журнальные звёздные прогнозы читала только для того, чтобы опровергнуть. Ещё большим откровением для Нины стало то, что у неё и царственной Рокси практически идентичные судьбы – тяжкие и беспросветные. Обе – разведёнки с маленькими дочками, обе живут с мамами, да ещё и в соседних домах.
И мамы-то как под копирку… после того как не догрызли сбежавших мужей принялись за отпрысков, как прямое напоминание о подлых дезертирах. С мамами велись непрекращающиеся военные действия с короткими передышками на лето, когда бабушки прихватив внучек, удалялись в пенсионерские санатории для профилактики боеспособности.
Нина уже почти смирилась с плачевной участью. Но Рокси! Гордая красавица, на которую оборачиваются все мужчины. Как она могла оказаться точно в таком же разбитом корыте? Этого Нина принять и объяснить не могла:
– У такой красотки должно быть море обожателей, всемогущих покровителей с квартирами, машинами, Карибами разными, ну или хоть с бриллиантами, на худой конец! Если уж постигла Рокси такая беда – жить в нашем занюханном посёлке и работать в гипермаркете у рабовладельца Поперёк-себя-шире, то это, явно, не на долго! Не может быть, чтоб не заприметил её какой-нибудь крутой воротила. Ведь именно для таких, как она и придуманы лаковые кабриолеты, дорогие бутики и столичные клубы…
Но время шло, а крутые воротилы объезжали посёлок дальней дорогой и уж тем более не заходили в местный гипермаркет. Обе девушки, как и положено астральным сёстрам, получали тумаки и зуботычины судьбы одновременно, оставаясь одинокими. Хотя одиночество это было весьма разного свойства.
Рокси всегда окружена вниманием мужчин, которых она считала недостойными обладания таким дорогим призом, как её благосклонность. А Нина второй год кряду самозабвенно страдала по Филу – консультанту из музыкального отдела.
Фил вёл платные курсы игры на гитаре, настраивал инструменты и в своём же отделе толкал диски музыкальной группы «Ню», коей руководил. Слыл в посёлке популярной личностью и никакого внимания не обращал на Нину. С Рокси же он, напротив, активно заигрывал и при виде её начинал по-детски улыбаться и нелепо хвастать достижениями в музыкально-поселковой жизни. Это не могло не тревожить Нину, но она гнала от себя больные толчки ревности, тем более что Рокси всегда высокомерно подсмеивалась над Филом и несправедливо обзывала его тоскливым дятлом.
Подруги зачастили в маленький бар «Шинок» и вскоре стали его завсегдатаями. Почти каждый день после работы они спешили туда, а уж в пятницу перед выходными можно и пововсе разгуляться так, что оклемаешься только к понедельнику.
И хоть «Шинок» не значился в числе тех приятных уютных уголков с мягкими диванами и приглушённым загадочным светом, а звался дешёвой забегаловкой, но, тем не менее, притягивал и манил, превращая посещения в приятный ритуал, помогающий примириться с неприглядной повседневностью.
Несмотря на ободранные стены, дешёвые аляпистые пейзажи местных художников-недоучек, неизменную грязь на столах… была в этом убогом местечке одна особинка: в отличие от всех кафе и ресторанов, собирались в нем под вечер полновесные мужские компании. Это вам не полтора занурёных ханурика на двадцать свирепых доминирующих самок – извечная картина сибирской действительности.
– Просекаешь, Нюнечка, как нам повезло-то?!! – любила говорить Рокси, умеющая из всего извлекать «позитиффчик», – Это место надо бы в тайне держать, а то набегут голодные злые бабы и весь контингент порасхватают!
Но главное было даже не то, что маленький заплёванный пятачок концентрировал на себе лучшие мужские силы, а то необыкновенное чувство единения с миром, радости жизни, сродни эйфории. Веселящий коктейль должен был неизменно содержать три обязательных компонента: Нина, Рокси и «Шинок». Если хоть один из ингредиентов отсутствовал то эффект терял пьянящую остроту… да и сам смысл.
