Трагедия Симон Де Манш
Я вам уже рассказывал (в своих «Байках») о моей учительнице русского языка и литературы – Марине Александровне. Она в шестидесятые годы, прошлого столетия, открыла для нас драматурга девятнадцатого века Александра Васильевича Сухово-Кобылинына. Знакомила с его произведениями весьма своеобразно. Организовала в нашей средней школе добровольно-принудительный факультатив. Пропустить занятия, которого было, как бы это сказать помягче – равносильно прыжку с самолёта, но без спасательного парашюта. Память у нашей Каа (именно такую кличку мы дали нашей училке, в отместку за то, что она обзывала нас, и не без основания – бандерлогами) была превосходная. И отсутствие на факультативе вихрастого отрока влекло за собой обязательный опрос бедолаги, по пройденному материалу за прошедшую четверть, на очередном уроке литературы. Не знаю как другие, но я бежал на её воскресные занятия без принуждения. Во-первых, мне очень нравилось взрослое малопонятное слово «факультатив».
– Ма! Я на факультатив! – Кричал я матери, на ходу засовывая в карман бутерброд с маслом, обильно посыпанный сахаром. Ей тоже нравилось слово из студенческого лексикона. Она молча, тайком, крестила меня вслед, мечтая, о том, как станет провожать меня в самый настоящий институт.
На факультативах Марина Александровна никогда не обзывала нас бандерлогами, более того, к каждому обращалась почтительно – на «вы». И мы, чудесным образом, превращались на полтора часа в милостивых «сударей» и «сударынь». С головой погружаясь в ушедшую эпоху.
Произведений Сухово-Кобылина в школьной программе не было. Но «училка» сочла необходимым познакомить нас с его жизнью и творчеством. «Грызя» произведения написанные в стиле горьковского социалистического реализма нам было очень трудно понять страдания каких-то там «недорезанных буржуев» и мироедов-дворян.
Прошли годы. Сбылась мечта моей матери. Я окончил институт. Более того, какое-то время преподавал, а сейчас каждое лето заседаю в государственной экзаменационной комиссии.
Но в голове, нет-нет, да и всплывёт фраза из далёкого факультативного прошлого: – «Купчиха-француженка зверски убита в Москве возле известного кладбища».
9 ноября 1850 года
Обнаружено тело женщины лет тридцати пяти от роду. Версию убийства с целью ограбления полиция отмела сразу. В ушах жертвы наличествовали золотые серьги с бриллиантами, а на изуродованных руках имелись дорогие кольца. В карманах женщины нашли связку ключей. В протоколе осмотра было отмечено, что вокруг горла убиенной имеется рана, размером около трёх вершков. Рядом с телом обнаружен санный след. Дознаватели сделали вывод, что экипаж сначала свернул в сторону, от близлежащей дороги, а затем поворотил в белокаменную.
В результате этого убийства по прошествии нескольких лет была написана трилогия: «Свадьба Кречинского», «Дело» и «СмертьТарелкина». Автор её и стал главным обвиняемым в процессе по факту смерти вышеупомянутой дамы.
Род Кобылиных был весьма известным в Российской империи. В имении Сухово-Кобылиных, в Тульской губернии, от отца к сыну передавались старинные семейные реликвии, доказывающие, что предки играли весомую роль ещё при дворе Иоанна Грозного.
Александр Васильевич считался в обществе человеком весьма противоречивым. Крупный помещик и властный барин никогда не назначал старост россиян. У него на этих должностях пребывали исключительно иностранцы. Не жалея денег выписывал из-за границы самые передовые орудия производства. Внедрял в своих имениях новейшие технологии. Однако был противником отмены крепостного права. Получив великолепное образование Сухово-Кобылинын слыл ещё тем сердцеедом. Этакий светский лев. И вдобавок крестник будущего императора Александра второго.
Прослушав курс в Гейдельбергском университете, молодой Александр, нисколько не нуждаясь в деньгах, взял да и махнул в Париж. А куда же ещё должен был отправиться молодой российский повеса.
