Новый День №20

Я. Всё! Не могу больше!.. Нельзя… нельзя больше откладывать… ведь будет поздно… пустите меня!.. (на поверхности появляется рука, она обшаривает пространство вокруг)  Сверлит… как гвоздь в башке… (нащупывает голову) Но – почему?.. Почему? Почему? (Вытаскивает за волосы на свет сонную голову.)

Я (пытаясь подняться на ноги, скованная по рукам и ногам тканью). Где я? 

Глумливый голос (лениво). У себя в голове.

Я (оборачиваясь вокруг себя).  Кто это? Что?

Голос «свыше». Да ты это. И твой внутренний мир.

Я (ощупывая воображаемые стены вокруг).  Такой серый?

Голос «свыше» (хмыкает).  Яркий внутренний мир только у счастливых людей. 

Глумливый голос (шёпотом). А не у тебя, дура!

Я. Но я – счастливый человек!.. 

Голос «свыше». Докажи! 

Глумливый голос (шёпотом). Докажи, докажи…

Я. Докажу! Докажу! Докажу!!

Стучит по воображаемой стене, отделяющей зрителей. «Стена» рассыпается с характерным звуком. Видит зрителей, шарахается от них.

Я. Кто это?

Голос «свыше». Твои судьи. 

Глумливый голос (шёпотом). А судьи – кто?

Я.  Судьи?.. А!.. Доказать… им?.. Хорошо… я попробую… Вот – счастье. Ведь это такая штука, в которой нуждаются абсолютно все. Это, можно сказать, предмет первой необходимости. Но у каждого оно своё. И всегда его хочется ещё и ещё. 

Ну, должен же быть какой-то ключик, какой-то секретный код или ход, который может каждого из нас привести в счастье. В его счастье – и сейчас, и потом… и – всегда! Ведь каждому, где-то в глубине души известно, какое оно – его счастье.

Так почему же тогда все мы большую часть своей жизни чувствуем себя такими несчастными?!! Все! Даже самые счастливые из нас! 

Голос «свыше». Homo fortunatus! 

Кошка стоически выдержала купание, а потом и сушку феном, и чистая, распушилась. Белоснежный хвост в руку толщиной, гибкий, как туловище удава, шерстка тонкая, словно лебяжий пух, блестящая на холодном осеннем солнце, и яркие сапфиры глаз. Она уже поела и согрелась и, распластавшись на стуле, начала засыпать.

Ева сидела за столом и, подперев щеку рукой, смотрела на довольную мурлыку и как будто сквозь нее, точно зверек был оконным стеклом, за которым открывался удивительный мир. Животное она подобрала у пивных ларьков, озябшее и голодное, замордованное всякой пьянью, грязное и, вероятно, настолько ослабевшее, что спокойно дало завернуть себя в куртку и отнести домой. Нет, она приютила несчастную не из сострадания. Ей нужна была кошка. Белая лечебная кошка.

- Давай с тобой договоримся, - шепнула Ева, - ты поможешь мне или хотя бы постараешься помочь, а я дам тебе дом. Я буду заботиться о тебе, обещаю. Любить буду и кормить самым вкусным. Все, что захочешь. Только спаси Киру. Пожалуйста! А если не можешь спасти Кирочку, то помоги ей хотя бы уйти без боли, - Ева осторожно погладила серебристый мех. - Ты слышишь меня, киса? - прошептала и не выдержала, захлебнулась непрошенными слезами.

Кошка моргнула. Словно в кучерявой мешанине облаков прорезались на мгновение две лучезарные щелки ясного неба и тотчас же снова затянулись белизной, но их целебный свет пролился Еве в сердце. Не надежда, а крошечное облегчение, когда верить не во что и ждать, казалось бы, нечего, но за поворотом словно мерцает дрожащий огонек — оранжевые блики, то ли далекий закат, то ли свеча в окне. И хочется уже не лечь и умереть, а пройти чуть дальше, чтобы узнать, а что там все-таки такое.

Вернется или нет Кира, в память о ней поселится в доме родная душа, придавая жизни хоть какой-то смысл.

«Надо бы дать ей имя, - размышляла Ева. - Клео... Пусть будет Клео... Клеопатра».

Она чуть не сказала «Беляшик», но вовремя одумалась. 

Этого она не выдержит. Нет.

Мохнатые хлопья в тоскливое утро,        

Кружатся без цели, то вправо, то вверх.  

И мысль одиноко блуждает. Как будто,   

Бессвязно, лениво готовит разбег.            