Это за прилавком девушки были винтиками сферы обслуживания, а здесь они становились свободными, безудержно хохочущими, опасными, неуязвимыми и всемогущими духами тьмы…
Сидя в центре пивного зала рядом с красивой и самоуверенной Рокси, Нина начинала необъяснимо меняться. Она вдруг расправляла плечи, переставала привычно прятать глаза в пол, а наоборот смотрела вокруг с вызовом и азартом. А внутри, где-то на батуте диафрагмы начинали прыгать и кувыркаться весёлые бесенятки. Радостная эйфория охватывала девушек, приподнимала над убогой действительностью и несла по облакам на безумный шабаш…
Сегодня это желанное состояние не приходило. Нина сидела и тупо заливала горе сладким вином. Горе обрушилось на неё с самого утра. После дежурного «доброго утра» ей так удачно пришло в голову сообщить возлюбленному Филу, что она собирается обучаться игре на гитаре, уже купила инструмент и желает записаться к нему на индивидуальные занятия. И тогда, тайно мечтала Нина, они могли бы подолгу оставаться наедине, тихо и деловито переговариваться и обсуждать общие темы, он касался бы её руки, устанавливая пальцы на струнах…
Вопреки счастливым ожиданиям, Фил равнодушно скользнул пустым взглядом по ней, по стене, по невидимой линии горизонта… невнятно буркнув, что мол, больше он не имеет интереса к преподавательской деятельности – столь неблагодарной, бесполезной и малооплачиваемой. Но, вдруг, увидев Рокси, расплылся в широчайшей белозубой улыбке, приосанился и энергично пошёл на цель. Однако в ответ на его дежурные шуточки Рокси превратилась в Снежную Королеву и обдала мертвенным холодом:
– Не советую тебе, Фил, так надолго отдел покидать, а то смотри, все диски группы «Ню» поклонницы растащат.
Потерпев очередное поражение на любовном фронте, Нина пыталась залить вином образовавшуюся сосущую чёрную дыру в душе. «Шинок» всячески в этом сопутствовал. Сначала девушек угощали торговцы мелким хозяйственным ширпотребом, которых вскоре вытеснили брутальные грузчики, гонимые в свою очередь доблестными служителями правопорядка, тоже давно облюбовавшими забегаловку. Все эти мужские компании подливали девушкам вина, пытаясь занять беседой в меру интеллектуальных способностей. Но отвлечь Нину от всепоглощающего горя не удалось никому: ни весёлому продавцу водопроводной мелочёвки, ни грузчикам-близнецам, ни тем более молоденькому участковому, припавшему на пиво.
Горе накатывало волнами, как морской прибой. Волна горького осознания униженности и обиды то откатывала, но не далеко, чтоб её не выпустили из виду и не успели забыть, то с новой силой, пенясь и ворча, накрывала с головой, и тогда Нина еле сдерживая слезы, отворачивалась в сторону, пряча глаза.
Во время очередного приступа взгляд Нины упал на бусы, украшавшие Рокси. Своим необычным видом они на секунду отвлекли Нину от смакования самоуничижения. Эти бусы Рокси носила часто, и они необыкновенно шли ко всем её нарядам, выявляя первобытную сущность женской чувственности, что так зычно кричала в ней.
Бусы и в самом деле были незаурядными: крупные, грубо обработанные куски чёрного янтаря величиной с кулачёк новорожденного. Они словно подчёркивали волю и отражённую в хозяйке власть матриархата. А золотые искорки замурованных в чёрный камень доисторических насекомых намекали на принадлежность обладательницы к касте жриц древнего сакрального культа:
– Какие всё-таки бусы у тебя красивые! – с напускным равнодушием почти прошептала Нина и опрокинула в себя остатки красного сладкого лекарства.
Потом они шли по тёмной улице через мост, за ними увязался пьяненький участковый, чтобы «доставить без происшествий». Всю дорогу они пытались петь, но от всех песен знали только исключительно припевы.
