«Не хочу в Нормандию!» (13-15 глава) Юлия Нифонтова

13. ВОЛШЕБНЫЙ ЗАМОК

 

    Чудесный остров-монастырь на побережье Ла-Манша красуется на открытках половины путеводителей и по популярности уступает, пожалуй, только Эйфелевой башне. Место замечательно тем, что во время прилива оно выглядит как остров, а в момент отлива по обнажившемуся дну безмятежно разгуливают овцы – картина получается прямо-таки сюрреалистичной.

 

    Молодожёны Маржори – Ксавье праздно существовали в кемпинге. Это целый произвольно заселённый посёлок из одинаковых автофургонов. Правда, сервис у этого авто-жилищного организма с бесперебойным обменом «веществ» был гораздо функциональнее организован, чем в некоторых настоящих посёлках.

    Во-первых, здесь была вполне серьёзная охрана, а не номинальная, как на среднестатистической российской даче в виде дряхлого инвалида, перманентно спящего под доверенным его власти шлагбаумом, или бряцающих муляжными саблями ряженых казаков с классическими бандитскими рожами и «выхлопом» на километр. Нас бы не пропустили без внимательного изучения документов и занесения данных в компьютер.

    В центре автопоселения, словно большая кнопка на клавиатуре, чуть возвышалась над остальными клавишами одноэтажная цилиндрическая башня, нашпигованная удобствами: бытовками, кухнями, душевыми кабинами, туалетами и прачечными.

     Фургончик Ксавье и Маржори затерялся в самой гуще скопления трейлеров и выходил на баскетбольную площадку, где постоянно резвились разновозрастные баскетболисты-любители.

     Несмотря на компактность, комнатку в трейлере можно было назвать настоящим Раем для двоих. На более чем скромной площади разместились: крошечный холодильник, бар, телевизор, мини-гостиная – стол и откидные стульчики, а среди всего этого лилипутского уюта – вполне соответствующая норме двуспальная кровать. Перед входом в трейлер, следуя европейским привычками, обеденная зона, обязательно вынесенная на свежий воздух. Интересно, они и зимой, поди, выбегают во двор перекусывать – сила привычки…

     Но молодых, как ни странно, интимное уединение в семейном гнёздышке интересовало мало. Расписание жизни отдыхающих молодожёнов напоминало интенсивную подготовку к олимпийским играм: утренняя пробежка – плавание – велосипедная прогулка – плавание – баскетбол – плавание – спортивные танцы на открытой площадке – и снова плавание…  так каждый день. Они и любовью, наверное, занимаются исключительно для мышечного тонуса…

     В отличие от меркантильной четы «Флорансов» молодожёны встретили нас очень приветливо и хлебосольно. У Месье и голливудского красавца Ксавье сразу появились какие-то совместные дела. Сначала они выравнивали фургончик, подкачивая попеременно колёса. А потом и вовсе удалились в сторону пляжа, что-то деловито обсуждая.

    По-мальчишески шустрая Маржори, несмотря на несомненное сходство с лошадиной братией, определённо начинала мне нравиться. Когда мужчины ушли, она встрепенулась, стала необыкновенно задорной и обаятельной.

    Её словно обкусанные вихры торчали во все стороны, а чёрные глаза сверкали азартом. Девушка постоянно широко улыбалась, демонстрируя слишком крупные длинные зубы, созерцание которых вновь возвращало меня мыслями к конюшням Месье.

    Самое чудесное, было то, что с Маржори не надо было строить иллюзию дружеских отношений, подбирать слова, изображать интерес. Всё складывалось само собой, легко и естественно. Сначала мы вместе мыли фрукты, потом рвали листья салата в круглый таз.

    Затем Маржори решила посвятить меня в тайны высокой кулинарии и научить делать экзотический салат из тунца в чашечке из авокадо с зелёной стручковой фасолью. Блюдо получилось превосходным, ничего вкуснее, кажется, в жизни не ела.

     Жаль только, что не смогла в дальнейшем применить свои знания в сибирской глубинке, по причине низкого качества исходных ингредиентов.

    Наверное, впервые за долгое время я почувствовала себя расслабленно. Только теперь в сравнении мне стало понятно, в каком диком напряжении я пребывала все эти дни, несмотря на беспробудный отдых. Агрессивная чужая языковая среда и то, что постоянно невозможно снять с лица эту деланную улыбку, стараться всем понравиться, не замечать взглядов, какими в зоопарке посетители разглядывают горилл. Боже, неужели в таком напряге русские барышни живут здесь постоянно?!!

    Я сосредоточенно чистила от скорлупы варёные яйца, а экспрессивная Маржори исполняла у стола танцевальную импровизацию, попутно мешая в чашке измельчённое рыбное филе с ярко зелёной массой из варёного авокадного тела.

    Из колонок интимно хрипел Азнавур. Невольно подумалось: «Как банально жить во Франции и постоянно слушать Шарля Азнавура – оказалось никого лучше у них так и не появилось, и тот из наших родных армян».

    Расшалившись, Маржори внезапно схватила со стола длинный батон, и приставила к себе таким образом, что вмиг превратилась из худой норовистой кобылки в сухопарого возбуждённого жеребца:

– Элина! Багет мажик! (искаж. франц. – Волшебная палочка!)

    Я смущённо потупилась, и даже, наверное, покраснела. Но, тем не менее, дабы сохранить политическую корректность сделала усилие над собой и натужно улыбнулась: «Что ж у всех случается, что вылетают неудачные шутки».

    Но воспользовавшись моим замешательством, чертовка прыгнула ко мне на колени, оседлав меня, так же, как любит наш сосед Семёныч садиться на стул задом-наперёд, зажав между ног спинку.

    Она обвилась вокруг меня, как лиана. Я словно попала в горячие сети. Её длинные мускулистые руки и ноги обнимали меня, сковывая и подавляя сопротивление. Бесстыжие мясистые губы впились, словно она хотела сжевать меня, начиная со рта. Теперь я догадываюсь, какие общие интересы связывают её с моим Месье «каннибалом Лектором» – гастрономические!      