 

А мухи в ночнушках упрямо летают,   

Пытаясь проникнуть в оконную щель.            

И кажется мне, что  душою плутаю        

И кажется мне, что потеряна цель...       

 

Задерну ресницами сонные веки.           

Подумаю: скоро закончится снег,           

Откроет объятья весенняя нега,               

Услышу, звенящий, заливистый смех.   

 

ВЕСЕННИЕ ЗАРИСОВКИ - РАССВЕТ

За волшебной тучкой ночь укрылась пледом. 

Лучики смахнула с шелковых ресниц,             

Небо озарилось предрассветным светом -       

Розовое утро соскользнуло вниз.                      

 

Ласковое солнце потянулось сладко,                 

Звезды погасило, уложило спать.                       

Бликами коснулась мне лица украдкой,                                 

Весело пробравшись и в мою кровать.               

 

Словно оживает за окном природа

Звонко, как будильник, мне поет капель.          

«С добрым утром, солнце!» Жду любви прихода... 

Радостно, спокойно на душе теперь...   

        В каждом дворе наверняка найдётся хотя бы одна девочка, которая очень… нет-нет, очень любит кошек – до самозабвения, до слёз.

      Живёт такая девочка и в нашем доме. Зовут её Дашенька. Ей годика три-четыре, но, несмотря на свой капельный возраст, она знает всех кошек в округе поимённо, и домашних, и диких. Сдаётся мне, что кошки отвечают Даше взаимностью. Стоит ей выйти во двор с пирожком или бутербродом, как вокруг неё тут же собирается небольшая стайка ласковых «вымогателей».

       Однажды молодой рыжий Барсик зачем-то забрался на самую высокую берёзу и начал орать. День орал, другой. Нервы у главной кошатницы нашего дома тёти Вали дрогнули, она вызвала спасателей МЧС и местное телевидение. Кота спасали всем миром, и, когда Барсик был вызволен из западни, усатый дяденька в форме сотрудника МЧС сердито произнёс:

– Сколько выезжаю на подобные вызовы, ни разу не видел на дереве высохшую мумию кота. Кошки хитрые бестии.

Услыхав это, Дашенька зарыдала, хотя едва ли поняла, о чём говорил офицер. Я присутствовал при этом, и, глядя на лицо девочки, понял, что плачет не Даша, а ангел, который находится в ней.

Как-то раз по весне к нашему дому прибилась пёстрая пушистая кошка-инвалид на сносях. Она с трудом передвигалась на двух передних лапах, волоча за собой парализованные конечности. Но при этом была поразительно ласкова, добра к людям – к существам, которые, возможно, стали причиной её увечья. Жила она в подвале, и когда на улицу выходила Дашенька, тут же появлялась рядом с девочкой, получая и даря порцию душевного тепла. На правах доброго опекуна Даша назвала пестрянку Гермионой, вероятно, в честь любимого персонажа фильмов о Гарри Потере. Гермиона толстела не по дням, а по часам, и, чем округлее становилась, тем яснее было нам, взрослым людям, что она вряд ли сможет благополучно разрешиться от бремени. Скорее всего, погибнет и она, и её котята. Потому жители нашего дома относились к этой животинке особенно ласково. Иногда, наблюдая за тем, как безропотно и спокойно кошка переносит свои страдания, я в восхищении качал головой, вспоминая свои собственные малодушные протесты даже против самой пустячной боли. Поистине у животных можно поучиться смирению. Дашенька очень привязалась к Гермионе, и я с трудом мог представить себе, как девочка переживёт боль утраты.

Конечно же, эти заметки очень поверхностны, но вопросы, к которым мы здесь с Вами прикасаемся, головокружительно глубоки. Как глубок и сам Даниил Гранин. Входишь в книгу – и ощущаешь себя киногероем «Аленького цветочка», попавшим в изумляющее богатый мир таинственного острова. Здесь Гранин предстает перед читателем уже не просто популярным автором «произведений об ученых» и соавтором «Блокадной книги», но и нестандартно, да что там нестандартно, - «поперечно» мыслящим с оголенной, словно электропровод, совестью. Коснись – и почувствуешь на себе мощный удар тока. И при этом он наблюдателен, и виртуозно владеет словом. Причем виртуозность его – не виртуозность актера на сцене, демонстрирующего эффекты «театрального фехтования», а виртуозность бойца, чье мастерство – не в самодовлеющей красочности движении, а в точности нанесения удара.

