«Не хочу в Нормандию!» (10-12 глава) Юлия Нифонтова

 

    Всё-таки телевизор – настоящий друг человека. Никто не может так быстро успокоить, как он любимый! Первое, что я увидела на экране, была знакомая до боли передача «Кто хочет стать миллионером?», но вёл её почему-то не родной каждому российскому зрителю телеведущий, а очень похожий на него французский щёголь. Единственное отличие состояло в том, что действующими лицами были французы. Боже, неужели все, что показывают на нашем телевидении придумано в Европе?! 

    Переключая бесконечные каналы, я с удивлением узнавала интерьеры студий, ежедневные смешные сериалы, ток-шоу, игровые программы, и другие «фабрики звёзд» (только если у нас это фабричный конвейер, то во Франции – «Стар академи» – академия звёзд). 

    Особенно радовала узнаваемостью реклама – подавляющее большинство роликов было из тех набивших оскомину, что наши отечественные зрители невольно зазубривают наизусть в раннем детстве. «Снесла курочка яичко, да не простое, а очень простое – фирма «Вэллдом»! – смешил наивной интерпретацией соседский малыш. Приезжаем во Францию, а тут, оказывается, та же фирма для которой осчастливить клиентов не только просто, а очень просто… 

     Только вот когда начинается на французском телевидении очередной рекламный блок, то громкость сама собой делается значительно тише, а, следовательно, снижается и раздражение зрителя, замученного созерцанием навязчивого двигателя прогресса. Да и количество рекламы, бесцеремонно прерывающей интересный фильм в самый неподходящий момент неизмеримо меньше. 

    Неужели соотечественникам в десятки раз нужнее знать, что именно порошок «Ариэль» подарит им альпийскую свежесть? Ведь, когда рекламу гонят по российским ящикам, то звук наоборот врубают на всю мощь. И все кто вооружён символом семейной власти – пультом от телевизора реагируют мгновенным устранением источника раздражения и переключают на другой канал, а ежели и там притаился агрессивный противник, то телик на время вырубают и спокойно идут в туалет. Рекламная пауза, товарищи!

 

– Элина, иди сюда скорей. Твой Барнаул показывают – кричит Месье из гостиной. 

    Вбегаю в комнату. Всего две недели в разлуке с Родиной, а чувствую, соскучилась до слёз! Хоть посмотреть на родные лица! Вместо Барнаула показывают потоп на острове Борнео. А французам без разницы Барнаул или Борнео, когда во рту каша – звучит почти одинаково. 

 

    К своему удивлению, я много смотрела художественных фильмов. Никто мне их, понятное дело, не переводил, но всё было и так понятно, потому что в большинстве своём это были комедии или трогательные детские фильмы про животных. Особенно запомнились два киношедевра потому, что они показывали Россию. К истинному положению эти потуги, правда, не имели никакого отношения, но за попытку – спасибо! 

    Первое кино тужилось изобразить родную сторонушку. Экзотическое поселение аборигенов Сибири, в представлении смелого европейского режиссёра, являло собой жидкую россыпь чёрных неказистых землянок, занесённых снегом. Декоратор явно ошибся климатическим поясом и вместо густых лесов, сибирскую деревушку окружала ледяная пустыня без признаков растительности. Пейзаж явно демонстрировал ужасы полюса вечной мерзлоты, но входные двери в убогие хатки имели застеклённые окошечки и собачьи лазы внизу, а едва очерченные под толстым снежным покровом крыши были украшены резными флюгерами.

     Беспрерывный кинематографический буран стремился превратить мою малую Родину в один большой сугроб. Но под толщей никогда не тающего снега, в закопчённых допотопными лучинами избах обитали крупногабаритные нечёсаные православные батюшки. Все как на подбор с бородищами ниже пояса, мохнатыми грозными бровями и недружелюбным характером. Униформа русского мужского населения состояла из безразмерной чёрной рясы и высокого чёрного колпака. 

    Женщин в русских селеньях не было вообще. Видимо устав останавливать коней на скаку и заходить в горящие избы, все русские бабоньки взялись за ум и эмигрировали в просвещённую Францию. Оставленные без присмотра мужики, впали в религиозный фанатизм, и безостановочно молясь, сильно мешали главному герою – молодому красивому французу путешествовать по России. Увидев на прогрессивном, добром и открытом герое модную куртку, кроссовки и бейсболку я с ужасом поняла, что фильм живописует современность. 

    И это был отнюдь не «Назад в будущее – 4», и не какой-нибудь американский блокбастер про путешествия во времени. Американские фильмы на французском телевидении не то чтобы совсем запрещены, но как-то невостребованы, ведь есть свои французские, которые лучше всех! Даже слово «О`кей!» говорить по телевизору не то чтобы нежелательно, но как-то не принято, ведь есть родной французский аналог – «Дакор!», этак гораздо лучше! 

    Второй фильм «про Россию» был из когорты старого, нудного, узкоформатного кино, которое так любят все интеллектуалы. Чёрно-белая лента. Восемьсот-лохматый год. Революция. Узбекфильм. В грязном дребезжащем вагоне поезда едет молодая целомудренная узбечка. Вдруг к ней в купе заходит молодой политически грамотный узбек-красноармеец:

– Салам алейкем!

– Алейкем асалам, – испуганно бормочет и вжимается в угол смущенная девственница востока. 