    На какой-то момент, может, от нехватки кислорода сознание, будто помутилось. Мне почудилось, что Маржори – симпатичный французский юноша, пылкий и утончённый. Даже божественный Ксавье на её фоне потускнел, скукожился растворился в перенасыщенной страстью атмосфере. И в этой изменённой реальности (Господи, прости и сохрани мя грешную!) в голове плыл густой загадочный туман, из тела в тело переливалась сверкающая горячая энергия запретной любви, а во рту хозяйничал многоопытный похотливый язычок.         

– Хочу тебя, ами, a котэ! (искаж. франц. – под боком, рядом с собой) Всегда! Только ты!

– Нет! Жамэ! (искаж. франц. – Никогда!) Уйди!!!

    Но оттолкнуть Маржори было не так-то просто. Пылкий французский юноша, спрятанный в Маржори, был ещё дьявольски ловок и силён. Потешаясь над моими неловкими попытками освободиться из пут, она шутливо поцеловала меня в нос и отступила.

– Апрэ-апрэ! (искаж. франц. – После-после!)

 

    Погода резко испортилась вместе с моим настроением. Небо потемнело и нахмурилось. Ветер носит по берегу куски густой бурой пены и лохмотья мёртвых водорослей. Воздух густо пропитался морской солью, как вяленая вобла к пиву! В горле чувствовалась горечь. От атмосферного «рассола»  постоянно першило. Поэтому меня обрадовало что мы, хотя бы не надолго удаляемся от побережья. На двух машинах мы ехали смотреть на очередное туристическое чудо – остров-замок Сан-Мишель.

    

     Я теперь с удивлением, в свете новых открывшихся мне тайных нюансов личности, разглядывала угловатую Маржори – типаж вечного подростка. В голове всплыло самонадеянное утверждение ещё одного моего «инакомыслящего» знакомца Костика: «Все люди без исключения рождаются бисексуальными и могут любить как мужчин, так и женщин. Но большинство потом заклинивает на чём-то одном… и всё!»

    Проезжая насквозь очередной городок, состоящий из нескольких кварталов, моё внимание привлекла странная клумба. Посреди дорожной развязки возвышался огороженный бордюром зелёный холмик. Размеры насыпи можно приравнять к вросшему в землю сарайчику. На загадочной клумбе не росло ни одного цветочка. Травяное покрытие было продырявлено множеством нор, как почиканная молью бабушкина шалёнка.

     Подъехав ближе, я чуть не вскрикнула от удивления – на островке дикой природы посреди автострады ютились десятки белых кроликов. Бедолаги были вынуждены жить, питаться и размножаться посреди асфальтового моря кишащего смертельно опасными металлическими акулами. Белые живые пушистики несли на себе декоративную функцию, не смея покинуть последнего прибежища.

    Вот так умело и грамотно авангард европейского ландшафтного дизайна использует арсенал не только царства Флоры, но ещё и Фауны. Может, скоро посреди дороги мы наткнёмся на фонтан с белыми медведями… ну так… чисто для красоты!

 

    Вторым безмерным удивлением за день, после кроличьей клумбы, если не считать неожиданного финта Маржори, стало то, что до знаменитого острова-замка не нужно было плыть по воде. Нет, возвышался он, как положено, посреди глади морской, но к величественному каменному подножию не спешил юркий кораблик, не тянулся медлительный паром. А разрезая, как длиннющий волнорез, к замку тянулась дорога, волшебным образом вырастая из морских пучин.

    И хоть чудесный путь имел весьма подозрительный вид – мокрый,  испещрённый лужами, но всё же был довольно широк и по обе стороны располагал бесконечными парковками.

    Погода меж тем испортилась окончательно. Заморосил нудный, мелкий, как водная пыль, дождь. Густой туман укрыл основание замка. И теперь он, как сказочная горная гряда глядел из сурового тёмного поднебесья на жалкие скопление жучков – машин, гусениц – автобусов, и вовсе недостойных внимания человеческих букашек.

    Этому чудесному сооружению из огромных глыб, словно вынырнувшему из мира кино-фэнтэзи, даже очень подходила мрачная дождливая погода. Промозглая сырость и густой туман придавали некую законченность таинственному замку с многовековой историей и явно негативной энергетикой. Здесь-то, наверняка, гуляют призраки рыцарей, прекрасных дам и их палачей.

    Мироощущение средневековья царило в тесном переплетении тяжеловесного романского стиля и аскетичной, устремлённой вверх, высоко духовной архитектуры, в которой застыли органные фуги. Вот оно развитие человеческих идеалов от неприступного замка-укрепления, сложенного из гранитных плит до окаменевших языков костра пламенеющей готики.

    Экскурсоводы, на всех языках мира захлёбываясь тараторили о том, что именно здесь произошло библейское сражение Архангела Михаила – стража Райских ворот с самим Сатаной, который удачно прикинулся драконом. Что город на острове существует (Аж!) с 709 года, но сначала это был не остров, а скала, на котором друиды вершили свои таинственные обряды.

    Мы долго бродили сначала по узким улочкам, а затем под мрачными сводами острова-замка. Коварная обольстительница Маржори шла чуть позади, но, то и дело касалась моей руки, или украдкой оглаживала любой участок моего тела, до которого в тот момент могла дотянуться незаметно для других. Я тихо свирепела.

    Её грешные домогательства приостановились, когда в главном храме замка началась церковная служба. На моё счастье в храме располагалось бенедиктинское аббатство, которое ежедневно вершило открытые для туристов богослужения.

    Стрельчатые готичные арки, хоры, бесконечные узкие окна устремились в небо. Сверху изливался свет, как подарок Всевышнего своим служителям. Словно Божьи голуби под гигантскими чердачными сводами, крошечные монахини в белых одеждах пели чарующую музыку сфер и колыхались нереальным облаком-видением. На освещённом с небес пятачке, как на эстраде творилась мистерия, которую по воздействию на зрителей можно было сравнить разве что с голливудским супер-шоу.

