Предисловие
Кому нужны классики? (диалог писателя с культурологом)
Эпиграф:
– Я люблю шофершу крепко, робко,
Ей в подарок от меня коробка,
А в коробке, например, манто вам,
И стихи поэта ЛермонтОва! –
( песня из кинофильма «Торпедоносцы»)
..и никуда нам в жизни не деться от умозрительных установок, штампов и «решений партии – в жизнь!». И великий грех – покушение на святое, а святое это что (или кто)? Правильно, классики. Покушались, покушались… В первые годы Советской власти – и что? Несусветной глупостью оказалось это покушение. Классики – незыблемы. Потому что они – ПАМЯТНИКИ. Но, увы, памятники тоже имеют свойство ветшать…
О сегодняшнем отношении к классикам и о их сегодняшнем восприятии беседуют прозаик Алексей Курганов и культуролог Сергей Коновалов.
Коновалов, культуролог: Здравствуйте, Алексей Николаевич. Наш разговор происходит 15 октября, в день рождения Лермонтова. Сегодня ему исполняется 205 лет. Я специально просмотрел полтора десятка газет, журналов, литературных и общественно-политических сайтов, и НИГДЕ об этом событии ни слова, ни буквы ни цифры!
Курганов, писатель: Здравствуйте, Сергей Владимирович. Насколько я понимаю, вы ждёте, что я сейчас начну этим молчанием возмущаться. Разочарую вас: не начну и не буду.
– Почему?
– А какой в этом возмущении смысл? Что измениться?
– То есть, говорить об этой дате не обязательно?
– Не обязательно.
– Может и о самом Михаиле Юрьевиче говорить ни к чему?
– Это кому как.
– Вы сейчас серьёзно говорите?
– Абсолютно.
– Но это же безобразие!
– Конечно. Но опять же: и что?
– Вы меня удивляете…
– Чем? Хорошо: давайте мы сейчас начнём возмущаться, негодовать, трясти кулаками, брызгать слюной, обмазывать друг друга, извиняюсь, соплями… Дальше что?
– Что?
– Да в том-то и дело, что НИЧЕГО. Потому что пора уже перестать, извините за резкость, вешать лапшу на уши хотя бы самим себе: классическая литература ( в том числе, и российская) у нас в стране в глубочайшем забытьи. Художественные тексты читают не просто мало – ЕДИНИЦЫ.
А давайте попробуем (хотя бы попробуем!) не лукавить и спросим самих себя: кому сегодня действительно нужны (жизненно нужны! Необходимы!) классики – Пушкин Лермонтов. Толстой, Чехов и прочие, прочие, прочие? Отвечаю: по сути очень немногим. Например, аспирантам-филологам, пишущим по творчеству этих самых касиков кандидатские. Кандидатам, которые хотят стать докторами. Той части современных литераторов, которые хотят подняться до творческого уровня классиков и использующие их тексты в качестве учебников. Некоторым (опять же очень немногочисленным) театральным теле- и кинорежиссёрам, рискующим сделать экранизации и постановки по их произведениям. И конечно, потомкам этих классиков, которые благодаря громким фамилиям весьма жирно в этой жизни устраиваются. Никого не забыл?
– Цинизм просто-таки запредельный. Читателей вы в расчёт не берёте.
– Забыл. Прошу прощения. Конечно же, таковые есть, но опять же их настолько мизерное количество, причём относящееся именно что к старшему (а значит, уходящему) поколению, что говорить о широкой популярности никак не приходится.
– То есть, в этом вопросе так называемые широкие читательские массы вы исключаете?
– Исключаю.
– Опять же почему?
– Ответ на удивление прост: потому что с развалом СССР развалилась и СИСТЕМА пропаганды и агитации чтения художественных текстов.
– Поясните.
– При Советской власти в структуре ЦК КПСС был такой мощнейший отдел: агитации и пропаганды. Он навязывал (да, навязывал, хотя и под маской воспитания, в том числе и так называемого подрастающего поколения) чтение литературы, и не только политической, но и художественной. В то числе, и классиков. Подобная структура существовала и при Союзе писателей СССР…
– … она и сейчас существует. Но уже при правопреемнике СП ССР – Союзе писателей России.