– Бонжур, мадам! Бонжур, месье! – томно переводит сексуальный баритон.

    После приторно-леденцового образа французского телевидения, особенно жутко было слышать дома с настойчивой регулярностью по родному ящику, что в любимом отечестве по всем каналам взрывают-убивают, ежедневно люди пачками страдают-погибают, и всё новые и новые фрагменты тел разбросаны в радиусе километра…

 

    Увлёкшись подростковым телесериалом, про то, как юная манекенщица морит себя голодом и оказывается на краю смерти, забываю о бдительности и опрометчиво не запираю комнату. Моей оплошностью не преминул коварно воспользоваться террорист по кличке «Инфант», он же «Пюпюс», он же «Дважды-царь».

    Боец молниеносно впрыгнул в тыл врага и метко запустил мне в голову увесистой телепрограммой размером с «Капитал» Карла Маркса. Телевизионные программы во Франции похожи на толстые модные журналы-каталоги, поэтому представьте, будто я получила в висок кирпичом. На долю секунды в глазах потемнело…

    В следующий миг осознаю себя в конце коридора, держащей за шкирку перепуганного Пюпюса с занесённым над ним орудием в виде теле-булыжника. Вот так, наверное, и совершаются убийства в состоянии аффекта. Опомнившись, не спешу отпускать сорванца, с удивлением для самой себя садистски наслаждаюсь испугом и беспомощным состоянием жертвы. В синих (папиных) глазах Пюпюса вижу проблеск сомнения – нет, не ударит. Видимо, «Инфанта» наказывают лишь в крайних случаях, как, например, публичное оплёвывание гостей. 

    Но рамки дозволенного поставить необходимо. Опустив солидный томик, не скупясь шлёпаю по пюпюсовой заднице так, что на коже наверняка отпечаталась пятерня. Пюпюс, не веря в происходящее набирает в лёгкие побольше воздуха и взревев, как пожарная сирена, мчится показывать боевое увечье отцу и сейчас точно донесёт на меня по полной программе.

 

Ничего, ничего, ничего,

Сабли, пули, штыки – всё равно…

 

    Завтра Пюпюса отправляют к матери. Французский суд – самый гуманный суд в мире (!), он мудро распределяет радость общения с милым чадом поровну между родителями. Свои две недели мы с Месье оттарабанили, как говорится «от звонка до звонка», теперь очередь пюпюськиной мамаши, пусть она теперь свои две недели попляшет с ненаглядным крошкой-террористом. А у нас отпуск от этого монстра.

    УРА!!! Начинается свобода!!!

    Зато по телевизору запускают «Тур-де-Франс». Хотелось же мне увидеть на экране чисто французскую «изюминку», чтоб от всей мировой тележвачки отличалось – ну вот, пожалуйста! По всем каналам в спины друг другу сосредоточенно пыхтят потные велосипедисты. А значит, по телеку смотреть больше не на что!

 

Иллюстрация Александра Ермоловича

 

11. ФРАНЦУЗСКАЯ РЫБАЛКА

 

 

    Жара плюс сорок в тени! Это не Нормандия, это Ашхабад какой-то!!! Температура не характерная для сырого, туманного, самого близкого к Англии региона. По телевизору по всем новостям показывают тревожные кадры – экскаваторы сгребают во рвы груды погибших кур. Нежная домашняя птица не выдерживает такой температуры, и массово завершает земной путь в куриных братских могилах.

    Из дома выходить вообще не рекомендуется. Во дворце у Месье вовсю работают кондиционеры (как это он не додумался экономить на электричестве!) Из прохладного свежего помещения, на улицу выходишь, как в парную. Аж дыхание перехватывает от горячего воздуха!    

    Аномальное пекло установилось, наверное, специально для меня, чтобы осуществилась заветная мечта, и я как можно дольше провела времени на пляже. Океан!!! Вода холодная даже в такую жару. Идёшь-идёшь по воде, а воды всё по-колено. 

    Идём с Лолкой по пляжу. Под ногами весь песок усеян маленькими кучками, будто по побережью пронеслось стадо карликовых пинчеров с хронической диареей, причём испражнялись собачки исключительно мокрым песком.

– Это крабики, – поясняет Лолка.

– Что неужели крабы весь пляж закакали?

– Нет же, они в песок зарываются, а наверху оставляют такие кучки. Смотри, – Лолка разрывает одну из пирамидок, а под ней действительно скрывается крохотный, словно игрушечный, но живой крабёныш размером не больше пятачка.

    Внимание невольно привлекает необычное семейство. На улицах Франции можно увидеть множество межэтнических браков, но особенно ярко, практически незабываемо, смотрятся такие разноцветные ячейки общества на оголённых пляжах. Белотелая необъятная матрона возлежит в тени широкого зонта, а по ней, как котята по кошке, ползают шестеро чад-погодок от светло-кофейного до тёмно-шоколадного оттенка. Вскоре из воды выходит двухметровый тёмно-фиолетовый папа – «инопланетянин» с планеты Заир или Конго. 

 

А 

Ленуська,

не хочешь

ли 

пос-

мот-

реть, как

наши мужики

на рыбалку ходят?