Но приостановиться я хотел бы не на этом. А на чем же? -  На внутреннем драматизме – драматизме амальгамы чувств и мыслей, которая, словно лава из жерла вулкана, прорывается, чтобы затопить опостылевшие Помпеи и Геркаланум социально-идеологических уродств целой эпохи. Уродств, которые видятся, как воплощение именно определенного, четко обозначенного и недвусмысленно именованного порядка вещей – социализма, советскости и советской власти.

Правда, будут нестись годы – нестись неистово, подобно «привередливым коням» Высоцкого – и оголенная совесть Гранина, в отличие от совести многих российских «вроде бы либералов», той совести, что уютно укутана в модные меха критики «тоталитаризма», не удержится в берегах былого. Гранин и в мире постсоветском видит ничуть не меньше уродств, чем в замусоленной штампами былой эпохе. Из него  даже вырывается:  «Когда была советская жизнь, я не чувствовал себя советским человеком, а теперь очень часто чувствую».

Дон Жуан

Лепорелло, как ты думаешь

Сегодня будет дождь?

 

Лепорелло

Какое это имеет значение.

 

Дон Жуан

Ты не хочешь мне отвечать?

 

Лепорелло

А что толку отвечать, когда итак все ясно.

 

Дон Жуан

Лепорелло, ведь это бунт,

Одумайся.

 

Лепорелло

Тут и думать нечего.

Вы все равно меня не слушаете,

Потому и попадаете в разные истории.

 

Дон Жуан

Если бы я тебя слушал,

То попадал бы всегда в одну историю.

 

Лепорелло

Что же это за история?

 

Дон Жуан

История твоей жизни, Лепорелло.

Что вам сказать, ребята? До тепла

Мы дожили - со стоном и со скрипом,

С постылыми таблетками от гриппа - 

Как будто засиделись у стола:

Чужого и пустого, просто так,

Из вежливости раньше не вставая...

 

Что вам сказать, ребята? Я живая!

А вы? Ну, отзовитесь, друг и враг!

 

Прочь наконец-то шапки и носки!

Ура! Свобода! Талия и мини!

Растает сам собой последний иней

На дне так зябко прожитой тоски.

 

* * *

Крадут весну - в чью пользу? - у меня.

Недосчиталась ночи...ночи...дня,

Трех лепестков черешни у крыльца,

Трех запятых - с начала и с конца.

 

Какой-то мне неведомый злодей

Культ осени пророчит без затей,

Крадет весну - по стеблю,по листу,

Ничем не заполняя пустоту.

 

Осталось у меня весны - на дне.

Я  удержалась на последнем дне:

Красть нечего уже. И лишь в горсти -

Моей весны последнее "прости".

        – Ну, Елена Премудрая и Прекрасная… С повышением, значитца. Всех благ и прочая, прочая, прочая… – с игривым поклоном поздравил майора внутренней службы Елену Пилипчук собрат по погонам майор Роман Стеклов.

– Расти тебе и дальше в чинах, званиях и орденах! – присоединился к сослуживцу капитан Георгий Щербаков. – Обмывать-то когда?

Трио офицеров составляло группу культуры (ГК) отдела воспитательной работы (ОВР) Управления кадров областной милиции. На «воспитателей» возлагалось множество задач. Анализ дисциплины и отслеживание морально-психологического климата «на земле» – в райотделах области. Социальная защита стражей порядка и семей погибших на службе. Работа с ветеранами и организация всяческих конкурсов. Проведение праздников и похорон, учет звонков, полученных по телефону доверия, организация занятий по общественно-государственной подготовке... Сам ОВР за глаза именовали отделом по борьбе с личным составом, а группу культуры – культуристами.

По новому штатному расписанию в подразделении вводилась должность старшего инспектора по ОП – особым поручениям. Руководство утвердило на нее Елену Владиславовну, узаконив, что теперь она будет отвечать и за работу культуристов в целом, – ранее каждый инспектор ГК автономно замыкался либо на начальника отдела, либо на его зама.

Возраст женщины давно перевалил за пенсионные для системы МВД сорок пять лет. Выслуги тоже хватало: в молодости Пилипчук немало «отбарабанила» на Севере, где стаж, с учетом особых условий прохождения службы, исчислялся вдвойне. Однако майор упорно писала рапорта о продлении срока службы на год… и еще на год… и еще… Начальство пока с пониманием шло навстречу, учитывая особые заслуги Елены Владиславовны. Более того, повысило ценного работника в должности. 

