На свою «фазенду» я приехал в жуткий ливень. Было тепло и с полей шел пар, окутывая мягкой дымкой, ставший на 360 градусов по горизонту, лес. Выйдя из сельдебаночного автобуса, погружённый в нечеловеческие запилы «Бленд Гваржен», я не сразу заметил на остановке свою подругу детства *лю и троюродную сестру *атерину, весело гоготавших, сидя на скамеечке «видавшей виды» обратной остановки того же маршрута, ибо других не было и вовсе (они все были сняты в рамках очередной «оптимизации-реформы»). Одеты девушки были, как всегда по-московски, с некоторым даже выпендрёжем. Для меня, это было странным, потому что за городом меня можно было тогда встретить не иначе, как в древних джинсах и военной рубашке, или в телогрейке. В общем, в том, в чём не жалко, а главное удобно, присесть на берегу на рыбалке или в лесу у костра. После города всегда хочется переодеться вольнее и естественнее. Но, впрочем, им простительно - женский пол – се ля ви.
- Кто приехал! Ты один? 3начит повеселимся хоть немного. *ироков что-то с Лужников не едет. Второй автобус уже прошёл, - приблизительно такой вступительной речью встретила меня *ля.
- Привет. А я слышу до боли знакомый смех. Не ошибся. Хорошо у вас тут. Свежий воздух, а в Москве духотища.
Я скинул рюкзак на скамейку и потянулся. (Вообще выход (вернее выпрыг-десантирование) из этого автобуса всегда напоминал тогда выход на другую планету – ты сразу погружался в пьянящий раствор свежего душистого смесью трав и хвои ветра, звенящую тишину или скрип кузнечика, траву по пояс, как поется в песне, или в сугроб по пояс... Кстати зимой в «мороз и солнце» этот «выход» ощущался еще разительнее, так верно высаживается космонавт на другую планету, только наоборот, ты возвращался с чужой грязной и вонючей, в буквальном смысле слова, планеты, на свою, родную. Родину. И не беда, что тебя ждет промерзший дом и заваленная сугробами калитка. Ты на воле! В своей стихии. В стороне от всегда «случайных» людей мегаполиса. И если руки у тебя не из жопы и ты не выпьешь сразу весь запас коньяка – не пропадешь. К тому же и люди есть вокруг. Что знают тебя, и рады тебе. Хотя бы уже потому, что мы начинаем тем лучше относиться друг к другу, чем меньше нас остается на 1 кв.км. Впрочем, и на «той» планете есть «родные» места. Оазисы среди безличья спальников и сохоуподобленного теперь, некогда культурного центра. Но с каждым годом их становится меньше. Прогресс, понимаешь, вероятно. Все поколения проходят по его туповатому ножу.)
- Погода – чёрти-что! Дожди. Тоска зелёная. Ох... - подключилась к разговору *атерина. *ироков совсем заработался в своих Лужниках. Все бутылки, наверное, собрал - удрученно, но с нескрываемым упрёком, продолжала она. Будучи классным механиком, водителем и прирожденным любителем поковыряться в технике, сделать, что называется из г... конфетку, *ироков зарабатывал тогда «почему-то» на вещевом рынке в Лужниках «сбором стеклопосуды на окладе». - Небось, без него там вся работа остановилась.
- А я в автошколу документы отдал, - похвастался я.
- Давно пора...
- Да, видно вы тут совсем затосковали... Ну, пойдемте, сколько ждать-то еще?
- Пойдём. Ай! - *ля наступила в единственную на всей остановке лужу.
- Ловко, - традиционно съехидничал я.
- Что-о? - она засмеялась - Вот такая вот я!
И мы, делясь новостями, пошли к деревне по разъезжающейся во все стороны глине проселка после славной грозы.
Вечером, когда под окном раздалось завывание Шуфутинского, я сразу смекнул, что *ироков (наконец) идет, и не просто, а с музыкой, и не просто «с музыкой», а ещё с кое-чем! На следующий день после «кое-чего» (все-таки полторы бутылки шампанского на брата, заполированного к тому же и «кое-чем» - наши дамы нас «прокатили» - не пришли и пришлось все пить самим) немного свистело в голове, но спортивным рывком на турник и пробежкой в леса, я решительно локализовал побочные эффекты (молодость славная пора!) и принялся за приготовление завтрака. Послышались осторожные шаги и через секунду передо мной стоял всклокоченный *риша, ночевавший, по-видимому, где-то на задворках общественной жизни.