– Я не собираюсь останавливаться здесь на вопросах правопреемничества, тем более что это совершенно бесконечная, стопроцентно лицемерная и откровенно лукавая тема. Поэтому соглашусь, что существует. Но во времена Советской власти помимо того, что под названием «встречи с читателями», «выездные конференции» и прочие мероприятия писатели ездили по городам и весям прежде всего для того чтобы выполнять заявленную этим отделом задачу а не только на халяву водку пить да сытно закусывать. То есть, занимались именно что агитацией и пропагандой.
– А вы ещё и злой человек, Алексей Николаевич. Чем вам халява-то не угодила?
– При чём тут злость? Как всякий человек, родившийся и сформировавшийся во времена Советской власти, я с огромным уважением отношусь к халяве. Потому что халява (говорю это совершенно серьёзно) – величайшее завоевание социализма. Я и сам ею сколько раз пользовался (правда, в гораздо меньших размерах, чем именитые писатели, но всё же).
Что касается популяризации чтения классиков, есть в её развале и другие причины. Например, что из Госреестра профессий и должностей с победой нашей сегодняшней демократии исчезла профессия «писатель».
– В заключение сегодняшнего разговора хочу задать вам то ли страшный, то ли провокационный вопрос: какова, на ваш взгляд, перспектива у нашей (имею в виду российскую) литературы?
– Отвечу, что говорится, с подходцем. На Западе литературу уже давно считают видом РАЗВЛЕЧЕНИЯ. А поскольку мы как при Советской власти, так и сегодня, завидуем Западу и смотрим на него, раскрывши рот, то эта перспектива совершенно безрадостна: превращение в развлечение. Хотя по сути процесс уже идёт – и идёт не первый год.
– Грустно это слышать.
– Грустно. Зато это правда.
– В таком случае вас, человека (я знаю) несклонного к так называемому «развлекательству», что подвигает на написание литературных текстов?
– Отвечу совершенно вульгарно и одним словом: прёт. Расшифровываю: внезапно в мозгу рождается слово, фраза, предложение, целый текстовой кусок, которые не могу держать в себе. Опять же, потому что прёт! Тогда подхожу к компьютеру или беру ручку, а дальше уже начинается обработка этих слова, фразу, предложения, текстового куска. Примером тому – представленные в этой подборке миниатюры. Но это уже творческая кухня. Вряд ли она кому-то интересна.
– Спасибо, Алексей Николаевич, за, как всегда, неоднозначный разговор и спорные суждения.
Сергей Коновалов
Постскриптум. Сообщение информационного портала ЛЕНТА.РУ:
«Лидер группы «Ленинград» Сергей Шнуров заявил, что начитанность не является обязательным фактором при достижении успеха в современной России, а писатели перестали быть интересны симпатичным девушкам. Слова артиста, сказанные на заседании Общественного совета при комитете Госдумы, приводит RT в пятницу, 25 октября… В Госдуме прошло заседание на тему «Могут ли россияне вновь стать самой читающей нацией». Шнуров подчеркнул, что нет никаких гарантий, что дети «будут подниматься в социальном сплаве» благодаря начитанности. В качестве примера он привел литературную премию «Национальный бестселлер», на которой долгое время выступал в качестве члена жюри.
«Туда просто перестали ходить симпатичные девушки. Они просто исчезли, то бишь писатель никому не интересен. Все, это мертвая тема», — отрезал музыкант.
Конечно, можно сказать: кого интересует мнение этого музыканта о русской литературе? Можно. Всё можно. А толку-то? Он главное сказал. Принципиальное. «Писатель никому не нужен». А вот это уже серьёзно. Это – констатация факта.
МИНИАТЮРЫ:
Ужас
– Ты хоть знаешь чего случилось-то? Около нашей булошной мужика задавило!
– Насмерть?
– Ты что, дурак?
– Хм… Кто ж его?
– Фургон хлебный у булошной подъехал, начал задом сдавать – и задавил. Одна нога – влево, другая – вправо. Одна рука – туда, другая – сюда. Башка отдельно, кепка отдельно, мозги – по всей проезжей части, до самого до забора. Ужас!
– А я и не знал, что в нашу булошную хлеб на танке привозят. Или бронепоезде.