Именно там он и увидел совсем юную, весьма симпатичную парижанку. Сначала, как и полагается, тост за прелестных французских женщин и великолепную и блистательную столицу Франции. И пошло и поехало. Последовал бурный роман. Обещание безбедной жизни в первопрестольной. Создание, как бы сейчас сказали, небольшого, но собственного, женского бизнеса. Однако с обязательным условием – французская пассия никогда не будет настаивать на официальном оформлении их отношений. То есть замужество с госпожой Луизой Симон Де Манш, именно так звали двадцатилетнюю парижанку было делом совершенно невозможным.
Год спустя любовница, перебралась в Россию и поселилась в одном из особняков, принадлежащих семье Кобылиных. Дама, не будучи даже невестой, не могла появляться со своим благодетелем в тамошнем обществе. Всё остальное она получила, согласно достигнутой договорённости. Жила в своё удовольствие, в полном достатке и любви.
Шло время. У богатого ловеласа, появились новые дамы сердца. Будучи человеком азартным, он позволял себе, увлекался каждой второй красавицей, если не первой.
Однако нагулявшись вдоволь, как мартовский кот, неизменно возвращался к маленькой Луизе, не забывая при этом загладить вину щедрыми ювелирными подарками. Они ругались и мирились. Клялись другу-другу в верности. Но всё возвращалось на круги своя. Сухово-Кобылинын выделил ей средства на открытие виноторгового и бакалейного магазинов.
Увы, через некоторое время «бизнес» прогорел. И новоиспечённая московская купчиха Луиза Ивановна тихо и незаметно отошла от торговых, дел ввиду их полной скудости.
1850 год
Беда не приходит одна. В жизни «покровителя» появилась она – Нарышкина.
Луиза слыла женщиной ревнивой до неприличия. Стоило её избраннику выехать в свет, (а выезжал он туда, ежедневно) купчиха нанимала «лихача» и мчалась за ним вдогонку.
Однажды Кобылин был зван на ужин, в один богатый московский особняк.
Деманш поехала следом. Она демонстративно стояла на снегу возле дома. Всем своим видом показывая, что знает, где её избранник! И поэтому пусть будет ему стыдно!
Хозяйка дома, увидела Луизу в окне. Всё поняла. Позвала гостя и нисколько не смущаясь одарила долгим и сладостным поцелуем. Затем развернула Александра Васильевича к окну. Однако внизу уже никого не было.
В сохранившихся архивах имеется запись, что и в тот, роковой день, купчиха следила за Сухово-Кобылиным. На этот раз она наблюдала за домом, где обитала знаменитая московская красавица – Наденька Нарышкина.
Любому терпению рано или поздно приходит конец. Дождавшись пока слуги, дежурившие у парадных дверей, отлучатся по какой-то надобности, оскорбленная женщина ворвалась в дом.
Забытый роман, малоизвестного писателя Петра Бабарыкина, под названием «Без суда», рисует сцену выяснения отношений в полной мере и во всех красках.
А что же хозяйка дома? Её ведь можно было допросить?
Не прошло и пары дней, как госпожа Нарышкина спешно покинула пределы Российской Империи. Перебралась в тёплую и благополучную Францию, где в скорости и состоялась её помолвка, а затем и свадьба, с не менее известным ловеласом – господином Александром Дюма-младшим.
На следующий день, после событий произошедших в вышеупомянутом доме, Александр Васильевич с утра пораньше отправился к купчихе в гости. Служанка сообщила ему, что барынька как уехала накануне, так более и не возвращалась. Сухово-Кобылин незамедлительно поехал к обер полицмейстеру.
Но начальника городской полиции он на месте не застал. Взялся планомерно объезжать все места, где мог пребывать глава данного ведомства. Наконец, уже к вечеру, столкнулся с ним в особняке купеческого собрания.
С дрожью в голосе, спросил – нет ли у того сведений о преступлении, совершённой над женщиной купеческого сословия и весьма привлекательной внешности? Чиновник был крайне удивлён подобным вопросом, но ответил отрицательно.
На тот момент тело женщины ещё не было обнаружено.
Позже такое странное поведение Сухово-Кобылина будут ставить ему в вину.
