Первый раз за все лето, я смог вырваться из когтистых лап повседневной рутины, к себе, в деревню. В дом своего детства, где каждое лето отдыхал с бабушкой, вплоть до конца августа. Погода радовала во всю ласковым, пушистым ветерком, и воздух становился все более пряным и чистым, чем ближе наша бежевая "Хонда" приближалась к деревне. Я чувствовал себя свободным и счастливым человеком, который за один миг научился парить над землей, словно только и ждал чьего-то молчаливого разрешения на освобождение от земной тверди.
Я смотрел на убегающую назад дорогу и время от времени поглядывал на сидящего рядом сына. Он изрядно притомился от нашего путешествия и, повернувшись ко мне лицом, уже с полчаса как крепко спал. Приоткрытые губы его и щеки забавно надувались при выдохе, и в этот момент сын напоминал мне беззаботно уснувшего медвежонка. Моего "медвежонка" звали Никита. На днях ему исполнилось семь лет. Светло-русый, зеленоглазый крепыш, всегда подвижный и жадный до знаний, спал беззаботно и так легко. Эта беззаботность и легкость, приходили к сыну не так часто, как хотелось бы. Впрочем, как и мне.
Особенно в ночные часы, сон у него был беспокойный. Дома, я по многу раз подходил к кровати Никиты, держал его за руку, разговаривал с ним о всякой всячине, пытаясь успокоить. И, вглядываясь в меня своими большими доверчивыми глазенками, мой сынуля делал попытки улыбнуться и вновь засыпал, удерживая мою руку своими худыми, хрупкими пальчиками. После железнодорожного переезда машина свернула на проселочную, извилистую и ухабистую дорогу. Осторожно выруливая среди бесчисленных, зияющих колдобин, я оглядывался по сторонам, и память вновь переносила меня в детство. Здесь, по этой самой ухабистой дороге, летом пыльной, а осенью, после хлестких, тяжелых дождей почти непроходимой, мы с деревенскими мальчишками гоняли на мотоциклах. А сколько было падений, синяков, переломов! Один раз, когда на большой скорости, "Минск" моего товарища Сергея врезался в ухаб, и нас двоих, как тряпичных кукол выбросило с сидений, меня, перепуганного до смерти, чуть не накрыл летящий сверху тот самый мотоцикл.
Помогла реакция, да и сила свыше, которая довольно часто выручала меня, уводя от многих жизненных столкновений. Проехав еще пару километров, автомобиль въехал в деревню. С каждым годом, здесь что-нибудь менялось. Многие бревенчатые дома уже превратились в современные коттеджи в несколько этажей, с железными или кирпичными заборами. Дух деревенский покидал эти края, постепенно уступая место вездесущему, суетливому городу. Миновав главную деревенскую дорогу с разномастным порядком жилья, я остановил машину возле самого леса, где степенные, задумчивые сосны, со строгим упреком наблюдали за приехавшими чужаками.
Сразу же проснулся Никита. Он потянулся, взглянул на меня, часто заморгал глазами, и вытянул ноги.
— Приехали... Вот и наш домик!— звонким голосом нарушил тишину сын, открывая дверцу автомобиля и подбегая к синей калитке.
За калиткой, среди нескольких елей и небольшого плодового сада из яблонь и смородины, на нас приветливо смотрел своими очами - окнами, дом из красного кирпича. Никита подергал калитку, пытаясь открыть ее, но увидев замок на задвижке, вспомнил, что ее всегда открываю я. Сын посторонился с легким вздохом досады.
Дом впустил нас в себя, заботливо обдав своих хозяев прелым запахом застоявшегося воздуха. Такого родного до слез запаха, впитавшегося в душу и память мою с самого раннего возраста. Сын тоже впитывал этот запах. Неосознанно. Для него сейчас было важнее другое; Детское постижение мира через игры, рисование, купание в лесной реке. Ну и конечно, через этот дом.
С его ворчливо - скрипучими половицами, "белой" дровяной печью, которая скромно, и в тоже время важно обосновалась в правом углу комнаты. Мы напились воды из высокого, глиняного кувшина. Никита уселся на свою кровать возле печки. Осмотрелся по сторонам, изучая подзабытую за долгое отсутствие обстановку.