– При чём тут…
– При том! Чтобы машина так раздавила, что всё тело по частям разлетелось, это что ж за хлебовозка такая?
– Она ж гружёная!
– Булками! И пышками! А не бетоном! В ней весу-то с гулькин уй!
– Я чего ж, вру тебе, что ли?
– Конечно. Тебе это запросто. Как два пальца об забор. Около которого кишки лежат.
– Не кишки, а мозги. Ты чем слушаешь-то?
– Ушами. Которые висят на том заборе. Вместе с яйцами.
– Тебе всё смекуёчечки. А меня до сих пор трясёт!
– А чего тебя-то трясёт? Не тебя же раздавили!
Где твои рога, олень?
– Можно?
– Можно тётю Катю. С разрешенья дяди Моти… Кто это? А, Гарька! Заходи, чёрт носастый!
– Захожу. Слушаю.
– Гарька, я тебя знаю много лет… Что?
– Ничего. Знаешь. Много лет.
– Да. Много лет. Поэтому хочу спросить: ты когда-нибудь работал водолазом?
– Кем?
– Водолазом.
– Я?
– Да, ты.
– Ну, вопрос!
– А что такого? Вопрос как вопрос. Про профессию.
– Я не работал водолазом.
– Никогда?
– Никогда.
– Странно…
– Что странно?
– Что ты не работал водолазом.
– А что в этом странного?
– Странно то, что я думал, что работал.
– Думают индийские петухи!
– Это из Зощенко…
– Грамотный, гадюка… Я всегда знал…
– Значит, водолазом ты не работал?
– Не работал.
– Но хотел?
– Что хотел?
– Водолазом.
– Да на х… мне это надо!
– Что значит «на х..»?
– Водолазом! Я и плавать толком не умею!
– А водолазу не надо плавать. Ему надо по дну ходить. Для чего ему к ногам специальные свинцовые грузила привязывают. Чтобы они его туда утягивали. А?
– Чего?
– Тебе не привязывали?
– Чего?
– Тьфу ты, ну ты! Грузила! Ты чем слушаешь-то? Жопом или ухАми?
– Чем надо, тем и слушаю. Заявляю ответственно: я-никогда-водолазом-не-работал-и-не-желаю.
– Вот так сразу бы и сказал! Теперь сразу всё понятно! А акробатом?
– Час от часу… Каким акробатом? При чём тут акробатом? Какой акробат? Накой акробат?
– А чего ты сразу опять разнервничался? Прям слова ему не скажи… Акробатом. Который на верёвках. Под куполом цирка. Стальные нервы. Железные яйца… Хотя нет, железные не у акробата. Железные у дрессировщика. Диких зверей. Дрессировщиком как?
– Чего как?
– Не работал?
– Что ты меня в каждую ж… суешь? То акробатом. То водолазом. То дрессировщиком. То библиотекарем…
– А вот не надо! Про библиотекаря я не спрашивал…
– Так спросишь! Я тебя знаю! Ты ж если в чего вцепишься, то как муха на хавно! Ничем не оторвёшь! Никак не отмахнёшь! Вцепляешься как зверь!
– Это метафора такая?
– Какая?
– Про муху.
– Не метафора. Жизнь!
– А танкистом?
– Что танкистом?
– Работал?
– Танкистом не работают. Танкистом служат.
– Вот ты и признался!
– В чём?
– Что работал… пардон, служил танкистом.
– Не служил я никаким танкистом. У меня в военно-учётной книжке написано «пехота».
– Это кто – «пехота»?
– Это что – «пехота». Пехотные войска.
– Что это означает?
– Что я – пехотинец. Песню такую слышал: «Вспомню я пехоту, и родную роту, и тебя за то, что дал мне закурить».
– Ты не куришь.
– Ну и что? Это же песня.
– И не пьёшь.
– Пью.
– Не пьёшь.
– Пью.
– Не пьёшь.
– А твоё какое дело? Какое собачие?
– Я не собака. Я – олень.
– В каком смысле?
– В гороскопическом. По гороскопу.
– А где твои рога, олень?
– Вон отсюда, наглец! И даже не надейся!
– На что?
– На то! Что мы примем тебя на работу водолазом! А то ишь разлетелся! Прям как акробат!
