Художественный руководитель Московского театра «ОКОЛО дома Станиславского» Юрий Погребничко, по собственной сценической композиции, поставил спектакль-кабаре «МАГАДАН» (сценография и костюмы – Надежда Бахвалова).
В этот раз, как и обычно в постановках Юрия Николаевича, натуральная кирпичная кладка арьер-стены служит фоном и задником действа. И там, в правом верхнем углу повторено белесыми, как бы полустертыми буквами название – «Магада…»
Да, без последней буквы. Обозначение не только места действа, но какого-то особого качества этого места. «Магада» – свойство и состояние. Ничем не фиксируемое, никак не определяемое. Но явно наложившее отпечаток и на само место, на его атмосферу, воздух, дух. И на жизнь и души и поведение людей, живших тут. И на оставшихся тут жить, и на уехавших. Словно какая-то эманация… веяние памяти из прошлого. Каким-то образом ложащейся отсветом на внутренний мир ныне живущих поколений. Даже тех, кто ничего толком не знает о прошлом этого места: магады, Магадана. Да и вообще мало что знает о прошлом. Своей страны. Своей семьи. А то и не хочет знать.
Но не о том речь, память и знания о прошлом тут не важны. Так, к слову пришлось. Побочная чувственная ассоциация, проистекшая из общего впечатления о спектакле.
Сперва – насчет кабаре. Ну, да. Выходят-входят артисты. Поют. Больше всего поют. Иногда как-то дурашливо и нарочито коряво подтанцовывают. И есть даже некая малахольная дама с чемоданами – как бы конферансье. Как бы ведущая. И какой же тут великолепный аккордеонист! Все вместе – чуть иронично, горьковато-печально. И почти без театральной игры. Да чтоб еще по «канонам системы Станиславского…» Да в «традициях русской драматической школы психологического сценического реализма…» Ни за что! Ничего подобного. Близко не лежало, не стояло и не сидело.
И в то же время все это тут – и система, и школа, и традиция, и тончайшие нюансы психологизма, и реализм чувствования и состояний.
Потому что с первых минут это «никакое», без сюжета, без фабульного стержня, как бы «рыхлое» действо начинает забирать в себя, обволакивать зрителей в зале. И вот уже это единое пространство сопереживания и сочувствования – сцена и зал. И наступает единственная и подлинная сиюминутная психологическая правда: зал и сцена живут в едином чувстве и состоянии, и оттуда, со сцены веет, веет в зал, прямо в сердца зрителей самых разных возрастов этой эманацией памяти – вневременной, внеземной, нездешней, разлитой повсюду и нигде впрямую не осязаемой.
Это «магада-кабаре»… Оно подхватывает и уносит с собой, в себе. Как почти всегда бывает на спектаклях Юрия Погребничко, особенно в последние годы: поток их сценического времени забирает в себя, и время течет неощутимо, и где вынырнешь и в каком эмоциональном состоянии – не знаешь. Рассказывать о таких мастерах, как Погребничко, об их спектаклях… каждый раз мучение, задача с тысячью неизвестных: как найти адекватный язык описания увиденного? Как адекватно передать «словами на бумаге» всю гамму чувств и послевкусий? Слова бедны и корявы. А мысль изреченная, как сказано уже было однажды, - есть ложь… И вот ныряешь в туманное месиво, в котором надо прояснить и вычленить то, что сложится… должно бы сложиться!.. в рецензию… и не знаешь, где и с чем вынырнешь.
Попробую для начала описать увиденное. Некая простая конструкция, затянутая черным, поднимающаяся тремя уступами-ступенями. Часть арьер-стены тоже затянута тканью. Сюда время от времени проектируются видео и кинокадры (видеоинженер Антон Филатов). Из-за конструкции поочередно или все вместе выходят персонажи. Рассаживаются на нижней скамье-уступе. Или разбредаются по всем трем. Исполняют очередной номер. И уходят. А потом опять возвращаются – с новым номером. Все время на сцене – певица и гармонист. Периодически появляется и «объявляет номера» конферансье (Лилия Загорская). Вроде бы некая дама «из интеллигентных». Или из «бывших». Может, даже ученая дама. Потому что порой изрекает срывающимся, вибрирующим голосом научные и моральные сентенции. Сентенции вроде безусловные – о силе и бессилии разума, о смысле и бессмысленности жизни. О том, что сам вопрос о смысле жизни – бессмысленен. Но произносит это с такой интонацией… что вся безусловность оборачивается издевательской насмешкой над упорным стремлением человеков обрести конечный и абсолютный результат познания и размышлений.