- Здорово. Завтракаешь? – Поинтересовался он вяло и, сделав мхатовскую паузу, достал из-за пазухи литровую бутыль польской водки Абсолют. - Будешь? Нет? Никто сегодня не хочет... Я и один выпью - обиделся *риша. И выпил.
– Знаешь откуда это? Я вчера, когда шёл от тебя, мужика одного встретил. Провёл его в *елисово. Приспичило этому оригиналу в *лисово до позарез. И вот – заработал!
Я представил себе трехкилометровую кривую, увитую корнями тропинку, египетскую темень и заросли крапивы, в которых тебя подстерегает сучковатое бревно, за которое ты обязательно зацепишься и рухнешь в зелёную лужу с желтыми разводами.
- Носило же тебя. В четыре часа ночи? На плите угрожающе заскворчало. - А чёрт! - Я кинулся спасать яичницу.
Несмотря на прическу, какую встретишь разве что в Кот-Дивуаре, *риша был одет, как истинный денди. Чистые слаксы, начищенные до блеска ботинки, рубашка отглаженная – жених одним словом, да и все. Он выпил и сердито продолжил повествование.
- Я с утра встал, вот вырядился, видишь. Попёрся в *ксаково на теплоходе кататься. Все говорили бесплатно. Как же, держи карман... Прихожу, все *едоскино уже там, в баре отдыхает, а меня не пускают. Контролерша такая маленькая, у-у! Пигалица! «Только по билетам!» И никто из наших! Никто! Как на зло не вышел, меня не провел... Черт знает что... Надо же, пигалица, в пансионате работает, знает меня. Я у ней огурцы покупал, y-y! - Дальше я теряюсь в передаче восклицаний и проклятий, последовавших затем.
- Да, надули тебя исключительно. Бесплатно, хе! Если хочешь, заходи, только обувь снимай.
Я наконец-таки сел завтракать. *риша был удивительно говорливый и даже назойливый человек, отвязаться от него было очень непросто. Но... в нём была еще детская наивность и доброта, а их я всегда предпочитал «воспитанной» корыстной злобе и «интеллигентной» лжи, так что и не ставил себе подобной задачи. Рассказав про теплоход, *риша принялся рассказывать о том, какие крепкие у его овчарки, Грома зубки и как ловко он может загрызть, потом перешёл к мечтаниям о своём будущем дне рождении (это всегда был большой «пикник» для многих гостей, а день рождения *ирокова тем паче), потом осудил политику правительства, кризис в Чечне. Когда он принялся рассказывать, как они с Лёником пытались поставить вал на «Яву» и то, что пружина никак не вставлялась, а зубчики не совпадали, я посмотрел на часы и понял, что ещё немного и день будет потерян безвозвратно. Я начал действовать.
- Пойдем, поможешь мне крыжовник собрать.
- Это можно.
Мы собрали крыжовник, малину, огурцы, патиссоны, красную и белую смородину... и всё это время *риша рассказывал о своей нелёгкой жизни не замолкая ни на мгновение.
- Я тут на днях кабанов встретил - говорил он, вылезая из-за куста - Такая жуть! Иду вечером домой. Там где поле кукурузное. Слышу тихое похрюкивание...
- Да ты, говорят, и индейцев на зайце верхом там встречал, а?
- Это в другой раз было. Тоже картина, по полю, заяц громадный скачет и на нем четыре краснокожих с томагавками. Я столбенею от страха, а они прямо на меня...
- Ну и чем кончилось?
- Да чем... Разбежались мы в разные стороны, я к деревне, они в поле обратно. Нет, но заяц - здоровенный, толстый такой.
- Это не тогда было, когда *ироков Лохнесси у моста видел и с воронами воевал?
- Так ты знаешь эту историю?
- Ну, то, что он мне рассказывал, было так. Иду по мосту, темно уже, да и вообще осень, к ноябрю. Вдруг круги по воде, я бегом. Даже не оглядывался! Подбежал к деревне, смотрю из-за угла – огромная стая ворон вдоль деревни, как кругом вьется. Спрячусь за угол – смотрю вверх – нет. Высунусь из-за угла – прямо так и летят на меня. Потом еще калитку открывал. Час. Не в ту сторону, оказалось.