Мода
– Сейчас в Москве – новая мода, – говорит Гарька. – На свадьбы депутатов приглашать. Чтобы хоть один гость, но был депутатом.
– Зачем? – не понимаю я.
– Мода, – повторяет Гарька.
– Это типа свадебного генерала? – догадываюсь я. Гарька насмешливо кривит губы.
– Ты чем слушаешь? При чём тут генерал? Де-пу-тат! – произносит он по слогам. – Известно тебе такое прекрасное слово?
– Известно, – киваю я,– А с чего это оно прекрасное-то?
– С того, – говорит Гарька и многозначительно трёт палец о палец. Понятно.
– А если нету?
– Чего нету?
– Ну… депутата знакомого.
– Твои проблемы, – произносит он универсальную фразу. – Надо чтобы был.
Хушь убей, как-никак!
Эпиграф:
– Расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость! –
(А. Пушкин, «Пиковая дама»)
– Нет, судари вы мои глубокоуважаемые! Что вы мне не говорите, как не голосите, как соплями не размахивайте, но я, как-никак, твёрдо уверен: сознание человеческое – явление апокалипсическое, – сказал Гаррий Бонифатьевич, после чего сложил в щёпоть три пальца и взял из табакерки понюшку табаку. – И вот вам ярчайший тому пример: мой давнишний друг и товарищ Сила Мокиевич Барабюшкин. Хушь убей, но солидный человек, глава семейства, всю жизнь потратил на ответственнейшей должности – железнодорожным кондуктором пассажирских составов Московско-Рязанского направления. В общем и целом, средоточие всевозможных положительностей, но, хушь убей, одно горе – мнительный до умопомрачения. Прошлым летом вбил себе в голову, что у него петухов крадут. Он в сарае держал много петухов. Как-никак, то ли тридцать восемь, то ли сорок пять. Как их точно посчитаешь? Они ж как-никак бегают! А может, и все шестьдесят три. Мы ему стали говорить, все ухи ему прожужжали: да кому они на хрен нужны? У нас в деревне у каждого как-никак дома – курятник. Своих петухов и курей у каждого дома навалом! Накой ещё у тебя-то воровать? Но доказывать, хушь убей, оказалось бесполезно. Целый месяц с ружом в сарае ночевал! Воров стерёг! В результате радикулит свой пояснишный обострил (ночи-то прохладные были, а сарай, где курятник, не отапливается).
Радикулит его как-никак и успокоил. Вернул к нормальной спокойной жизни. Снова стал дома ночевать, рядом с печкою. Но через месяц – новая причуда: подай ему и выдай селянки. Но не обычной, деревенской, а которую готовили в Москве, в «Славянском базаре». Спрашиваем: да когда ж ты, как-никак, успел побывать в сией шикарной столичной ресторации? А он начал нам лапти плести, что. дескать, во время службы в армии (он там где-то на московских задворках служил. То ли по артиллерии, то ли по уборке военной территории, то ли в сапожно-военных мастерских. Не знаю точно, но служил как-никак). И в той ресторации как-то совершенно случайно побывал. И с тех пор запомнил, как та селянка выглядела. И вкус её божественный запомнил. Сколько, говорим ему, годов-то прошло! Может, её уже там, хушь убей, мильон лет не готовят! Может, уже и рецепт тот селяношный давно, хушь убей, похерен! Но его ж не свернёшь! Сидит и только башкой мотает: да, всё помню. И внешность, и вкус, и даже вензель на тарелке. И до того он всех своих домашних задоблбал этой московской ресторанной селянкой, что нашли как-никак где-то рецепт и по этому рецепту приготовили ему целое ведро. Сила Мокиевич этому обстоятельству весьма обрадовался и без перерыва всё это ведро пожрал. И от такого чудовищного пережора могуче продристался. И даже не один раз. И только тогда успокоился. Вот такой это душевный, как-никак, человек!