Доставив друг друга «без происшествий» до ночного магазина, купили ещё вина и продолжили лечить Нинкину тоску в квартире Рокси. Постепенно лечение переросло в празднование – Дня освобождения от матушки и короеда, т. е. отмечалось отбытие домочадцев в санаторий, курили на балконе и загадывали желания – на падающую звезду. Роль падающих звёзд отводилась подброшенным окуркам… а потом наступила темнота…
Кап… кап… кап… кап… Что за ужасный звук, словно сваи в голову забивают?! Сознание медленно проясняется, но глаза открыть страшно. Ведь когда удастся поднять пудовые веки, то неизвестно, где окажешься: у Рокси на диване, между ней и ещё кем-то, в подъезде на пороге у собственной двери, а, может, и вовсе на улице, на лавке… или под…
– Что вчера было? Чем закончился вечер? Где я? – Мысли путались, картинки ушедшего дня таяли, не проявляя отчётливых контуров. Наконец, когда любопытство пересилило страх, Нина открыла глаза…
Так, потолок знакомый, потому что на нём моя люстра. Значит, я в своей квартире. Это уже хорошо! Но как я оказалась дома? Осязаемая ткань вчерашнего дня окончательно оборвалась там – на Роксином балконе. Сознание потухло вместе с последним брошенным с балкона окурком, что летел, неся на себе ответственную миссию падающей звезды. Кстати, а что же я загадала?!
Потом я, кажется, чуть не перевалилась через перила балкона, словно хотела полететь в чёрную мглу и угаснуть там вместе со слабым огоньком. Перепуганные Рокси с ухажёром стали хватать меня, как-то нелепо резко вскрикивая. Но скорее всего, это только обрывки болезненного пьяного сна…
Рот Нины словно был наполнен жёстким сухим пергаментом, и он противно покалывал нёбо. Нечеловеческая жажда заставила каменное тело постепенно оттаивать, а застывшие мысли шевелиться. Наверное, именно так, с болью и страхом оживала мраморная скульптура творения Пигмалиона после божественного вмешательства. Только вот мрамор оказался на удивление вонюч. Не только рот очнувшейся из небытия Галатеи, но и каждая пора кожи, каждая клеточка организма исторгала из себя омерзительный тлетворный яд.
Блин, если б мне сейчас предложили рюмку водки или сигарету, даже просто издалека показали, то меня б точно вывернуло мясом наружу, и я тут же сдохла, клянусь!
Ничего не помню, ничего не понимаю… да где ж я всё-таки лежу-то?! Потолок-то мой, вроде… но с интерьером явно что-то не так.
Пересиливая сковывающую и тянущую боль во всём теле, Нина сделал над собой титаническое усилие, и повернула голову. Она стала усердно вглядываться в знакомые предметы, стараясь понять, почему не узнаёт их. Вскоре до неё дошла простая, как всё гениальное, мысль, что она лежит не на родном диване, а около него. Именно поэтому кресло, журнальный столик и шкафы смотрят на неё сверху, с незнакомого ракурса.
Нина попробовала пошевелиться, намереваясь заползти на диван, чтобы комната приобрела привычный вид. Но единственное, что удалось, это поднять правую руку. Рука была как чужая, Нина совершенно утратила возможность руководить телом. Поэтому с удивлением уставилась на поднятую перед лицом конечность, как на чужеродный отросток, внезапно выросший из её плеча.
Это в чём у меня вся рука измазана? Действительно по руке до локтя засохли бурые подтёки… КРОВЬ!!!
Нина хотела вскрикнуть-вскочить, но вместо этого уронила руку и слабо застонала. Вся жизнь была выпита из неё, энергии не оставалось даже на удивление.
Вдруг, под ладонью она почувствовала твёрдые бугорки, наросшие на ключицах и грудине, как опята на пне. Что это ещё за шишки я себе набила? Нашаривая холодными бесчувственными пальцами твёрдые шарики, Нина не сразу догадалась, что это бусы. Да, те самые стильные бусы Рокси, о которых всегда втайне мечтала. Откуда они на мне? Нина силилась внимательно рассмотреть неожиданный аксессуар, словно желая удостовериться, на самом ли деле всё это происходит или только плод затуманенного разума.