        – Спасибо, – холодновато, без улыбки, поблагодарила Пилипчук соседей по «камере»: на единственном окне в кабинете-пенале была установлена частая решетка. Намек на обмытие отнюдь не нашел отклика. – Давайте-ка, товарищи офицеры, присядем.

Даже начинающий милиционер, указывая на стул, не употребит глагола «садитесь», ибо рискует нарваться на грубо-трафаретное: «Сесть я всегда успею!»

«Товарищи офицеры» откровенно удивились столь официальному, не принятому меж ними в родном кабинете обращению, однако опустились на полумягкие стулья, гадая, что им скажут дальше. Новоиспеченный старший инспектор по ОП приземлилась в кожаное кресло на колесиках, героическими усилиями вырванное из складских недр службы тыла.

С Леонтием Петровичем Покобатько я познакомился в 201… году, в популярном распивочном заведении «Ермак», что располагалось и до сих пор располагается  на задах бывшего рынка по улице Зелёная.

- Колоритнейшая личность, - объяснил мне Витя Куплетов, который, собственно, нас и познакомил. – Капитан третьего ранга в отставке. Пять автономных плаваний к понятно каким берегам.

- Подводник, что ли? – догадался я.

 - Ну! – подтвердил мою догадку Витя. - С него романы можно писать! Леонтий Петрович! – громко сказал он в глубину распивочного зала. Из-за третьего столика справа нам призывно махнули рукой. Рука по размерам и форме походила на ласту тюленя.

- Прошу знакомиться. Леонтий Петрович, мой давний знакомец,  – сказал Витя. – А это Алексей. Тоже давний.

- Широко живёшь, - скупо похвалил его Леонтий Петрович. – Масса друзей. Вы, Алексей, водку пьёте?

 

С тех пор мы встречались здесь, в «Ермаке», если не регулярно, то уж не реже раза в месяц. Витя не обманул:  Леонтий Петрович оказался на редкость интересным человеком. Родился на Тамбовщине, окончил Ленинградское (тогда ещё Ленинградское) военно-морское училище. Отслужил на Северном флоте двадцать пять лет, и все двадцать пять – на атомных подводных лодках. Говорил, что несколько раз разглядывал в перископ город Нью-Йорк и его живописные окрестности.

- Сейчас служить идти не хотят, - жаловался он мне. – При Советской власти шли тоже без особой охоты, но сегодня вообще караул. Вопрос: а кто Родину-мать будет защищать? Я один! Да на х… (и он произносил известное матерное слово)… она мне нужна!

Оригинальности и в то же время логичности его суждений можно было позавидовать. Так мог рассуждать только полностью уверенный в себе человек.

Предложение вступать в Союз писателей поступило неожиданно.

Марине позвонил Лисов и продиктовал перечень необходимых документов. Лисов считался мэтром. Он умудрялся успевать всё: несмотря на далеко не молодой возраст, ездил в какие- то бесконечные командировки, мелькал на тусовках местной элиты, находил в глубинке начинающих авторов и вытаскивал их на свет божий, творил сам. Лисов умел заводить связи с нужными людьми, находить солидных спонсоров и безжалостно выдаивать их. Словом, являл собой пример сочетания творческой и коммерческой личности.

Марина отнеслась к предложению Лисова без особого энтузиазма, так как считала членство в Союзе не более, чем формальностью, не дающим ничего в плане творческого роста. Она даже готова была отказаться, но Идиллия Петровна взволновалась: 

- Мариночка, люди годами этого добиваются, - тебе предлагают, а ты ещё сомневаешься! Нужно воспользоваться такой возможностью!

Поэтому, больше для маминого удовлетворения, чем для своего, Марина занялась сбором документов.

Она написала автобиографию, заполнила какие-то анкеты, сфотографировалась. Осталось получить три рекомендации от поэтов, уже являющимися членами Союза писателей.

Одну пообещал дать всё тот же Лисов, за второй Марина обратилась к Степану Зайченко, - Степашке. 

Поэт был душкой, его любили за добрый, отзывчивый характер. Кроме того, Степан и его жена Лариса были друзьями Марины.

Зайченко незамедлительно откликнулся на её просьбу и с готовностью выдал восторженную характеристику, изобилующую красочными эпитетами, из коей следовало, что не принять в Союз писателей такого поэта, как Марина - равносильно чуть ли не преступлению.

Степашка написал бы в стихах, если бы не был ограничен рамками определённой формы.