– спросила Лолка, указы-

вая на группу местных жи -

телей экипированных вполне

по-российски - в старые куртки

и резиновые сапоги, а вместо удо-

чек и спиннингов рыбаки несли с 

собой только пустые вёдра, - Это

особенности национальной ры -

балки. Они по берегу ходят и

подбирают раковины после 

отлива, потом сдают улов 

в прибрежный ресторан. 

Ежедневный клёвый 

бизнес. Во-он там, 

видишь трактор 

едет, полную 

телегу везёт. 

Крабов, 

уст -

риц, 

омаров там, всякой-всячины морской… Это считай, будто сетями ловят

– по-крупному. Когда прилив, океан совсем близко подбирается, и

кажется, что дельфины могут запрыгнуть на террасу, а

в дом врежется какая-нибудь забубённая яхта.

 

Пляж на побережье Нормандии не является тем общественно-значимым местом, как берег Оби в Барнауле, где противоположному полу демонстрируются достоинства и излишества фигур, сексуально-зовущие позы и татуировки, где под любимые попсовые куплеты завязываются легкомысленные знакомства и прочные связи. Нет. В Нормандии побережье настолько обширно, что люди не кучкуются, превращая пляж в живую биомассу, а располагаются друг от друга на столь почтительном расстоянии, что интерес к соседям полностью утрачен. Поэтому можно лежать абсолютно голым, и никто на тебя не обратит достойного внимания. В связи с этим, несмотря на шикарные авто, оставленные на стоянках, купальные принадлежности не изобилуют модными тенденциями. Кажется, что французы вовсе не заботятся о том, как выглядят.

– Типичный миллионер тот, у кого на пляже самое рваное полотенце, – констатирует мою мысль проницательная Лолка, и как бы между прочим добавляет – я скоро со своим новым мальчиком уезжаю в Париж… не скучай!

    Самое интересное на берегу занятие для меня, жителя дремучих северных широт, собирать ракушки. Французские компаньоны смотрят на мою коллекцию с иронией и недоумением. Наверное, так же смотрела бы я, если б кто-нибудь в алтайском бору, кинулся собирать шишки и в каждой находил что-то особенное и неповторимое. 

    Не глядя на сарказм мон ами, я не могла оторваться и с азартом истого коллекционера продолжала выискивать, пополняя ракушечный арсенал новыми удивительными экземплярами. Было чем залюбоваться: корявые, поросшие как мхом водорослями створки устриц, то завёрнутые улитками гиганты, то россыпи крошечных, ярко-жёлтых, словно зёрнышки кукурузы мини-ракушечек. 

    Стало уже традиционным, что утро, проведённое на пляже, завершается обедом в прибрежном ресторанчике. Если утро начинается в 11–12, то соответственно обед – пять-шесть часов вечера. Особенно запомнилось первое посещение этого излюбленного пункта питания.

    Мы сидим на открытой террасе, нависшей над самой водой и продуваемой всеми солёными ветрами. Из-за близости океана жара совсем не чувствуется. Любуемся бесконечным, синим простором, яркими гребешками яхт вдалеке, пенными барашками волн, догоняющих друг друга.

    Каменный балконище, на котором расположился ресторанчик, словно монолит выточен из скалы белого мрамора, причём круглые столы и скамьи, огибающие их подковами, неотделимы от пола и составляют с ним единое целое. Несмотря на ранний, для подобных мест, час вокруг многолюдно. И что действительно радует многострадальный женский взгляд – подавляющее большинство посетителей мужчины. Да какие! Молодые, приятные, улыбчивые. Жаль, что в европейских забегаловках не принято запросто знакомиться, это только в ночных барах да клубах интимный баритон ненавязчиво предложит понравившейся даме:

– Чем вас угостить? 

    А вообще, будьте уверены, с какой бы страшилкой европеец не засиделся за ланчем, с ней он и уйдёт и ни на кого больше пялиться не будет. Это вам не наши перебежчики – «девчонки-чо-скучаете»! Поэтому приходится довольствоваться той компанией, что имеется в наличие. За столом: я, Месье, бывшая красавица, больше всех пострадавшая от злодеяний Инфанта-Пюпюса на злополучном званом ужине, Флоранс с кудрявым юным супругом Мишелем, настоящая француженка Маржори с налётом лёгкой лошадиности в облике, и антично-божественный Ксавье.

     Маленький беломраморный столик застелен хрустящей стерильной скатертью и сплошь заставлен сверкающими на солнце металлическими приборами. Явное сходство с операционной под открытым небом усиливается, когда официанты приносят нашей команде хирургов-любителей жуткие инструменты, не имеющие ничего общего с человеческой трапезой: изогнутые иглы, странные длиннющие двухзубцовые вилки (ими, наверное, удобно вытягивать из жертвы кишки), крючки, щипцы разных калибров, от маленьких, видимо для выдёргивания ноздрей, до внушительных, коими возможно перекусить ребро. 

    Рядом с каждым посетителем-изувером почтительные служки ставят по большому серебряному ведру, в котором почему-то нет ни льда, ни шампанского. Беспокойство моё нарастает. Для чего тогда эти вёдра? – Для ампутированных конечностей, или на случай если у кого-нибудь начнётся безудержная рвота?! Ну, а если серьёзно? Как я, воспитанная в простецких школьных столовках, буду управляться со всеми этими загадочными приспособлениями маньяков-гурманов?! 

