Третья подборка поэтов из Ростовской области, членов Союза российских писателей.
Литературная группа «СЛОВО-на-ДОНУ» представляет:
Татьяна ФОМИНОВА
* * *
Завтра будет зима. Ах ты, Господи, как это странно –
мы с тобою зимой не встречались еще никогда.
Завтра будет зима, и мои позапрошлые раны
ярко белым своим забинтуют твои холода.
Завтра будет зима – снег уже приготовился падать,
обнаженные лужи стыдливо уходят под лед.
Завтра будет зима… Ты же сам понимаешь, так надо,
чтобы завтра – зима. И она непременно придет.
Завтра будет зима, и холодные скользкие тени –
опускаются сумерки серым газетным листом.
Завтра будет зима, только это уже не изменит
ни того, что прошло, ни того, что случится потом.
* * *
Впервые увидел серьёзный снег,
и радость его сладка –
смуглыми пальцами мальчик-узбек
лепит снеговика.
Горячего солнца любимый сын,
яблочко на снегу.
Напялил раздавленный апельсин
шляпой снеговику
и ветку воткнул ему в кулачок,
и ветку туда, где нос.
Маленький детский снеговичок,
маленький – не дорос.
Не было в городе так давно
детских снеговиков…
Мальчик смеётся – ему смешно
весело и легко.
Крутит метель-карусель-юла.
Дивное диво – снег!
Пусть сохранит тебя твой Аллах
в снежной моей стране…
© Татьяна Фоминова. Все права защищены.
Сергей СУЩИЙ
* * *
Моя смерть ездит в черной машине
с голубым огоньком
Б. Гребенщиков
Пуля вертится, дырочку ищет;
голубь воздух взбивает крылом.
Из кармана последнюю тыщу
ветродуем в зенит унесло.
Дохнут зайцы в лесу, следом волки;
воробьи улетают на юг.
По окрестностям бродят дефолты
и уснуть по ночам не дают.
Спились Лёха, Илья и Добрыня,
а БГ распевает о том,
что смерть едет на черной машине.
И она с голубым огоньком.
Нет спасенья земле и в бессилье
повторяется детское «брысь...»
Обложили, как нас обложили!
Но соломинкой утлая мысль,
что твой правнук спустя пять столетий,
будет сброшен с дороги в кювет
той же самой сплошной круговертью
мировых злоключений и бед.
Наблюдая за ходом распада,
как последние рушит мосты
наступленье тотального ада,
он как прадед его (то есть – ты),
выпьет медленно сто или двести.
Ну и далее, до пятисот.
И в свинцовой груди поднебесья
световое отверстье мигнет –
Ариадна ли, Ангел-хранитель
или водки спасительный дар…
Если двигаться – то по наитью,
как дыханье, как ветер и пар.
Раздвигая пространство и время,
удивляться всё новым местам.
До чего мы живучее семя,
до чего неизбывный ты сам!
Программист человеческой масти
знал какой апейрон в нас вдохнуть –
чем обильней страстей и напастей,
тем верней и упорней наш путь.
Вьется век между миной и миной.
Но сверкает космический дом.
И плутает по весям машина
с голубым-голубым огоньком.
* * *
Штык умен, да пуля – дура,
где вы – три богатыря?
Почему смеются куры
в красный день календаря?
Сельской скуки группенфюрер
тяпнет водки втихаря,
отслюнявит две купюры,
за отечество-царя.
Что за горькая микстура –
наш рязанский звукоряд.
Лучше лечь на амбразуру.
в сердце получив заряд –
пропадай за грош, как урка…
Но глядишь, не всё зазря.
И от русского окурка
вспыхнет новая заря.
Апейрон (греч. ἄπειρον, «бесконечное, беспредельное») – понятие введённое Анаксимандром, означающее неопределённое, беспредельное и бесконечное первовещество.
© Сергей Сущий. Все права защищены.
Людмила ШУТЬКО
ПОЛОГИЙ СПУСК
Мы были на высоте.
На той высоте, когда
и облака не те
мультяшные города
в проекции на экран,
пустой в глубине души.
С утра курится гора –
и скумпия, и самшит –
3d-моделями сил
бездушных и внеземных.
Под каждым углом смотри
на них, вдоль, под, через них.
Но от такой высоты
рябь и туман в глазах,
путается серпантин,
меркнет дорожный знак.
Признайся же без борьбы,
без надежды и лжи:
на той высоте ты был
только лишь пассажир.
Градусов и секунд,
метров и децибелл –
как все они текут
через тебя в тебе –
ты не считал. Не смел
воздух свой задержать –
влажность его и свет,
пепел его и ржавь.