     Крошечные, по сравнению с величественными интерьерами, фигурки казались прозрачными привидениями. Мы, как и все туристы вокруг, застыли потрясённые увиденным. Но вдруг я почувствовала как заползает в душу необъяснимая липкая тревога. Через несколько секунд я чётко осознавала, что и эти стены, и холодная колкая музыка, и вся отстранённо-равнодушная атмосфера бесконечно давят. Словно гигантский механический пресс опускается сверху и ему невозможно объяснить, что ты ещё хочешь жить.

    Каким жалким, крошечным, бессильным предстаёт человечество в трактовке католического богослужения. Эти величественные храмовые своды просто уничтожали всякие потуги на какую-либо индивидуальность. Да в этих стенах смешно и нелепо само даже упоминание о свободе волеизъявления людишек – маковых зёрнышек,  раздавленных каменными колоссами.

     Запах сырости и тления усиливает беспокойство. Осознание собственной ненужности и тотального одиночества крепко хватает за горло. Съёжившиеся прихожане сидят на скамьях, отдельно друг от друга, уткнувшись в молитвенники. Каждый сам за себя!

     Меня, может быть, впервые в жизни, непреодолимо потянуло в нашу православную церковь. Побыть вместе с людьми и с ласковым добрым Батюшкой. Единым миром петь молитву – не под уродующими психику уходящими в космос потолками, а под защитой уютного купола. Светло и соборно.

    Но столь углублённый теистический анализ был внезапно нарушен самым наглым и грубым образом. По моим ягодицам ползла алчная бесстыдная ручонка, унижая торжественность атмосферы. И это в такой момент – моего первого в жизни духовного в себе открытия!

     Я с остервенением отбросила глумливую длань, посягнувшую на неприкосновенность личности, да ещё в доме Божьем. Резко развернулась, чтобы оттолкнуть обнаглевшую до крайности лесбиянку и наткнулась на бесконечно изумлённый округлившийся взгляд Месье…

 

    Прощались мы с молодыми супругами в столь же романтическом, как остров-замок, месте. Неподалёку от их кемпинга в маленьком городке, таком же игрушечном, как и все остальные, посреди площади, расположилась необыкновенная кондитерская. Этот удивительный округлый стеклянный домик, видимо заменял собой все объекты и учреждения культуры. Окружив сооружение плотным кольцом, взрослые и дети часами, с интересом, наблюдали как внутри вкусного цеха кипит работа – там делали карамель.

    Разноцветные сладкие червячки ползли на противни, где их нещадно расчленяли на множество коротеньких пузатых подушечек. Сильный ванильный аромат вводил наблюдателей в некий кондитерский транс. Люди смотрели и смотрели, не в силах оторвать взгляд от священнодействий волшебников Сахарной страны, наряженных в одинаковые ярко-розовые колпачки. А они как эльфы из свиты Санта-Клауса суетились, не покладая рук, творя волшебство, будто вовсе не замечали зрителей. Молодые румяные  эльфийки-продавщицы едва успевали метать свой волшебный товар страждущим сладкой жизни. Мы тоже как великовозрастные дети, с удовольствием причмокивая, сосали конфеты.   

    Только на одного человека из толпы не действовала магия рождения карамели. Огромные как чёрные сливы глаза Маржори впились в меня с открытым обожанием и не сомневались в успехе. Я была ей интереснее, чем занимательный карамелькин дом. И это не могло не польстить.

    Я смотрела как вытекают густые тягучие струйки и, вдруг, ясно вспомнила и ощутила, как наяву, горячий карамельный поцелуй моей искусительницы. И вновь в голове поплыл густой загадочный туман, словно сверкающая горячая энергия любви переливалась из тела в тело, во рту хозяйничал многоопытный похотливый язычок сладкий как ванильная конфетка.

    «А что? – посетила меня ужасная мысль, – Вот так осточертеет этот старый жадный занудный хрен и придётся от безысходности приткнуться к розовой подруге. Она хоть на живого человека похожа. Не оскотинилась ещё, в отличие от всех остальных. Эх-х!»

– Пурвю кё са дюр! (франц. – Лишь бы это продолжалось!) – Горячо прошептала Маржори прямо в ухо, и приторно сладкая парализующая волна прошла сквозь меня, слегка задев мозг...

 

Иллюстрация Александра Ермоловича

 

14. УИКЕНД НА КЛАДБИЩЕ

 

 

    Как и всё хорошее, что непременно быстро заканчивается, дни свободные от Пюпюса, пролетели мгновенно. Я старалась сдерживаться изо всех дамских сил и не показывать, как бесконечно отвратителен мне вредный мальчишка.

    Наблюдая за этим ярким примером девиантного поведения, я сделала неожиданный вывод: гадёныш мстил не только мне, он ещё за что-то люто ненавидел милейшую Моник. В последнее время неоднократно замечала её заплаканную, жутко подавленную. Я не могла понять, в чём дело, когда заметила, как она смущённо прячет воспалённые глаза. Но однажды увидела, что Пюпюс, подождав пока служанка закончит уборку в гостиной, нарочито демонстративно бросил горсть ореховых скорлупок на только что вычищенный светло-бежевый ковёр.

    Моник смиренно вытащила огромный допотопный пылесос (агрегат эпохи Русско-Японской войны, наверное, из танка переделанный) и вновь начала елозить хозяйские хоромы. На что я, как прямой наследник заветов Макаренко и Сухомлинского, пользуясь привилегиями дремучего сибирского дикаря, с разбегу поддала инфанту такого пинка, что он от изумления чуть не проглотил свой французский язык.