    Заказывает Месье – это даже не обсуждается. Любителей халявы полно, оказывается, не только в родном отечестве. С выражением крайнего пренебрежения, Месье отбрасывает прочь светло-зелёный листочек – это вегетарианское меню, видимо не заслуживающее почтения у нашей людоедской команды. Тем не менее, Месье, как главный матёрый, но благовоспитанный каннибал, советуется с выбором, показывая фото рядом с длинным и непонятным названием кушанья. На фотографии двое субтильных юношей с трудом держат огромное блюдо с горой «непонятночего». Все члены голодного племени одобрительно кивают, цокают, явно рады и хотят быстрее заглотить это «непонятночего», главное, чтоб побольше и на дармовщинку.

    Куда же они собираются поместить необъятное блюдо размером с этот столик, если вся его поверхность заставлена? Но я немного ошиблась, когда официанты поднесли блюдо-гигант ближе, я поняла, что оно несколько больше по диаметру, чем наш столик. В середине, правда, оставался крохотный участок свободный от «медицинского инструментария». Именно туда ловкий гарсон поместил высокую металлическую подставку, похожую на вазу без дна, водрузив на неё этот огромный банный таз, в котором можно было выкупать одновременно сразу несколько младенцев. Но вместо неумытых детишек ёмкость изобиловала членистоногими жителями океанских глубин. Рыхлый курган из крабов, улиток, устриц и прочих моллюсков вершил крупный бело-розовый омар. Он возлежал словно шах, обняв загребущими клешнями кучу награбленного добра.

    До сих пор для меня остаётся загадкой, как и в каких глубинах подсознания были заложены виртуозные умения разделки морских деликатесов. Но даже не особо глядя на французских гурманов, я нашла применение всем странным инструментам, словно всю жизнь прожила на побережье и питалась исключительно малюсками. Ведь это ж понятно, что доставать улиток удобнее всего длинными металлическими крючками, а сломать панцири крабов сподручнее как раз такими стоматологическими щипцами. 

    Надо заметить, что поначалу я тушевалась за столом перед иностранной братией, казалась себе неуклюжей, не имеющей представления об этикете. Постоянно ловила себя на том, что вилку необходимо держать в левой руке. Но, переложив инструмент из привычной правой, начинала всё ронять и терялась окончательно, заливаясь предательским румянцем. Однако вскоре успокоилась, увидев, как раскрепощённо ведут себя myfriends за трапезой. Вилки держали кому как угодно, в ход шла даже мышечная сила, если разрезать кусок ножом было сложно, а скатерти безжалостно заливались соусом и вином. А чего стоит только неизменная европейская привычка совать хлебные куски в кружку с кофе! 

    Но такой прыти я от себя не ожидала. Поистине к хорошему очень быстро привыкаешь. Орудовать чёрными скорлупками мелких мидий (их здесь называют «мули») открывая, словно пинцетом одну с помощью другой у меня выходило гораздо ловчее, нежели у тормозных иноземцев. Вообще это была поистине моя пища, я даже не ожидала, что до такой степени привяжусь к изысканной морской кухне. И уже не могла себе представить, как я буду обходиться без «мулей». Сейчас в родном Барнауле можно найти все эти дорогостоящие креветочные изыски, но все они ни в какое сравнение не идут с теми свежайшими дарами океана только – что поднятые с берега во время отлива французскими «рыбаками».

– Боже, как же я буду жить в Сибири без моих любимых мулей? Неужели я больше никогда не съем ни крошки этой вкуснятины, когда вернусь домой?! – невольно сокрушалась я.

– Не волнуйся Элина, мы обеспечим тебе крошку-муля, – успокоил меня балагур Мишель, – пришлём тебе в Сибирь ма-а-аленькую посылку. Один ма-а-аленький муль в спичечном коробке и к нему открытку тоже ма-а-аленькую, размером с почтовую марку… 

    Я старалась изо всех сил не показывать, что меня задевают изощрённые поддёвки смазливого альфонса, которому за мускулистые загорелые ноги прощалось всё. Тем более, что подали устриц, о которых я раньше только слышала.

    Они показались мне самой вкусной на свете едой. Их действительно не подвергают варке, но маринуют в уксусе. Это поистине божественный вкус. Но как мне пояснили, устрицы не являются повседневной французской пищей, их принято употреблять только по большим праздникам, например на Рождество. Это лёгкая низкокалорийная еда нежнейшей консистенции с мягким рыбно-желейным вкусом. Хотя напугана я была ими немало. Дилетантов может отпугивать внешний экстерьер, как вид лягушачьих лапок, что вкуснее и полезнее пресловутых окорочков. 

    Представьте, что думают про устриц и про французскую кулинарию вообще в дремучей сибирской тайге: «Их ядять, а оне пищать! Лягушатники!» Но я не избалованная никакими изысками, всегда была оригиналкой. В детстве обожала солёные оливки (может, потому что они были редкостью) остальные дети терпеть их не могли. Понятие «вкусное» для меня – это чёрный хлеб с селёдкой, отнюдь не кремовый торт. Поэтому прибрежные французские рестораны стали для меня своеобразной Меккой и предметом обожания.