Поэтому знай, что
любому из нас везет
в эту ночь или в ту
достигнуть своих высот.
Везущий перекурил,
по карте нашел перевал,
и всякий, кто там был,
мне привет передал.
ВИДЕНИЕ ПЕТЕРБУРГА
Со шпилями не толще пикселя,
стежка на вышивке, соломинки под веком,
из воздуха проступит неописанное –
вдохни тот воздух и поведай
о ржавом чуде инженерии
в ажурном инее, о нежной, нервной,
объединяющей пролеты дружбе.
Утопия искрится, обнаружена,
и водоплавающий серафим
перемещается во льду, и мы за ним.
© Людмила Шутько. Все права защищены.
Борис ВОЛЬФСОН
ПРОЩАНИЕ С ЛЕТОМ
Солнце медленно в высоту
всплывает из тёмных крон.
Улитка, как поезд, ползёт по листу,
похожему на перрон.
Бросает тень вдоль тропы ольха,
другую бросает ель.
Улитка ползёт по листу лопуха,
гудит контрабасом шмель.
Ползёт улитка и час, и три,
а может быть, триста лет.
Она интроверт − вся жизнь внутри,
снаружи лишь влажный след.
Прозрачный трос зацепив за сук,
и тоже − который год −
ажурный мост создаёт паук, −
но кто по нему пройдёт?
Как кардиналы в красных плащах –
божьих коровок синклит.
Славят Господа натощак,
и ничего не болит.
Лес обходится без врача,
сам лечит себя с утра.
Роится в воздухе, щекоча,
беззвучная мошкара.
А жизнь, ей-богу, не так плоха,
хоть смысла в ней вовсе нет.
Улиткой ползу по листу лопуха,
не оставляя след.
ДАВИД
Пусть псалмы не поняты − не ропщи, −
помолись немного и перестань.
Слышишь, камень, пущенный из пращи,
разрезает ветра тугую ткань.
Ты душой давно ль устремлялся ввысь
и песок, как время, сжимал в горсти?
Что ж, победной музыкой насладись,
а о бедной лирике не грусти.
Будешь ты прославлен, велик, силён,
только это, в общем-то, суета.
Наступает осень, последний клён,
облетев, не может играть с листа.
А в ветвях чирикают воробьи,
и нужны, пророк тебе не соврёт,
будут песни тихие о любви
на века, на тысячи лет вперёд.
Всё же струны новые не ищи –
распрями судьбы завитую скань…
Слышишь, камень, пущенный из пращи,
разрезает ветра тугую ткань.
© Борис Вольфсон. Все права защищены.
Людмила ЗАЙЦЕВСКАЯ
СТРЕКОЗА
Соединяя воздух и лицо,
на переносицу спустилась стрекоза.
Душило лето, плавилось в конце
романа, повести, черновика, наброска.
Пустыня окружала и плыла,
давя на веки раскалённым пальцем,
и обжигала желтизна кольца.
Синоптики предсказывали сад,
прохладу лестниц каменного дома.
Ловили шестигранные глаза
сигналы многомерных плоскостей.
Горизонталь, дыша, давила вниз,
песочным звуком испарялось море.
Всё падало, и падало... А там...
тантамареску мастерил художник,
блестела бирюза на сетке крыльев.
Фасетками в узоры закреплялись
фотограф, серебро, слепое тело.
Белели зубы и летели брызги.
Смотрели разными глазами лица
в окошко стрекозиной головы.
* * *
Я старался. Красоты никакой не нашёл.
Планетарий закрыт на ремонт,
в атмосферных слоях заблудилась комета.
Истеричная барышня мечется где-то,
телескопы закрыли глаза и ушли на покой.
Я старался. Ложился на землю и ждал.
Одуванчики били поклоны,
раздевались, спеша обрести продолженье.
Муравьиные секты траве придавали движенье,
словно было не здесь это слово, но было ли там?
Я старался. Считал до последней строки.
И сказал: «Это всё хорошо»,
только тихо, никто не пришёл и никто похвалы не услышал.
Звуки падали в землю, стремительно двигаясь ниже.
Ниже даже нельзя, но пути невозможно легки.
Я старался. Я думал, что думал один.
У тебя были веские доводы
смешивать с музыкой жидкости нашего тела.
И в больной голове лишь одно не могло отпустить до предела:
Красоты не нашел! Я с десяток таких уже видел картин...
© Людмила Зайцевская. Все права защищены.