    Месье тоже последнее время ходил мрачнее тучи. Но эту смену настроения я объясняла для себя просто: во-первых, какая тут может быть радость, когда рядом такой экстремальный сынулька, а главное, по десятку раз в день в резиденцию названивал бывший Лолкин муж, который видимо сам себя бывшим не считал. Кто-то по-дружески доложил ему, что среди гостей Месье замечена его забубённая жёнушка. Теперь он систематически истерил, угрожал, плакал, требуя вернуть ему драгоценную Лолку, которую мы сами не знали где искать…

    В мою комнату повелитель лошадей больше не заглядывал. Почти весь световой день напролёт Месье гонял жеребцов по кругу с выражением озлобленной сосредоточенности. Даже его домашняя одежда переместилась в чёрную гамму, отражая мрачное настроение.

– Почему вы снова в чёрном, Месье?

– Мой кумир русский вратарь Лев Яшин. Он всегда был только в чёрном. Only black! Only black!

    Надо же! Оказывается, Месье может увлекаться чем-то кроме конного спорта!!! Хотя, наверняка, это сказано для отвода глаз. А на самом деле его готовский прикид – траур по проигрышу в выездке нынешнего сезона или желание хоть чем-то напоминать вороного жеребца.

    Утром обстановка в особняке раскалилась до предела. Пюпюс проснулся с жаждой деятельности, поэтому собаки были спущены с цепей и гоняли перепуганных жеребят. Экраны, мониторы, и вся звукотранслирующая техника включена на полную мощь. Вещи, игрушки, диски разбросаны по всей территории владения.

    Смиренная печальница Моник безуспешно пыталась переодеть барчонка. Но он мотал ногой с полуспущенным носком перед её лицом, метясь в глаз. Проявляя чудеса изворотливости, не давал ей поймать неуловимую ступню, глумливо комментируя:      

– Фу, са пю! Фу, са пю! (франц. – Фу, воняет! Фу, воняет!)

– Сапю, сапю… чего это он всё сапит-то? – удивилась я, – как же противно звучит! Теперь я вовсе не испытывала наслаждения от французской речи.

    От обилия носовых гундосых звуков (прононса) кажется, что во Франции непрекращающаяся эпидемия насморка. Носоглотка у них как-то по-другому устроена что-ли?

    В очередной раз зазвонил телефон. Опасаясь, что это снова Лолкин супруг-ревнивец никто не спешил снимать трубку. После десятого звонка мои нервы не выдержали. Каково же было счастье – многодетная мадам Тамара, из высокосветского каприза, ностальгируя, потянулась к чему-нибудь с Родины… и пригласила меня погостить в её семье несколько дней. Это благословенное предложение давало возможность пережить без потерь хоть какое-то время пребывание Пюпюса в отчем доме.

    Дружные Лакарены вместе с исправно вымуштрованными русскими детьми заехали за мной почти мгновенно на серебристом микроавтобусе. Любой отдых от пюпюсового ига я воспринимала, как подарок небес. Поэтому на американское кладбище, куда повезли меня для ознакомительной экскурсии мои спасители, я отправилась как на праздник. Месье попрощался холодно и, кажется, был рад, что я покидаю дом.

    Мадам Тамара оказывается, только на званом ужине держалась надменно и чопорно. Сегодня она щебетала без умолку. Счастливая уже той волшебной возможностью – всласть поговорить на родном языке:

– В новостях говорят, приготовьтесь к увеличению шомажа! (искаж. франц. – безработица) О, ля ваш, блин! Ля ваш – это пипец по-французски, не путать с лавашем!

– А-а…

– У нас машина на газуэльке (газуэль особый вид топлива), раньше она дешевле была, а теперь столько же стоит, как и бензин. Но всё равно газуэль предпочтительнее, потому что экологичнее. А во Франции все на «а ля натюрэль»  помешаны.

– Да-а?..

– А что твой копан (искаж. разговорн. франц. – друг) ещё не познакомил тебя со своей фамилией (искаж. франц. – семьёй) маман-папан?

– Не-е…

– Странный подбор знакомых у твоего ами. Неотёсанный конюх Бернар с болтливой женой – компания не нашего круга, не так ли?

– Но-о… – неужели у этого конюха жена ещё болтливее, чем мадам Тамара, только успела подумать я.

– Мой младшенький с прошлого года ходит в эколь (искаж. франц. – школа, детский сад) У нас тут даже самых крошечных можно в школу отдавать. Главное, чтобы был пропр (искаж. франц. – чистый, не мочился под себя). У них там разные активитэ (искаж. франц. – виды деятельности, занятия). Теперь у него свои копаны (искаж. франц. – друзья, товарищи) и копини (искаж. франц. – подруги).

– Да-а…

– А у моего старшего уже – «бак-плюс один»!

– ?

– Это бакалавр, то есть как в России среднее обязательное образование и плюс первая ступень профессионального обучения.

– А-аа…

– А у средненького два дня назад так сильно горло заболело. Перекупался опять. Так врач назначил рандеву только на следующей неделе. К кому не кинусь в лопитале (искаж. франц. – в больнице), в ответ только: «Сё па грав! Сё па грав… (искаж. франц. – Ничего страшного) Им лозунг страны нужно срочно заменить, вместо: «Свобода! Равенство! Братство!» – на их вечное: «Сё па грав! Сё па грав!»

    А меж тем огромная машина Лакаренов въехала на территорию другого государства. Территория кладбища американских солдат, погибших во время Великой Отечественной войны, было подарено США французским правительством. Поэтому кладбищенские ворота представляли собой почти настоящую таможню, с солдатами, проверкой документов и выборочным досмотром.

    ВАУ! Пересекая невидимую линию границы «государства в государстве» мы удивительным образом, словно оказались на другом континенте! Со всех сторон – английская речь. Вокруг преимущественно – американцы. Дорожки посыпаны мельчайшим белым гравием, ровные и опрятные, не в традициях страны, приютившей этот островок Америки. Если французские газоны просто подстрижены, то здесь идеально фанатично вылизаны. Кажется, что даже сам воздух стал другим – прохладный, бодрящий, перенасыщенный сверх-идеями патриотизма и демократии, где всё – напоказ.

