Новый День №35

Мир позабыл про чудеса,

Но нынче день такой,

Как будто дверь в волшебный сад

Открылась нам с тобой.

 

Войдём и обнаружим там,

Что не окончен счёт

Красотам, краскам и цветам,

Не виданным ещё.

 

Войдём – и обнаружим вдруг,

Что жив огонь в сердцах,

Что наслаждений дивный круг

Не пройден до конца. 

 

* * *

 

Пропитанные злобой дня,

Стараемся прожить без злобы.

Заветы пращуров храня,

Все силы прилагаем, чтобы

На сей планете голубой

Добро царило и любовь. 

 

* * *

 

Казалось, нету ей конца,

Казалось, только есть начало.

Свистели годы у лица,

Крутила жизнь тебя, ломала,

Бросала в жаркие пески,

Бросала в лютые метели.

На солнце выцвели виски

Иль от мороза побелели, –

Теперь уже не разберёшь,

Да и не думаешь об этом.

Спасибо, что ещё живёшь

И, невзирая на советы,

Оставив отдых на потом,

Дорогу, что ещё не торна,

Хоть нелегко, своим трудом

Ведёшь упорно.

Пройдут ещё два года, может, три,

И станет мальчик с серыми глазами

Со мною говорить и называть

Меня в глаза мне - бабушкой

и mormor, когда он будет брату и сестре

Показывать неведомые книжки

С царевнами, Емелей и кощеем..

Мы за два года многое успеем,

Мы вместе одолеем языки,

Чтоб смог мой мальчик за руку со мной

С загадочной поговорить страной.

 

 

ВОЛЯ

 

Как низко лебеди летели

Над зеленью прозрачной, нежной,

Быстробегущей и безбрежной

Сквозной, текучей, продувной...

Как быстро лебеди летели

И сели в стаю вдалеке.

Я удержала их в руке,

Но словно тени на песке

Растаяли они. Качели

Меня в морскую глубь влекли

Там летних сказочных минут,

Как золотых на дне купели,

Там - воля, там - покой зари,

Там дивные мои недели!

 

  

ГРОЗА В ПАРКЕ SOFIERO

 

Был парк на волю выпущен дождем.

Он смирным был! Он память вех баюкал:

Прошедших лет - всех королей, всех внуков...

И был принц Гамлет вроде не причём;

Он сизых туч не гнал через залив,

Но дождь случился, сотню тонн пролив

На старый сад, на гордое крыльцо.

Парк волком ощетинился в лицо

Плеяде помертвевших королей.

Слуга! Закройте форточку скорей!

Последнее время мне ничего не снится. Впечатления не проедают до костей. И вроде бы день один похож на другой, а на сердце хорошо. Не бывает серых будней, бывают вялые души. Но и это не навсегда. Все меняется в этом мире.

Сегодня проснулся с резкой болью в пояснице. Дождь шел всю ночь, возможно осенняя сырость и первые холода пробуждают больные суставы острее будильника. Половина седьмого утра для меня это позже обычного. Надо вставать и готовить лекарство. Иначе теплое пространство собственной квартиры превратится в клетку ноющей боли.

Добрался до кухни, заварил кофе, принял обезболивающие порошки, походил по комнате, понял, что утренняя прогулка необходима. Дождь? Ну и что? Главное, нет ветра, а есть черный груздь в канавке березняка. А еще — когда идешь пешком, боль отпускает быстрее. Проверено.

Кот вылез из-под дивана, сонно моргая и мяукая больше по привычке, подошел к миске и застыл, как сфинкс.

— Ну, что, брат, не беспокоила тебя ночью соседская кошка?

— Мрррр… мяу.

— Знаю, дружище, слышал, как ты всю ночь через туалетную вентиляцию с ней общался. Ничем не могу помочь. Она дама каких-то кровей. Выглядит, правда, Дуськой с обрезанными ушами. Но хозяйка утверждает, что ей нужен прыынц ее породы. Потерпи, братишка. На тебе куриную голову вместо брома.

— Мяу….мррррр.

Под смачный хруст котиного завтрака я собираюсь за грибами.

Вспомнил, что во время прошлого дождя вернулся домой с сырыми ногами, несмотря на резиновые сапоги. Значит, где-то в подошвах щель или дырка. Взял охотничий нож и срезал вельветовые верхушки со старых домашних тапок. Втиснул каучуковые подошвы в сапоги, попробовал влезть с шерстяными носками. Первая радость — все получилось.

Надел камуфляжный костюм, черную шапочку, сунул в карман серую капроновую авоську под грибы и пакет с косточками для трех бездомных собак, которые встречают паломников при входе на лесную тропинку. Собаки деревенские, но в ушах у них зеленые чипы, похожие на бельевые прищепки. Значит, они были отловлены и прошли стерилизацию. Но от этой процедуры сытость в желудках не прибавилась.

Собачки меня знают уж не первый год. Встречают, повиливая хвостами, ждут, когда я угощу каждую чем-нибудь вкусным.

Недавно меня окрикнула местная жительница, подслеповатая старушка Мария Ивановна в тот момент, когда я протягивал еду черной суке.

— Мужчина, а вы с какой целью, извиняюсь, кормите?

— С какой целью? — удивился я. — Разве не понятно?

— Аааа, ну, извините, — машет руками старушка. — Кто-то здешнего кобелька отравил. Кобелек хороший. Серый.

— Это не с отдавленной лапкой?

— Он самый.

— Жалко. Это был мой друг.

Я свернул на тропинку, ведущую в березняк, вспоминая желто-серую дворнягу. Любил я этого пса. Поражался его смирению и жизнелюбию.

Ведомый мыслями, идеей,

Я шёл вперёд… Я шёл вперёд…

И стал от трудности я злее,

Я брёл и пробивал проход.

 

И не стоял… Не сомневался…

Не ждал подарка от судьбы,

Под солнцем ярким согревался,

И в холод не снижал ходьбы.

 

Не поддавался искушенью,

И лёгкой жизни не искал,

И был кому-то я мишенью,

И был кому-то идеал.

 

И собирал в пути я опыт,

Но не хранил его – дарил,

Переживал бесстрастно ропот,

Улыбкой грустного бодрил.

 

Не нажил по пути богатства,

И счастье весь мой капитал,

В душе спокойно, беспристрастно,

Ведь я нашёл, всё, что искал.

  

ПИШИ ПОЭТ

 

Поэт, пиши о том, что видишь,

Пиши, о чём душа поёт,

Пиши о том, что ненавидишь,

Пиши о тех, кто слёзы льёт.

 

Пиши, где жизнь полна страданий,

Пиши, где радость без конца,

Пиши, излей свои желанья,

Пиши, черпай себя до дна.

 

Пиши про правду, лжи не надо,

Пиши, что зло не доброта,

Пиши про судьбы, встречи, благо,

Пиши, что мир есть красота.

 

Пиши, что есть любовь на свете,

Пиши, людей удача ждёт,

Пиши, что счастье – наши дети,

Пиши, что солнце вновь взойдёт.

 

Пиши поэт, дай жизни слову,

Пиши, пусть мысль тебя несёт,

Пиши, ведь твой талант от бога,

Пиши, твой труд не пропадёт

Девушку Он заметил издалека.  