- Гы! Несси мы вместе видели! Только он успел пробежать, а я нет. Пришлось обходить.
- В смысле?
- В смысле – думаю на кой мне *рюково, если мне в *едоскино надо? Вот и пошел назад. Было дело... Да. Но вот если ты, например, с пистолетом на Грома, то, он тебе сразу клац и руки, как не бывало. Черенок от лопаты перегрызть может - упивался *риша, уже через пол часа, передавая мне очередной, выловленный в буреломе грядки, огурец.- Эти старые, на семена хорошо. Вы когда огурцы сажаете? Навозику, навозику надо побольше. И полив, обязательно! А «Яву» я на этой неделе починю. Кататься поедем, в поход, а? (походом тогда у нас называлась «мощная» экспедиция целой кавалькадой мотоциклов + мотороллер-«грузовик» на брега водохранилища, под сосны, за добрые 30 км все больше по лужам и корням-пенькам... но все для того же, что и вчера) Ты понимаешь, никак не вставляется, из-за этого скорости выскакивают, шлицы стёрлись...
Так прошёл день.
Вечером я встретил своего соседа *ндрюху и тот предложил мне поехать в *иколо-*розоровское ловить карасей. Предстояло встать в четыре тридцать утра, и я решил не ложиться, ушел гулять. Но потом всё-таки вздремнул часок и стук в окно застал меня в самом разгаре сновидений. Мне приснился забавный сон. Сон, что я умер. Мне так стало себя жалко. Думаю, вот неудачно как, ничего не успел. Не выполнил земной задачи... Так обидно стало во всех отношениях... И какова же была моя радость, когда я проснулся! Я чуть ли не запел от счастья. Вот как мало оказывается надо, чтобы почувствовать себя счастливым. За окном было темно, как в карстовой пещере и судя по запотевшему стеклу, прохладно. После минутного колебания я всё-таки вытащил зад из насиженного гнездышка, выпил чашку кофе, запасся пряниками и сыром, и одетый колобком, или точнее капустой, выскочил на улицу. Борьба с ржавым корытом, которое я уронил в темноте, рыская, как барс, во дворе-сарае в поисках удилища бамбукового - цена пятнадцать тысяч ельцинских рублей за штуку, продолжалось бы и дальше, если бы *айдук не поторопил меня. *айдук – это *ндрюхина фамилия. Семья у них большая - четверо детей, самая, что ни на есть деревенская: огород, живность, трактор свой, даже свой пруд три на три. *ндрюха, однако, не последовал примеру отца и променял трактор на мольберт и кисти, предался, как и сочинитель сего, служению музам. Посреди деревни уже стоял снаряжённый мотороллер. *аня, коренастый парень в армейском бушлате смаковал папироску, посматривая на часы.
- Пора двигать, а то первый клёв пропустим. Скоро светать будет - проговорил он, несколько пришлёпывая губами. У него была какая-то особенная манера говорить, как бы причмокивая и оголяя, как в улыбке, верхние зубы. - Завестись бы сейчас. Эх! Ну-ка, милая! Давай! - *аня дернул на себя ручку стартера. Мотороллер чихнул, хрюкнул, немного покочевряжился и взревел. Я резво забрался в кузов и начал процесс усаживания, который продолжался у меня на протяжений всего пути, потому, как мокрое железо и полное отсутствие амортизации в грузовом кузове мотороллера Муравей исключали всякую возможность расслабиться и почувствовать себя человеком, а не мешком с отрубями. (Рекорды количества «пассажиров» доступных нам тогда транспортных средств постоянно обновлялись. И если люлька «Днепра» и вмещала двоих при большом желании, а седлушка еще троих – учитывая багажник, то конечно всех переплюнул в итоге *лдошкин, запихнувший в свою быстрокрылую «копейку» сразу 10 девиц подросткового типа, наплясавшихся до упаду на дискотеке в «пансионатах» и возвращаемых таким манером к родному очагу. Помню, когда они все вылезали друг за другом из этой «резиновой» Жигулятины, невольно казалось, что это некий конвейер по их моментальному воспроизводству из ничего)