Обстановка оставалась прежней: старенький полированный шифоньер, диван, письменный стол с трюмо и велюровое кресло. Над нашим с женой диваном, висела большая картина с изображением поляны, через которую желтой лентой, змеилась узкая дорожка, ведущая вдаль. Где в дали, рядом с голубой рекой, возвышалась белостенная церковь с пятью куполами. Я всегда подолгу смотрел на этот завораживающий пейзаж, и хотелось пройтись по той самой змеистой дорожке, до церкви, до реки, и раствориться в этом художественном умиротворении.
— Пообедай, потом пройдемся до речки, только давай сначала переоденемся,— обратился я к Никите.
— Не, я есть не хочу... А на речку хочу! — обрадовался он.
Вскоре мы, переодетые, превратившись из городских в деревенских, топали к реке, которая была совсем рядом, окруженная молодым березняком. Я держал Никиту за руку, а он размахивал моей рукой и шел вприпрыжку, напевая одному ему понятную мелодию. Через пару минут сын замолчал, о чем-то задумался, высвободил свою руку и шел уже самостоятельно, погруженный в свои мысли.
Ветки ельника то и дело тормошили его русые волосы и хватали за лицо, но он отворачивался, жмурил глаза, и шел вперед. Вскоре вышли к реке, на небольшой песчаный пятачок. Никита подошел к самой воде, присел и опустив в нее руки, начал водить ими из стороны в сторону.
— Пап, какая теплая... В прошлый раз была как лед, — сообщил сын и обернулся ко мне.
— Тогда давай искупаемся, — предложил я.
— Искупаемся, да!
Мы разделись и, оставшись в плавках, быстро вошли в мутновато зеленую воду. Первым, дойдя до глубины, поплыл Никита, огласив округу пронзительным «У-у-у». Следом за сыном поплыл я, неотрывно следя за ним. Доплыв до середины реки, я сказал, что достаточно, поворачиваем назад. Прохладные, подводные течения приятно охлаждали тело. Еще немного поныряв, мы вышли на берег сохнуть. Присели на поваленное дерево. Сын тяжело дышал, устав от купания, мелкие бусинки воды сбегали с него проворными, прозрачными жучками.
— Плохо, что мама не смогла поехать; было бы весело, почти шепотом произнес Никита.
Я обнял его, прижал к себе.
— У нее так много работы. Она приедет; конечно, приедет; чуть позже.
Никита кивнул головой, соглашаясь с моими словами, но как-то неуверенно и робко.
— Идем домой, — попросил он, принявшись уже надевать джинсы и рубаху, — мне что-то холодно.
— Пойдем. Ты в порядке? — с тревогой спросил я, потрогав его лоб.
— В порядке, просто хочу домой,— ответил сын и с грустью посмотрел на речку.
Я тоже стал одеваться, уже привыкнув к резким перепадам настроения Никиты.
Всю обратную дорогу он не отпускал мою руку, снова что-то напевая себе под нос.
По пути мы потревожили какую-то большую черную птицу, наверное, глухаря, который тяжело, но грациозно и нехотя сорвался с ветки сосны, и выпрямив коричневые крылья улетел, показав нам свой веерный хвост.
Дома, мы с огромным наслаждением пообедали пожаренной мною картошкой с колбасой.
Просто сидели на просторной кухне, за большим столом и, глядя в окно, без разговоров ели. Стрелка настенных часов монотонно отщелкивала секунды, но ход времени здесь, в деревенском доме, терял свое неустанное движение, и сама жизнь деревенская, словно та лесная река, текла размеренно и плавно. «Было бы весело», — вспомнил я слова сына о матери и подумал, что и правда, будь здесь Ирина, завертелись бы невидимые шестеренки, приводя в движение все в доме. И от этой деятельной, доброй и светлой энергии мамы, Никита всегда расцветал, щеки его румянились, в глазах искрилась жизнь и, глядя на счастливого сына, дышалось легко и свободно. Ночь опять выдалась беспокойной. Около трех часов я проснулся от прерывистых стонов сына. Он лежал, скинув с себя одеяло и крутил головой из стороны в сторону, находясь даже не во сне, а в каком-то бредовом забытьи. Я присел к нему на кровать, обхватив его голову ладонями.
— Никитка, проснись.… Проснись, родной.… Все хорошо, я здесь!