Она стояла у самой воды, прогнувшись и заведя руки за спину, и рельеф спины и мышц вдоль позвоночника показались ему необычайно гармоничным и красивым.

Он упал, ткнувшись лицом в холмик с редкой травой по гребню, тихонько позвал Африканца и, притянув его к земле за отросшую шерсть на холке, принялся отплевывать песчинки.

Потом Он снова поднял глаза.

Женщин Он не видел так давно, что и забыл, как они выглядят.

Девушка не оглядывалась. Она была уверена в своем одиночестве.

У нее были маленькие загорелые ягодицы с мягкой захватывающей тенью вниз от крестца, длинные, сильные ноги с развитыми бедровыми и икроножными мышцами, однако не утяжеленными, а выдающими лишь хорошую бегунью, и пропорциональной формы ступни, которыми она ловкими, резкими движениями разбрызгивала крохотные волны на почти зеркальной поверхности моря.

Было ранее утро. Не больше шести, прикинул Он по давней привычке, от которой так и не избавился. И теперь, лежа за песочным баром, уткнувшись подбородком в шелестящую траву, Он наслаждался.

На закате Они с Африканцем оставил машину в соседней долине, и, проспав ночь в стародавней гостинице, где вовсю шныряли пестрые мыши, шли часа три вначале песчаными и каменистыми пляжами, а потом – то по склону древнего вулкана, то по колено в воде узкой полоской берега между скалами и морем, имея цель выйти в эту долину. Где-то здесь много, много лет назад Он спрятал Громобой и теперь должен был его найти. Найти не только для того, чтобы защищаться, а чтобы очистить города от всего того, что осталось после человечества. Впрочем, Он чувствовал иллюзорность плана и плохо себе его представлял. Существует некоторая разница между тем, как ты воспринимаешь мир и реальностью, думал Он, некий зазор или трещина, на которые ты делаешь скидку, зная, что вот здесь-то и кроется нечто, что составляет тайну жизни, что невозможно ни вообразить, ни предвидеть. Он давно не думал ни о чем подобном. Он просто жил. Он даже забыл, насколько может быть эффективен Громобой, и, наверное, ему просто хотелось иметь оружие, чтобы быть увереннее в себе и своих силах. 

Потом девушка чуть повернулась, и Он увидел грудь – гармоничную ко всему остальному: плоскому животу и бедрам – острым в углах, широким, сухим плечам, с выступающими ключицами и рельефными мышцами над ними – особенно в те моменты, когда нога вырывалась из воды и движение переходило от напряженных ног выше – к животу, груди, шее и рукам, которые в такт с ногой завершали цикл, и все повторялось заново.

Он принялся считать и дошел до ста, а потом сбился. Как ей не надоест, подумал Он, подсовывая под себя локти, потому что от долгого лежания стало неудобно и шея затекла.

Потом она села, обхватив колени руками, и темные, выгоревшие прядями волосы упали до бедер.

Я возьму ее силой, подумал Он. И пусть только кто-нибудь помешает! Черт! я никогда не делал этого и я сделаю это!

– Прощай, – сказал он.

– Прощай, – сказала она.

– А может, до свиданья? – сказал он.

– До свиданья, – сказала она.

– А как бы ты хотела: прощай или до свиданья? – сказал он.

– Мне по барабану, – сказала она.

– А мне – нет, – сказал он. – Потому что я люблю тебя.

– И я тебя люблю, – сказала она.

– Тогда всё-таки прощай, – сказал он.

– Тогда прощай, – сказала она.

– Или всё-таки до свидания? – сказал он.

– Или, – сказала она.

– Да. Пора идти, – сказал он.

– Иди, – сказала она.

– А ты меня действительно любишь? – сказал он.

– Люблю, – сказала она.

– А как ты меня любишь? – сказал он.

– Крепко, – сказала она.

– А я – нежно, – сказал он. – Прощай.

– Прощай, – сказала она.

– А что лучше? – сказал он. – Крепко или нежно?

– Лучше – колбаса, – сказала она.

– Значит, ты меня не любишь, – сказал он.

– Я тебя люблю, – сказала она.

– Не любишь, – сказал он.

– Люблю, – сказала она.

– Не любишь, – сказал он.

– Люблю – сказала она.

– Не любишь. – сказал он. 

– Не люблю, - сказала она.

– Я так и знал, – сказал он. – А я тебя всё равно люблю.

– Ну и люби. – сказала она.

– А ты меня будешь любить? – сказал он.

– Буду, – сказала она.

– Тогда до свидания, – сказал он.

У порога, будто бы у трапа. 

Как за дверью темнота густа! 

Сын остался ночевать у папы, 

И кроватка детская пуста.

 

Вот игрушек ряд осиротевший, 

Книжек небывало ровный строй. 

Стала, как без ядрышка орешек, 

Комната нелепой скорлупой.

 

Время в эту ночь непунктуально. 

Мягкой жвачкой тянутся часы.

В этой непривычно тихой спальне 

Не имеет выбора мой сын.

 

За окошком скучный дождь закапал. 

Девяносто так живут из ста!

Сын остался ночевать у папы, 

И кроватка детская пуста... 

 

ДЖОКЕР

 

Не тасуется колода

Без коварной дамы пик. 

Эх, актёрская порода – 

Гуттаперчевый язык.

 

Думал, всех обставлю в покер, 

Оказалось всё не так.

Был уверен, что я джокер, 

Вышло – подкидной дурак.

 

Грустно мне – я улыбаюсь, 

Всё кипит – я не сержусь. 

По арене кувыркаюсь, 

Спать без грима не ложусь.

 

Мне не вырваться из клетки 

Эксцентричного вранья,

Не сорвать позорной метки, 

Насмерть впившейся в меня.

 

Всё меняет в антураже 

Время – карточный факир: 

Бутафорские пейзажи, 

Декорации квартир.

 

Полоумная, шальная, 

Опереточная роль,

Я её всю жизнь играю,

В кулачок сжимая боль...

Мне кажется, я всегда был несчастным. Не то, чтобы у меня не было рук, ног, не то, чтобы я был болен какой-то неизлечимой болезнью, не то, чтобы не имел семьи и был одиноким… нет! но все же я был несчастным! Там где-то в глубине своей сущности, что зовут люди душой, бестелесным духом, совестью, вторым - я, там... в том самом месте я и был несчастным.

Каждое утро, как и все те, что живут рядом со мной, я поднимался и шел на работу. На большом промышленном предприятии, что выпускает жизненно необходимую химическую продукцию, я много говорил, звонил по телефону, составлял столь ценные отчеты, а вечером, возвращаясь домой, мельком видел лица: жены Оли и сына Сашки…

Правда, иногда, мы ходили с женой прогуляться по центру города, в основном на рынок за вещами или в супермаркет за продуктами. Изредка я встречался со своими родителями, каковые жили далеко от моего города в большой станице. Ещё реже мы выбирались отдохнуть на море, дня на два – три, дикарями. Увы! всего лишь раза три за лето, потому что это все, что с такой кошмарной дороговизной, как выражалась моя жена, мы могли себе позволить.