- Вот тут черви, – строго сказал мне *дрюха, подавая мне узкую, но незакрытую ничем консервную банку из под тушенки. - Ты посмотри, чтобы они не расползлись, - и взгромоздился за *аней спереди на седлушку мотороллера. Подскакивая на ухабах разъехавшихся бетонных плит, мы через минут 15 благополучно вышли на шоссе. Наш отчаянный водила не преминул на радостях дать газу и, я начал ещё более активную возню потому, что понял, что околеваю. Единственным моим спасением служила широкая спина *айдука, за которую я прятался от ледяных вихрей. С истошным треском максимума муравьиного двигателя мы промчались по отрезку шоссе и расстреляв все *едоскинские заборы гравием, который как дробь летел из под колес (не одна добрая душа помянула нас в этот предрассветный час добрым словом), мы снова свернули на проселок. Тут-то и началось самое интересное. Дорога незатейливо вилась по краю засаженного картошкой поля (тогда еще сажали поля) и была по традиции проходима только для копытно-гусеничной техники, ну и ещё для редких энтузиастов вроде *ани. Нас то и дело заносило, бросало во все стороны, колеса буксовали, дымились, всё бренчало, стучало, казалось, что вот-вот развалится на части. Стоило бы мне на секунду замешкаться и я бы тут же оказался за бортом. Помогал *ндрюха, он обычно ойкал перед очередной выбоиной и я уже знал, когда мне надо покрепче уцепиться за скользкие борта. Вообще задом ездить очень романтично: никогда не знаешь, где перевернешься, это успокаивает лишние сомнения, убегают, гаснут во тьме огни оставшейся позади деревни, звезды рассыпаны на чёрном, чуть светлеющем на востоке небе, лужи тёмные, как дёготь, убегая назад чуть вспыхнут багровым и потом тускнеют, расползаются по своим дорожным местам, двигатель, бедный, завывает надрывно, выбрасывая назад клубы сизого дыма (на подобии реактивного), все это будит в тебе сладкую, опьяняющую истому, что-то между явью и сном. Тут вдруг до меня дошло, что красный флажок, весело пляшущий на конце моей удочки, это мой поплавок и, что он может оторваться в любой момент от такой тряски, а запасного у меня не было. Я начал внимательно следить за его телодвижениями, чтобы не пропустить момент, когда он захочет улизнуть, чем и прозанимался весь остаток пути. Над озером стоял туман. Рассвет уже растекался, заталкивая гибнущую тьму в ельники, в глухие, заросшие орешником и ольхой-черемухой овраги. Вместе с рассветом пришли облака, затянули небо и разрешились мелкой изморосью. Кое-как собрав обезумевших от нашего «катания» червей, конечно вывалившихся из прыгающей сальто-мортале банки и расползшихся по всему мотороллеру (справедливым *ндрюхиным упрекам-укорам моему нерадению не было конца, хоть и проявлялись они в скупых и твердых выражениях, но выбора у меня не было – или я, или черви не доехали бы до пункта ловли по таким ухабам с такой скростью) мы подошли к воде. От берега, метров десять тянулась топь, по которой были проложены полусгнившие доски. Сверху всё это было замаскировано приветливой травкой и я, чуть было не пошел напрямик. Даже идя по доскам, чувствовалось, как ходит ходуном под ногами эта зыбкая, ненадежная почва, надо сказать - очень неприятное ощущение. Мы закинули удочки. Туман понемногу рассеивался. Уже можно было различить на другом берегу темнеющие фигуры рыбаков.
- Погода, вроде, тихая. Должно клевать. Только бы дождь не усилился, - вполголоса говорил *аня, разминая в руке тесто. – О! Так. Ну, давай дерни ещё разок... Оп! Ушел. А красиво уже повёл было. Кашку съел, подлец... На тесто чего-то не берёт пока...
- Да у меня ни на что не берёт - пожаловался я. Мой поплавок, грустный, как морковка полулежал у одиноко торчавшего лопуха кувшинки и отдыхал после ночных танцев.
- Попробуй на червя, - посоветовал *аня. - Правда, на червя бычки клевать начнут... Становилось всё светлее. На том берегу белела иномарка. Неподалеку оранжевели в дутых полярных куртках двое рыбаков, точнее удил один, а второй всё лазил по берегу туда и сюда, шурша осокой. В итоге он всё-таки словчил и бултыхнулся в воду. Озеро огласилось злобными сетованиями. Существительных было традиционно около восьми + один глагол в разных склонениях, но их «конечный продукт» выдавал опытного профессионала. Наконец «профессионалу» надоело барахтаться в пруде и пугать рыбу своему компаньону, и он, вылезши на берег (это был отдельный процесс и не будем его описывать, чтобы не остановиться сразу на пять страниц), начал выжимать одежду. Вскоре рыболов остался в одних семейных трусах из веселенького ситца. Озабоченно полоская штаны и рубашку, он, похоже, и не собирался одеваться.