Александр СОБОЛЕВ
СТАРИК
…Этот шаткий шаг при прямой спине,
и замявшийся воротник…
Плоскодонной лодкой на злой волне
по бульвару идёт старик.
Он гордится статью своих костей
и забытых женщин числом.
Он годится внукам чужих детей,
как верблюд или старый слон –
но не любит смех, и поборник схем,
и живёт, как велят врачи…
Он судья для всех, но на пользу всем
исключён из числа причин.
Он заспал грехи и счета закрыл.
Под неистовый стук часов
он с экранов цедит бразильский криль
через сивую ость усов.
…Этот серый день, этот день сырой
нахлобучил седой парик…
Бормоча порой, под морщин корой
по бульвару идёт старик.
Для него лучится с афиш Кобзон,
а с дешёвых листовок – вождь…
Он опять забыл в магазине зонт,
и поэтому будет дождь.
* * *
…Без ангела справа, без четверти два,
в холодную ночь за туманом белёсым
услышишь урочной телеги колёса,
гремящий по улицам старый рыдван.
За столько-то лет о себе возвестив –
кого он везёт, и по чью-то он душу?
Чей сон и биение крови нарушит
его нарастающий речитатив?..
Возок, закопчённый нездешним огнём –
какие химеры его населяют?..
Твоё «санбенито»,* ларец с векселями
и списком грехов приближаются в нём.
Негромко бренчит ритуальный ланцет
на дне сундука с остальным реквизитом…
И едет в телеге судья-инквизитор,
палач и возница в едином лице.
Он едет тебе воздавать по делам!..
Грохочут колёса по мокрой брусчатке,
по граням поступков, по жизни початку,
благих побуждений булыжным телам.
Всё ближе и ближе, слышней и слышней
телега из первого дантова круга…
Во тьме перед ней, запряжённая цугом,
вихляет четвёрка болотных огней –
извечным путём: от бездонной Реки –
в остывшую жизнь и постылую осень…
Фальцетом поют деревянные оси,
качается шляпа, поводьев куски…
Дома, отшатнувшись с дороги, стоят,
и шамкает сумрак: «Подсуден… подсуден!..»
Да есть ли проблема, коль в общей посуде
и добрые зёрна, и скудость твоя…
…И стрелка весов, накреняясь, дрожит,
и мрачно кривится Гроссмейстер успений…
Но, может быть, твой Белокрылый успеет
на правую чашу перо положить?..
*Балахон осуждённого еретика
© Александр Соболев. Все права защищены.
Людмила БУРЦЕВА
* * *
Это танец… Заступишь черту,
И сожмётся в комок, и ссутулится,
Зацелованная на лету
Тёплым ветром весенняя улица.
Это танец… Не я и не ты
Начинали его и в финале
Постоять у последней черты,
Взявшись за руки сможем едва ли…
Но, шагнувшим навстречу, насквозь,
Порознь выпавшим в мир многотрудный,
Нам с тобой всё равно довелось
Станцевать там, где так малолюдно…
Где движенья и длинная тень,
Где единое слово и эхо,
Где какую судьбу не надень,
Без любимого жизнь, как прореха…
Бьёшь чечётку озноба, и вбит
Мир знакомый по самую крышу
В то пространство, где кто-то кружит,
Всё танцует, хоть больше не дышит…
* * *
Белый день, а в городе тишина.
За фасадами зданий, за шторами окон, везде
Прочертил горизонта линию камень сна,
И ни звука, только круги по воде.
На картине озеро мне не дает уснуть...
До холста дотронешься, влажные вздрогнут руки.
Доставай мольберт и кисти, раскрась тишину.
У тебя получится, и город увидит звуки.
Те, что для тишины на улице, – не формат,
Их она не может видеть, она слепая.
Форму звука придумаешь ты сама –
Каждый звук, как озеро, и глубина такая,
Что не важно – зрение или слух,
Созерцание, или полет вибрации создан.
Ты позволь круги на воде разогнать веслу,
Нарисуй нам звуки – это просто, как видеть звезды.
© Людмила Бурцева. Все права защищены.
Ольга АНДРЕЕВА
* * *
Мы любили цифры в сыре,
пятилистники сирени,
дорогого не просили –
человек не этим ценен.
Загорали в междуречье,
в королевстве дикой ивы,
постигали русской речи
общие императивы.
Человек – он ценен детством,
выдержан в дубовой таре,
но – куда от мира деться?
Одинаковыми стали,
как-то переопылились,
но – не зная интернета
в перекрестьях полилиний
зарождаются планеты.