Вот так я и жил, по-видимому, точно также, как большущая часть людей моей страны, моего континента, и всей круглой голубой планеты Земля. Жизнь которых сводилась к тому, чтобы заработать, а потом все, что заработал, потратить, прожрать, раздать долги, да несомненно, оплатить те непомерные поборы, оные накладывали государства на своих подданных.

Так живу я, так живешь ты, так живут все люди… хотя нет, я не прав… есть те, которые живут намного лучше. Едят слаще, пьют больше, те на которых работают все эти миллиарды подданных государства… простые, бедные люди, их еще называют неудачниками, коих в каждой стране просто пруд пруди. И их не просто каждый второй, их наверно каждый первый.

Впрочем, всех нас, в том числе и тех, кого прозвали неудачником и тех, кто ест лучше и слаще ждет один конец… тот самый… в смысле заколоченная доска гроба. Стук молотка- это последнее, что услышит твой мертвый мозг, твое растекающееся от процесса разложения тело.

Неужели люди - это не понимают? 

Задавал я себе этот вопрос, очень часто, и, судя по всему, именно поэтому все время ощущал себя несчастным, будто обиженным, а может даже обездоленным.

Но особенно остро - это чувство проникло вглубь меня тогда, когда мы хоронили нашего работника Сергея Ивановича, и мне досталась почетная обязанность выносить гроб с его телом и нести до автобуса, который увозил его лишь в одном направлении.

И вот тогда, когда я понес, так же как и другие осужденные, этот тяжелый гроб с телом усопшего. Я глянул ему прямо в лицо… А Сергей Иванович, надобно вам сказать, умер внезапно от кровоизлияния в мозг, и потому лицо его страшно посинело, да и сам он весь, вроде как опух, отек. Помню, я тогда подумал (всматриваясь в его мертвое лицо), что не старый еще Сергей Иванович долгие годы копил деньги, мечтая купить поддержанный, но обязательно импортный автомобиль, во многом, словом как и все мы, отказывая себе и своим близким, ну! я имею в виду в тех редких поездках на море.

Играй, грусть не с руки: легко, смешно, грешно...

Луч солнца – острый кий, зеленое сукно –

Расхлябанная высь, безделиц озорство,

И да не убоись азарта своего.

 

Мечи на спор мячи, метай на стол висты,

Точи слова-мечи и жги слова-мосты,

Мятежное быльё коси из края в край,

Лишь только самоё себя не проиграй.

 

Не растеряй вчера на свой же риск и страх.

Не разгоняй ветра и звёзды впопыхах.

Здесь шахматной тоски извечный ипподром,

Дней ска́чки, строк скачки́, печали окоём…

 

Век на бегах весны блажит, седой игрун.

В явь затесались сны и птица Гамаюн

У ночи на краю, бескрылая, всё врёт,

Вершит в своём раю жизнь адом наперёд...

 

Словес гуру и вождь, беспечный полубог,

Спусти до нитки дождь и небо, что – слабо?

Всё смех – от мух до мук – вздор, птичья болтовня.

В игорном том дому для счастья нет ни дня.

 

Но отворились сны, и мудрецом стал шут.

Под куполом весны раскрылся парашют.

Но света бумеранг случайно оброня,

Однажды в пух и прах ты выиграл меня...

 

 

ОДИН ПЛЮС ОДИН

 

Завечерев, левкоев запах

Прилёг устало у стола,

И тишина на мягких лапах 

Бесшумно в комнату вошла...

 

Джокондовой улыбкой сонной

Дразнили время небеса,

Портрет луны в квадрат оконный,

Сусальным золотом вписав...

 

Двоился свет, вощёный сумрак

Плыл сквозь туманный тюль гардин.

И снова ночь ошиблась в суммах,

Прибавив к одному один…

Тема может показаться избитой. Да и неохватной. Но здесь я хотел бы коснуться только одной ее грани: клише, стереотипов, которые способны как облегчать взаимопонимание, так и мешать ему.

О том, что стереотипы и клише существуют не случайно и могут быть очень и очень даже полезны, я здесь рассуждать не буду. Попробуйте поразмышлять сами. Но вот о забавных (и не только!) казусах в прочтении Другого хотелось бы посоразмышлять вместе с Вами. Толчком же к этим заметкам стала встреча со давно знакомым зубным врачом, который предложил ответить на своеобразный тест. Суть задания очень проста: попробуйте мысленно представить пустыню, куб, его цвет, размеры, положение (на земле ли он в воздухе и т.д.), лошадь, цветы.

Я сразу же обрисовал очень простую картинку: стоящий на земле темный куб размером примерно с трехэтажный дом, рядом лошадь, а вокруг цветы.

Тест оказался из разряда психологических. И что же я услышал в ответ? – Размеры куба говорят об амбициях. Вот один наш общий знакомый изобразил куб величиной с девятиэтажку. А если куб парит в воздухе, то, значит, представляющий его оторван от реальности – «витает в облаках» и т.д.

Все очень логично. Но ко мне эта логика не могла иметь отношения. Почему? – Да по очень простой причине. Я, какой-никакой, а религиовед, и у меня картинка рисовалась на совсем иной основе. Пустыня – это Аравия. Куб – Кааба. На взгляд – размером с трехэтажный дом. Мир древних арабов – мир кочевников. Так почему бы коню просто не пастись? Поскольку же Мекка в оазисе, постольку естественно представить и цветы. Никаких золотых психологических ключиков к потаенному внутреннему миру тут нет, потому что воображаемая картинка рисовалась на совсем иной основе. Значит, и любые выводы, вырастающие из предложенной психологической схемы, окажутся далекими от реальности…

А вот, казалось бы, несколько иная ситуация. Мой старый знакомый – заслуженный артист РФ, режиссер и киноактер, кстати, очень хорошо, профессионально читающий стихи, стоит о чем-то заговорить, нередко меня «подкалывает» (но почти на полном серьезе) примерно так: «Да ты же внушаем, зависим от чужого мнения, сказанного или блуждающего в Интернете. И уж не отпирайся. Я-то тебя знаю много лет».

И я задумался: а что такое знать кого-то, и тем более много лет? Скажем, шахматиста. Десятилетиями вы можете наблюдать со стороны, как тот склоняется над доской, но если не увлечены именно этой игрой, если различаете коня, слона или ферзя только по форме, то вы будете совершенно не в силах проследить за ходом мысли игрока и понять пружины его эмоций. Так же и тут. Слишком уж различны у нас сферы деятельности. Упоминания о чужих суждениях в мире искусства, где, подобно Базарову, лестно утверждать: «Я ничьих мнений не разделяю, а имею свои», дело естественное. Чем самобытнее ты, тем интересней.

Вечером, вернувшись с работы, Семён отмахнулся от мужиков, которые играли за столиком в домино, поздоровался с соседками, сидевшими на лавке возле подъезда, медленно поднялся по лестнице, открыл дверь, повесил авоську с пустой банкой на гвоздь в прихожей и молча, стал разуваться.