    По мере опустошения гигантского блюда – переполнялись наши серебряные вёдра, что предназначались для отходов, которые в десятки раз превосходили по объёму добытое из под хитинового покрова количество деликатесного белка. Когда королевская трапеза неумолимо шла к концу, слащавый и противный Мишель, который больше всех потешался над моёй страстью собирать ракушки, торжественно встал и на глазах всего ресторана церемонно протянул мне своё наполненное горкой ведро с отходами:

– Мадам, позвольте внести свой скромный вклад в вашу коллекцию! 

    Бальзаковозрастная супруга охотно залилась приторным смехом:

– Оля-ля, Мишель – такой весельчак!

   Эх жаль, нет с нами экспрессивного Пюпюса, он бы показал кто здесь настоящий весельчак! 

 

Иллюстрация Александра Ермоловича

 

12. ПОЧТИ НЕОБИТАЕМЫЙ ОСТРОВ

 

 

До триумфального возвращения Пюпюса от мамочки оставалось три дня («…Три счастливых дня было у меня-а-а-АААА-АААА!!!…»), и Месье решил максимально насытить программу всеобщего отдыха. Решено было посетить острова, коими так обильно усеяны прибрежные океанские просторы. Первым, по установленному папа графику, значился крохотный «необитаемый» остров в нейтральных франко-английских водах. Компании для путешествий тоже были выбраны заранее. На необитаемый островок нам предстояло отправиться в сопровождении семейной пары Флоранс-Мишель, а вот на остров № 2 предстоял вояж с молодожёнами Маржори-Ксавье. Именно в такой последовательности значились наши компаньоны, видимо, согласно значимости и доброжелательности Месье – по-убывающей.  

    Вечер и ночь нам предстояло провести в гостях у Флоранс и Мишеля, а рано утром ехать с ними на побережье и плыть на остров на маленьком кораблике. Благостную идиллию нарушали мысли о пропавшей где-то Лолке. Куда она могла подеваться? Если рванула в Париж со своим новым мальчиком, как обещала, то почему уже несколько дней не звонит, не шлёт SMS-ки и вообще не подаёт признаков жизни?

    Мы ехали в соседний городок по мягкому ночному шоссе. Широкая разделительная полоса светилась в темноте загадочным зеленоватым светом. Несколько раз я порывалась попросить Месье остановить машину, чтобы выбежать и посмотреть своими глазами, как это французы подсвечивают дороги. Умом я понимала, что полоска нарисована флуоресцентной, светящейся в темноте краской, но всё же временами накатывало сомнение: а, вдруг в асфальт вмонтированы маленькие лампочки, что подсвечивают изнутри матовую прозрачную полосу, из толстого стекла проложенную по всей длине скоростной трассы? 

    Через небольшие промежутки времени Месье притормаживал и платил несколько монет автомату или невозмутимому дорожному служке за проезд по нарядному, идеально гладкому мерцающему шоссе. Каждый раз, тяжко вздыхая, он доставал специальный кошелёк для меди. Где каждая монетка, лежала в своём отсеке, согласно ранжиру. После очередного тоскливо обречённого вздоха, я подумала, хоть наши дороги и не светятся в темноте, зато не надо раскошеливаться через каждые пять минут за почётное право газовать по родимым колдобинам.

    Хозяева встретили нас фейерверком эмоций, будто в гости к ним заехал не стареющий жадный дед с сомнительной профурсеткой из забытой Богом дыры, а сам господин «Доширак» с новой женой – звездой парижского бомонда.

    Флоранс, оправдывая своё имя, страстно увлекалась парковым дизайном. И устроила на своём участке настоящий мини-Версаль. Особенно восхищали искусственные водопады на заднем дворе.

    Перед ужином на воздухе хозяйка с воодушевлением показала нам дом. Молодой супруг, как и положено альфонсам, семенил позади госпожи и поддакивал.

    Экскурсия началась с просторной гостиной на первом этаже. Зал был условно разделён на две зоны: «клубная» с барной стойкой и зоной отдыха: мягкий уголок у домашнего кинотеатра. Над интерьером явно работал профессиональный дизайнер, так как обе части были умело объединены осовремененным «древнеегипетским» стилем.

    Из созерцания интерьеров мной был сделан парадоксальный для сознания русской училки вывод, что работать учителем во Франции почётно и экономически выгодно. По словам Флоранс, им не рекомендуется проводить больше четырёх уроков в день, чтобы не перегружать нервную систему педагога. Перед глазами тут же пронеслись осатаневшие после двух учебных смен смертельно уставшие лица нищих коллег, разбегающихся, как тараканы по своим провонявшим кошками хрущобам – проверять кипы тетрадей.

     Экскурсия затянулась. Мы были проведены по всем многочисленным комнатам особняка. Осмотрели прачечную, гардеробную, личные кабинеты хозяев и даже допущены в «святая святых» – пурпурно-атласную супружескую спальню.

     Наличие никем не занятых апартаментов на первом этаже, оборудованных, словно номера отелей, заботливая мать двоих детей объяснила так: «У моей дочери есть бойфренд. Если он приедет к нам в гости – пожить ненадолго, и ему захочется провести ночь в одиночестве, то сиреневая комната для него. Точно так же у сына есть девушка. Следующая салатовая комната её любимая». Наличие на этаже дополнительно голубой и розовой комнат, видимо предполагало наличие у дочери нескольких бойфрендов… или иных комбинаций.

– Сколько лет вашим детям?

– Дочь Софи – шестнадцать лет. Сыну Жилю – семнадцать.