День спустя, отчаявшийся дворянин добился приёма у генерал-губернатора, графа Закревского. Собственноручно вручил тому официальное заявление о пропаже своей горячо любимой содержанки.
Поздно вечером того же дня тело женщины было наконец обнаружено. Возбудили уголовное дело. Основная версия – убийство на почве ревности. При обыске в кабинете Сухово-Кобылина обнаружили письма Натальи Нарышкиной. В них московская красавица упрекала Александра Васильевича в том, что он к ней охладел. Присутствовали там и угрозы в адрес купчихи Симон Демьяновны. Сухово-Кабылина незамедлительно арестовали. А ещё через несколько дней слуги Деманш стали давать признательные показания. Дескать позарились на богатства иноземной купчихи. Чего там говорить – бес попутал. Опытный следователь в эти показания не поверил.
Помните. На тебе убитой были обнаружены весьма дорогие ювелирные украшения. Обыскали флигель в поместье Александра Васильевича. Нашли бурые пятна на деревянных ступеньках. А на заднем дворе удивлённые полицейские вообще нашли целую лужу запёкшийся крови. Казалось бы всё – дело можно смело передавать в суд. Улик предостаточно, виновные сознались. Заказчик (или заказчица) жестокого убийства вот-вот сознается под тяжестью улик. Но не тут-то было. Не могли ещё в середине девятнадцатого века эксперты-криминалисты точно определить человеческая кровь присутствует на древесине или какая-либо иная.
Повар, под присягой заявил, что практически ежедневно обезглавливает на заднем дворе кур и всякую другую живность. А как же иначе её приготовить. Между тем Сухово-Кобылина посадили в секретный чулан. (Одиночную камеру по нынешней терминологии). Зачем-то возили в закрытой карете по различным местам Москвы, в надежде, что его нервы не выдержат и следствие таким образом получит от обвиняемого признательные показания.
Московский надворный суд вынес по этому делу следующий приговор. Слугам госпожи Деманш Егорову и Козьмину по двадцать и пятнадцать лет каторжных работ соответственно. Горничным купчихи ссылка в Сибирь. Господина Сухово-Кобылина, ни в чём по сему делу невиновного, к суду более не привлекать.
Два месяца спустя
Егоров и остальные обвиняемые в одночасье взяли да и отказались от прежних показаний. Написали, что за признание своей вины им барином, то есть Александром Васильевичем, были обещаны аж тысяча пятьсот рубликов. И не ассигнациями, а полноценным серебром, а также вольная им самим и их родственникам, и ходатайство на высочайшее имя об облегчении участи осуждённых.
Закревский в то время утверждал. – В вверенном мне городе никакого суда нет и быть не может! Здесь только я решаю, кто виноват, а кто нет! Этот ваш Сухово-Кобылин виновен однозначно! Сей факт никакому сомнению не подлежит! Барина вновь посадили, но ненадолго.
Сумел-таки доказать, что ничего подобного своим людям никогда не поручал и не обещал. Следствие зашло в тупик. Есть труп, на лицо жестокое убийство, а обвиняемых как бы и нет. Кипы бумаг ходили из одного департамента в другой.
Семь лет спустя
Все эти годы основными главным подозреваемым оставался Александр Васильевич.
Всё это время его мать добивалась полного оправдательного приговора. Писала во все инстанции. Истратила несметную кучу денег.
Ходили слухи, что отданных на различные взятки средств хватило бы на то, чтобы выложить ассигнациями дорогу от Москвы до дальнего имения Сухово-Кобылиных.
Частенько старой женщине не отвечали, а тогдашний министр юстиции граф Виктор Никитич Панин, так тот вообще целиком и полностью разделял мнение московского генерал-губернатора.
Но всё в этом мире имеет своё начало и свой конец. На смену одному российскому императору пришёл другой. Крёстный отец Кобылина.
Через некоторое время в петербургский особняк семьи Сухово-Кобылиных прибыл нарочный от самого императора с пакетом скреплённым казёнными сургучными печатями.
На красивой гербовой бумаге было написано следующее – «Сегодня в 17-00 его превосходительство министр юстиции граф Панин прибудет в указанный дом и лично сообщит окончательное решение по затянувшемуся делу».