- Бр-р-р... Как ему не холодно? - Я натянул свою зимнюю шапку поглубже на уши.
- А он к своим тридцати шести ещё сорок накинул - отозвался *аня. - Бычки, сволочи, достали клевать! Какой кретин их только, сюда выпустил. Убил бы. *ндрюх, поймал чего?
Из-за соседних зарослей ответили: - Да пыплывок чего-то запутался в этой траве. Вытащить не могу...Чёрт!
За кустом завозились, потом захлюпали шаги и к нам подошёл *ндрей, лицо его выражало чрезвычайное пасмурное уныние. - Дайте теста маненько.
Троих настил уже не держал и доски под нами медленно шли ко дну. Мы походили на забытый экипаж погружающейся подводной лодки.
- На, только у меня на червя берёт. А! Чтоб тебя! - *аня бросился к удочке. - Сорвался, гад! Ты видел? Здоровый ушёл! Вот и тепло становится. Если так клёв пойдет, скоро жарко станет.
- Нет, все-таки один из нас замёрзнет и это буду я.
Меня душила чёрная зависть, но чутьё мне подсказывало, что как я тут не кобенься, а кроме похожего на лягушку, с палец величиной ротана, рыбы мне домой не привезти. И я принялся кидать в поплавок травинки, напевая: «Ловись рыбка, большая и маленькая...» Бобер-полоскун на том берегу все еще был занят делом. Теперь он принялся уже за свой фирменный оранжевый пуховик, все также «моржуя» в одних трусах в сильно прохладный августовский дождливый утренник, когда уже так ясно начинает чувствоваться близость осени, после июльских гроз и восточно-ветреного благодатного августа первой половины, она всегда кажется именно в своей поздней ноябрьской ипостаси, хотя до подлинного нашего «свежо» еще и очень-очень еще далеко. Уже совсем рассвело.
- Ветер усилился. Плохо клевать перестанет. - *аня присел на перевёрнутый, неизвестно когда приспособленный заботливыми рыбаками к месту, чугун и закурил.
- Ты когда пришёл-то? - поинтересовался я.
- Двадцать первого июня. Считай второй месяц пошел. Обрасти, вон ещё толком не успел, только чубчик уже стричь пора. Он намотал на палец своё армейское сокровище. - Я в мотопехоте служил. Помню идём на учения зимой в бмпешках. Колотун. Сидим под бронёй, а холодно как на улице. Так потом, надышали, потеплее стало. Идем через деревню Большие Свинории, представляешь названьице? Глухомань. А народ как колонну увидел, давай во всех окнах занавески задёргивать. Как немцев испугались, смешно... А то вот ещё, только я КМБ прошел, приехал в часть, марш-бросок тридцать километров по метровому снегу с полным снаряжением. Бтр прошёл по целине и наш командир решил, что этой колеи вполне достаточно. Снег проваливается. Я думал сдохну тогда... А потом ничего, привык. Всё таки кашка, режим. Вон в десант таких дохляков берут, а приходят шайбы. Да, не хочешь, заставят. Как-то в шесть подъем, а я сплю себе, ну к дембелю уже шло. Просыпаюсь, казарма пустая. Смотрю на часы, вскакиваю. Давай одеваться, а одежды нет. Сапоги не мои стоят, на два размера меньше, гимнастёрка чужая, штаны грязные, тоже чёрт знает откуда. Ну, кое-как оделся, выскочил, обошлось... У майора нашего дочка была, лет двадцати... Ну, она у нас в дежурке всё и околачивалась. Мы её гоним, поздно уже, за полночь, а она не идет, интересно ей. А у майора, если его дочь до двенадцати домой не вернулась, настроение на следующий день, как у быка на корриде. Вот мы так и вычисляли - ушла до двенадцати - человеческий день будет, не ушла - марш-бросок. Да, что-то больше не клюёт. *ндрюх у тебя чего?
- Подергивает, да всё как-то... Посмотрим еще полчасика.