— Сёма, — вытирая руки, из кухни вышла жена и полотенчиком шлёпнула сына, который подбежал и принялся тормошить отца. — Алёшка, не мешай. Отстань от папки! Слышь, Сёма, — опять сказала она, наблюдая, как муж медленно разулся, прошёл в зал и уселся на стул, устало вытянув ноги, и принялся растирать лицо ладонями. — Устал, да? Сейчас покормлю. Чуточку потерпи. Что хотела сказать… Телеграмма пришла. Матвей возвращается…

— Матвейка? — Семён нахмурился, и взглянул на жену. — Кто сказал? Он же… — и неопределённо кивнул головой.

— Да, правда, твой брат приезжает, — пожала плечами жена и погрозила пальцем ребятишкам, которые носились по квартире. — Надя была в деревне. Сказала, что принесли телеграмму. На Троицу Матвей возвращается. Дед велел всем приехать на праздник и, чтобы все мужики были с наградами.

— Зачем? — опять нахмурился Семён.

— Хочет встречу устроить. Он ещё передал, что свинью надо заколоть. Это тебя попросил сделать. Сказал, что у тебя рука лёгкая, — жена прикрикнула на ребятишек, которые устроили войнушку в квартире, и опять повернулась к мужу. — Надо съездить, Сёма. Всё-таки, ваш брат и сын приезжает. Столько лет не был дома. Наверное, срок отсидел и освободили.

— Наш брат или… — Семён замолчал, поднялся, доставая папироску, и вышел на балкон. — Где он был, когда мы воевали, а? — он тяжело взглянул на жену и задымил: густо, нервно и озлобленно. — Не успеешь в деревне появиться, как встречные-поперечные начинают носом тыкать, что Матвей…

— Сёма, не заводись, успокойся, — перебивая, сказала жена. — Отец велел. Значит, надо ехать.

— Ну, если отец велел… — помедлив, повторил Семён и вздохнул. — Ну, хорошо. Съездим, и встретим. Ишь ты, брат… — он мотнул головой и, плюнув, выбросил окурок на улицу. 

…Семён долго сидел на низком чурбаке, почёсывая свинью. На зиму откармливали её, чтобы на всех поделить, но теперь придётся резать, так велел отец, а ему нельзя перечить. Семён вздохнул. В сторонке всполошено заорал петух, захлопал крыльями — пыль поднялась, подзывая несколько молоденьких кур, и принялся торопливо клевать. Видать, что-то нашёл в старой соломе.

— Сёмка, ну, как там? — донёсся тихий голос матери, и она заглянула в сарай, стоявший на заднем дворе. — Долго ещё ждать?

— Не мешайте, пусть успокоится, — буркнул Семён, продолжая чесать свинью, и кивнул на толстую перекладину над головой. — Приготовьте верёвки. 

Небесные разверзлись хляби,

Рыдает дождь который день,

И в лужах, сморщенных от ряби,

Больного лета мокнет тень.

 

Свой бант горохами обляпав,

Кляня безделия лафу,

Моя соломенная шляпа

Печально горбится в шкафу.

 

Соломка горько пахнет прелью,

Морским солёным ветерком,

Что паутинной канителью

Узоры плёл над тростником.

 

Плывут мечты ковчегом Ноя

В чужие, теплые края,

Где в пенной памяти прибоя

Осталась молодость моя.

 

Закат раздавленной малиной

Стекает с пиалы небес,

Хвостами сказочных павлинов

Тропический сверкает лес.

 

Влекут банановые дебри,

Где не стесняясь, на виду

У всех, как пьяное отребье

Орёт счастливый какаду.

 

А дождь срывает зло на крышах,

На людях, мокнущих под ним,

Мелькают, словно спинка мыши

Пустые, серенькие дни…

 

Когда ненастьем уворован

Ваш день, ушедший в темноту,

Сумейте в карканьи вороны

Услышать крики какаду. 

 

ГОРИЗОНТ

 

Века - словно твердь породы, 

На них временная наледь,

А время уходит в годы,

А годы уходят в память.

 

Надежды моей не троньте,

Не верю, и не приемлю,

Что где-то на горизонте

Светило уходит в землю.

 

Надеюсь, на белом свете

Найдётся местечко где-то,

И там не взрослеют дети,

А осень уходит в лето…

      Чаще всего оба моих героя искали чужие тайны порознь, в разных странах, но жили вместе. В столице, в служебном доме старой постройки, с толстенными стенами, с удобствами, которые тогда и не снились даже иным именитым, заслуженным и высокопоставленным москвичам. Домина из четырех корпусов с внутренним зеленым двором был набит тайнами под завязку; его сторожила ведомственная охрана. У моих героев была общая квартира на двоих - огромные комнаты и коридоры, высоченные потолки. Но гречневая каша долетала и до потолков, а когда она свисала сосульками с шикарных чешских люстр – это было нечто! На двоих был у них солдат-денщик. Ему-то чаще всех и доставалось тарелками по голове. Правда, и охране не приходилось дремать подолгу. Особенно беспокойно было в тот раз, когда в замках сейфов оказалась жвачка, а тут еще эта юбочка... Конечно! Раз речь о мужиках, да еще офицерах, да еще о разведчиках, которые так подолгу живут без женской ласки, кроме той, что обретают нелегально, – то без юбки тут не обошлось. А вы как думали?

    Шерше ля фамм… И они ее нашли. Не совсем настоящую женщину. Не человеческую. То была сообразительная, явно не без юмора и с актерскими задатками очень хорошенькая самочка шимпанзе. Не то они купили ее в какой-то стране, не то им ее подарил кто-то: чтобы не жили бобылями. Даже в их двусмысленном ведомстве их долгая холостяцкая совместная жизнь вызывала пугливое недоумение: может, у них какая-то неправильная натуральность и что-то не то с ориентацией по сторонам света? Но тут всем на голову свалилась эта обезьяна. По зрелом размышлении, приходится признать: этот подарок - явная диверсия со стороны чужой разведки. Или проверка на вшивость со стороны своих же. Что порой одно и то же…  Ну, известно, как свои проверяют. Либо интрига сослуживцев-завистников, либо проверка от службы безопасности. Что почти всегда одно и то же: ведь такая проверка чаще всего и есть интрига завистников. Порой, правда, загадочные подарки подбрасывает начальство. Делая вид, что это разгулялась рука Судьбы. Ну, состязание начальников с Высшей силой и их заметно преувеличенное мнение о собственном значении для судеб мира тоже известны… Однако, вернемся к моим героям. 

   …Попав в ту квартиру, шимпанзетка по-хозяйски величаво оглядела свои новые владения, и денщик хмыкнул – «Прямо королева Марго!» Так ее и назвали – только удлинили имя: Марголька. 

       Если вы думаете, что начался цирк, то вы ошибаетесь – это было круче. 

*****

      С той поры в доме завелись специальные халаты серого цвета с завязками на спине. Перед едой оба моих героя и их денщик непременно надевали эти халаты. Если гость полковников садился обедать вместе с ними, то гостя тоже наряжали в халат – как в бронежилет. Без разговоров и объяснения причин.

       Марголька обожала гречневую кашу. Ополовинив тарелку, она впадала в буйный восторг по-обезьяньи: лупила себя руками и ложкой по голове и по груди. А заодно тарабанила и по тарелке. Что-то принимали на себя стены и не успевшие пригнуться сотрапезники. Оставшаяся гречка летела шрапнелью до потолка и повисала  на люстрах. Получались гречневые сосульки. Очень смешные.