Сын вздрогнул всем телом, с испугом и облегчением подняв на меня заплаканные глаза.
— Я не мог проснуться, — виновато, с надрывом сказал он приподнимаясь на локоть, — а там какие-то страшенные коридоры и я заблудился.
— Все закончилось, ты со мной, в нашем доме, — успокоил я.
Поставив сыну градусник, я накапал ему успокоительных капель. Постепенно Никита пришел в себя, дыхание его выровнялось, а взгляд приобрел осмысленность и живость.
Повышенной температуры не обнаружилось.
— Поспи, представь, что мы плывем на лодке, по спокойной лесной реке. С нами мама. Я сижу на веслах, а она, обнимает тебя и рассказывает смешные истории. Да ты же помнишь, как два года назад все это было? Мама от смеха чуть нас всех в реку не опрокинула! Ты помнишь?
— Да помню.… Как забыть! — весело ответил сын. — А потом, рядом с берегом, ты уронил в воду свой смартфон и…
Никита резко осекся. Губы его плотно сжались, точно всплывшее воспоминание кольнуло чем-то больно и неожиданно.
— И что? — удивленно улыбаясь, спросил я. — Что же потом? Продолжай…
Сын, присев на краешек кровати, положил руки себе на колени и медленно поднял на меня свои изумрудные, смешанные с чернотою ночи глаза. Потом, так же медленно опустил.
— И мне показалось, что ты хотел меня ударить, папа.
— Ударить.… За что? Ну, малыш, я бы никогда не причинил тебе никаких страданий, — говорил я изумленный, присаживаясь рядом на кровать.
— Ты так плохо, со злом посмотрел на меня, когда твой телефон упал, как будто я виноват… я, — дрожащим голоском выпалил Никита.
— Не говори так.… Это совсем не так!
Мне стало вдруг не по себе от несправедливого обвинения сына. «Как он, совсем ребенок, мог что-то запомнить из моего взгляда; что показалось ему, крохе, два года назад?» — с тяжелым сердцем думал я, пытаясь воссоздать полную картину такого далекого, но такого памятного дня.
— Тебе нужно поспать. Ложись. Ни о чем не думай и просто закрой глаза.
Я уложил сына, накрыл его одеялом и еще долго смотрел на его вздрагивающие веки, и высокий лоб, прикрытый сбившимися русыми волосами. Дождавшись, когда Никита уснет, я осторожно поднялся с его кровати, и на носочках, тихонечко дошел до своего дивана. Ночь уже рассеивалась, уверенно впитывая в себя рассветные краски.
Все утро я занимался покосом травы. Ревел бензиновый триммер, пласты зелени налетали друг на друга и бесцеремонно бросались мне в лицо. Никитка бегал с граблями и сгребал все за мной в небольшие кучки, с азартом и усердием. Небольшая гадюка, чудом не попала под леску косилки, приведя в восторг сына. Он бегал рядом с ней, смеялся и норовил поймать ее за хвост, но та уже успела исчезнуть за забором.
— Не гоняйся за змеями, тяпнет же, — со строгим укором сказал я.
— Не тяпнет, я шустрей! — отговорился сын, вышагивая как солдат с граблями на плече.
— Она ядовитая…Ужалит и все…
— Что все? — переспросил Никита, прекрасно понимая, что я имею ввиду.
— Помрешь и все. Могу не довезти тебя до больницы.
Никита на мгновение задумался, опустил грабли с плеча на землю и посмотрел с опаской на то место, под забором, куда юркнула гадюка.
— Пап, а вот кобра, она ядовитее этой?
— На много сын, очень ядовитая… Но здесь они не водятся.
— Не буду больше их ловить, — решил Никита. — Пойду, позвоню маме!