    В центре мемориала среди целого «города» одинаковых захоронений возвышается величественных флагшток с прилегающей к нему беломраморной площадкой. Здесь словно в элитном пионерском лагере – мечте из прошлой нашей жизни построения развитого социализма, утром и вечером проходит торжественная «линейка».

     Под осеняющие с небес звуки национального гимна, большие и маленькие патриоты Америки в счастливых слезах умиления воодушевлённо следят за поднятием и спуском полосато-звёздного флага. При этом наиважнейшем ритуале принято громко подпевать, фанатично преданно глядя на священное полотнище, держа правый кулак в области сердца.

    Мне, как продукту отечественной педагогической системы, оставалось только горестно позавидовать тому, на каком высоком уровне поставлено патриотическое воспитание в американских школах.

    Словно расчерченные по линейке стройные ряды одинаковых крестов уходили за горизонт. Изредка вместо креста можно было увидеть шестигранную звезду Давида или исламский полумесяц. Но эти незначительные различия на таких же коротких, едва доходящих до колена столбиках из светлого камня, только подчёркивали единство судеб, скоротечность человеческого мирского пребывания и его неизменного завершения смертью, что рано или поздно забирает всех без исключения.

– Нет, ну ты представь, лучшие пляжи взяли и за здорово живёшь подарили америкосам, – негодовала мадам Тамара, с неприязнью глядя на весёлое американское семейство-«сумоистов» в одинаковых гигантских шортах, – теперь вот янки разгуливают, как у себя на Манхэттене! – не унималась она, забыв, что совсем недавно проживала в посёлке Монино, обшивая на дому местных модниц.

     Действительно, если спуститься к океану, то можно было попасть на небольшой очень уютный чистый пляж, что просматривался с возвышения сквозь деревья. Но большее недоразумение я испытала не от того, что Франция пожертвовала американцам территорию с захоронениями времён II Мировой, прихватив чудесный пляж на побережье, а от того что я увидела в небольших павильончиках на пересечениях кладбищенских «улиц».

     Эти скромные сооружения музейно-мемориального назначения напоминали открытые часовенки. Роднило их то, что в каждой вместо иконостаса на стене располагалась карта военных действий. Судя по этим «историческим документам» Великая Отечественная война была полностью выиграна американцами, что вовсе обошлись без помощи советских войск.

    Я обратила на это внимание Тамары, но её больше занимало то, что детям пора обедать. И мы спешно покинули территорию США, где так самозабвенно чтут историю.

 

– Себастьян, найди по навигатору ближайший ресторан с мулями, – словно почитала мои тайные мечты мадам Тамара.

    «Мульфритами» (ресторанами, где подают «мули») щедро усеяно побережье Нормандии. Их выносят в дымящих круглых чанах, напоминающих семейные чугуны среднерусской полосы. В чёрных скорлупках величиной с крупную черешню скрывается ярко-оранжевый моллюск. По воздействию на мозг и на вкусовые рецепторы это яство можно сравнить с сильнодействующим наркотиком.

     Позднее, в отличие от глумливых «Флорансов», Лакарены на самом деле высылали мне в Барнаул увесистую банку консервированных мулей. Но это было совершенно не то! Вкус даже отдалённо не напоминал знаменитое блюдо прибрежных ресторанчиков. Видимо такого волшебного вкуса можно добиться лишь вблизи океана, приправив свежатинку укропом и майонезом.

    Все кроме Тамары ели молча и дисциплинированно. Роль раскрепощённого харизматичного «моторчика» в этой семье безраздельно принадлежала именно ей:

– Ой! Вы посмотрите только, вон тот старикан за соседним столиком ест со своим лабрадором из одной тарелки. Мерд!

– Зачем ты так, дорогая, сэ багатэль (искаж. франц. – это пустячок). Сё па грав!

– Знаешь, Леночка, все французы ужасные лицемеры. Будут с тобой вежливо разговаривать, улыбаться елейно, а за глаза та-а-ак обкакают, что оля-ля! Только я могу всю правду в глаза сказать!

    Наблюдая за тем, как супруг разливает по бокалам густое вино, мадам Тамара, со свойственной ей непосредственностью, не смущаясь присутствия мужа, продолжала наставлять меня и посвящать в тонкости местных нравов:     

– Смотри не напейся, они здесь знаешь, как мало пьют!

– Да ужжж… Заметила!

– Я по-первости закидывалась от скуки по-нашему. Так мой дорогой Себастьян встревожился: «Рашен алхоголикь!» Пришлось закатить гранд скандаль!

 

Иллюстрация Александра Ермоловича

 

15. ПРОИСШЕСТВИЕ В МУЗЕЕ

 

 

    За несколько дней, проведённых в семье Лакаренов, я посетила гораздо больше музеев и ресторанов, чем за всю свою жизнь. Надо отдать должное темпераментной Тамаре, она возилась со мной словно родная сестра. Знакомила с людьми. Покупала мне вещи в бутиках. Строила планы по устройству моего будущего во Франции.

     Из огромного чувства благодарности я пыталась изо всех сил сделать для моих новых друзей что-нибудь приятное. Так любимые на Родине «крабовые палочки» французы, презрительно морщась, называли «сурими» и есть их, категорически отказывались. Пока я однажды не приготовила из них наш традиционный салат со сладкой кукурузой, что знают все, даже начинающие русские домохозяйки. Потом меня просили готовить его каждый раз.

    Вскоре стала ясна истинная цель моего пребывания в апартаментах Лакаренов. В первый же вечер мадам Тамара попросила меня проконсультировать её в сфере фэн-шуй. Затем мне доверили начертить схему огромной квартиры, определив фэн-шуйские зоны. А после хозяйка настоятельно попросила активизировать сферы: «Богатство», «Любовь» и «Карьера». По пути в музеи и выставочные залы мы больше рыскали по магазинам в поисках необходимых предметов: красных лент, постеров, колокольчиков, символических фигурок лягушек, черепах и уточек-мандаринок. Мы работали с утра до поздней ночи, меняя цвет в комнатах на нужный. Передвигали мебель, сверяя направления сторон света по компасу.