(*ндрей, кстати, также был горазд на армейские истории, благо пришел тоже недавно, а служба на заставе в Кандалакше изобиловала всякими историями: от прыжка росомахи на связного, шедшего на лыжах с каким-то пакетом – между заставой «и чем-либо еще» были десятки, а то и сотни километров тайги, и до «потери» на тех же путях-дорогах карты всего укрепрайона, выпавшей «как-то» из багажника комендантского Уаза, которую и потребовалось срочно восстанавливать-рисовать, чуть не по памяти, чтобы не прознал дела особый отдел. А когда он все-таки прознал, виноватым по традиции оказался боец, которому и было поручено восстановление, т.е. *дрюха. Художник по военной специальности неизбежно становится картографом, как тракторист танкистом и в этом есть что-то сутевое, на чем мир стоит)
- В общем, пора поворачивать оглобли, - заключил я после своих воспоминаний. И тут случилось то, что должно было случиться неизбежно, это я понял ещё с утра. Я сделал необдуманный шаг в сторону и с удовлетворением почувствовал, как моя нога уходит в липкий болотный ил сначала по колено, а потом и выше.
- Так, я пошёл на берег, - торжественно оповестил я своих друзей и удалился. Для меня, на этом, рыбалка закончилась.
Надо заметить, что эта рыбалка таила самое интересное только на самой своей «завершающей стадии». Когда мы собрались, наконец, восвояси (промокнув вдоволь и выловив трех мелких карасиков и десяток ротанов) и подошли к «припаркованному» в каких-то дебрях-завалах-кустах (остатков усадьбы графа Суворова-Рымникского) мотороллеру мы встали перед загадкой природы. Она до сих пор мне так и не открылась в полной мере, эта загадка, может читатель подскажет? Дело в том, что «паркуясь» ночью между двух столетних дубов и одной разбитой бетонной плиты (оставшейся от какой-то очередной «большой» затеи) мы поставили мотороллер так, что при свете дня он никак не мог быть вынут из этого треугольника иначе, как путем переноса на руках. Кузов мотороллера физически не пролезал между стволов, а плита замыкала надежно. Никакой поворот руля не давал возможности выехать из этой ловушки, даже с пробуксовкой-поворотом. Но мы именно «проехали» ночью в эти «ворота»! Проехали и без проблем, так что даже не было в памяти малейшего намека, как «по деревне с бубенцами». А «выезжали» же только уже перетаскивая мотороллер над плитой на руках (полчаса возились) ибо других вариантов выбраться не было совсем! Кстати, вообще во тьме всегда легче и увереннее проезжаются все объекты «кэмел-трофи» и если это еще можно объяснить отсутствием ночью лишнего мандража-мысли у «пилота», ибо он все равно не видит глубины, ширины и длины проезжаемой лужи-препятствия, то, как можно во тьме протиснуться в физически невозможное для кузова отверстие, остается загадкой. Тем более, что подобное происходило и в других наших ночных «покатушках» по пустынной тогда ночной Дмитровке (а ездили мы как настоящие «рокеры» естественно без шлемов, прав и номеров, а иногда и с одними только передними тормозами, и запасом бензина на один карбюратор, насосанный кое-как из накрененного до земли пустого бензобака) и окрестным (в 50кл зоне) населенным (ненаселенным тогда) пунктам, бывшим лесничествам, бывшим пионерлагерям, бывшим пансионатам, бывшим фермам, бывшим стройкам и прочим объектам разряда «сталкер», оставшимся, как после ядерного взрыва, или Чернобыльской катастрофы по всей нашей многострадальной земле после «триумфа» 91го. Что стоят и по сей день, впечатляя, как надежностью-неубиваемостью советской постройки (зачем только строили?) так и напоминанием постоянного злого и циничного абсурда «смены курсов», происходящего здесь из века в век с неизменным постоянством. Выбрасывающего целые поколения специально и тщательно подготовленных людей на обочину «нового» виража, чтобы также тщательно подготовить «новую порцию», что опять также выбросит туда же уже другая эпоха очередного «светлого будущего» с поворотом на 180 градусов.)