За  рекомендацией Лисова нужно было идти к нему домой. Он почему-то упорно не хотел встречаться ни в каком другом месте. Причём, встреча должна была состояться в отсутствии его жены, уехавшей, как осторожно выведала Марина, с внуками на дачу.

Ходили упорные слухи, что просто так Лисов ничего не делает. Чувствуя какой-то подвох в бархатных лисовских интонациях, Марина решила перестраховаться, и захватила с собой всё того-же безотказного Степашку.

Всё уже круг, всё уже, 

Не вырваться уже. 

Но не вселяет ужас 

Стоянье на меже. 

 

Приходит пониманье: 

Всему есть в жизни срок. 

Ждёт часа увяданья 

Любой земной цветок. 

 

Недолог жизни праздник. 

Как в сон, глаза смежив, 

Легко и без боязни 

Мы все сойдём с межи. 

 

* * * 

Жизнь моя идёт на убыль,

Ясно видится закат.

Скоро яростные трубы

В поднебесье зазвучат.

 

Что свершилось, то свершилось.

Что прошло, то не вернёшь.

И была от Бога милость,

И была от чёрта дрожь…

 

Осень жизни, а не лето.

На закатном рубеже

Всё же есть полоска света,

Только тонкая уже.

По улице Даля безлюдной бреду,

Как будто листаю обратно столетья,

Мой город сберег сквозь огни лихолетья

С колоннами старых домов череду.

 

Луганск наш поселком рабочим был встарь,

Провинции центр влек господ для прогулок.

Сегодня – уютный музей-переулок

Хранит повесть жизни – Толковый словарь. 

 

По крови датчанин стал русским судьбой,

Собрал воедино Руси диалекты – 

Народный язык, в поколеньях воспетый,

В основу собраний положен тобой.

 

Не яркость столиц, а провинции свет

Тебя воспитал гражданином Отчизны.

Музей сберегает тома, что при жизни

Издал, как этнограф, писатель, поэт.

 

О чем призадумался, памятник-Даль?

И в камне ты светел своим благородством.

Сидишь величаво, с завидным упорством

Сквозь время уверенно смотришь ты вдаль.

     Случилось это под Новый год. Театрально-киношная братия каждого большого города и почти каждой столицы бывших советских республик, ныне – независимых государств, утверждает, что это стряслось с их самым популярным артистом. Так что ни имя героя, ни город не назову. Как положено собирателю-фольклористу, я сложил в кучку все варианты, перемешал хорошенько, отжал лишнее - и вот что осталось в синтезированном осадке.

     Итак, спешили навстречу Новому году. Торопились! И еще до проводов Старого года кое-кто сильно перегрузился. А самый повсеместно известный артист вовсе упал под стол. Народ, хохоча, извлек его оттуда: не дышит. И так натурально не дышит! По школе. «Хорош играть! Ша! Среди своих! Верим, верим!» А он все равно не дышит. Срочно вызвали «скорую». Врачи его откачивают, он ни в какую. Не дышит. «Эх, - молвят медики, опечаленные своим поражением и утратой знаменитости. – Он от нас ушел. Успел. Уж без него как-то встречайте смену времен. А мы его в морг. Сейчас вскрывать не будем, утречком глянем: что у него внутри? Аккуратненько. Мы дело знаем! Сильно не попортим. Пока в тишине полежит, в прохладе. Вот адресок. Там и найдете…» Ни шиша назавтра не нашли!

     Потому что… Дальнейшее известно со слов главного действующего лица:

     - Вдруг я проснулся. А чего это я сплю? Можа, мы куда всей кодлой завеялись?! Даже и не помню: куда? Темнотища! Ощупал себя: голый совсем. А холодрыга! Меня напрягло: голый, тишина, темнота и холодрыга. Неужто уже все?! Не учуял, как перешли по ту сторону времен… Пощупал слева – вроде баба рядом. Тоже голая. В полном отрубе. Ни фига себе! Вроде в баню догуливать не собирались… Я справа рукой шарю. Еще одна голая застылая тетка в бесчувствии. Во хренушки! Это ж где ж мы и с кем и что навытворяли? И сколько ж мы тут гуляли, если я ничего не помню, а вокруг все так голо и застыло…

       Семён Антипович Тютин был вне себя от счастья. Он первый раз в жизни оказался в компании таких высокопоставленных лиц, и потому весь был наполнен гордостью и предвкушением чего-то особенного. Правда, сначала было ощущение неловкости, сознание своей незначительности среди людей, являющихся новыми хозяевами жизни. Однако после нескольких рюмок по телу разлилась приятная истома, а чувство скованности постепенно начало затухать. Да и то сказать, разве он такая уж козявка? Как-никак глава администрации, первый человек в районе. Не зря же ему вчера позвонил помощник губернатора Прошкин и сообщил, что ожидается приезд высоких гостей из Москвы.