    Особенно радовало моё пребывание в доме трёх русских сыновей Тамары: Сержа, Атема (Артёма) и маленького Николя. Мы с удовольствием проводили время: разговаривали, рисовали, катались на роликах. У них была няня-испанка – неопрятная, необщительная и насквозь пропахшая табаком. Баба-Яга в молодые годы. С детьми кроме командного тона в доме больше никак не общались.

    Мадам Тамара при малейшем отклонении от намеченного ей курса впадала в такую ярость, что ни одному здравомыслящему человеку не приходила на ум опрометчивая мысль ослушаться госпожу Лакарен. Девиз семьи был примерно таков: «Если попытаешься дёрнуться – лучше б тебе на свет не родиться!»         

    Я всё никак не могла понять, почему мадам Тамара так заботится обо мне и так бесконечно добра, несмотря на свою явно стервозную сущность. Пока до меня не дошло, что кроме меня ей и заняться-то особо нечем. Она кормила меня, одевала, поучала, демонстрируя своё превосходство, и каждый раз подчёркивая принадлежность к недоступному для меня высшему европейскому сословью: «Мой Себастьян очень высокооплачиваемый начальник в крупной компании!» А меня можно было безнаказанно показывать знакомым, как ярмарочного уродца или редкую зверушку:

– А эта девушка знаете откуда?

– ?

– Из Сибири!

– Не может быть!!!

    Я была просто новой игрушкой капризной девочки. Но приведись тут остаться, интерес сразу будет утрачен. Выплывай сама, как знаешь! То что «сибирский медвежонок» госпоже быстро надоедал становилось понятнее день ото дня.

– Лена, ты в душ пойдёшь, так поскромнее воду расходуй. Это тебе не наша Раша, где ничего по жизни не берегут. Тут каждая капля на учёте и денег стоит!

– Хорошо…     

– А почему тебе Месье с собой денег не дал? Ведь в Кане очень дорогой проезд. А я завтра поведу тебя по музеям. Будем ходить целый день, проголодаемся, конечно, зайдём в кафе. О чём он думал? А ты почему не намекнула? Хотя да, – ты же без языка. Жё нё парль па франсэ (искаж. франц. – Я не говорю по-французски). Но всё равно вы ж как-то общаетесь?

– …

     Я не знала, как объяснить, что люди отлично понимают друг друга на любом языке, когда хотят понять. Но в последнее время он, похоже, наигрался с «заморской диковинкой» и больше не обращал на меня внимания. Я готова была провалиться сквозь землю от стыда и осознания своей ничтожности и ненужности.

 

     Лакарены занимали пентхауз – весь этаж на верхнем этаже четырёхэтажного дома. В отличие от всех остальных жильцов они имели не только более внушительную жилплощадь, но и широкую террасу на открытом воздухе.

    Надменный портье в подъезде совершенно по-разному реагировал на супругов, когда им приходилось появляться отдельно. Себастьяну он заискивающе медоточиво улыбался, проявляя стопроцентную готовность, нежно донести месье Лакарена до его квартиры на руках. Видя мадам, генеральный директор прихожки делал важную мину, подчёркивая, что ему хорошо известно, кто в доме настоящий хозяин, а кто временно прилепился. При внешней вежливости эти двое люто ненавидели друг друга.

 

    Мадам Тамара была очень увлечена искусством, посещала курсы дизайнеров и визажистов. Это давало ей несомненные преимущества при общении в кругу коллег мужа. Благодаря ей я тоже повысила свой культурный уровень и узнала, что Жюль Сезар – это Юлий Цезарь по-французски, а Винсента Ван Гога на местный манер и вовсе зовут Ванса.

    Правда, больший вклад в дело моего образования внесли сыновья Тамары. Когда мы с мальчиками смотрели «Гарри Поттера» на французском языке, перевода не требовалось, мы и так знали всё наизусть. Зато я узнала, что в языке любви, оказывается, нет буквы «х»! Поэтому Гарри Поттер в французском варианте звучит – Ари Потэ, лесник Хагрид – Агрид, школа волшебства Хогвардс – Огвардс, а Гермиона вообще Жермин. Бедные люди, как же они обходятся без такой нужной буквы?!     

     Мы шли с победоносной Тамарой по брусчатым мостовым города Кана в местный музейный комплекс, расположенный в старинном замке с башенками, напоминающими шахматные ладьи. Не обращая внимания на деление улиц на пешеходную и проезжую части, неукротимая завоевательница вела меня за руку, как испуганного ребёнка. Все автомобили предусмотрительно тормозили перед такой самоуверенной царственной особой, а я тушевалась:

– Том, пошли по тротуару, а то задавят…

–  Под колёса попадают люди с завышенной самооценкой, а я всегда секу ситуацию.

    Можно, конечно, так безапелляционно заявлять, когда машины повсюду в Европе перед пешеходами останавливаются – неслыханное дело! Барнаульские же водители на столько суровы, что при виде переходящего дорогу замешкавшегося разини, наоборот прибавляют газу с единственной целью задавить гада. Так что мои земляки чётко усвоили с детства, что в иерархии ценностей автомобили стоят выше всех нас, так как явно сильнее, да и денег стоят.

    Мы уже довольно долго шагали по идеально чистым каменным дорожкам городского центра и нигде не встретили ни единого деревца, даже клумбы с цветами были подвешены на фонарях для экономии пространства. От раскалённого воздуха, монохромных серых стен и обилия чернокожих можно было бы вполне предположить, что мы гуляем где-то в Мозамбике или Заире.

     Лишь уличные музыканты поколебали это наваждение. По зажигательным ритмам, загорелым исполнителям в цветастых майках, бусах, татушках и дредах стало совершенно ясно, что мы вовсе не в Африке, а в Латинской Америке.