Он прислонил грабли к забору и подтянув шорты понесся в дом. Докосив отмеренный мной участок, я вскоре тоже вошел в сени, положив обтертую от травы косилку. Умывшись из большого, серебристого рукомойника, вытерся махровым полотенцем, и взглянул на себя в зеркало. Мое осунувшееся, бледное лицо, выглядело помятым. Я совершенно не чувствовал себя хоть сколько-нибудь отдохнувшим. А завтра предстояло выходить на работу. Начиналась новая трудовая неделя, все с той же беготней за клиентами и заключениями договоров, поиском детского психолога сыну— в последние пару месяцев его состояние здорово меня беспокоило. Осенью, Никита уже должен начать ходить в школу. Документы для поступления были приняты, оставалось только прикупить кое-что из учебных принадлежностей. Сын с радостным волнением ожидал первые осенние дни. Часто с мамой или со мной устраивал игры в «школу», где из «ученика» мог с легкостью перевоплотиться в «учителя». Он заставлял нас с Ириной лепить зверей и человечков из пластилина, рисовать дома и леса, прописывать цифры и буквы в тетрадь, при этом имел совершенно серьезный вид, и за каждый предмет выставлял нам отметки. Я застал сына в комнате. Он сидел в кресле и смотрел мультик по телевизору. В его правой руке был зажат серебристый смартфон. Никита повернулся ко мне, через секунду снова отвернулся и не громко, будто самому себе, но отчетливо и выразительно произнес:
— А она не ответила; Я долго-долго ждал; Ну может же она совсем немножко поговорить со мной…
Бросив телефон на кровать, сын откинулся на спинку кресла и с нарастающим раздражением и обидой сжал кулачки. Лоб его очертили серые линии морщинок, на мгновение, превратив семилетнего мальчугана, в обветшалого, ворчливого деда. Я смотрел на Никиту, стоя в центре комнаты и думал, с отцовской тихой ревностью думал о том, как все же сын привязан был к матери. Как неотделимы они душой и сердцем друг от друга. Как искренно их стремление быть всегда рядом, жить и дышать на одной волне. Волне любви, нежности и семейного счастья. Да так и должно было быть и никак по другому…
Уже после обеда, Никита, сидевший в зале и рисовавший рыцарей в своем альбоме, первый заметил этого человека за окном. Тот стоял за нашим забором, поблизости с калиткой и не сводил глаз с дома. Это был мужчина среднего роста, в серой футболке, несколько потрепанного вида. Он как-то неуверенно вел себя, переминаясь с ноги на ногу, то делая шаг вперед, как бы намереваясь пройти к дому, то отступая на несколько шагов назад. Издалека могло показаться, что он пьян.
— Пойду, поговорю с ним. Может быть, кто из соседей, — сказал я сыну и машинально сгреб с трюмо ключи от машины.
Подходя к калитке и пристальнее вглядываясь в незнакомца, меня все больше одолевало колючее, непонятное чувство тревоги. Заметив мое появление, он отвел взгляд в сторону и заложил руки за спину.
— Вы что-то хотели? — спросил я.
Лицо мужчины было мне не знакомо. Прищуриваясь от солнца, он вплотную подошел к забору, не сводя с меня глаз. Его округлое, небритое лицо, пронизывающий жадный взгляд, вызывали во мне брезгливое чувство, и хотелось просто отогнать этого типа подальше.
— Я извиняюсь, — неуверенно начал он, — как я понял, ты Максим?
— Верно, Максим… А мы знакомы? — ответил я, все еще ничего не понимая.
— Мы не знакомы лично, но Ирина не могла не упомянуть обо мне… Я Денис. Я хочу увидеть своего сына.
После слов «своего сына», я почти явно ощутил, как тело мое, обескровленное жуткой, необъяснимой силой, подбросило вверх, и подержав мгновение припечатало к земле. Мне стало холодно. В памяти, начали проноситься страницы нашей жизни, моей и Ирины.
Вот она и я через неделю после нашего знакомства. Мы смотрим альбом с фотографиями. Ее детство — Ира, окружена заботой, любовью родителей. Школьные фотографии — мудрые учителя, ученики с портфелями. Позже — студенческие годы. Повзрослевшая, расцветшая и статная девушка в окружении сокурсников. Далее— снимки с экскурсий по Праге, пляжей Турции. Еще несколько страниц вперед. Ирина и ее первая любовь. Приятный, хорошо одетый молодой человек, с надменным видом и приторной улыбкой обнимает ее. Стоп. Приторная улыбка, жадный взгляд…
Да, жена рассказывала о нем, о своем бывшем, но как-то вскользь, стараясь как можно быстрее перелистнуть этот печальный эпизод из своей жизни. Я знал лишь о его пристрастии к картам, кутежам, к воровству драгоценностей из дома, и о том, что этот субъект бросил Иришу с грудным ребенком. После этого— кромешная тьма. И сейчас, этот человек, стоит в метре от меня, и смеет называть Никиту — сыном.