       - Вот думаем к тебе в район свозить, - сказал Прошкин. - Ты там постарайся, не подведи. Знаешь кто едет? Сам Василь Нилыч!

       - Как? Сам Лбищев?

       - Точно. Лично едет, послышалось в трубке. - Так что ты смотри. Сумеешь угодить гостям - перед тобой дорога в рай откроется. А нет - сам знаешь. Понял?

       Семён Антипович от потрясения потерял дар речи и лишь оторопело кивнул. Василь Нилыч Лбищев был не просто большим человеком. Фамилия его была занесена в энциклопедический словарь. Поэтому в глазах Тютина он представлял собой высшую ступень человеческого развития.

       - Понял? - прогрохотал в ухе голос Прошкина. - Тютин, ты слышишь?

       - Слышу, слышу, - прошептал глава района. - Всё сделаю, оправдаю, заслужу.

       - Ну так я передам губернатору, что ты нас ждёшь завтра. Часикам к двенадцати и подъедем. Ну, будь!

       Когда на следующий день кавалькада шикарных иномарок подкатила к зданию администрации района, местное начальство во главе с Тютиным уже стояло у входа, ожидая высокого гостя. 

       Высокий гость оказался низеньким рыжеватым мужичком с царственной осанкой. Встречающие застыли по стойке “смирно”, а Тютин подскочил к Лбищеву и рассыпался мелким бесом, благодаря его за оказанную честь. Василь Нилыч показал себя настоящим демократом. Он небрежно протянул Тютину руку, затем похлопал его по плечу, - чем вызвал молчаливое восхищение в глазах окружающих.

       - Ну-с, дорогуша, показывай своё хозяйство, - произнёс он тонким голосом. - Мне рекомендовали тебя как лучшего хозяина в районе. И приватизацию, говорят, проводишь активно...

        С самого утра Прокопевна впала в отчаянное волнение. Оно накрыло её в тот момент, когда старушка оторвала листок календаря. После тщательного его изучения почти слепыми глазами, в нарастающей тревоге ей удалось рассмотреть, что наступило девятнадцатое число. Едва дождавшись пока внучка, поднимется с постели, она кинулась к ней в слезах:

– Доча, мы ведь Юрочку с Днём рождения забыли поздравить!!!

        Но ужасная новость не произвела на Асю должного эффекта, а напротив, не на шутку разозлила:

– Баб, ну сколько можно? А?! Ты достала уже с Юрочкой своим! Сил нет! Трындец, блин! Когда у дядь Юры День рождения?

– Восемнадцатого. 

– А месяц ты хорошо запомнила, в каком сына родила?

– В марте… в Акмолинске ещё снег лежал.

– А сейчас что?

– Что?

– Октяр-брь уж наступил… полгода ещё до Юрочкиного Дня рождения! А ты мне каждый месяц концерты закатываешь! Зла не хватает. Вот езжай к своему Юрочке и целуйся с ним!

        Прокопевна пристыжено вжала голову в худые плечи и нетвёрдо засеменила в свою комнату, корректируя продвижение по длинному коридору осторожным касанием стены рукой, тихо шепча сама себе:

– Ну, иди тогда, Прокопевна, в свою ателье…

– Баааб, – взревела ей в сутулую спину взвинченная Ася, – Ну сколько раз повторять – хватит обои пачкать! Года ещё не прошло после ремонта, а уже чёрная полоса по всему коридору от твоей руки!

– Да где-то палочку свою посеяла, – оправдываясь, залепетала старушка, продолжая движение наощупь, сгорбившись сильнее.  

 Начальник штаба Верховного главнокомандования вермахта, генерал артиллерии Вильгельм Кейтель расхаживал по своему огромному кабинету и теребил свой подбородок. 

— Вам не кажется, что мы в плане предстоящей войны с Советами что-то упускаем?

— Никак нет! - Отчеканил стоящий по стойке смирно полковник. План «Барбаросса» детально изучен всеми специалистами, имеющими соответствующий доступ секретности. Все замечания своевременно учтены.