«Сухово-Кобылина, и его крепостных крестьян – Ефима Егорова, Галактиона Козьмина, Аграфену Кашкину – «от всякой ответственности по вышеозначенному предмету оставить свободными».
А немного позже в одном официальном вестнике появилась малюсенькая заметка – «решение Госсовета от 25 октября 1857 года по делу господина Сухово-Кобылина было затеряно писцом в пьяном виде вместе с парою сапог».
Александр Васильевич после всего пережитого написал несколько драматических произведений, женился и уехал во Францию. Где его изредка навещала дама с ног до головы закутанная во всё чёрное.
Злые языки утверждают, что это вполне могла быть госпожа Нарышкина-Дюма.
На одном из школьных факультативов я набрался смелости и спросил свою учительницу литературы.
– Марина Александровна, а вы сами как считаете, виноват Сухово-Кобылин в убийстве Симоны Демьяновны Деманш?
Наша Каа немного подумала и ответила как киплингский удав.
– Кто знает, дело давнишнее, тёмное.
Подайте бывшему члену общества по борьбе с нищенством
Кто о чём, а я опять о книгах. Вернее о той, которая всё время забывает сдать их в библиотеку! – Катерина! Ходь сюда! Что за Джомолунгма на стуле образовалась? (Это я своей племяннице.) Девчушка с пригоршней веснушек на личике, облачённая в фартук с вышитым рецептом гуляша, выглянула из кухни.
– Дядь Саш, ты чего бушуешь? Я занята. Готовлю нам с тобой шедевр.
– Подумаешь, гуляш, – буркнул я. – Ты когда всё это в Пушкинку оттарабанишь? Читатели извелись вконец, этих книг ожидая.
– Ой, насмешил. Пусто там. Только такие, как я и захаживают. И то, потому, что наша училка заставляет. Вот мой парень придёт, мы с ним и отнесём. Не тащить же мне одной этакие тяжести. Там внутри библиотеки красиво. Наверное раньше – барский особняк. Балы закатывали. Барышни в роскошных платьях. – Катерина мечтательно закрыла глаза.
– Никаких балов в здании Пушкинской библиотеки не проводилось. Хотя история его строительства имеет романтическое начало. И появился сей архитектурный шедевр, благодаря прихоти красивой девушки.
Катерина исчезла на кухне. Но спустя минуту уже сидела рядом.
– Гуляш я на медленный огонь поставила. Он, потомится, вкуснее станет. А меня, пожалуйста не томи. Рассказывай. Ведь знаешь прекрасно, как я люблю истории про лямур, toujour.
– Племяшка, это совсем не радостная история, а очень даже печальная. Я ни одной фотографии главных её участников отыскать, не смог.
– И чё, в интернете ничегошеньки?
Я пожал плечами и продолжил:
– Жил в Екатеринодаре, в начале двадцатого века удачливый купец. Борис Власович Черачев. Держал магазины, торговал мануфактурой.
Слыл одним из виднейших меценатов города. Являлся членом общества по борьбе с нищенством. Выделял немалые средства на содержание театра и труппы. Но и о делах плотских не забывал. Как говорится, седина в бороду: в общем, взял да и влюбился в одну красавицу, родом с кавказских гор.
– Слушай, – обратился он к девушке. – Как видишь, я человек немолодой, занятой. В Париж намедни собираюсь. В общем так, выходи за меня замуж! И подарок свадебный сама выбери. – Черачев протянул ей каталог изделий лучших французских ювелирных домов.
– И что выбрала? Ожерелье или колье? – бесцеремонно перебила Екатерина.
– А почему ты не спрашиваешь, согласилась ли она принять руку и сердце?
– Ну, дадь Саш. Зачем говорить об очевидном.
– Построй лучше на эти деньги училище для деток!
Меценат кивнул в знак согласия и не мешкая выделил средства на возведение здания. Роскошный двухэтажный особняк возвели за два года.