    Мне сразу вспомнилось недавнее громкое разбирательство в нашей учительской, когда срочно были вызваны родители парочки старшеклассников застигнутых свирепой завучихой за постыдным актом прилюдного поцелуя на школьной дискотеке. Возмутители порядка были заклеймены и пристыжены. А породившие этаких аморальных вандалов и попирателей общественной нравственности предки подавлены и сгорали со стыда под перекрёстным огнём осуждающих взглядов педколлектива.

    Не достигшие совершеннолетия чада Флоранс, оказывается, уже давно жили со своими пассиями, снимая жильё отдельно от родственников. Дети в свободное от школьных забот время подрабатывали официантами. Чаевых вполне хватало, чтобы начать самостоятельную жизнь лет на двадцать раньше, чем их российским сверстникам.

    За ужином самостоятельные дети Флоранс почтили нас присутствием. Хотя я, конечно, отлично понимала, что они прикатили исключительно поглазеть на меня – живое чудо, явившееся из космоса. Вдруг у меня три глаза или антенна на голове?

     Честно сказать, я немало струхнула, когда на выглаженные дорожки маленького «Версаля» вдруг с грохотом вкатили четыре крутых мотоцикла, которые оседлали матёрые рокеры с ног до головы увешанные атрибутами альтернативного мышления и общемирового протеста. Представители нового прогрессивного поколения европейцев были усыпаны клёпками, утыканы пирсингом, разрисованы разноцветными татуировками. 

     На нетренированный взгляд все они казались юнцами с больным самомнением и комплексом неполноценности. Но при внимательном рассмотрении компанию удалось разделить пополам по гендерному признаку. Толстая оплывшая рокерша с рядом колечек в брови и очагами красных угрей на «никаком» лице оказалась дочерью наших любезных хозяев. Подружка сына оказалась наиболее похожей на худосочного почти лысого юношу с выбритыми дорожками по всей голове. Выдавали её только едва заметные бугорки грудей, что уже никак не могло спасти подавленной женственности.

    Рокеры потусовались, выпили по бокалу вина, поглазели на меня, даже не пытаясь поддержать диалог с предками, и умчались в свою самостоятельную детскую урбанизированную «другую» жизнь.

    Мы же непосвящённые олухи из прошлого века ещё долго коротали вечер, потягивая сладкий мускат под шум маленького искусственного водопада.     

 

Добираться до островка, на котором нам предстояло провести уикенд, нужно было на небольшом прогулочном катере Catamaran «JeuneFrance» (Катамаран «Жён Франс») по проливу Ла Манш.

    Больше всего запоминаются какие-то яркие чёрточки, мелочи, которых не встретишь у себя дома. Может, поэтому на меня огромное впечатление произвёл специальный служащий порта, в обязанности которого входило подавать руку каждому, кто входил на катер. Он просто стоял на краю и помогал людям взойти на борт. Никто из местных и внимания-то на него не обратил. Но меня очень удивил такой сервис, дома этакое и в голову никому бы не пришло – у нас каждый выживает как может.

    Катер отчалил от берега. Мы остались на верхней площадке, чтобы ощущать порывы солёного океанского ветра и быстрое течение нашей жизни. Но жизнелюбивая Флоранс не оставила нам надежд на желанное уединение с небом и водой. Она упорно пыталась мне что-то рассказать и мимически изобразить некую информацию о том чудесном месте, куда мы направлялись. Её упорство и богатые невербальные приёмы убедили в том, что она действительно опытный высокооплачиваемый педагог. Но из всего сказанного я поняла только, что островок расположен в нейтральных водах и принадлежит Великобритании и живут там немногочисленные англичане, которых по пальцам можно пересчитать.

    Дико было даже представить что где-то там, в глубине, под толщей воды проходит автомобильная трасса – знаменитый тоннель под Ла-Маншем. 

    Вдруг публика зашумела и кинулась на левый борт:

– Долфинс! Долфинс! (искаж. англ. – Дельфины! Дельфины!)

    Обгоняя белоснежный парусник, по волнам летела стая дельфинов. Они то на секунду появлялись над поверхностью, то ныряли во встречные волны. Дельфинье семейство забавлялось игрой в догоняшки с ловким быстроходным судном. Туристы на борту радовались, щёлкали фотоаппаратами и махали дельфинам, будто те могли им ответить. Месье напротив, был сдержан, вроде – я и не такое видал, нашли, чем удивить. 

    Наша компания решила спуститься в нижнее помещение, чтобы передохнуть от ветра и согреться. Там нас ждал неприятный сюрприз. Весь трюм был занят французскими старшеклассниками такими же дикими, как и их российские сверстники, вывозимые на прогулки всем скопом. У меня сразу вспыхнуло ощущение, что я в родной школе и накопившаяся к тому времени ностальгия испарилась в два счёта.  

    Наше положение осложнялось тем, что свободолюбивое юное племя предавалось радостям путешествия абсолютно безнадзорно. Они шумели, ни на миг, не прекращая перемещений и потасовок, а учителя, что вывез класс на экскурсию, нигде не было видно. Мало того к подростковой компании пристроился подозрительный тип – старый худосочный хиппи абсолютно наркоманского вида. Это потом, когда «конченый» предъявлял билеты всего класса и командовал своей пиратской команде высадку на берег, до меня наконец-то дошло – он и есть педагог везущий класс на воскресную прогулку.

