Мрамор был тёплый-тёплый и нежно отдавал тепло ладони. А ладонь скользила, ощущая приятную шероховатость. Оксана оторвала ладонь от мрамора, поглядела на неё – на ладони остался лёгкий белый налёт мраморной пыли. Ей захотелось вдохнуть еле уловимый запах мрамора, она поднесла ладонь к лицу и сразу закашлялась.
Кашель не прекращался и становился сильнее – Оксана открыла глаза. Она сидела в постели на диване в своей мастерской. И всё сразу стало реальным: запах глины и сырости, стол, стулья, книжная полка и осевшая на них местами мраморная и гранитная пыль. С недавнего времени эта мастерская стала жильём Оксаны.
В небольшой, от родителей оставшейся квартире на четвёртом этаже работать было невозможно, и она снимала две комнатки в полуподвале старого немецкого дома. Ветхий дом, аварийный, но Оксана проводила там почти всё своё время, работая, читая; в квартире же появлялась лишь изредка.
А жильцы из дома постепенно съезжали.
Оксана вылезла из постели, подошла к столу, отпила из носика заварного чайника холодной заварки. Лёгкая горечь немного взбодрила. Порывшись в книжной полке, Оксана достала старый, пятидесятилетней, наверное, давности альманах без обложки. Перелистывала вперёд и назад страницы, словно искала что-то и не могла найти. На одной странице застряла – прочитала снова, потом ещё раз. И почувствовала, что это нельзя держать в себе, этим надо поделиться. И она позвонила Ире.
Ира ответила не сразу, голос у неё был тягучий и низкий – голос проснувшегося не в срок человека, но Оксана не вслушивалась и сразу торопливо заговорила:
– Ирка, ты только послушай! Только послушай:
Лежали пашни под снегами...
Казалось: детская рука
нарисовала избы углем
на гребне белого холма,
полоску узкую зари
от клюквы соком провела,
снега мерцаньем оживила
и тени синькой положила.
Здорово, правда? Она, наверное, ещё и рисовала. Я хочу сделать её портрет.
– Ты с ума сошла, Ксюха! О ком ты? Сейчас пять утра! Я спать хочу!
– Нам надо встретиться, поговорить, – Оксана, казалось, не слышала подруги.
Что было делать с ней?! Ирина уже посмеивалась снисходительно:
– Прямо сейчас что ли? Давай, ложись, спать, фантазёрка, досматривай сны. А в одиннадцать – в нашем кафе. Давай.
Оксана немного обиделась: «Досматривай сны». Разве сейчас уснуть!
Она осмотрелась – куски дерева, небольшие валуны грубого камня. Такие валуны в огромном количестве разбросаны по всей области – наследие ледника. Она выбрала один и стала осторожно обтёсывать его. В грубый шероховатый камень скарпель вгрызалась неохотно, да и стучала Оксана слабо, опасаясь помешать соседям. И только позже вспомнила, что никого из жильцов уже не осталось: последние съехали вчера, и сейчас она одна в этом разваливающемся доме. Оксана стала работать увереннее, удары становились резче и точнее. Она била киянкой и в такт приговаривала, подчёркивая голосом каждый резкий удар:
А я недавно молоко пила –
козье –
под сочно-рыжей липой
в осенний
полдень.
Огромный синий воздух
гудел под ударами
солнца,
а под ногами шуршала трава…
К ногам Оксаны падали осколки камня, она, не замечая, наступала на них. Откинулась назад, посмотрела на работу – и почувствовала, как устала, почувствовала, что озябла, ведь работала – как вылезла из постели – в пижаме. А, главное – поняла, что не получится портрет. Из такого камня не получится. Ей нужен другой материал – более нежный и хрупкий, как душа той, чей портрет она собиралась сделать. Ей нужен мрамор.
Наскоро вымыв руки, она снова залезла в остывшую постель, рассчитывая поспать около часа. Понемногу согреваясь в постели, она уснула, а, когда проснулась, часы показывали половину одиннадцатого. Через полчаса надо было встретиться с Ирой.
2.
– Ты зачем меня сюда затащила? – Оксана была недовольна. Они сидели в кафе у окна, и Оксана всё отворачивалась, стараясь не глядеть в него, но какая-то сила заставляла смотреть через дорогу. Там, в глубине сквера стоял её памятник, то есть, памятник, сделанный ею когда-то.