— Вы меня не понимаете, полковник. Есть вещи которые не менее важны, чем снаряды, пули обмундирование и провиант. У меня нет времени объяснять вам всё в деталях, поэтому садитесь за стол и пишите.

И так. Значительная часть населения европейской части СССР.

— Господин генерал - это будет секретный меморандум?  - Обратился к шефу полковник.

— Не сметь меня перебивать - рявкнул хозяин кабинета. - Записывайте далее. Думать за вас буду я! Уставшее от бесконечных поборов сельское население противника, не высказывая открытого недовольства, внутренне крайне отрицательно относится к существующему строю. В простых русских людях из поколения в поколение передаётся национальное сознание связанное с глубоким религиозным верованием. По этому крайне важно  не чинить какие либо препятствия благодарственным богослужениям по случаю освобождения населения России от большевистского рабства.

Завод гибрид, завод мутант.

Завод, пусть бывший, но гигант.

Когда-то здесь производили,

Давно уже, автомобили. 

Теперь, как и на всех гигантах,

Здесь бродят группами мигранты,

Всё выполняя без души

И получая лишь гроши.

 

Эпохи постиндустриальной

Продукт, к тому же с минимальной

Оплатой своего труда

Они, как впрочем и всегда,

Как общество образовалось,

Несут, не вызывая жалость

У их хозяев, рабский крест.

(Читайте Маркса «Манифест»).

 

Но в век масштабных инноваций,

Друзья, что толку возмущаться

И гастарбайтерам и нам

Отжившим век свой старикам,

Продуктам прошлого. Сейчас,

Как говорится, не до нас,

Кто, откровенно между нами,

Мешается лишь под ногами.

Нашего водителя звали Владимир. Он долго вглядывался в даль и потом, повернувшись ко мне, произнёс:

- Я впервые вижу поле, которое цветёт красным цветом и тем более в сентябре, да ещё так изобильно много цветов я не видел даже в летний период.

Я посмотрел в ту сторону, которую он мне указал.

Вдали на горизонте показалась красная полоса и первое впечатление, какое может прийти в голову несведущему человеку так это луг, где растёт большое количество цветов красного цвета. По мере приближения к лугу мнение об этом месте менялось неоднократно. Сначала цвет приближаемого поля стал меняться с красного на розовый, но ещё больше удивились мы, когда луг наш оказался не лугом, а озером, и кажущиеся издалека цветы оказались живыми существами, которых мы не ожидали увидеть.

Начало сентября. В Казахстане начался сбор урожая пшеницы. Механизаторы переехали жить на полевые станы, которые были расположены на далёком расстоянии от населённых пунктов. Одна из обязанностей моей работы в то время была проверка подготовки и условий проживания механизаторов на этих полевых станах. В один из дней меня отправили на далёкие южные полевые станы Атбасарского района, расположенные за селом Сочинское. Кроме меня и водителя в машине никого не было. Нам даже не дали сопровождающего из села, а просто объяснили дорогу, по которой необходимо ехать. В этом населённом пункте было три полевых стана. Самый далёкий полевой стан оказался на расстоянии от села более пятидесяти километров. Дороги были степные, в некоторых местах до того укатанные, что не уступали даже асфальтному покрытию. Местные, конечно, знали, как проехать быстрее к этому объекту, но им некогда было что-либо нам объяснять и мы, собрав скудные знания о дороге, отправились в путь. Через какое-то время мы попали на первые два полевых стана, где сделали свою работу. Осталось проверить ещё один полевой стан, и можно было ехать домой. Механизаторы предложили нам для экономии времени и топлива добраться короткой дорогой, которой пользовались сами и объяснили, как это делать. Мы помчались, однако как объяснили, у нас не получилось. Скорее всего, мы заблудились и очень скоро выехали на это розовое озеро.

Озеро было живым. Мало того что оно было живым, это озеро было ещё и красивым. На этом озеро расположилась большая стая розового фламинго.

Я ехал из длительной командировки, из Москвы в Нижний Новгород, по делам нашей компьютерной фирмы. Осень уже обжигала своей промозглой неотвратимостью, в воздухе пахло зимой, моросил колючий дождь и я уже стоял на перроне Курского вокзала, с чемоданом и практически не снимаемой сумкой Dr. Koffer, когда поезд степенно подкатил на посадку. Пройдя в вагон 1-го класса, не без труда добравшись до своего места, стряхнув капли дождя со своей куртки и забросив колесный чемодан на верхнюю полку, я с облегчением уселся в кресло. Народ прибывал, постепенно заполняя салон вагона своей суетой, запахами осени, деловитой поспешностью, от которых мне становилось уютно, как всегда бывало, когда возвращался домой. 