      Марголька ликовала. А когда гречневые висюльки срывались с люстры, ловила их ложкой или на язык. Как-то раз в такой праздничный миг пришел посыльный адъютант от генерала. Как и все такие личности – жуткий модник.

Побудь собой, ведь это ненадолго,

пока ты жизни нужен позарез,

до первого блеснувшего осколка

бутылки масла, выпавшей на рельс.

 

Побудь со мной, ведь это ненадолго,

до первых слёз, запёкшихся в душе,

когда часы ударят как двустволка,

и нам нигде не встретиться уже.

 

Потонет в Лете летопись о лете,

взамен теплу придёт иная дрожь...

Побудь собой со мной на белом свете,

пока он так бесхитростно хорош.

  

*** 

Никому о нас не говори.

Пусть всё канет в обморок зари.

А на то, что обожгло судьбу -

налагаю вето и табу.

 

Я пишу письмо в непустоту,

я расту, душа моя в цвету.

Весточки вселенная мне шлёт,

теплота растапливает лёд.

 

Я иду куда глаза глядят,

а они лишь на тебя хотят,

только ты в глаза мне не смотри,

ничего сейчас не говори. 

 

***

Моя субботняя отрада,

в ней столько искры и игры,

она сама себе награда,

и мне для праздника не надо

гирлянд, огней и мишуры.

 

Ты праздник мой вечносветящий,

мои гирлянды — фонари,

дождь не блестящий, а летящий,

и не бенгальский — настоящий

огонь, мерцающий внутри.

 

С душой, навеки опалённой,

твердить мгновению: постой!

И ёлкою вечнозелёной

застыть пожизненно влюблённой

под недоступною звездой.

В лучах зари, под белым снегом,

В счастливый час иль в пору бед

Нужна земля под русским небом

Нам не для славы и побед.

 

Россия!.. – плаха и защита,

И монастырь, и храм, и дом...

Она – прощенье и обида...

Она – вольна, но не содом.

 

Она – сказание, былина...

Она – над бездной и во мгле...

Напева русского кручина,

Кротка в любви, в беде, в хуле.

 

Она – кормилица, святыня,

Подножье Божие и крепь.

Она спасала мир доныне

И не отступит в этом впредь.

 

 

РОДИНА МОЯ

 

Ты - леса и поля,

Где народ мой трудился.

Ты - деревня моя

И мой дом, где родился.

 

Ты - озер глубина

Между скал вековая,

Ты - небес ширина

В синеве неземная,

 

Ты - по утру роса

И пороги речные,

Ты - морская коса

И просторы степные...

 

Ты - столица Москва!

Кремль и Красная площадь,

Волга - ты и Нева...

И берез белых роща.

 

Валаам и Кижи,

Холмогоры и Сочи...

Там, где русская жизнь

Сквозь века мироточит.

 

Ты же - песня земли!

Я тебя не утрачу!

Ты же - нега любви,

От которой я плачу.

Что-то вновь целый день сочиняю,

Как получится, право, не знаю.

Сочиняю обычно в уме,

Ни блокнота, ни ручки при мне,

Сам себя повторять наизусть

Научился, без них обхожусь.

 

На моей поэтической кухне

В основном только старая рухлядь,

Что стоит с незапамятных лет:

Самодельный простой табурет,

(Он скрипит подо мной), а в сторонке

Та же газовая колонка.

 

Но на бедность ссылаться не буду,

Утварь — утварью, главное — блюдо.

И из старой порой при умении

Получается объедение,

А из новой наоборот,

Что и брать не захочется в рот.

 

Не открою чего-то тут нового,

Всё, как видно, зависит от повара,

От таланта его, при условии,

Что готовится блюдо с любовью,

И не только, чтоб всем угодить,

А чтоб вкусно всех вас накормить.

 

           хххххх

 

Твой голос нынче поутих,

Поэту не пристало

За неименьем тем больших,

Довольствоваться малым.

 

А ты попробуй, поостыв,

Пойти путём немногих,

Зарыться с головой в архив,

Не бойся аналогий.

 

Найти давным-давным-давно

Забытые страницы,

И в них, пока разрешено

Подробно углубиться.

 

Люблю, чего греха таить,

Историю, поверьте,

Свою историю забыть 

Нельзя под страхом смерти.

 

Ведь от величия у нас 

Недолог путь до смуты.

На всех висят из раза в раз

Одни и те же путы.

 

И ты, устав от этих пут,

Ждёшь, сопоставив нравы,

Что не отменят, а введут

Вновь крепостное право.

Была теплая июньская ночь. Черное покрывало на востоке, над морем, уже начало постепенно таять. Стояла тревожная и звенящая тишина…

- Все это было, было, было, - задумчиво произнес Кирилл.

Эта ночь стояла у него перед глазами и сейчас, в яркий солнечный день.

По улице Горького, как обычно, неслись потоки машин, деловито текла нескончаемая людская река, а Кирилл, погруженный в свои мысли, медленно брел, сам не зная куда.

Тогда, четыре года назад, он отдыхал на Кавказе. Отпуск проходил безмятежно и неторопливо. По утрам Кирилл уходил на море и долго нырял за раковинами или же читал, греясь на огромных валунах, казалось, также излучавших ласковое тепло черноморского побережья. 

Иногда Кириллу было лень возвращаться в скучный гостиничный номер, и он оставался ночевать на берегу. Накрывшись плащом, он лежал, рассматривая звездное небо. Нигде раньше он не видел столько звезд, как здесь. Казалось, все вокруг было унизано ими. Впечатление усугубляли еще россыпи светлячков, крошечными бусинками мерцавших в темноте. 

Ночи проходили быстро и оставляли на душе ощущение счастья и преклонения перед окружающей красотой. 

Та ночь, которая теперь вновь ворвалась в память Кирилла, сначала ничем не отличалась от других. Так же он безмятежно лежал, всматриваясь в глубину алмазных россыпей на черном бархате неба. Так же мерно и свободно дышало море. Так же радостно и спокойно было на душе. 

Он сам не понял, в какой момент спокойствие вдруг сменилось острой и нарастающей тревогой. Отчего-то вдруг защемило сердце, и все вокруг стало казаться угрожающим и непонятным. Смолкли звуки цикад, и воцарилась такая тишина, что она ощущалась почти физически. 

Кирилл приподнялся, озираясь вокруг. И вдруг волна яростного, безумного ужаса бросила его наземь, проникла в мозг и заполнила все собой.

В голове зазвучали слова, которые сначала казались лишенными всякого смысла, а потом вдруг обрели смысл, блеснувший яркой молнией и тут же скрывшийся в глубинах подсознания. Шум моря обрушился как стена, и Кирилл потерял сознание. А утром он уже ничего не помнил и только чувствовал себя совершенно разбитым. Кирилл подумал, что перегрелся на солнце и несколько дней старался держаться в тени. Недомогание довольно быстро прошло, и жизнь отпускника опять вошла в привычную колею.

А потом Кирилл вернулся в Москву, снова с головой погрузился в работу, и в его воспоминаниях об отпуске не осталось ни единого темного пятнышка. И лишь четыре года спустя ощущения той ночи вернулись. 