    Пожалуй, по степени раскрепощённости европейская молодёжь явно обогнала наших. У российских тинэйджеров настроение стоит в прямой зависимости от количества употребленного химического пойла, что продают в киосках под видом лёгкого коктейля. Эти же беззастенчиво веселились, изобретательно подшучивая друг над другом «на сухую». Видимо весь полагающийся на их души допинг брал на грудь старший наставник, по которому явно не один год в голос рыдал реабилитационный центр для наркозависимых.

    Мы, хмыкая, созерцали как две милые девочки-подружки разрисовывали цветными маркерами ногу своей одноклассницы, что мирно спала на реечной лавке на носу катера. На ноге у несчастной теперь красовались стрелки. Одна указывала на пятку, информируя «самое красивое место». Другая ярко-алая утыкалась в бахрому коротких шортиков и гласила «осторожно, двадцать сантиметров вверх и будет глубокая ямка!» Далее эстафету приняли юноши и разрисовали девушку, опрометчиво уснувшую на лавке, интернациональными и вполне узнаваемыми фаллическими символами.

    Засмотревшись на изобразительное творчество юных талантов, мы не сговариваясь, вздрогнули от резкого стука. За толстым стеклом иллюминатора, молодой, но по-видимому, очень голодный зомби из первобытного африканского племени. Отвратительно вывернув веки красной изнанкой наружу, и обильно пуская слюну, он сползал щекой по иллюминатору. Это был кудрявый Тарзан из стаи молодых приматов увозимых на загородный пикник отважным наркозависимым героем нашего времени. Я прониклась пониманием к французскому коллеге: работать с таким контингентом невозможно, оставаясь в трезвом сознании. 

 

    Цивилизованность страны определяется по доступности и качеству общественных туалетов. Как только я перешагнула в аэропорту серебряную черту, разделяющую российскую территорию от «импортной», извечная российская туалетная проблема растворилась сама собой. А о такой кощунственной выдумке наших отечественных бизнесменов-стяжателей, как платный туалет никто заграницей и слыхом не слыхивал. Первое, что мы увидели, прибыв на «необитаемый» остров – это чудесный беломраморный туалет с доносившейся из него приятной музыкой и ароматами дезодоранта, а так же огромный ресторанный комплекс с танцевальной площадкой и детским бассейном.

    Островок напоминал пасхальный кулич, выставленный на гладкую скатерть безмятежного океана. По всей окружности суши вела проторённая туристическая тропа, по которой не спеша двигались группки путешественников. Меж тем, дорожка вела себя непредсказуемо. Она то балансировала по самому обрыву над притаившимся внизу царством Пассейдона, то вдруг начинала скакать по огромным каменным валунам, а то принимала вид древний и загадочный: мощёная каменная кладка углублялась, прорезая холм. Такими траншеями остров был практически опоясан. Стены этих своеобразных окопов были словно высечены из белого песчаника и вид имели опрятный и праздничный.

     Маршрут вокруг острова был продуман настолько, что растянувшись почти на весь световой день, приводил к исходной точке, как раз к обратному рейсу кораблика.

    Тропа вела от одного живописного места к другому. Крохотная часовня отважно встала на цыпочки на самом краю каменистого утёса. Рядом импровизированная открытая колоколенка, где каждый желающий мог вдоволь натрезвониться.

    Словно дорога из жёлтого кирпича, что вела Элли и её верных друзей в Изумрудный город, наша тропа преподносила нам разнообразные сюрпризы. Изваяния огромных каменных черепах, несколько разноцветных качелей посреди поляны, скопление безхозных надувных бассейнов для мигунов, жевунов и других миниатюрных жителей Волшебных автономных округов. 

     Наша продуманная туристическими менеджерами тропа завела нас в райские кущи – густую тенистую рощу. Под тёмными зонтичными кронами – буйство разнотравья. Самое удивительное было то, что трава здесь не была подстрижена. После разлинованных и прилизанных городских европейских пейзажей выглядело это, ей Богу, чудесно. 

     Но когда мы вышли из-под сени величественной дубравы, то вдруг обнаружили неприятные последствия общения с первозданной природой. У всей нашей компании ноги были усеяны зелёными клещами. Я по провинциальной непосредственности начала их собирать с себя, завернув руку в салфетку и кровожадно давить. 

    Флоранс при активной мужской поддержке решила призвать к ответу вандала, то есть меня. Они дружно в голос, втроём, завопили: «Нет, не надо убивать, а то полиция оштрафует!» И вот тогда мне тупому тёмному питекантропу стало ясно, что в действительно правовом государстве с развитой демократией каждая вонючая козявка охраняется законом. Только вот зачем доводить закон до абсурда, тёмному питекантропу так и не удалось уяснить.