 

    На входе в музей мадам Тамара в чём-то долго убеждала кассиршу и служителей. Она показывала своё студенческое удостоверение с дизайнерских курсов и выбила значительную скидку в цене билета. А после набившего оскомину сенсационного сообщения:

– А эта девушка знаете откуда?

– ?

– Из Сибири!

– Не может быть!!!

    Мне в порядке исключения разрешили не сдавать на хранение фотоаппарат, но строго-настрого запретили фотографировать интерьеры и экспонаты.

    Мы долго ходили по величественным залам, обозревая нетленные шедевры: помпезные романтические полотна с соцветиями струящихся драпировок в золотых массивных багетах. Самое удручающее впечатление, особенно в сравнении с этим великолепием, на меня произвел зал моих любимых ранее импрессионистов. Любимых, до того самого момента, как я увидела их произведения воочию. То, что на альбомных иллюстрациях казалось удивительно ярким и жизнерадостным в жизни оказалось тусклым пожухшим, стиснутым в тесные рамки малых форматов.

    Расстроенная этим ужасным открытием я понуро поднялась на второй этаж, стараясь не слушать искусствоведческие выкладки из программы дизайнерских курсов.

    И вдруг я увидела – ЕЁ!!!

    Это была ОНА!!!

    Моя любимая картина!

    Я и не подозревала, что когда-нибудь увижу подлинник. Это произведение будило фантазию и уводило в воображаемую страну с самого раннего детства, ведь репродукция висела над моей кроватью всегда, сколько  себя помню. Знаменитая работа кисти оригинального нидерландского живописца, эпохи Северного Возрождения, Питера Брейгеля Старшего. В сложной многофигурной композиции маленькие люди жили своей загадочной жизнью в уютной волшебной стране. Они толпились, разбегались, суетились…

    Но над всем этим словно завис трагический космос, диктующий непреклонные законы неизбежной судьбы. Где человечек лишь беспомощная песчинка, затерянная в бесконечности. Только теперь мне посчастливилось узнать, что это полотно – бывшее свидетелем моего взросления, называется «Перепись в Вифлееме» и датируется 1566 годом. Картина принадлежала музею старинного искусства в Брюсселе и, наверное, специально приехала в Кан, чтобы встретиться со мной, ведь мы так долго знаем друг друга.

    Конечно, мне моментально пришла в голову крамольная мысль – сфотографироваться рядом с раритетом. Я огляделась, кроме нас с Тамарой в зале никого не было.

– Том, щёлкни по-быстрому, пока никто не видит!

    К огромному удивлению, мадам Лакарен, супругу высокопоставленного парижского чиновника, надменную и заносчивую, причисляющую себя к сливкам высшего общества, подбить на мелкое хулиганство оказалось проще простого. Видимо, внутри её головы сидел в засаде сам Великий Комбинатор, в любой момент готовый к весьма неожиданным выходкам. Она и внешне напоминала актрису редкого трагикомического амплуа. Если бы не нос с породистой горбинкой – вылитая Любовь Полищук.

    Но как только мадам Тамара сделала первый снимок, в тот же момент сработала невидимая сигнализация. Словно тараканы из всех щелей спешили служители высокого искусства на расправу с нарушителями закона.

    Задыхаясь в праведном гневе и возмущённо шипя, они обступили нас плотным кольцом. Как мы могли так глупо лохануться? Ведь прекрасно знали, что в музее ведётся видеонаблюдение, и вообще всё у них утыкано электроникой. Чувствуя, что сейчас нас просто начнут рвать, пока не откусят кругленький кусочек штрафа, идейная наследница Остапа Бендера взяла ситуацию в свои руки.

– Мадам, месье! Прошу внимания! Мы совершили нарушение, но только из чувства долга и любви к великому наследию гениев прошлого! Познакомьтесь, перед вами искусствовед из далёкой заснеженной Сибири! Мадам Элина занимается изучением творчества Брейгеля и приехала сюда специально, чтобы встретиться с предметом своих многолетних исследований. Просим не наказывать нас строго, ведь учёный не мог удержаться, чтобы не запечатлеть на память предмет своих научных изысканий. Мадам Элина, скажите товарищам по культурному цеху, как звучит тема вашей докторской диссертации? – и уже на родном языке, обращаясь ко мне, – говори что-нибудь по-русски, балда, неважно что, быстрее. Кому говорят – говори!

    Я не понимая о чём так пространно и напыщенно вещала музейщикам моя провожатая, пролепетала примерно следующее:

– Простите нас, пожалуйста… Это случайно получилось… Мы больше не будем… Честное слово…

     В французском переводе в интерпретации авантюристки Тамары мои слова были истолкованы следующим образом:   

– Профессор культурологи весьма смущена. Ведь название изобилует сложными научными терминами и вряд ли будет понятно широкой публике. Но если объяснить проще, то предметом изучения Большой Академии искусств Сибири стал сравнительный анализ сюжетов раннего периода старшего Брейгеля с пейзажным фоном древнего наивного лубка, найдённого на печных изразцах старообрядческой заимки в глухой тайге, где не ступала нога цивилизованного человека. Мадам Элина восхищена высоким культурным уровнем Франции, влюблена в атмосферу свободного творчества и развития. Она готова прочитать лекцию французским коллегам. Вопросы гонорара, координация расписания через личного помощника и переводчика, то есть через меня.   

    Музейные работники, остались весьма впечатлены тем, что в девственных районах тайги отапливаемой размалёванными печами есть безумцы, которые, невзирая на вечную мерзлоту и пьяных медведей с балалайками всё же тянутся к цивилизации и изящному искусству.

    Посещение канского музея закончилось массовым братанием с работниками сферы сохранения культурных ценностей и радостно возбуждённой фотосессией с коллективом музея на фоне строгой и загадочной «Переписи в Вифлееме».

    Ничего, видать не изменилось в европейских пенатах с 1566 года – та же суета, вранье, борьба жалких амбиций, возня, мелочность и убогость земного бытия. А над этим надо всем великое страшное беспощадное Нечто. Следит за каждым шагом, всё видит, всё запоминает, и не скроешься никуда – судьба-аа!