Нечасто, но и ей перепадали заказы, а этот был особенный: на излёте эпохи госзаказов ей, женщине, заказали военный памятник. Она воодушевилась, но сразу отвергла все традиционные ходы и решения. Она сделала памятник не столько мужеству воина, сколько женскому горю. Памятник немногословный и потому образ получился пронзительный.
Конечный результат (редкий случай!) нравился самой Оксане, и она нет-нет да приходила сюда, чтобы посмотреть на памятник. Но позже его заключили, как в клетку, в нелепую и неуместную ротонду: ложноклассическая помпезность уже начала своё шествие по городам. Исковеркали замысел, но с авторским мнением уже никто не считался.
Оксана попыталась что-то доказать, объяснить, но молодой чиновник в красивом дорогом костюме и со взглядом поверх голов просто объяснил ей:
– Вам же заплатили за работу? Заплатили. Значит ваш товар теперь собственность мэрии. А собственник поступает, как считает нужным.
И тут Оксана, которая не любила конфликты, ссоры, выяснения отношений, даже боялась их, подошла к чиновнику, пристально посмотрела ему в глаза, сказала:
– Товар, говоришь? Ах ты, мальчик-калькулятор.
Приподнялась на носках, отвела назад руку, будто хотела отвесить пощёчину, но только отступила, брезгливо отёрла руки, развернулась и вышла из кабинета.
Оксана очнулась от того, что Ира теребит её за плечо:
– Что-то надо делать, Ксюша, с твоим подвалом. Ты же там одна осталась. Того гляди, бомжи оккупируют.
– Ну и что? Они что же, не люди? Им ведь тоже жить где-то надо. Да и что они сделают?!
– Боже мой! Да утащат что-нибудь!
– А что у меня есть? Что есть, нужное им?
– В конце концов, заразу принесут!
– Я этого не боюсь.
– А дом аварийный! Сама говоришь, что всех жильцов расселили. Значит, скоро снесут. Куда денешься со своими камнями? Надо попытаться ещё раз – может, дадут мастерскую. Да о чём ты думаешь всё время?!
– Мне нужен мрамор, я хочу сделать её портрет.
– Про портрет я уже поняла. Но вернись на землю. Мы сегодня же перевезём твои работы и книги. Работы можно ко мне на дачу. А потом вместе пойдём по кабинетам. Ты меня слышишь?!
Оксана слышала. Слышала и понимала, что права подруга. И даже готова была перевозить вещи, ходить по кабинетам, подчиниться Ире во всём, что касалась быта – только бы быстрее всё закончилось, и тогда она занялась бы портретом. Иногда приходили печальные, но трезвые мысли: ничего она за этот портрет не получит, никому такие работы сейчас не нужны. Но чем больше думала она об этом, тем твёрже становилось её желание сделать портрет, не протрет даже – образ, воплощающий поэзию. Однако Ирка, как всегда, была права – и Оксана послушно семенила за нею по властным кабинетам.
В одном из кабинетов их заверили, что дом пока сносить не будут, что пойдут навстречу талантливому скульптору. Но подруги всё же перевезли книги в квартиру, а часть работ на дачу к Ире. В её автомобильчик помещалось немного, пришлось сделать три рейса, но в подвальчике Оксаны ещё оставалось несколько работ и среди них начатый в грубом валуне портрет. А Ира торопила – уж очень хотела вывезти подругу в Яснохолмск, да и самой отдохнуть следовало.
3.
Мягкая балтийская осень разливалась по Яснохолмску, покрывая холмы не позолотой, нет – бронзой: так мягок и плавен был переход от зелени к охре.
Ещё прежде Оксана увлеклась стариной, ездила по области, рисовала сохранившиеся немецкие храмы, постройки. В одном из посёлков наткнулась на старую-престарую кирху – по всем признакам ещё до Лютера построенную. Каким чудом не погиб не только сам храм, но и фрески в нём уцелели, загадка! И Оксана облазила его весь, во всех уголках рассмотрела, что-то зарисовала. Обнаружила даже одну надпись на латыни. Сама ничего не поняла, но пристала к Ирине: переведи и всё. Ирина повозилась, вспоминая первый курс университета с его латынью, и принесла Оксане перевод: «Осуждён будет грешник, злословящий художника». Оксана сначала улыбнулась, а потом задумалась, сказала она грустно:
– Осуждён будет грешник, злословящий художника. Надо же: и тогда это актуально было. Так что грех нам жаловаться.