Исследования, проводимые лабораторией Кирилла, стали давать обнадеживающие результаты. Во всяком случае, впереди забрезжил луч света. Сотрудники лаборатории ходили радостные, взволнованные. Обсуждения в курилке становились все более оптимистичными. Все чувствовали себя на пороге большого открытия. Руководство института зачастило в лабораторию и усилило режим секретности.

После очередного успешного опыта Кирилл и его коллега Степан возвращались с работы, обсуждая результаты эксперимента. 

- А знаешь, - пророчествовал Степан, - если все и дальше так пойдет, то, я думаю, дело не ограничится лишь беспроводной передачей электроэнергии. Это, конечно, здорово, но ведь, по большому счету, это уже и так происходит. Только в более скромных масштабах.

Чарующим шепотом тайны поведает

Речная волна, тихо гладя песок.

Расскажет о радостях, трудностях  с бедами,

Всему отмеряя свой путь и свой срок.

 

То вдруг ураган гладь речную всю комкает,

Свинцовые тучи шлют ливня поток.

Плывут по реке ветви счастья обломками,

Всему отмеряя свой путь и свой срок.

 

То зимние льды речку держат оковами,

Но ищет она вновь свободы глоток,

Со дна теплый ключ пробивается. Снова мы

Всему отмеряем свой путь и свой срок.  

 

К НОВЫМ БЕРЕГАМ!

 

От себя не убежишь

И в пучину вод.

Разрезая ночи тишь,

Помощь вновь придет.

 

Твой спасительный звонок

Прозвучит опять,

Сердца теплый огонек

Будет к солнцу звать.

 

Лодка через океан

Всех проблем и бед

Сквозь губительный туман

Выплывет в рассвет,

 

Где фантазии легки,

Нет унынья там.

От забвения реки -

К новым берегам! 

  

СНЫ

 

Все люди видят сны,

Но не всегда их помнят,

Забыть обречены

Во тьме притихших комнат

Сознания игру.

Немые фильмы ночи

Рассеются к утру,

Исчезнут, если хочет

Тот, кто влечет всех в зал

Чудесных голограмм. 

Ни слова не сказав -

Зачем все это нам?

Эксперт-криминалист капитан милиции  Валерий  Войцов был известен как классный специалист даже в областном центре. Он знал все мыслимые и немыслимые марки отечественного и зарубежного оружия: от кремневых пистолетов и неподъемных пищалей до кряжистого гранатомета «Муха» и изящного израильского автомата «Узи». Так что при надобности мог дать технический контроль любому гладкому либо нарезному стволу. С боеприпасами, правда, работал без особой охоты, но все равно безошибочно устанавливал по стреляным гильзам тип оружия и его отличительные черты. Ну и сам гвоздил отменно: из обоймы «пээма» – пистолета Макарова, – а в полной восемь патронов, шестью-семью рвал десятку…

Той январской ночью Валерий приехал с дежурства почти в четыре утра: ближе к полуночи в центре города прихлопнули коммерсанта, автомат имени товарища Калашникова бросили рядом с изрешеченным телом, – словом, работы эксперту досталось с лихвой. В конце концов удалось обнаружить на автоматном пенале один пригодный для идентификации «пальчик». Довольный собой, Войцов  наскоро проглотил стакан чая с бутербродом и завалился спать, надеясь прохрапеть до обеда.

Не тут-то было! Уже через час капитана милиции разбудил нетерпеливый, настойчивый звонок в дверь. За порогом оказался знакомый старшина-водитель из дежурной части Управления милиции города.

– Одевайся, быстро! – выпалил старшина. – В кабаке «Золотой улей» скандал с дракой вышел, вызвали патрульных, а один новорусский, убегая, гранату через себя кинул…

– Она что, взорвалась? – не понял Войцов. – Кого-то убило?

– Пока нет, потому как не взорвалась. Так в снегу и лежит. В общем, давай в темпе! Зафотографировать надо и отпечатки пальцев снять. Этого-то, которого граната, патрульный всё равно достал, скрутил, уже в камере отдыхает.

– Да ты чё! – попытался вяло откреститься эксперт. – Тут не я… тут саперы нужны. Какая, к лешему, фотография, какие «пальцы»! Она ж долбануть может ежесекундно.

– Вот и я о том же, – гнул свою линию старшина. – Разряжать надо срочно. Она ж ведь возле автостоянки упала, через час-два с нее транспорт косяком пойдет. Не дай бог… А саперы – где их ночью искать? В штаб округа звонили, да ничего путного не вызвонили. Там пока рядом с гранатой бойца для охраны выставили.

– Ну вы и идиоты! – сплюнул Валерий. – Особенно тот, кто согласился свою смерть караулить…

Войцов умылся, оделся и вместе с водителем вышел на тридцатиградусный мороз. Дежурный «уазик» капризничал, насилу с рукоятки запустили двигатель.

Весь путь до места ЧП занял меньше десяти минут.

Невдалеке от группы людей, одетых в милицейскую форму, мерз постовой в грязно-белом полушубке, валенках и с автоматом дулом вниз через плечо.

– Привет, Аника-воин! – поздоровался эксперт. – Ну и где тут наш боеприпас?

– А вон… – легкомысленно ткнул пальцем в сторону от тротуара парень.

Войцов прорезал темноту зимней ночи узким лучом фонаря: в снегу, наполовину утонув в нем, на пузатом ребристом боку лежала «эфка» – ручная осколочная граната Ф-1, в просторечии – лимонка. 

Не знаю у кого как, но у меня они «обильно начали расти» в неполных четырнадцать лет.

— Пап дай бритву, видишь вот, что! — Я провёл рукой чуть выше верхней губы.

— Мать, иди погляди, что наш сын удумал! — Отец вытер полотенцем только что тщательно выбритое лицо. — Мал ещё «Золингером» пользоваться! Эту бритву через всю Европу, из Германии вёз, не для того, чтобы, одним махом ты себе пол носа оттяпал! Да к тому же ещё и вещь ценную, трофейную, загубил!

— Вить, а может быть электробритву «Харьков» купим? Ко дню рождения.— Мать повернула мою голову к свету, рассматривая пробивающуюся поросль.

— Ещё чего! Дом не достроили! В зале вместо двери старое одеяло висит, а сыночку, видите ли, электру подавай! Через тройку лет, пойдёт на завод работать и с первой получки купит себе безопаску, пижонску. А пока пусть так ходит, вроде товарищ Будённый, в молодости.

— Я в институт поступлю. Буду стипуху получать. С неё и куплю. Сам. Без помощи родительской.

— Ой, поступальщик, выискался! — Всплеснула руками мать. — А кто на прошлой неделе трояк по алгебре припёр?

— На истфак пойду. Там математики нет, а по истории у меня пятёрки!

— Сын! — Батя строго посмотрел на меня. — Понимаешь. С историками в нашей стране перебор. Понавыпускали, а работы нет. Вот и маются горемычные, в архивах или, а если повезёт, то в школах. Советскому Союзу инженеры нужны, до зарезу. Хорошего спеца с распростёртыми руками на любом заводе примут. И квартиру дадут. Не сразу конечно, но в скорости. Так что давай, на эту самую алгебру, налегай. Без неё, на электру, тяжеловато деньгу заработать! 