А в самый последний раз вбил себе в голову совершенно фантастическую блажь: будто бы у него – три яйца. Мы сначала не поняли серьёзности его очередного убеждения, отнеслись благодушно. Дескать, три так три. Хощь восемь. Было бы об чём, хошщь убей, горевать! Но Сила Мокиевич был иного мнения. И поэтому начал кручиниться, бледнеть лицом и весом тела, и чахнуть стремительно и буквально на глазах. Тут уж мы, его как-никак товарищи, посерьёзнели. Начали его словами убеждать, а когда увидели безрезультатность слов, то специально в баню повели. Где висюльки его в присутствии свидетелей щупали, в руках перекатывали и пришли к единому мнению: хушщь убей, но два яйца. И даже самому ему предложили собственною рукою пощупать. Он пощупал, вроде бы повеселел и даже после бани восемь стопок водки рябиновой выпил. По домам разошлись уже глубокой ночью, а утром супруга евоная, Марфа Кузьминиша, Силу Мокиевича бездыханным обнаружила на диване и с засунутой в трусы рукою. Начали руку как-никак вынимать – бесполезно. Натурально как-никак задеревенела. Уже отчаялися, думали, что так и придётся, хушь убей, в гроб класть, но тут пришёл дворник Мафусаил Арабыч, человек страшной физической силы, и хотя и с жутким хрустом, но руку из трусов вынул. А вы говорите: дефьки, дефьки! Какие дефьки? На этих девок, хушь убей, колбасы не напасёшься. И пряников…
Приживальщик (по мотивам пьесы И.А. Тургенева «Нахлебник»)
Гостиная в доме богатого помещика и мецената, отставного маеора кавалерии Ивана Стерглинговича Зубова. Здесь – сам он и его молодая супруга Евлампия Сидоровнв, урождённая Промокашкина. Напротив них – здкшний обедневший приживальщик, разорившийся помещик Герман Японович Кокков. Он уезжает (точнее, отсылаем) в отдалённую деревеньку, поскольку на днях, на званом завтраке, сказал недопустимую вольность. Морда у Германа Японовича выражает откровенную грусть. Ему не хочется покидать этот дом в котором он провёл много лет и где ему всегда было сытно, тепло, спокойно и уютно.
Иван Стерлингович (изображая доброжелательность, внимательность и живейшее участие): Так прощайте, Герман Японович!
Кокков (уныло-обречённо): Прощайте, достопочтенный Иван Стерлингович!
Евлампия Сидоровна (привычно жеманясь): Прощайте, Герман Японович!
Кокков (уныло провиснув носом): Прощайте и вы, Евлампия Сидоровна! Дай вам Бог счастья, благополучия и здоровья! А я уж… (шмыгает носом, лезет в карман за платком, одновременно исподлобья всматриваясь в супругов в ожидании их реакции)
Иван Стерлингович (деланно-расстроенно): Ну, что вы, Герман Японович… Право слово, не стоит так уж расстраиваться. Там вам будет так же, как и здесь. уютно, сытно и тепло. Все распоряжения я уже отдал. Каждый день вам будут подавать ваши любимые печёные яйца, языковую колбасу и стЮдень (он произносит слово «студень» на французский манер. Через «ю»).
Евлампия Сидоровна (деланно-обрадованно): Вот видите, Герман Японович! Иван Стерлингович уже распорядился! Ах, эти печёные яйца! Ах, эта языковая колбаса! А студень, студень! Сколько чудесных воспоминаний связано с этими неприхотливыми закусками! Так что прощайте, Герман Японович!
Кокков( вытирая слёза сопли и слюни и одновременно кланяясь в пояс): Прощайте, матушка! И вы, Иван Стерлингович. Прощайте! Если кого обидел ненароком, прошу покорно простить…
Иван Стерлингович (взмахивая руками аки крыльями): Полноте, Герман Японович! Как вам такое в голову могло прийти! Кого вы могли обидеть! Вы же безобидны как огурец на грядке! Прошу простить меня за такое невольное сравнение.
Кокков( обиженно): Дык что ж… Дык пожалуйста… Я лишь бы чтобы без обид…
(На лице же его, если внимательно присмотреться, просто-таки написано: ну, погоди, сука плешивая. Я тебе устрою пирамидон! И бл.идве твоей, супружнице проститутошной, тоже устрою! Подкараулю, когда она со своим нынешним грёбарем, подпоручиком Зафуфлыжкиным-Кандибоберовым, кувыркаться будет на их нем привычном лятском месте в кустах рододендрона. Сфотографирую тайно и разошлю снимки в газеты. Вот уж тогда вы, педоразы помойные, твари вонючие, из себя аристократов корчащие, ужо взвоете белугами! Ха-ха-ха! И этот час мщенья близко, потому что Евлампия вчера тайно получила письмо и уже два раза мылася с душистым мылом!)