Вообще, все, что ни изрекает эта дама в шляпке, то и дело выносящая истрепанные чемоданы, звучит в ее устах, как неизбывное сомнение во всем. И в названиях концертных номеров, и даже в том, что перед глазами. Действительность, хотя и грубо вещественна, но напрочь сомнительна. Или эта дама повредилась умом – где-то в своих лабораториях? В неведомых шарашках? Или от перенапряжения трагизмом жизни?
Впрочем, и все персонажи здесь таковы. «Бывший капитан» - так обозначен персонаж Дмитрия Богдана в программке: ушанка, шинель, сапоги. Иногда изображает странный танец – будто птица кружится на месте, пытаясь взлететь. Или… рыба: Вот, по-рыбьи открывает-закрывает рот, пучит глаза, виляет «хвостом» и «плавниками». К нему порой так и обращаются: рыба. Может, это полоумная дама таскает с собой рыбку в аквариуме? Или это «бывший человек», ныне – «без ума» от передряг и испытаний, доходяга… Где вообще все это происходит? В лагерном или тюремном клубе, где заключенные и охранники сами себя развлекают в разрешенные часы досуга? Или на пересылке? Или на пристани (на станции), в ожидании парохода (поезда), который увезет отмотавших срок (реабилитированных) из Магадана-магады «на материк», в их родные края? Тем из зрителей, кто весьма взрослый, поживший, старших возрастов, память услужливо подсказывает все эти ассоциации.
Но Погребничко, сочинитель и постановщик спектакля, играя также и на этих ассоциациях, как на знакомых и легко отзывающихся струнах, все же строит историю не об этом. Не о буквальной памяти о прошлом. Но о гораздо более масштабных и глубинных вещах. Да, и музыкант, и певица, и «конферансье, и девушка «капитана» (Мария Погребничко), и прочие одеты в какое-то отрепье. В невообразимую смесь частей из самых несочетаемых нарядов. Так выглядели не только «доходяги», но и многие ссыльно-поселенные, и многие «вольняшки». Да и большинство народу в первые (да нередко даже и в последующие) послевоенные десятилетия выглядело так же: отстраивались, залечивали раны и потрясения, среди бараков, халуп и развалин возводили новостройки, освобождались от ужасов войны, заново знакомились, оживали, женились, рожали… а ходили кто в чем! Перешивая латанное-перелатанное. У кого что было.
Но вот сейчас, в наши дни… среди достатка, довольства и гламура… На окраинах, вокруг вокзалов, за пределами больших городов. В «глубинке». То и дело возникают люди в бродяжьей одежде. Иногда с супер-пупер-продвинутыми гаджетами и драными, но дорогущими сумками или рюкзаками. Но в рванье. С полубезумными глазами. Люди, у которых еще недавно было все – и вот уже нет ничего.
Периодически на сцене появляются и участвуют в общих номерах три вот таких персонажа (Алексей Сидоров, тот же Дмитрий Богдан и Александр Орав): тоже в полубродяжьих тряпках, но в то же время как бы в одежках буддийских монахов. Если в существовании всех прочих есть некий оттенок язвительности и пародийности, то эти трое куда как серьезны. Они, вот такие, вроде узнаваемые, но всегда непонятно кто и откуда, - всегда, во все времена, во всех землях, во всех преданиях ходят по трое. Волхвы, идущие за Вифлеемской звездой; калики перехожие; верховное существо и два его спутника – неузнанные, но творящие чудеса. Просто предупреждающие о грядущих потрясениях. Или только одним своим появлением намекающие на нечто такое…
Магадан… от-то где расположен? Там, где эта самая «магада» разлита в воздухе, как всепроникающая сущность. И вот об этой нездешней сущности напоминают и связывают действо с нею три этих как бы буддийских существа.
И эти трое, и все прочие персонажи являются на сцену с совершенно отрешенными лицами. В ходе всего действа, в любые его перипетии лица этих персонажей… и тут надо добавить: представляющих их актеров!.. совершенно нейтральны и отрешенны. Но – не пусты.