Александр встань и выйди из класса! — Училка стукнула указкой по столу. — В классе мне только усатых учеников не хватало!

— Анна Даниловна, Так это. Батя бритву не даёт. А своей у меня покамест нету.

— Я тебя не раз предупреждала! У нас не вечерняя школа! И здесь учатся аккуратные постриженные… и побритые дети! Отец, кажется, недалеко отсюда работает. Вот и сбегай, пригласи его. На перемене с ним побеседую на тему усов, а заодно и успеваемость по алгебре и геометрии обсудим. 

К бате на работу я не пошёл. В этот день алгебры у в расписании больше не было. А классуха после уроков должна была ехать в ГОРОНО. Это мне было доподлинно известно. 

Слонялся по школьному коридору, не спеша приближаясь к кабинету химии. В надежде, что там опыты проводятся, при открытых дверях. Потому как этот предмет любил не меньше, чем историю.

— Чего болтаешься? Где ты, в данный момент времени, обязан находится? — Завуч Михаил Фёдорович смотрел на меня снизу вверх.

С природой не поспоришь. Педагог от бога, великолепный организатор, любимый всеми учениками, Михфед был весьма невысокого роста. Однако сей прискорбный факт нисколько не мешал ему постоянно обыгрывать малолетних «акцелератов» в баскетбол!

— Ступай за мной. Говоришь, из-за усов выгнала. Не врёшь? Смотри, проверю. Подожди за дверью.

Очень люблю цветы. Разные. Каждый цветок по-своему прекрасен. Каждый раз, когда любуюсь величественными розами или нежными фиалками или веселыми ромашками, не перестаю удивляться насколько совершенными их создала природа. Такие разные и каждый по-своему совершенен. Яркие краски и дивно распускающиеся лепестки. Люблю наблюдать как белоснежные ромашки в летящих сарафанах, грациозные фиалки в бархатных платьях, гордые розы в царственных одежах поднимают свои лепестки к солнышку, радуясь, как и я, яркому свету и летнему теплу. 

 

СОНЕТ РОЗА

 

Души своей цветочные порывы,

Хранит под неприступностью шипов.

Как символ нежности – цветок богов,

Покажет красоту прекрасной дивы.

 

В величии своем неторопливо,

Спустившись словно с райских облаков,

Торжественно пройдёт среди цветов.

Наряд представит царский горделиво…

 

Убранство, роскошь лепестков, манит.

Дыхание заманчиво пьянит,

Сердца влюбленных тронет молчаливо.

 

Безмолвное признание в любви

Божественной гармонии цветы

Откроют ароматами... Красивы!

 

СОНЕТ РОМАШКА

 

Играя цветом золотым игриво,

Ромашка подмигнёт одним глазком.

Реснички белоснежные тайком

Откроет. Удивительно красива!

 

Ромашка погадает терпеливо,

Роняя лепесток за лепестком.

Поведает секреты. А потом,

Закружит ветер их неторопливо.

 

Секреты о тепле сердец, надежде...

О преданной любви, такой как прежде.

О том, насколько чувства глубоки...

     

И шорохом ресниц, роняя грёзы,

(Как будто навевая милый образ),

Цветы подарят танец у реки.

На Центральном рынке, в том ряду, где мёдом торговали, одна женщина выставляла на продажу не такой мёд, как у всех, а целебный. Казалось бы, мёд весь обладает целебными свойствами, на каждых бочке, бидоне, баночке можно смело писать мёд целебный (майский, липовый, акациевый, цветочный, гречишный, разнотравный, подсолнечный), но тут всё круче замешано было.

У всех обычные названия для этих мест, а у Клавы – «Мёд из первоцветов. Обладает супер целебными свойствами, избавляет от хронических бронхитов и других простудных заболеваний.» Или вот такой шедевр: «Мёд облепиховый. Исцеляет от бесплодия, других женских болезней и рака». Про горный лавандовый мёд, уже и говорить не приходилось. Откуда он здесь? Одним словом: сколько на земле болезней обнаружили, от стольких у неё мёд с диковинными названиями имелся. Это каких умных пчёл нужно было развести, чтобы так избирательно нектар собирали? Не дай Бог, земляничный цвет с цветом чабреца или душицы перепутают.

Но сколько не возмущались рядом стоящие пасечники, раскрывая покупателям обман этой хитрой Клавдии, торговля у неё всё равно шла лучше, чем у других. И даже если покупатели возвращались, со скандалом требуя возвращения денег за обман, эта женщина всегда каким-то образом успокаивала их. Они уходили, а через время, как ни странно, приходили к ней же за новой порцией «липового», в смысле обманного мёда. Соседние торговцы просто диву давались! Вот как такое может быть?

Когда-то это должно было случиться. Женщину эту арестовали за мошенничество, правда потом выпустили. Нашлись свидетели, которые подтвердили, что пасека у её мужа самая обыкновенная. Ну переставляет он время от времени ульи поближе к медоносам, но так поступают и другие пасечники. А значит мёд у них самый обычный, такой как у всех. Как жене запретили торговать на рынке, так стал торговать мёдом её муж. От перемены мест слагаемых в семейном бизнесе сумма практически не изменилась. Но торговал муж теперь мёдом самым обычным, как у всех, поэтому все быстро успокоились. Инцидент был исчерпан.

Но вот ведь что самое удивительное! Уже три года прошло с тех пор, а покупатели всё ту женщину добрую ищут, которая помогла им от болезней избавиться. То и дело можно услышать вопрос: «А у вас нет целебного облепихового мёда?», «Нет, липовый мне не надо, мне бы из цвета шиповника. Он мне так помог когда-то…», «Нет-нет, не такой. Мне из цвета чабреца бы, хоть маленькую баночку. А то сын сильно раскашлялся»…

  

Во всём виновата швабра 

Шеф настоятельно советовал ему в очередной раз не наступать на грабли. Он обещал прислушаться к совету любимого работодателя и больше никогда не наступать ни на одни грабли. Он перестал ездить на дачу, посещать соответствующие отделы хозяйственных магазинов, даже стал избегать общения с коммунальными службами. В общем, как он считал, обезопасил себя от контакта со страшными граблями и дома и на работе на все сто процентов.

Однажды, когда уборщица убирала его кабинет, его вызвали к шефу. Он подобострастно вскочил со своего места, схватил дежурную папку с отчётами о проделанной работе, но не успел сделать нескольких шагов, как наступил... – нет, граблей в его офисе быть не могло (!) – он наступил на допотопную швабру с длинной ручкой.

Утро было изумительное. Море находилось не просто в штиле, оно было совершенно бездвижно. Можно было плыть с таким чувством, что еще часок-другой такого плавания и выйдешь уже на турецком берегу, как из ванны. Солнце, поднимаясь на совершенно безоблачном небосводе лазурило не только море, но и самый воздух, горы, зелень удаляющихся кипарисов, гальку пляжа, прозрачные стрелы чаек, далекие рыбацкие лодки – короче все, что было на небе и на земле. Поплавав вероятно час в этом благолепии, мы позавтракали и отправились к месту причаливания теплохода – причала не было и он, как большая лодка, подходил к самому мелководью, выбрасывая с носа высокий трап. Нам предстояла огромная интересная экскурсия – с восточного берега Крыма до самой Алупки, с высадками в Ботаническом саду, Ласточкином гнезде, экскурсией в Воронцовский дворец, вечерней Ялтой и все по морю! 2/3 Крыма за один день!