Так она пролежала несколько тягостных минут, растянувшихся, как длинные серые нити жевательной резинки, и застывших над ней почти что зримо.
Сопоставив окровавленные руки, заляпанное кровью голубое платье, в котором она и пребывала со вчерашнего дня, разорванные вдрызг босоножки и, наконец, главную улику – злосчастные бусы, Нину ошпарила ужасная догадка:
– Неужели я убила Рокси?!! Из-за бус!..
Как ни странно эта страшная мысль подняла из почти мёртвого состояния бренную оболочку под именем Нина, которая только что едва шевелилась на полу, ещё не до конца перейдя из камня в плоть. Первым делом Нина, пошатываясь и морщась от отвращения к себе, дошла до раковины на кухне. Она стала жадно хватать ртом тёплую струю, словно забыв, что на свете уже придуманы бокалы и другие ёмкости. Она пила, и пила, выпив, наверное, цистерну.
Вместе с влагой в организм возвращалась жизнь. Но одновременно с жизнью всё существо наполнила мрачная тревога. Нина заметалась по квартире, насколько вообще возможно было метаться в её деревянном состоянии. Она несколько раз с остервенением пыталась отмывать окровавленные руки, но ей почему-то казалось, что кровь не смывается.
Через каждые пять минут она звонила Рокси, но домашний телефон не отвечал, а равнодушный мобильник сообщал, что абонент недоступен. После каждого такого сообщения колени у Нины подгибались, начинало подташнивать. Она набирала номер снова и снова, но ничего не менялось. Нина, то уговаривала себя, что не могла убить подругу, то вдруг понимала, что не помнит, как дошла домой… Ничего не помнит…
Провал, как временная смерть – только чёрная сосущая дыра втягивает в себя настоящее, прошлое, будущее… и вот уж ничего не важно: ни былые обиды, ни мечта о норковой шубе, ни встречи с Филом. В ушах периодически стучал навязчивый припев из хита группы «Ню» в исполнении сладкоголосого Фила: «Фиаско жизни принял смела-лла-лла-лла-а…» Какая у него песня тупая, оказывается, никогда бы не додумалась до этого раньше… раньше…
Раньше?! Когда это было! Кажется, целая жизнь прошла со вчерашнего дня. Какой счастливой я, оказывается, была в этом «раньше», в этой светлой безоблачной стране под названием «Раньше»! Тогда у меня было всё, там я покупала лотерейные билеты, мечтала поступить в медицинский колледж, копила деньги на отдых у моря, там было счастье, надежды, будущее. Зачем вообще ходила в этот пошлый омерзительный «Шинок»? Для чего? Сидела там «глаза продавала», ждала, когда какой-нибудь пьяный хмырь захочет оприходовать… – Фу! Мерзость, мерзость, мерзость…
Нина непослушными мокрыми пальцами пыталась расстегнуть проклятые бусы, которые уже ненавидела. Она даже пыталась разорвать нить, но не осилила, а только больно надавила шею. Нина отыскала мамин молитвослов, принялась судорожно читать, хаотично открывая на разных страницах. Но в маленькой, словно карманный словарик, книжице микроскопический текст сливался в чёрные путаные нити.
Господи, за что? За что?! – вопрошала Нина, но суровый ответ напрашивался сам собой, – есть за что – за то, что пила, как бесноватая, за лень, за дурь, за невнимание к близким, за не поставленные цели, за несделанные добрые дела, за всю глупую прожжённую жизнь…
– За что боролись, на то и напоролись. Вот он – логический исход. Теперь меня посадят, я опозорила и себя, и маму, и дочь на веки вечные! Бедная моя Рокси! Это я с перепою приревновала к ней Фила. Убить единственную подругу из-за какого-то тщеславного позёра с его дебильными песнями! На хрен он мне ваще сдался?! И где сейчас тело Рокси? Как отреагируют её мама и дочь на преступление? Что теперь будет? Угнетала себя Нина бесконечными вопросами, на которые не было ответов.