Евлампия Сидоровна (нетерпеливо переступая с ноги на ногу): Так что прощайте. Герман Японович! Прощайте, наконец!
Кокков (насупившись): Прощайте. Да, пора. Вот сейчас искурю пипироску и поеду. Чего уж теперь…
Иван Стерлигович (тоном учтивым. Но не терпящим возражений): В дороге покурите. На свежем воздухе курить гораздо полезнее, нежели в помещении.
Кокков: Да, пожалуй… Ну что ж… Ехать что ли?
Супруги (вместе): Да! Пора! Давно пора! Лошади уж застоялись! Кучер Никишка клюёт носом!
Кокков кривит лицо, машет рукою и , сгорбившись, спускается по ступенькам…
Кирпичник приходит утром (Детектив. Жуткий)
– Гаррий Бонифатьевич? Наконец-то! Вот вы мне и попались! ( в сторону, кому-то) Отпустите собаку, товарищи! Он здесь! (поворачиваясь к искомому и обнаруженному) Гаррий Бонифатьевич, я должен сообщить вам трагическую новость: сегодня утром в своей квартире в доме номер при по Почечуевскому тупику, обнаружен труп известного прозаика, поэта, эссеиста, краеведа, драматурга, переводчика, филолога-сурдогинеколога и прочая, и прочая, и прочая… Короче, классика земли местной Ромуальда Ромуальдовича Уева.
– Этого не может быть!
– Почему?
– Чего почему?
– Почему не может быть?
– Потому что в кинах в подобных ситуациях говорят: «Этого не может быть!». И обязательно восклицательный знак в конце. Не вопросительный! Восклицательный!
– … и идиотское выражение морды. И ваши обязательные идиотские ухмыляния. Я вас понял. Я вас давно понял и так же давно раскусил. Так вот запомните, гражданин… как вас, Гаррий Бонифатьевич. по фамилии-то… постоянно забываю… Ах, да! Гражданин Куевдутов! Здесь не кин. Здесь – реальность. И не надо путать это ваше вечное хавно с нашими вечными романтическими котлетами! Не надо тешить себя совершенно ложной иллюзией, что вы – единственный здесь умный и хитрый, а все остальные – пальцем на морозе деланные и кишкою, гражданин Куедутов, надутые. Не надо!
– Вдутов.
– Что?
– Куевдутов, а не Куедутов. После «е» – «вэ».
– Понимаю. Это вы опять так свою образованность хочите показать. Что мы все здеся из валенка вынутые, один вы – из прямой кишки.
– А что вы меня всё этой кишкой попрекаете? Я, между прочим, профсоюза член! Может даже видный! У меня, может, все профсоюзные взносы загодя уплочены!
– Я попросил бы вас…
– Так я ж и не говорю!
– Вот и правильно. Не говорите. Лучше слушайте. Тем более, что эта новость – не окончательная: сегодня же утром в своей квартире – кстати, расположенной в этом же доме номер три по всё этому же Куувдутовскому… пардон Почечуевскому тупику, обнаружен ещё один труп. А именно: известной поэтессы и прозаизшицы, краеведши и драматургши, гражданки Котлетовой Жоржетты Эдмундовны. Убийство, как и в первом случае, совершенно ударом кирпича по самой по йойной писательской маковке. Значит, что убийца был очень высокого роста, кучеряв, задумчив и любит пиво «Охота», восемьдесят рублей за полуторалитровый хандон. А кроме того страдает хроническим ринитом ( в просторечии – насморком), потому что в обеих квартерах обнаружены совершенно отчётливые следы соплей на шторах, занавесках, гобеленовых обоях и даже на полу.
– Ромуальд тоже страдал повышенной сопливостью…
– Это не его сопли. Мы прямо на месте провели экспресс-анализ дээнка. Который однозначно подтвердил: это сопли убийцы.
– Боже мой Боже мой… Пропал уевский дом!