Настроение было, таким образом, прекрасное, тем более, что и погода не бывалой красоты и комфорта. Все в меру, и жара, и легчайший бриз и время выхода – что-то около 08.00, при такой насыщенной программе плавания-экскурсии. До Алушты шли, как по маслу. Храм в Малореченском был еще в лесах, но уже белой ракетой-маяком украшал гористый берег. По дороге к нам присоединялись все новые экскурсанты и к Ботаническому саду трамвайчик был полон разноголосой пестрой ватагой отдыхающих всех возрастов и интересов. Кто-то начал уже подогреваться массандровским вином, кто-то наоборот, внимательно слушая каждое слово экскурсовода в динамике, фотографировал одну за другой выплывавшие из лазури достопримечательности благословенной земли, что и сама есть одна сплошная достопримечательность – от и до. Вот и Кастель, Рабочий уголок, Аю-даг, Гурзуф! Все в зелени, все плещется-ласкается и ждет, как щедрая хозяйка, чтобы ты угостился ее гостеприимным великолепием. Проплывают мимо пляжи, где «южнобережные», вяловато прохаживаются или «бегемотятся» на мелководье, отправляясь туда-сюда на лифтах, прямо в скале, в свои исторические (в буквальном) смысле санатории. Наша молодежь уже залезла на платную верхнюю палубу – для загорания-фотографирования – оттуда слышен здоровый визг и бодрое хихиканье – как говаривал один мой знакомый, зачем ехать 600 верст, чтобы столько выпить водки, в данном же контексте было, разумеется пиво. На «бесплатном» же мысу корабля лучше всего – и видно и ветерок, и волны режущие тугую упругую гладь Понта Эвксинского, Русского Черного моря, действительно самого синего в мире (Средиземное уже светлее – бирюзовее). И вот блуждаем мы в Ботаническом саду, нюхаем, рыщем по разным живописным кустам-беседкам, а из-за Ай-Петринской яйлы не спеша погромыхивает и сгущается. Надо сказать, что уже с Алушты эта гроза завиднелась, во всяком случае мне, ибо вообще говоря, я очень люблю грозу и как-то даже ее чую, как мне кажется. Как-то раз, мы вот такую же вот стремглав-тучу, пережидали, прячась прямо в море – больше просто негде было – за Кастелью, на единственном еще диком берегу Южного берега. Ливень был сильнейший, холодный, с гор катились камни вместе с ручьями-водопадами, море же тогда наоборот притихло и ласкалось, как хороший пес. Нырнешь, схватишься за камень и сидишь, греешься, вынырнул – получил ведро ледяного душа – и опять на дно – целый час сидели – не замерзли, накупались так, что казалось еще немного и станешь уже совсем Ихтиандром, поплывешь без возврата в родную стихию. Ну и компания была, конечно, подходящая. Берег, звезды, козаки... и казачки. Да. Ну, так вот, а на этот раз море начало темнеть уже у Медведя. Знаете, такая чистая лазурь буквально за 15! минут стала иссиня-черная, стальная, все темнея, а по морю покатились белые барашки еще небольших, но уже стремительно-резких волн.

Давно меня лишило сна

Природы дивной красноречье.

В нём слышен голос вещуна -

Казачье, мягкое наречье

Ручьём медовым льётся в ночь,

Расставив липкие ловушки.

В них вязнут мысли, им невмочь

Отдаться сну, их завитушки,

Как разноцветный серпантин

Всё вьются, вьются надо мною.

Да память из своих глубин

Накрыть пытается волною.

Давно меня лишили сна:

И прорицанья вещуна,

И ненасытная война,

И жизни нынешней цена.

 

ДЩЕРЬ БОГА

Вам до неё не дотянуться:

она - дочь Бога самого.

Возможно только прикоснуться

к её стопам. И оттого,

огромной силою могучей

тот час наполнится ваш дух!

Нет в мире чище, краше, лучше

России нашей! Не потух

огонь в глазах её бездонных!

Она - жемчужина Земли!

Загадка для безумцев оных,

тех, что душой занемогли,

тех, что в припадке безрассудства

дочь Бога рвутся кинуть в пасть

дракону злобы!   Им согнуться

пониже нужно и припасть

к стопам России - дщери Бога -

не дотянуться до чела!

К ней верой выстлана дорога,

ей два дарованы крыла!

 

ДУША МОЯ КЛУБОЧКОМ НЕВЕСОМЫМ...

Чем старше становлюсь, тем мне милее

Российских деревенек тишина.

Здесь русский дух и крепче, и целее

И нищих духом* красота видна.

Иду совсем неспешно по тропинке:

Собаки брешут глухо, с хрипотцой,

В моей цветной, ротанговой корзинке

Так вкусно пахнут пышки и сальцо.

Клубится пыль на грунтовой дороге:

На старых дрожках едет мужичок

В подпитье лёгком, шумный, колченогий,

Со смаком свой вдыхает табачок.

Душа моя, клубочком невесомым,

Свернулась так уютненько внутри.

И кажется мне каждый куст знакомым,

И кажутся родными пустыри.

И дух российский глубже проникает,

И крылья вырастают за спиной.

И душенька в восторге воспаряет,

С неопалимой слившись купиной.

Мне ничего не жаль: ни лет, ни денег,

Ни слов чужих в душе своей немой,

Того, что будет новый понедельник

Взамен счастливой пятницы седьмой.

Я не стыжусь своих порывов глупых,

Пустых надежд и рьяно их толку

На дне огромной, заржавевшей ступы,

Подвешенной зачем-то к потолку.

( Подарена была как золотая:

Сошла вся позолота за три дня...)

Давно я никуда в ней не летаю,

Лишь корешки да зернышки храня,

Обрывки фраз, веснушки многоточий

И разную смешную ерунду...

Но расцветет в ней аленький цветочек,

В седьмую ночь июля, раз в году. 

 

* * *

 

Мне б, как в детстве, подпрыгнуть разок на батуте,

Чтобы вмиг на балконе твоем очутиться.

Я ожившая кукла наследника Тутти:

Не умею страдать, не умею сердиться.

Столько лет не могу на тебя наглядеться

Из-под длинных ресниц, что на крылья похожи...

Не пугает меня стук железного сердца – 

Твоего, мой любимый... Наверное, все же...

  

СОНЕТ

 

Спасительным глотком на самом дне

Огромного хрустального бокала – 

Вода со вкусом детства, цветом алым,

Похожая на истину в вине.

 

Я всё же понимаю не вполне,

У неба вопрошая запоздало:

Страна, где я училась и мечтала,

В чьём остаётся позабытом сне?

 

Теперь нам до неё – как до Плутона:

Не превозмочь второй закон Ньютона.

И горечь – вместо гордости – одна...

 

Уже давно – ни истины, ни дома.

Мы все – из поколения-фантома...

И это наша общая вина.