– Нет, не может быть, не может быть, не может быть… – твердила она как заклинание, но аутотренинг нисколько не унимал наползающего ужаса. Её начало колотить, зубы стучали. Чувство полной безысходности и бессилия перед наползающей тьмой заставляло метаться по комнате, словно неприкаянную медведицу в тесной клети зоопарка.
Рокси! Рокси! Видела же, как Фил на неё смотрит, будто кот на сметану. Вот, видимо, агрессия-то и вылилась из подсознания. Боже, там ведь ещё с нами парень был, говорил, вроде он полиционер, наш участковый! Теперь только в бега. Надо срочно бежать, куда-нибудь. А куда? Ну, может, в монастырь какой попроситься и до смерти замаливать там свой грех. Нет, всё равно найдут. Это всю жизнь с таким-то камнем жить в душе, это даже и не жизнь вовсе, а так – медленное гниение.
Лучше тоже умереть, как Рокси. Да, это единственный выход. И страшно так. Но лучше ужасный конец, чем ужас без конца!..
После этой мысли Нина сделалась внешне спокойной, сняла заляпанную кровью одежду, облачившись в чистый халат приготовила яичницу и заставила себя съесть, не чувствуя вкуса, затем наполнила ванну и долго отмокала в пенной воде. С усердием, превозмогая боль во всём теле, тёрлась мочалкой, словно могла стереть с себя смертный грех…
Нину взяли прямо на улице, перед входом на работу на глазах всего коллектива. Она специально опоздала, хотелось выспаться спокойно дома – последний раз. Когда ей надевали наручники, а любопытные коллеги пялились из стеклянных витрин гипермаркета, она не чувствовала унижения, стыда, страха, нет – только облегчение. Единственное, чего она боялась, это встретиться взглядом с мамой и дочкой Рокси, вот где невыносимое испытание.
Особенное острое чувство, похожее на радость, Нина испытала когда суровая женщина злобно стригла её, выкусывая тупыми ножницами клочки волос. Но чем безобразнее становилась Нина в отражении, тем большим трепетом наполнялось сердце – вот оно начало искупления, наконец-то.
Нину немного удивило, зачем её клеймят. Это сначала показалось диким средневековым методом, но потом душу снова накрыло ставшее привычным безразличие к себе. Не всё ли равно, что со мной будет, и как я буду выглядеть, теперь ничего не имеет значения. На правой руке грело прямоугольное клеймо со словами: «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца!» Затем на неё надели те самые бусы: крупные, грубо обработанные куски янтаря величиной с кулачёк новорожденного, приказав не снимать их ни при каких обстоятельствах.
Под конвоем Нину повели в темноту – жерло, что дышало густым перегаром и гниющими нечистотами. Бездонный провал принимал её в цепкие объятия, как смерть, как чёрная сосущая дыра, которая втягивает в себя настоящее, прошлое, будущее, и где уже ничего не важно: ни былые обиды, ни мечты, ни-че-го…
Резкий пронизывающий звон сигнализации за спиной выдернул Нину из недр параллельного мира. Она плавала в какой-то невесомости, как Нео из Матрицы, а на правой руке горело окровавленное клеймо. Девушка резко села, не осознавая где находится, выплеснув из ванны на кафельный пол с полведра воды. Пространство квартиры пронизывал настойчивый дверной звонок. Судорожно завернувшись в махровое полотенце, Нина на автопилоте подошла к двери, лишь по дороге поняв, что она всё ещё в своей квартире.
В дверях стояла Рокси (!), живая и невредимая, разве только слегка припухшая, что ей даже немного шло, придавая чертам некую детскость:
– Здравствуй, Нюнечка моя! Ну, ты как? А?! – с тревожными нотками в голосе поинтересовалась Рокси.
Принимая во внимание, что Рокси никогда ни о чём не беспокоилась безосновательно, Нина сделала вывод: «Расслабляться рановато. Видимо, я всё-таки чего-то вчера всерьёз накуролесила».
– А-а, что?.. – осторожно поинтересовалась Нина, – Ты, может, насчёт бус? Так они у меня. Я тебе сейчас верну! Не волнуйся!