В знак признательности армянское общество присвоило училищу имя Черачева. Сделали о том надпись на фронтоне. Обучались здесь в основном дети армянской национальности. Но в актовом зале устраивались народные чтения, показывали любительские спектакли. Случалось, что в нём проводили заседания и члены городской думы.
Меж тем, в воздухе уже пахло революцией. Бастовали заводы. Жизнь становилась тревожной.
– Мне придётся сокращать приказчиков. Торговля падает. – Черачев расхаживал по кабинету, теребя себя за подбородок. – Оставлю только сто рублёвых.
– Каких? – переспросила супруга.
– Понимаешь. У меня есть принцип. Когда требовался новый приказчик в магазин, я устраиваю экзамен на честность. Утром до открытия торговли кладу на пол сто рублёвую ассигнацию. Если испытуемый её возвращает, то я даю ему ещё столько же и оставляю работать. А ежели нет, то увольняю без всякой жалости.
– Дорогой, ты бы с извозчиками поменьше общался. Ведь разорят, окаянные. Где это видано! У кого сдохнет лошадь, к тебе бежит: «Борис Власович, поспособствуй, Христа ради…». И ты не отказываешь. А сейчас, видишь, что в городе творится.
– Бери деток и уезжай. Я останусь. Не могу я иначе. Без извозчиков и приказчиков. Без моей труппы, без театра.
– Но! Дорогой! – попыталась возразить супруга, однако хозяин кабинета сказал, как отрезал:
– «Почему я должен уезжать? Я кому-то сделал что-то плохое? И мне нечего бояться!».
Новая власть, раскулачив мецената, арестовывала его два раза. И оба раза его спасали от тюрьмы или расстрела извозчики. Дружно приезжали к ЧК, перекрывали бричками улицу и кричали: «Освободите Бориса Власовича! Он ни в чём не провинился перед властью!
– Дядь Саш, неужели большевики не нашли ему хоть какую работу?
– Нет. Купец жил в нищете. Просил милостыню на ступеньки драмтеатра, труппу которого когда-то содержал. Ему кидали мелочь. В основном – бывшие служащие, ну и извозчики, конечно. Они и похоронили старого человека. Проводив скорбной колонной в последний путь. – Я протянул Екатерине красивую цветную открытку на которой запечатлено помпезное здание бывшего училища, а ныне центральная библиотека имени Пушкина.
Но Катюша на неё даже не взглянула, она уже щебетала по телефону. – Вовка, ты обязан! Короче, переверни весь интернет, но разыщи мне фотографию купца первой гильдии. Отыщешь – с меня, так и быть, поцелуй. И ещё пулей ко мне. Надо срочно книги в библиотеку отнести. В какую, в какую? Да в ту самую, имени Черачева, тьфу ты, имени Пушкина, конечно.
Налей сто граммов, можно...
Дробно застучали сцепки вагонов. Состав остановился. Динамики донесли до моего уха малопонятные слова станционного радио.
– Долго стоим? – буркнул сонный сосед, молодой парень, по имени Димка, любезно уступивший мне нижнюю полку. – Дожили. Скорые поезда, каждой избушке кланяются.
Его бормотание прогнало сон окончательно. Вышел в коридор и чуть не столкнулся с пожилой проводницей.
– Степановна, вроде бы скорые здесь не того? Случилось что?
– Так ведь Графская. По всему видать, машинист из уважения тормознул! А может быть, кто из этих, из важных подсаживается. Мне не докладывают. Моё дело, сам знаешь, что бы вы, то есть пассажиры, вовремя сели, ну и покинули, вверенный мне вагон, без задержек.– Она хотела продолжить свой монолог, но в нашу сторону двигался старичок в форменном кителе, с эмблемами Российский железных дорог.
– Ой! Илья Егорыч. Ты ли это? Да ещё в мой вагон. Что СВ-ный битком забитый?– Проводница, мгновенно забыв обо мне, переключилась на железнодорожника.– К нам, в служебное, или вот сюда? Тут, как раз местечко, свободное имеется. Вы, ведь до областного? Так я сейчас за бельём сбегаю. Мигом.
Состав тронулся и мимо меня пронеслись буквы?– «Цех эксплуатации локомотивного депо…. ЮВЖД». ..... лет подвигу машиниста Николая Ведринцева.