 

    Пребывание в гостях в благочинном семействе Лакаренов можно было сравнить лишь с заключением в колонию, но в которой местное начальство по каким-то причинам временно благоволит к одной из несчастных заключённых учительниц.

    Дети ходили по струнке и придерживались строгого почти армейского расписания. Месье Себастьян напоминал аскетичного католического святого Франциска. Солнечный альбинос, сухой, худощавый до истощения, был бесконечно добр ко всему живому и так же бесконечно снисходителен к своей строгой русской жене.

    Особой гордостью хозяйки был гигиенический душ в туалете, с помощью которого можно было моментально подмыться после испражнения, практически не вставая с унитаза. Эта важная процедура чётко контролировалась мадам. Каждый раз когда кто-то из обитателей квартиры пытался уединиться в отхожем месте, она совершенно ненавязчиво напоминала, что необходимо пользоваться изобретением передовой сантехнической мысли. 

    Следуя заветам святого Франциска муж-подвижник стоически сносил тяготы жизни. Всю неделю отец Лакарен работал в Париже. Приезжая домой лишь на уикенд до предела занимал себя домашними заботами: что-то мастерил, самостоятельно делал текущий ремонт, пересаживал цветы, и когда был дома, то готовил только он.

    У месье Лакарена был лишь один недостаток – он был настоящий сырный гурман. Для ежедневного торжественного смакования сыра в шикарной многокомнатной келье аскета отводился специальный кабинет. Дети успевшие подсесть на этот наркотик, называли ритуал: «Час, когда мы разворачиваем сыр!» Название произошло, наверное, от того, что каждый драгоценный кусочек был самым тщательным образом, завёрнут в яркую упаковку. Обязательными неразлучными составляющими священного «часа», как водка-огурчик или пиво-чипсы являлись как минимум три вида сыра: Камамбер, Ливаро и Пон-л’Эвек.

    Одной из разновидностей «Часа разворачивания сыра» было фондю, священнодействие семейства вокруг фондюшницы. Главным служителем сырного культа был сам месье Лакарен, это было его единственным приоритетом, во всех остальных сферах руководила мадам Тамара.

    Тонкими анорексичными дряблыми ручонками Себастьян нежно поджигал спиртовку, подогревающую большую металлическую блестящую чашу в которой топился и пузырился сыр. Словно ученики алхимика  домочадцы с придыханием, как волшебными палочками мешали длиннющими вилками в волшебном котле.

    Глава семьи освещал паству лучистой улыбкой Пьера Ришара. Миряне отвечали духовному отцу той же любовью, макая в расплавленную биомассу кусочки картошки, мяса, хлеба, практически любого продукта, что находили на данный момент в холодильнике и с аппетитом уплетали. Amen!

    Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается, остались позади вечерние посиделки на открытой террасе с ликёром и медитацией на городские огни, кафе и пляжи в окружении дисциплинированной семейной бригады в едином порыве слаженно работающей над созданием положительного имиджа. Сегодня всему этому предстояло закончиться – за мной приедет Месье.

    С трепетом, большими надеждами и страхом я ожидала этой встречи. Хотелось верить, чтобы милый Месье относился ко мне как в тот единственный наш романтический вечер, когда плыла под ногами земля, и сердце, как бутон расцветало от счастья. Занозой в мозгу сидел страх, что отчуждение, что выросло между нами, усилится и встанет перед нами каменной стеной. 

    Когда долгожданный звонок в дверь, наконец, задребезжал, душа забилась пойманной птицей. В дверях стоял уставший, словно постаревший, но всё равно прекрасный Месье, держа за руку… (О, Боже!) зловредного Пюпюса!

    Благочинное семейство перецеловалось с гостями, согласно ритуалу, и я тоже в ряду прочих была удостоена Месье четырьмя положенными приветственными поцелуями в обе щёчки.

    Дети были отправлены в детскую, а взрослые расположились на зелёной террасе пить извечный кофе, что употреблялся здесь вёдрами и даже на ночь. Мадам Тамара приготовила для встречи дорогого гостя, достойного их высокого статуса, красивый кекс с залитыми желе фруктами и ягодами.

    Несмотря на то, что тортик был до предела низкокалорийным, мадам Тамара сообщила нам – сразу после ужина ей необходимо будет провести сорок минут на беговой дорожке, так как съеденный крохотный сладкий кусочек ни в коем случае не должен превратиться в килограмм жира на её девичьей фигуре:

– Увы, друзья мои, приходится строго следить за весом. Как все русские женщины я весьма предрасположена к ожирению, – и незаметно прошептала в мою сторону тихо по-русски, – а то неизвестно ещё как может жизнь повернуться. Нужно всегда быть в тонусе! Мало ли что…

    Моментально сменив маску прожженной куртизанки-заговорщицы на официально-сердечное выражение королевы Англии на встрече с подданными:

– Месье, Элина нуждается в правах на авто. В России с этим проще. По себе знаю, как это сдавать экзамен по вождению на чужом языке. Вам необходимо оплатить для вашей невесты водительские курсы именно на её Родине.

– С какой стати? Я ещё не сделал этой мадмуазель официального предложения, чтобы оплачивать её нужды.

    Ответа Месье я не поняла, но по изменившимся лицам благородного семейства было очевидно, что им была высказана убийственная фраза.

– Тома, что он сказал? Что?!

    Неловкая пауза нависла чёрной тучей и готова была разразиться молнией, чтобы добить меня окончательно, но буйный инфант внёс необходимое, как воздух оживление. Застоявшийся болотный покой мещанского царства накрыло всеразрушающей волной стихийного бедствия, именуемого Пюпюс-вульгариус. Видимо, он сделал что-то такое, что в детской поднялся общий рёв, сравнимый лишь с пожарной сиреной.

– Мама, этот придурок разбил нам компьютер!!!

 

© Нифонтова Ю.А. Все права защищены.

 

Иллюстрация Александра Ермоловича