После обеда мне пришла в голову шальная мысль, обстричь куст жасмина на английский манер и придать ему круглые формы. Погода снова разгулялась, был теплый солнечный вечер, и я приложил весь свой талант садовника. Бедный куст! Вместо округлых форм получилось что-то стручковато-голое и ощипанное, жалкое, причем на много лет вперед. Мне стало стыдно за округлые формы и себя самого и я оставил омухрыженный жасмин наедине с воспоминаниями о былой пышности. (надо заметить наше странно-национальное отношение ко всякого рода стрижкам растений. Помнится, в бытность наших гастролей в Великобритании, пошла наша «троица» погулять по Лондону, и после замечания бедному индусу – на чистейшем русском языке, совершенно понятое им, вероятно из-за интонации и оригинального взаимодействия с товаром – что ботинки за 50 фунтов это очень дорого, мы уселись посреди Трафальгарской площади «оправиться и покурить». При этом все деревья были тщательно обстрижены. Но мы осознанно-подсознательно уселись именно под еще не опиленные три липы, или что там, уже не помню. Только мы успели обсудить-осудить «кастрацию» уже опиленных деревьев и саму идею опиливания-кастрации... Как... как из под земли вылезли-приехали упитанные рабочие в синих комбинезонах на здоровенной фырчащей машине с лестницей и начали заботливо «кастрировать» оставшиеся нормальные деревья прямо над нашей головой. Еще тогда я понял – не по пути нам с ЕС, хотя до ЕС еще и оставалось целых 10 лет «пути» - это было в 1994 году. Не по пути)
Следующим этапом моей реформаторской деятельности была модернизация телеги, которую дед называл не иначе, как самобеглая телега в одну собачью силу. Это была импровизированная «повозка» на колесах от какого-то доисторического детского велосипеда, приделанных к доске-раме. На ней можно было кое-что возить, но только когда это «что» не упиралось в колеса, а ширина была «нэвэлыка» и желательно по ровной дороге. Ровные же дороги исчезали пропорционально прогрессу и возить ее становилось все труднее. Помнится в самый разгар перестройки, год так 88ой, по деревне-улице вообще прошел трактор с плугом, и это также останется загадкой, наравне с уже упомянутой историей про «пленный» мотороллер. Так вот, за счёт усиления переднего и заднего мостов я добился того, что корыто, прибиваемое сверху, перестало тереться о колёса, т.е. в нем наконец можно стало возить песок, так как «толкать» песок, хоть и по росистой траве – очень непросто. Венцом конструкции был подшипник, который сменил примитивную дыру в доске. Довольный собой, я прицепил своё детище к мотоциклу (решил механизироваться уж до конца) и отправился за песком к реке. Насыпав полное корыто, я торжествующе двинулся, было обратно, но тут случилось непоправимое: передний мост самобеглой телеги (недостаточно укрепленный для 175 кубового двигателя), вместе с колёсами вылетел из доски и, оставив корыто и задние колёса любоваться речным пейзажем, поскакал за мной по кочкам. Гнев переполнил меня, и я помчался по всему лугу, везя всё это сзади, на верёвочке. Дети, резвившиеся поблизости встретили меня бурными овациями и воплями: «Телега развалилась!». Выкинув, в сердцах, привезенную деталь за забор, я отправился за бренными останками и, высыпав весь песок, притащил и их к дому. Конец этой реформы был как и у всех реформ вообще - запустив искалеченный агрегат вслед за собратом, я поехал в лес, проветриться.
Вечерело. Лес уже готовился ко сну. Редко где пищала какая-нибудь птичка, солнце догорало на прошлогодних листьях. Было тепло, сухо и спокойно. Конец августа – золотые дни уходящего лета. Бабье лето №0!
- Эх, какая красота! - думал я. - Как отдыхает всё в лесу. Как хорошо становится на душе! Берёзка... Дай мне силы!
Я обнял шершавый ствол, уходивший далеко в синеву, ровную, разлитую от горизонта до горизонта, без единого облака-тени. - Только вот осины стоят уже засохшие, мрачные, корявые, как клюка бабы Яги. Скоро осень, Москва, институт, зима... Думать не хочется... Живи настоящим, не повторится. А что-то мы будем кушать сегодня? Овсянка осталась. Макароны с тушёнкой можно заделать. Счастливо, лес! До встречи! Спасибо тебе! Ну, братец, вперед!
Я дернул кик-стартер и мой верный «Восход», вздрогнув, как холеный служивый конь, стрелой понес меня к дому.
К оглавлению...