Сейчас, в Яснохолмске, Оксана чувствовала, как сидящая в ней, закрученная до предела, пружина понемногу ослабевает. Эта пружина и прежде не давала покоя, заставляла вечно быть начеку, помнить каждый шаг, держать в голове все дела и работать, работать. Так привыкла она с молодости, когда приходилось хвататься за каждый из редких заказов, чтобы заработать, чтобы дали мастерскую. А теперь беспокоиться нужно было вдвойне. Теперь и те редкие официальные заказы исчезли, теперь скульпторы перехватывали друг у друга другую работу.
Не только работа стала новой, новыми стали и заказчики. Бывшие криминальные авторитеты, сделавшись респектабельными предпринимателями, а то и политиками, стремились к прекрасному. Кому-то хотелось украсить свой особняк собственным изображением, кто-то желал увековечить в мраморе свою новую молодую избранницу. Но чаще они заказывали памятники, ибо гибли в жестокой борьбе за эту самую собственность. И чем громче была кончина, тем пышнее памятники желали видеть друзья и родные погибших. Тут уж не скупились. Доставали и доставляли скульпторам необходимый материал, обговаривали все детали будущего монумента. И ведь знали поимённо всех хороших скульпторов, словно списками из Союза художников обзавелись.
– Мне раз тоже заказали, – вспоминала Оксана,– заплатили так, что год не думала о заработке, только работала. Знаешь, иногда я ловлю себя на том, что радуюсь, когда слышу об очередной их разборке, думаю: а вдруг мне памятник закажут. Что же это такое – я жду чьей-то смерти? Радуюсь ей?
Подруги сидели у озерка, а откуда-то сверху, с возвышенной части города долетал еле различимый, приглушённый листвой, колокольный звон.
– Звонят, – сказала Ирина. – И хорошо на душе, и как-то странно. Будто в кино это, словно не для нас.
Оксана неожиданно вскинулась:
– А разве же для нас? Ну, кто мы на этой прусской земле? Кто мы, выросшие на брусчатке и под черепицей?!
– Кто-кто? Русские. Русские, хоть и родились здесь.
– Русские? Мы и купола-то видели только в кино да в книжках.
– Ну, купола сейчас и здесь вырастают.
– Вырастают на старых немецких кирхах, а это всё не то! Может, я плохая русская, но меня не радует золочёный купол там, где должен быть шпиль. Для купола нужно строить свою церковь, новую.
– Но строят ведь понемногу...
– Слава Богу…
– Вот видишь! Всё не так плохо. Да и куда ты денешься от языка, от русской поэзии, которая сидит в тебе?
Оксана помотала головой:
– Я не о том. Давай поедем сейчас в Тулу или Калугу – как там нас примут? Как чужаков: там мы не свои – прибалты. На материке каждая область истово блюдёт своё. И правильно! А нам красный кирпич и островерхие крыши милее. Ладно, не милее – привычнее! Видела недавно детские рисунки. Сказки Пушкина детишки иллюстрировали. На всех – всех! – работах у старухи с разбитым корытом избушка под черепичной крышей. А иного ребятки не знают! Может нам податься за Неман? Или вот здесь по косе – в Литву, Латвию, дальше? Может, там мы встроимся? Дудки! Там мы русские. Тоже, значит, чужаки. Знаешь, когда я откалываю от куска мрамора крупный осколок, мне становится жаль его. Такой же вроде бы красивый, как и целый, а уже не нужен, хотя и из него, маленького, можно что-то сделать. Так и лежит один.
– Так ты что же – предлагаешь бежать отсюда?
– Некуда бежать! И незачем. И ничего я не предлагаю. Я себя найти хочу. Без этого мне портрет не сделать. Она была очень русским поэтом.
И всё же в Яснохолмске Оксане было хорошо. Молодец Ирка! И с жильём всё смогла уладить: им разрешили занять какой-то щитовой домик в две комнатки на задворках санатория. Когда-то здесь была мастерская санаторского художника – он наглядной агитацией учреждение обеспечивал. От него осталось немного красок и несколько загрунтованных листов ДВП – можно было при желании этюды писать. Удобства, правда, на дворе, но разве это беда?