Работа была закончена. Вытянув уставшие ноги, я прикрыл глаза, потом еще раз взглянул наверх, убедился, что чемодан мой на своем месте и уже тогда полностью расслабился. Не смотря на свою деятельную натуру, которая легко переносила профессиональную деятельность программиста в вечернее и ночное время, сейчас мне жутко захотелось спать, что я и попытался сделать. Возня соседей, разноголосый говор, заливистый детский смех, совершенно не препятствовали плавному погружению в  сладкое забытье. Поезд тронулся и в этот момент я почувствовал, что кто-то, осторожно перешагнув мои ноги, так же осторожно уселся в соседнее кресло у окна, так как оно еще оставалось свободным. Поезд уверенно набирал скорость, но не смотря на мое полусонное состояние, шум состава и людской гул, с правой стороны, из кресла, мне послышался тяжелый, вымученный, похожий на стон мужской вздох. "Словно зверь со мной рядом едет, а не человек", - подумал я, не открывая глаз, но вся дрема улетучилась за мгновение. В нагрудном кармане куртки настойчиво заиграл сигнал вызова мобильного телефона. Я ответил. Звонила моя жена, Ирина. 

—  Да, все закончил. Уже в поезде. Я тоже очень соскучился... Хорошо, целую. До встречи!— Поговорив, положил телефон обратно в нагрудный карман и, не удержавшись от навязчивого желания посмотреть на обладателя "тяжелого, измученного вздоха", повернулся в сторону своего соседа и взглянул на него. Это был мужчина лет шестидесяти, может быть чуть старше, очень тучного сложения, с коротко стриженными седыми волосами. Он тяжело дышал, пуховик синего цвета раздувался на нем от каждого вздоха и делал незнакомца еще тучнее. По сравнению с этим "великаном", я казался тростинкой, хрупкой и ломкой. 

Постмодернизм – это болезненное маргинальное состояние современной культуры, метание между отживающим прошлым и необозначенным будущим, затянувшееся на долгие десятилетия. В большинстве своём, бесплодные хаотические поиски новых революционных форм самовыражения и отражения действительности. Попытка ухода от традиционных общепринятых систем и категорий восприятия и мышления. Попытка создания нового порядка вещей. Попытка переворота и переустройства общественного сознания.Попытка переосмысления морали и переоценки общечеловеческих и культурных ценностей. Попытка переориентации духовных устремлений человека.

Отцом «минимализма» и соответственно отпочковавшегося от него в начале второго тысячелетия и сформировавшегося как самостоятельное художественное направление «художественного документализма» многие современники считают Эрнеста Хемингуэя.

Как-то он поспорил с Фрэнсисом Скоттом Фицджеральдом, что сможет написать очень короткий рассказ. Хемингуэй выиграл спор, и написал рассказ, в котором было всего лишь шесть слов, крохотную трогательную историю жизни одного маленького мальчика: «Продаются детские ботинки. Неношеные» («For sale: baby shoes, never worn»).

После Хемингуэя в этом направлении пробовали себя многие известные мастера. И Раймонд Карвер, и Чарльз Буковски, и Арам Сароян, и Мэри Робинсон. Список знаменитых имён можно продолжать бесконечно долго.

Говоря о писателях минималистах, нельзя не вспомнить и о Василиске Гнедове и его"Поэме Конца". Эта "поэма" представляет собой чистый лист бумаги и ничего больше.Впрочем утверждать, что поэма бессловесна и бессмысленна я бы не стал, есть название, в котором и заключена глубокая идея автора.

Хотелось бы сказать пару слов и о романе Владимира Блинова, который состоит из одной фразы: «Не надо! Я сама» - всего лишь четыре слова. И, тем не менее, Владимир Блинов определяет своё творение, как роман, считая его многогранным и поливариантным, открывающим богатейший простор для фантазии читателя.

Будучи писателем минималистом, в один прекрасный день я тоже захотел написать свою крохотную трогательную историю, такую же многогранную, глубокую и поливариантную, как у Хемингуэя и Блинова. И вот, что у меня получилось.Я написал рассказ в шесть слов, в котором была заключена история длиною в жизнь: «Я не хочу жить без тебя». Рассказ я назвал «Трогательная история одной огромной любви».