Сквозь лица проступает то, чем наполнены эти персонажи – нечто нездешнее зияет сквозь них. Они – не отсюда. Не из этого мира, в котором все наперекосяк, и что ни сделай, что ни исполни – по законам и правилам людским – а все ведет к потерям. И эти трое рассказывают одну из буддийских притч: о неких пришельцах, которые являются и уходят; могут исполнить любые людские правила и обряды… но не исполняют. Зачем? Это же всего лишь человеческое. И ни к чему не ведет.
Но и об этой отрешенности и наполненности нездешним – чуть далее.
Десять вокальных номеров этого магада-кабаре (от «Город мой, Магадан» В. Кузнецова и «Ветер туман порвал» М. Круга до «Прощайте, скалистые горы» Н. Букина-Е.Жарковского, «Девушки с веслом» Б. Гребенщикова и «Les feuilies mortes» Ж. Косма-Ж. Превера, и др.) великолепно, виртуозно исполняет Наталья Рожкова. Тоже в облике не то бомжихи, не то поселенки. Поет по-театральному драматично, страстно, стилизуя под манеру исполнения соответствующей эпохи. Порой иронично, порой с горечью истинного трагизма. С отчаянием и напором… как пел бы тот, кто все потерял, но хотя бы в песне можно быть живым. Или почти умершей своей душой прикоснуться к чему-то надмирному, веря, что там все вечно живо и ничто не умирает.
Всем поющим и танцующим здесь аккомпанирует потрясающий аккордеонист. Или, как сказано в программке: «человек с баяном» (Николай Косенко). Он и сам порой солирует с собственными инструментальными этюдами-импровизациями. И этот музыкант, гармонист, баянист, аккордеонист… как хотите, называйте!.. и то, как виртуозно и чувственно он музицирует – для меня лично одно из объяснений того, почему я так сразу и напрочь был захвачен атмосферой и духом этого спектакля. Юрий Погребничко покочевал по нашей стране. Поработал в самых дальних ее краях. И моя жизнь сложилась примерно так же, побывал-поживал я в Поволжье, в Предуралье, на Урале и в Зауралье, в Сибири и дальше. И было это у меня и у Погребничко примерно в одни и те же годы – послевоенные, 50-е, 60-е, 70-е, 80-е. Видели мы с ним примерно одно и то же. И почти в каждом большом или среднем городе или даже в небольшом городишке зарабатывали себе на жизнь вот такие оседлые или бродячие гармонисты-виртуозы. В ватниках, в гимнастерках, в шинелях или пальтецах. Или в бушлатах. Или в потертых, но прежде шикарных пиджаках. В кепках или в фуражках. Или в шляпах. А то и так, с непокрытой головой. Седой. Или в русых, а не то в смоляных кудрях. А то лысой. И тогда у некоторых были видны шрамы. Военные? С лесоповала? Неважно! Они играли на «свадьбах и похоронах», на танцах, перед началом фильма в киношках. В клубах и на открытых танцверандах в парках. И в руках их, под их невероятно гибкими и беглыми пальцами заливались великолепные немецкие аккордеоны – примерно такие, на каком играет актер в спектакле «Магадан». Собственно, гармошка-то и пришла в Россию из германских земель, после военных походов наших войск в те земли в середине 18-го века. А уж после Великой Отечественной… Много таких аккордеонов и баянов прибыло в наши края из Германии, в солдатских и офицерских вещмешках. Порой это и было их единственным военным трофеем. И вот они, одетые и живущие так же плоховато и скудно, как и большинство тогдашних наших сограждан, растягивали меха своих наплечных органов. Они могли сыграть на заказ, по памяти любую из известных тогда мелодий – от самых забойных полунеприличных песенок до «высокой классики». И вдруг, среди разгара танцев они начинали импровизировать. Сперва как бы попурри, микст знакомых мелодий. А потом что-то свое, рождающееся прямо в этот миг в их душе и рвущееся из-под пальцев, с клавиш инструмента.
Это была какая-то неземная музыка. Из неизвестных пространств излившаяся в душу музыканта. Народ продолжал танцевать, в лад или вразнобой – подстроиться было невозможно. Или просто стояли. Курили. Сплевывали. Никто не возмущался. Слушали. Уважительно и так же отрешенно, как играл музыкант. Вибрации воздуха между мехов инструмента передавалась телу аккордеониста. И с этими вибрациями приходило нечто нездешнее. Музыкант играл о том, что выше жизни, больше нее, поверх нее. Словно все пережитое всеми сливалось в этой музыке. Смерти в катастрофах, гибели на войне, предательства и самопожертвования, пытки и прочие издевательства людей друг над другом; все то, в чем человек перестает быть человеком. И тяжелейший труд, и нищая жизнь, и голод, и холод, и те, кто стерт в лагерную пыль… все то, что за пределами человеческого терпения и достоинства, когда ни жизнь, ни смерть уже не имеют ни цены, ни смысла. И остается нечто такое, нездешнее, что не назовешь даже надеждой. Нечто за пределами любви, ненависти, дружбы, справедливости.