– Да ты чего? Я ж тебе их вчера подарила. Ты что, совсем ничего не помнишь?
– Совсем…
– Ну, ничего, моя кошенька. Сейчас я тебя вылечу! – Рокси ловко вынула из дамской сумочки тетрапак с вином, – сейчас мама полечит свою крошечку. Похмелимси, и усё будет о̛ кей!
– Ой, да ну…. я ж никогда…
– Ну, знаешь ли, дорогая моя, всё когда-то приходится делать в первый раз.
– Рокси, нет. Нет! Я не буду… наверное… Я что-то вчера так переборщила видать, болею, думала умру, – вяло запротестовала Нина.
Но стремительная мулатка уже скинула обувь и хозяйничала на кухне: хлопала холодильником, колола лёд, разливала вино, не переставая мурлыкать, как кошка над котёнком:
– Да мы-то разве ж пьём? Мы ж лечимся. Прими, Господи, за лекарство. Глазки закрой, носик зажми, да и глотни микстурку. Сразу хворь-то как рукой снимет. Проверено!
– Ладно, давай! Только расскажи мне, что вчера ваще было-то? Ты почему телефон отключила? Я тут уже испереживалась вся. Такой дури себе нагнала. Ты не представляешь.
– Да с тобой-то как раз нормально, можно сказать, почти без происшествий. Правда ты чуть с балкона не сиганула, но мы с Валериком вовремя подхватили. И об перила руку сильно поранила. Я её полотенцем замотала. А ты потом чего-то сильно плакать начала. Ну, тогда я тебе бусы и подарила. Ты успокоилась и пошла домой. Всё.
Да ты-то ладно. Дошла. Живая. Только полотенце моё посеяла. А вот только послушай чё у меня-то, вот где кошмар! Валерик этот у меня остался. Мне с пьяных глаз чё-то так покатило, ну и пусть думаю, хоть будет чё вспомнить.
Он ка-ак разделся, я аж офонарела. У него этот самый… ну ты понимаешь, ваще – гигант. Болт от Братской ГЭС! Сам-то додик тощий, субтильный, да весь в корень ушёл... как будто третья конечность. Мне аж страшно стало. Ладно, думаю, проэксперементирую, таких мы ещё не видали. Всю ночь с ним эт-самое, и так и эдак. Никакого удовольствия – маята одна.
Утром встаю, глядь – ни его, ни моего мобильника. Представляешь?! Вот ведь гнида! А ещё врал, что участковый! Проходимец какой-то! А главное, ведь ни один скафандр на его космонавта не налез, ваще попадос! Хрен знает, из какой кунсткамеры это чудовище выползло! Хоть к Айболиту беги, хоть в ментовку к полицаям.
Телефончик-то у меня, конечно, старенький был. Но всё равно жалко. Там в памяти много нужных номеров осталось. Хорошо хоть он ещё шкатулку с мамиными кольцами не обнаружил. Там хоть и сплошная дешёвка, но тоже ведь – за всё ж деньги плочены…
Слушая убаюкивающую болтовню Рокси, Нина сделала глоток, потом второй, третий... по кровеносным рекам потёк горячий мёд… боль, тошнота, весь телесный и душевный недуг отступили от несчастной страдалицы, мягко пятясь, и пристыжено опустив глаза долу.
Успокоение после перенесённого ужаса стало самым большим счастьем, что когда-либо посещало тусклые Нинины дни. Вот оно – неожиданное спасение от всех бед единым махом, словно освободили из заточения, отпустили с пыточного стола. Безраздельная любовь ко всему сущему и тихая радость бытия разлилась внутри и вокруг. Нина разомлела, поплыла в сладкой горячей неге:
– Знаешь, Рокси, как я тебе благодарна! Ты даже себе представить не можешь!
– За что, моя кошенька?
– Как то есть за что? За бусы, конечно! Ну, и ваще за всё! За то, что ты есть в моей жизни! Знаешь, как я т-тя люблю! Ты т-такая красивая! И они тоже т-такие красивые… бусы… бусы… бусы…
Художник – Александр Ермолович.
К оглавлению...