— Ах, вот оно что.… Захотел увидеть значит, — с растяжкой, негромко произнес я открывая калитку.
Выйдя к незваному гостю и оказавшись с ним лицом к лицу, измерив его тяжелым взглядом, печальная улыбка тронула мои губы. «Принесло же тебя на нашу голову, черт мордатый…— подумалось мне. — Что же теперь с тобой делать? На что ты рассчитываешь?». Денис то и дело вытягивал шею, пытаясь заглянуть за мое плечо, но я пресекал эти попытки, немного приподнимаясь на носках и закрывая ему весь обзор.
— Ира тоже здесь…Она здесь? — он с какой-то испуганной надеждой смотрел на меня, —Да…Столько времени прошло. Но пойми, так много накопилось за все эти годы…Разреши мне их увидеть; совсем не на долго; сказать несколько слов.
— Времени и правда прошло не мало. Какого лешего ты притащился сейчас? Вот сейчас, в этот день, в это лето, как черт из табакерки?
Я смотрел на новоявленного отца Никиты и брезгливость моя, перерастала в безразличную жалость к нему. Лишь тревожные колокольчики, неутомимой гурьбой разноголосых звуков, разливались в моей тяжелой голове. Я опасался, что Никитка мог в любую секунду выбежать из дома и встретиться с Денисом, что допустить было совершенно невозможно.
— Притащился…Согласен. Первый и последний раз. Просто увидеть их, услышать их голос, —продолжал уговаривать он, заглядывая мне в глаза.
— Все. Хватит испытывать мое терпение. Сядем в машину, — раздраженно ответил я, почти подталкивая Дениса в сторону своего авто.
В салоне, сидя на передних сидениях, мы какое-то время были поглощены тишиной. Казалось, что к любым жизненным перипетиям, сваливающимся безжалостным, коварным пластом на голову, я был готов. Но жизнь, последнее время щедро раздавала мне одно потрясение за другим. И нужно было выдержать этот натиск судьбы, не рухнуть ей в ноги, не распластаться перед ее занесенным, не знающим сытости мечом.
— Тебя преследует запоздалое угрызение совести? — спросил я Дениса, и тишина в ту же секунду рассыпалась на мелкие осколки. — Очень запоздалое угрызение, приятель; Кто ты такой? Никто. Давно уже никто. В законном браке даже не был. Никита знает одного отца и этот отец— я .
— Вы ничего ему не рассказали? — спросил Денис, стараясь не выказывать ни удивления, ни обиды.
— Ничего. Ни слова. Зря появился здесь.… Да и что ты ему можешь сейчас сказать? Ну, что?
— Не знаю…Вернее знаю; Я часто представлял нашу встречу с сыном, разговаривал с ним обо всем; О спорте, рыбалке.…Спрашивал про маму, которую часто видел во сне, держащую в руках ее любимые, желто – кремовые гладиолусы… Она конечно презирает меня и не захочет видеть. Есть за что; Но за все эти годы, я понял, что Никита и Ира— самые главные люди в моей жизни.
— Ирина уже никогда не увидит тебя, — с надрывом в голосе ответил я. — Она умерла. Весной, прошлого года. Онкология. Так, что…
Взгляд Дениса, окаменевший и потерянный, застыл на лобовом стекле. Он развернулся всем корпусом в мою сторону, и в его зеленых глазах я узнал глаза сына.
— Умерла.… Как же так? Не верю.… Не хочу верить!
— Мы с Никитой тоже в это не верим, — задумчиво произнес я, крепко обхватив рулевое колесо. — Для нас, Ира всегда рядом, всегда в настоящем времени.
— Да, конечно— всегда рядом, — согласился Денис. — Как навестить ее… Прошу, скажи.
Я потянулся к бардачку, вынул небольшой, квадратный лист бумаги с авторучкой, и принялся чертить план расположения могилки.
— Это все, что могу сделать. Думаю, Ирочка не осудила бы меня, — сказал я, протягивая ему листок. —Успенское кладбище. Найдешь…
Денис с минуту всматривался в отмеченные линии и стрелочки, потом аккуратно сложил бумажку и спрятал в карман джинсов. Лицо его стало бледно-серым; он закрыл глаза, опустил голову и сжал кулаки так, что хрустнули суставы пальцев.