А потом вдруг музыкант выпадал из своего транса, возвращался в эту жизнь, и танцы продолжались своим чередом.
Вот так играл «человек с баяном» в спектакле Погребничко. И мне было понятно, что видел в своих странствиях Юрий Николаевич, что пережил сам и почуял в пережитом другими, и что пытался передать в своем спектакле.
Россия, что ли, сложена из каких-то особых земель? Души народов, живущих в этих землях, такие вот странные? Но хочется этим душам, живущим в этих землях, нам – хочется вдруг услышать отзвук этого нездешнего, внеземного, надмирного. Того, что поверх любых оценок, правил, свойств, законов и категорий. Того, что больше жизни.
И в атмосфере спектакля «Магадан», в этом магада-кабаре оно возникает – это нездешнее. Понятное всем в зале. Даже если личная память и знания коротки и, казалось бы, не несут в себе никаких особых ассоциаций.
И вот теперь – об отрешенности лиц. Лица персонажей… Нет, все же лица актеров! Конечно, это особая техника и технология работы режиссера с актерами. Но здесь она еще не только создает особую тональность, особую атмосферность взаимодействия сцены и зала. Здесь она еще и предельно выражает сущность театра. Его древнюю мистериальную основу. Пространство сцены, пространство сценической игры – мистично по сути своей. Все, что можно вообразить, - можно разыграть и представить здесь. Воплощая нематериальное, нездешнее.
Актер… Не случайно об актерах когда-то было сказано: человек с тысячью лиц. Вся память прошлых поколений живет в нашей подкорке, в нашем подсознании. Это – почти безумие, раздвоение, расчетверение, расщепление личности – актер, выходящий в рисунке роли, созданном вместе с режиссером, по канве текста и сюжета… Кто он сейчас, этот артист… это существо, вышедшее к зрителю «не в своем облике»? Буквально – не в себе. И – именно в себе. Доставая из глубин себя то, чего обычно о себе и не знаешь. Все, что было не со мной – помню. Это – актер в пространстве сцены. Это корневое свойство театра – его нездешность, его связь с нездешностью. Трансляция через него нездешности в нашу суетную жизнь, напоминание о нездешности – все это истинный театр. И на этом знании, на этой глубинной технологии строит Юрий Погребничко своё кабаре-магада-действо «Магадан».
По ходу спектакля рассказывается морская притча, старая как море, моряки и корабли. Прет куда-то в тумане некая военная эскадра. Из мрака, по курсу, кто-то сигналит. Командир эскадры называет свой крутой чин и требует убраться с курса, чтоб не было столкновения. Невидимый из тумана – назвавшийся матросом-сигнальщиком, старшиной такой-то статьи – семафорит: нет, вы меняйте курс! После всяких препирательств, угроз, описания своей мощи, командир эскадры опять требует, чтоб неизвестный убрался с курса, иначе эскадра всей своей орудийной мощью… А-та-та!
Из тумана спокойно сообщают: «Я – маяк. Делайте, что хотите».
Есть же за пределами этой жизни… и пронизывающее собою эту жизнь… нечто, что кажется уловимым и существующим вот, тут, перед носом. Прочное и устойчивое. Указующее путь. Определенное. И в то же время – невидимое и неосязаемое. И указуемый путь – невидим и неопределим. Это нечто надмирное – за пределами скорбей и потерь. Не всегда слышимое… Но порой отзвучиваемое в нашей душе.
Наверное, мне очень близко то, что вложено Юрием Погребничко в этот спектакль. Я с этим спектаклем – в одной тональности. С первого мгновения сливаюсь с ним. Но мой опыт – как и опыт многих зрителей старшего поколения на этом спектакле – созвучен опыту Юрия Погребничко.
А вот те, что много моложе? Совсем юные? Их опыт другой. Их память иная.
Но, судя по дыханию зала, почти все в нем, почти сразу – в плену этого действа.
К оглавлению...