Разве это беда, если домик их стоит у самого забора, а забор примыкает к другому, весьма занятному дому?! До войны жил в нём немецкий скульптор. Две его работы сохранились в городе. Сейчас в доме обитают люди, может и не слышавшие ничего о скульпторе. Оксана пропадала здесь часами, делала зарисовки, или просто надолго задумывалась…
Колокольный звон смолк. Оксана резко встала:
– Пойдём, прогуляемся
Они уже подходили к санаторию и вдруг остановились – в босоножки Оксане набились камешки. Прислонившись спиной к большому, вертикально стоящему камню, она вытряхнула камешки из обуви, но ей захотелось обойти этот камень вокруг. Ничего особенного – обыкновенный серый валун, если не считать сделанной голубой масляной краской надпись: «Санаторий». Но почему-то не могла Оксана от него оторваться. Она поскоблила камень ногтем – и серый многолетний налёт поддался. Оксана подобрала с земли щепочку и стала скоблить усерднее. Она скоблила, очищая всё большую и большую площадь, ей было уже ясно: под слоем грязи копоти, многолетних наслоений был мрамор, прекрасный каррарский мрамор.
Скорее всего, это был мрамор того немецкого скульптора. Но как простоял он незамеченным несколько десятилетий?! Почему его не увезли, не использовали?! Оксане было ясно: мрамор ждал её. Теперь у неё есть материал, теперь она сможет сделать то, о чём только и думает. Надо лишь перенести глыбу ближе к их каморке, а потом упросить, чтобы мрамор отдали ей. Кого надо упрашивать, Оксана не знала. Но у неё была Ирина!
А та на удивление быстро уладила все формальности, и мраморная глыба перекочевала на новое место. В тот же день Оксана освободила мрамор от многолетнего налёта – и он лежал, отливая на солнце белизной. Оксана решила, что будет работать прямо здесь, надо только привезти из дому инструменты. И подруги уехали домой.
Вернулись они на следующий день. Когда подходили к своему забору, услышали характерный звук – кто-то работал болгаркой. Подруги бросились на звук. Во дворе двое работяг весело резали мрамор. Её, Оксаны, мрамор.
Оксана не двигалась, она смотрела, как от большой глыбы один за другим отпадают куски. Оксана смотрела, как гибнет её мечта, и не могла оторвать взгляд. А Ирина помчалась искать кого-нибудь, кто объяснил бы её происходящее, но нашла лишь завхоза. Та выслушала сбивчивую тираду Ирины и невозмутимо ответила:
– Откуда же я знала, что это её мрамор? У меня никаких бумаг и распоряжений нету. А тут подошли люди, попросили. Особняк для кого-то строят что ли – я не поняла. Вот и отдала им. Выгодно, между прочим, уступила. Директор мне ещё «спасибо» скажет. Они наличкой дали, а сейчас сами знаете как… Да вы не переживайте: у них крупные куски остаются, вашей подруге тоже достанется.
Когда Ирина подошла к так и не сдвинувшейся с места Оксане, те двое работу завершили. Указывая рукой на лежащие на земле куски мрамора, Оксана сказала:
– Как чайки. Как убитые чайки
***
Всю дорогу домой подруги молчали. Ира несколько раз пыталась заговорить, но Оксана не отвечала и сидела, втянув голову в плечи и зажав между коленями сцепленные пальцы. И только в городе Ирина спросила:
– Куда поедешь? Домой? А давай лучше ко мне.
– Отвези меня в подвал.
– Вот ещё! В сырость, в пустоту. Давай ко мне. Ванну примешь. У меня коньяк хороший остался. Тебе надо снять напряжение.
– Отвези меня в подвал, – всё тем же бесцветным голосом попросила Оксана. Ирина свернула направо и въехала во двор…
…Гусеничный кран с размаху бил огромным ядром по стенам дома, и от осыпавшейся штукатурки и падающих кирпичей поднималась густая пыль. Ирина не сразу сообразила, не сразу бросилась вслед за Оксаной, которая, карабкаясь по груде битого кирпича, добиралась уже до крана и уже хотела влезть в кабину и схватить машиниста за руки. Всё же Ирине удалось стащить подругу на землю, удалось силой усадить в автомобиль и пристегнуть ремнём. Тут они услышали громкое, праздничное гудение сигналов нескольких автомобилей сразу: мимо двора пронёсся свадебный кортеж.
А высоко над двором парила случайно залетевшая сюда из порта чайка. Снизу она была похожа на причудливо сколотый кусок мрамора.
К оглавлению...