— Подброшу тебя до переезда, — решительно произнес я, доставая ключ зажигания. — Будь там, возле мини маркета. У меня лишь одно условие…
Пришло время возвращаться. Никита навесил замок на калитку, несколько раз повернул ключ и положив его в мою ладонь, деловито сказал:
— Я закрыл, папа.
— Ну, тогда по коням.
Мы прошли к автомобилю и, оба, как по команде подняли головы, остановив взгляды свои на соснах-исполинах, с которых начинался лес. В них уже не было строгого упрека, с каким, как мне казалось, эти деревья встречали нас. Лишь задумчивое, покорное смирение своей природе, чувствовалось в этой трогательной мощи, в хвойной красоте. В детстве, приезжая сюда, в эту сосновую деревенскую сказку, мне нравилось давать имена деревьям. «А почему бы нам, с сынишкой, не посадить здесь березку и не дать ей имя?— подумал я. — Пусть Никита сам его придумает. Он недолго будет его подыскивать».
Пока мы выезжали из деревни, лавировали среди вездесущих, но таких памятных колдобин, я оставался невозмутимо-спокойным. На некоторое время, столь неожиданная встреча с Денисом, существование которого за много лет уже стерлось из памяти, перестала беспокоить. Но волнение, вновь стало одолевать и заполнять всего меня, лишь только вдали показались домик дежурного по переезду и шлагбаум. Миновав железную дорогу, я притормозил рядом с магазином, имевшим красочное название» Радуга». Никита, уже успев задремать, почувствовал внезапную остановку, открыл глаза, и вопросительно посмотрел на меня. Потом покрутил головой в разные стороны, осматриваясь, и остановив на секунду свой взгляд на магазине, несколько раз дернул меня за рукав.
— Папа, вон там.… Гляди.… Тот же дядька, который приходил сегодня.
— Да, я вижу, — отозвался я, наблюдая за стоявшим у магазинного окна Денисом. — Добеги до него. Скажи, что дрова нам в этом году не понадобятся. Этот дядька предлагал нам дров.…Беги же, он ждет ответа.
— Ага, я быстро…
Никита ловко выбрался из салона авто и зашагал по направлению к магазинчику. Я видел, как сын поравнялся со своим родным отцом. Видел, как застыли эти две фигурки на мгновение, словно картинка из кинофильма, внезапно поставленная на паузу. Денис, что-то протянул Никите, растерянно улыбаясь. Тот кивнул головой, развернулся, чтобы уйти, но на какой-то миг снова оглянулся. Это был всего лишь миг, какая-то доля секунды, но я, сидя в машине и наблюдая эту встречу, готов был разорваться на тысячу частей от напряжения. «Нет, Денис не посмеет нарушить наш договор; Конечно нет; Всего лишь увидеть сына, только и всего. Папаша трусоват…», — пронеслось у меня в голове. И, уже в отъезжающей машине, оставляя за собой все еще застывший силуэт нашего нежданного гостя, я пытливо и больно взглянул на сына. Тот сидел, вытянув ноги, такой же как прежде, мой медвежонок, с интересом рассматривая пачку фломастеров.
— Подарок? — спросил я.
— Подарок. Красивые… А за что это он мне? — сам себя спросил сын, удивленно подернув плечами. — Странный… А потом еще «Прости» мне сказал.
Я посмотрел в зеркало. Маркет с Денисом уже успели затеряться позади. Успели исчезнуть, раствориться во времени и пространстве, стертые каким-то невидимым, невесомым ластиком. Оставались только набор фломастеров и, не успевшее остыть чувство страха и волнения за сына. Моего сына. Мы возвращались, чтобы продолжать наши уроки жить заново, уроки, так коварно заданные самым строгим и беспристрастным учителем — жизнью.
Этот человек, который так внезапно, из ниоткуда, возник на нашем горизонте, больше не появлялся. Никогда. Лишь один единственный раз, в самом начале осени, когда я как всегда навестил могилку Ирины, перед глазами моими, правее от гробницы, предстала высокая ваза из желтого стекла. В ней, в своем грациозном, печально-праздничном изяществе, с чуть склоненными вершинками цветков к черноте гранита, стояли четыре желто-кремовых гладиолуса.
К оглавлению...