– … кроме того, в прихожей убиенной Котлетовой, под польтами, был обнаружен труп неизвестного гражданина, который оказался товарищем Чучундровым, местным дворником который, как выяснилось позднее, со слов злорадно торжествующих жильцов, оказывал писательнице интимно-половые услуги за отдельную плату. И как тоже выяснилось в ходе следствия, точно такие же услуги он оказывал и Уеву. А также сказочнице Рулетовой, художнику Влуппенштоккову и продавцу кваса из бочки около железнодорожного вокзала, гражданину одной из среднеазиатских республик Гуссейнову Махмуду-заде-оглы.
– То есть, был специалистом универсального профиля. Не только по переде, но и по заде?
– А пошлить не надо. Это его личные проблемы куда, кому и во что. Сейчас совсем не тот подобающий случаю момент. И опять же вынужден вам сообщить, что во дворе дома номер три по всё тому же, чтобы черти его сжевали, порчечуевсмоу тупику, оперативно-розыскными собаками и местной шпаной обнаружены разбросанные фрагменты тел приблизительно двадцати восьми граждан обоих полов, разных возрастов и социальных сословий. От пролетариев до тех, кто называет себя интеллигентами.
– Ужас! Ужас! А они-то кто? А их-то за что? А им-то куда и как?
– Выясняем. Одно очевидно: орудовал маньяк и орудовал кирпичом. Потому что на всех фрагментах и останках, а также на черепе вышеназванного Чучундрова обнаружена кирпичная пыль. Отсюда вопрос: а где вы, Гаррий Бонифатьевич, были сегодня утром, равно как и вчера вечером, равно как и в остальные дни недели?
– Что за чушь! Я был в библиотеке!
– В библиотеке? Интересно. В какой библиотеке?
– В такой библиотеке! В библиотечной! Которая на улице Бонч-Бруевича!
– Интересно. Там есть библиотека?
– Сейчас не знаю. Но ещё утром она там была!
– Хорошо. Допустим. И что же вы там делали, в этой вашей библиотеке?
– Встречался с читателями. Рассказывал им о своих гениальных произведениях.
– Которые будут читать потомки?
– Естественно. А что же ещё им читать?
– Логично. А кирпичи у вас в дому имеются?
– Что за грязный намёк? Да, имеются. Два. Я их использую вместо гантелей, потому что на покупку гантелей у меня никогда нету денег.
– Замечательно. И где же они сейчас?
– У сундучке припрятаны.
– Прелестно. Тогда с вашего разрешения мы их из сундучка изымем, чтобы сделать с них смывы, сливы и соскобы. На предмет обнаружения крови, а равно мозгов убиенных жертв.
– Я решительно протестую! Это мои кирпичи! Я их лично нашёл на нашей улишной помойке! Да вы что? Вы меня подозреваете?
– А как же вас не подозревать? Вас, под личиной которого прячется выпускник секретной школы гитлеровского абвера, имеющий кличку «Кислый».
– Я?
– Нет, я! Хватит юлить и крутить, господин Адольф Леопольдович Кляушке, в наши времена известный как Гаррий Бонифатьевич Фильдеперсов, якобы ветеран труда, всю жизнь прослуживший мирным сторожем на скотобазе имени Первого Мая! А на само деле, безжалостный убийца и палач!
– Я сейчас с ума сойду!
– Что? С ума? Значит, чуешь, сучара, страх и ужас перед неотвратимым возмездием!
– Я написал сорок две книги…
– … и все – фальшивые! Потому что под маской патриотизма и идей, пропагандировал в них презрение и ненависть к нашим идеалам и, в частности, к колхозному строю.
– Отправьте меня в дом хи-хи. Очень прошу.
– И оправим. Где вы и закончите свои скорбные предательские дни. Конвой!
( через пять минут)
– Думаешь, подействует? Не слишком ли жестоко?
– Не слишком. Это проверенный психологический трюк. Так что и Уева и Котлетову, и этого грибучего дворника с косой, и прочих стариков со старушками можно отпускать. А этого писателя мы теперь имеем полное право привлечь за спекуляцию просроченной порнографической продукцией. Расколется, гад! Никуда не денется!
К оглавлению...