Несмотря на раннее утро, женщины, в синих халатах, уже вовсю хлопотали возле клумбы с пышными цветами.
По лицу Ильи Егоровича пробежала тень. Улыбка исчезла. И он поспешил занять своё место в купе. Я проследовал за ним.
– Извините, пожалуйста, не успел рассмотреть цифры. Сколько лет подвигу?
– Пятьдесят пять. Да разве это имеет значение? Главное чтобы не забывали.
– Выходит Николай Ведринцев его совершил не во время войны, а гораздо позже. Так сказать, в мирное время. Я не ошибаюсь?
Неслышно ступая в купе вошла Степановна, держа в руках стаканы, уютно разместившиеся в начищенных до блеска подстаканниках. Помещение мгновенно захватил аромат душистого чая, заваренного с какими-то неизвестными травами.
Слетевший с верхней полки Димка уже доставал из модного, молодёжного рюкзака, нехитрые съестные припасы.
– Егорыч поведай им о Ведринцеве. Я сама собиралась, да у тебя гораздо сподручнее получится. Сам же гутарил, что в один год, с ним, в депо трудится начал. Да и дела у меня. Убираться надо. А вы тут трапезничайте. Ежели ещё чайку, так не стесняйтесь, кликните. Путешествие оно, дело чайное, застольное, разговорное!
– Да, я собственно за этим в город и подался. Хочу денег на хороший памятник выпросить. И вообще. Можно конкурс железнодорожников имени его учредить. Только вот тем кому по должности положено, недосуг.
Димка попытался достать из кармана бутылку водки, но осёкся, вернул на место и глядя в глаза нового пассажира тихо попросил: – расскажите. Пожалуйста.
В те сутки Коля вёл состав по маршруту Воронеж – Анна. Ночь, хоть глаз. В общем вы представляете. Но, как у нас говорят, плечо знакомое. Изъезженное. Каждый кустик и деревцо, по сто раз примечено. Вот за тем изгибом кривизна пути возрастёт. И начнутся поля, до самого пригорода.
И вдруг впереди на путях здоровенный тёмный предмет! Аккурат посредине рельса.
– Трактор с плугом! Мать его! – Крикнул помощник.
– А люди? – Ведринцев что есть силы жал на тормоз.
– Не видать. Сбежали!
– Серёга прыгай! Ты ещё здесь? Вон из кабины!
– И что прыгнул? Спасся? – Бесцеремонно перебил рассказчика Дмитрий.
– Подчинился! Сиганул. По сему и выжил. А Коленька до самого столкновения жал и жал на тормоза. Не о себе думал в последний миг! О людях! Коих ему довести живыми, доверили! И смягчил таки удар! Но сами понимаете, локомотив он же впереди состава. В общем, принял смерть, по военному! На боевом посту.
В вагонах, конечно у людей ссадины, ушибы. Ерунда. Дело житейское.
– А тракторист? – Молодой человек что есть силы сжимал свой рюкзак. – Он как на путях оказался? Да ещё ночью!
– Шабашил целый день. Огороды людям пахал. А те угощали! Вот и надрался вусмерть! И с залитыми зенками попёрся через железку. Застрял на полотне. И...поплёлся в посёлок. Спать!
– Хоть по заслугам получил? На сколько посадили? Пожизненно? – Дима всё же выставил на стол заветный сосуд, с русским алкоголем.
– Срок, конечно, впаяли, большой. Да что толку. Вернулся домой, раньше времени.
Клялся собутыльникам, что вёл себя, «за колючкой», исключительно образцово. А машинист не вернулся. Наградили, как полагается, орденом. Посмертно. Имя присвоили остановочной площадке.
– Вот он обелиск, малюсенький, на месте трагедии. – Бесшумно вошедшая в купе проводница кивнула в окно и поставила на стол очередную партию подстаканников.
– Открывай, парень, беленькую! Помянем! За железнодорожника! Не просто выполнившего свой долг, а за человека, до последней минуты, оставшимся ЧЕЛОВЕКОМ! Сто граммов, можно!
К оглавлению...