 

Одино-

кие жили-

ща аборигенов

 заметно отличались от 

французских по цветовой

 гамме. Французские домики 

преимущественно светлых и кремовых

 оттенков, похожие на пирожные, они повсеместно 

утопали в цветах и лианах, а украшались с весёлой выдумкой – 

смешными скульптурками, фонариками, витражами – кто во что 

горазд. На острове все постройки были траурно 

серыми и несли на своей архитектуре отпечаток

 драматизма и католического аскетизма. Я поня-

ла, что мы находимся на территории Великобри-

тании, а этосовсем другоегосударство, с другим 

лицом, характером, привычками. Культуры двух 

соседей – Англиии Франции отличаются друг от 

друга, как день и ночь. Жители острова, словно 

на подбор были нелюдимами, охраняющими своё 

одиночество, старались селиться обособленно, как 

можно дальшеот соседей. Если многие усадьбы в 

Норманди  находилисьна  возвышенностях что 

б заехать к кому-нибудь в гости, нужно было под-

ниматься круто вверх, там, в окружении зелёных

 изгородей, клумб и мягких полянок произрастали, 

 будто кружевные теремки, весёлые домики милых 

 общительных людей. Здесь же всё было по-другому. 

Мрачные обиталища суровых островитян были выложены из глыб плохо обработанного камня, без легкомысленных архитектурных излишеств, как могильные плиты, они одиноко возвышались на продуваемых всеми океанскими ветрами равнинах. Рядом с постройками не было ни деревца, ни палисадника. Аккуратность. Строгость. Да, жизнь не так легка-весела, дорогие господа французы!

 

Мы шагали и шагали, огибая островок, а меж тем, время близилось к обеду. Желудок, разбалованный кулинарным изобилием, царившем в апартаментах Месье, капризно требовал пищи. Если к полудню в животе настойчиво урчало, то перевалив на третий час дня организм, запротестовал всерьёз!

     Но наша компания почему-то усиленно делала вид, что все сыты до отрыжки и никому даже в голову не должна приходить кощунственная мысль о том, что пора бы уже и пообедать. 

     Флоранс наигранно, как в немом кино всплёскивала руками, неустанно восхищаясь видами, словно скопированными с рекламных туристических буклетов. Оптимист Мишель, как заведённый щёлкал фотоаппаратом, видимо, намереваясь поймать кадр, в котором его престарелая супруга будет выглядеть особенно нелепо. Месье шёл мерно, сосредоточенно, глядел на всё с неизмеримым равнодушием, и наверняка, мечтал о лошадях. А я свирепела с каждой минутой, уже ненавидя эту лазурную водную гладь, зелёные плюшевые поляны и живописные развалины замков времён ранней Золушки, по которым Кот в сапогах гонял ещё котёнком. 

    В половине четвёртого пополудни, мы спустились к песчаному заливу. Берег представлял собой идеальные декорации для романтического фильма о любви на лоне природы. Песчаный, словно просеянный сквозь сито чистый песочек, был усыпан яркими оранжевыми-белыми-жёлтыми ракушками величиной с крупные бусинки. Словно Богиня Любви случайно рассыпала по берегу своё ожерелье. Мы расположились для отдыха, но о пикнике никто не беспокоился. Это не то, что наши домашние «мамочки» – только шагнут на травку, сразу начинают метаться: раскладывать припасы, резать огурчики, помидорчики, колбаску, и т.д. В России у всей женской армии одна забота: «Мужиков накормить!»  

    На круглых каменных отшлифованных временем валунах возлежали группки загорающих. Прогретые солнцем огромные камни располагались так чудно и хаотично, что заменяли собой, диваны, кресла, обеденные столы и подиумы для обнажённых натурщиц. Дамы тут и там подставляющие обнажённые груди золотым лучам, могли бы, конечно, послужить моделями… но только для художников каменного века, высекающих своих гипертрофированно толстых палеолитических Венер. Невольно я позавидовала самоуверенности европейских толстух. Это не наши пигалицы, только лишний килограммчик засекут, сразу в панику.

    Созерцание аппетитной сверх всякой меры, телесной сдобы привело меня в отчаяние. Сгорая от стыда, я пролепетала, что хочу есть. Своим заявлением я крайне удивила моих компаньонов – «солнцеедов», которые оказывается и не помышляли об этакой блажи, а по своей национальной спартанской традиции приучены принимать суровую пищу строго раз в неделю по пятницам.

    Нехотя, с демонстративным нежеланием, Мишель достал из своего рюкзачка более чем скромные яства. Каждому путешественнику досталось ровно по одной маленькой помидорке и крошечной булочке.  

    Загадочное поведение моих попутчиков разъяснилось, когда мы подошли к конечной точке нашего странствия и вернулись на цивилизованную часть острова, где шумной гурьбой теснились маленькие уличные кафешки и ресторанчики.

    Сидя за столом с меню в руках, наши друзья не стали особо церемониться и заказали себе столько блюд, что стало очевидным, что Робин-Бобин Барабек был родом именно из Франции. А чего стесняться-то, ведь за всё платил престарелый денежный мешок.  

    Мне стало немного обидно за Месье. Ведь эта парочка, что называла себя его лучшими друзьями, просто целенаправленно двигалась к ближайшей забегаловке, где за всех по-обыкновению и заведённой традиции заплатил бы их глупый добрый друг. Зачем же им тратиться на продукты, если Месье всё равно всех накормит. 

    Правы ушлые американцы: «Всем правит бифштекс!», а ещё я сделала для себя парадоксальный вывод, о том, что оказывается на фоне остальных французов Месье не прижимистый скупердяй, как я думала раньше, а широкой души барин-расточитель, практически – мот!

 

© Нифонтова Ю.А. Все права защищены.

 

Иллюстрация Александра Ермоловича