Звёздный дождь в моей теплице
светлым конусом струится,
в чумовой оранжерее,
где на ветках рифмы зреют.
Все желания исполнить –
семицветиков не хватит.
Речка детства сладко помнит
всё, что кстати и некстати…
* * *
Отчаянье взбивая пышной пеной,
в мозгу опять бесился рок-н-ролл.
Мне не далась очередная роль.
Я так устала проходить сквозь стены.
Нет у дождя призванья и названья,
его лобзанье со щеки сотри!
…Неистребима бабочка внутри,
и не унять порханье-ликованье.
Моя свобода – не на баррикадах.
Она всегда приходит после слёз.
Ей всё равно, что это не всерьёз –
косых дождей осеннее стаккато.
Отчаянье моё знакомо миру
уже давно – двенадцать тысяч лет.
(Тогда один неграмотный поэт
воспел быка в пещере Альтамира…)
Ну вот и всё, жива, и дышит ровно –
хотя никто не видел, не помог.
Но, помните – Вороне где-то Бог…
А я и есть та самая Ворона.
© Ольга Андреева. Все права защищены.
Сергей СУТУЛОВ-КАТЕРИНИЧ
КОЛОДЕЦ КОЛЛИЗИЙ
– О чём ты, кручёный? – Почти ни о чём...
– Печаль безотчётна? – Печать – сургучом.
– Занудой в печёнках ты был, сукин сын!
О чём, Кот учёный? – О том, Арлекин...
– Язвительным чёртом прослыл ты, собрат...
– Качаешь лодчонку не в такт и не в лад!
– Причалим, пожалуй. Скучает чехонь...
– Водчонка – к Стожарам? – Мозги расчехоль!
– Печаль-неучтёнка: молчу ни о чём...
– Банзай! Гусь перчёный квазаром копчён...
– От звёздочки белой до чёрной дыры
Пробьёт парабеллум дворы и миры.
– И пуля – навылет, и память – насквозь.
Два шрама – на вые, планета – на ось!
– О чём, академик? О чём ты? О ком?
– Я умник – без денег, судьбина – на кóн!
– Ты – физик без лирик: тебе нипочём
Пронзить нулевые циничным мечом!
– Ты – лирик без физик, прожив дураком,
В колодце коллизий рыдаешь о ком?
– Мелько́м или ме́льком? – Прибей кирпичом
И возгласы «Welcome!», и плач ни о чём...
– О чём ты? О ком ты? Рассвет – босяком.
Твой спиннинг дисконтный пророс сорняком.
– Стожары, ужалив, нырнули в залив.
– Ужи и скрижали... Надрыв и наив...
– Бутылки под елью? Свернусь калачом...
– Поблажка похмелью: о ком ты? О чём?
– Фатальна рыбалка – сюжет ножевой:
Фарцует русалка водицей живой!
– О чём ты? О ком ты?.. – Гляди: прямиком
По радужной кромке – девчонка бегом!
– Водчонка. Лодчонка... Девчонка при чём?
– Печаль безотчётна. Печать – сургучом.
– О, боже, мальчонка – за тем шалашом...
Девчонка – чертёнком, почти нагишом...
– Из прошлого – чётко, из мая – в ноябрь
Смешная девчонка зовёт на моря!
............................................................
Два шара воздушных всё выше и выше –
Оранжевый, синий – над грешной едой.
Как детские души девчонки с мальчишкой,
Над сизой Россией и мёртвой водой.
1971, 2011
прихоть евы, блажь альберта
речитативы
до эпохи инстаграма
и, понятно, интернета
на ребре стоит упрямо
идеальная монета
прихоть евы? дурь адама?
гениальная программа:
постигаешь поэтапно,
понимая постепенно:
слева – солнечная мама,
справа – сумеречный папа,
прямо – гнусная гиена…
а над нами – кущи рая,
а под нами – чащи ада.
гордость первого отряда,
пой, девчонка дорогая!
ямбы храма, хохмы хлама
полупьяная планета
из халвы, ханы, хайяма
накрошила винегрета…
теле/«кинопанорама»!
говорящие стаканы:
синхрофазотрон, растяпа!
фукусимы амальгама…
прямо – пасхи истуканы,
справа – выстраданный папа,
слева – выжившая мама…
а над нами – птицы рая,
а под нами – звери ада.
ничегошеньки не надо.
плачь, другая дорогая!
задаёт вопросы прямо
виртуальная вендетта:
гаммы альфа? беты гамма?
от заката до рассвета
вечный матч «спартак – динамо»…
золотая эпиграмма:
сон ацтека без акцента…
/кто мы? что мы? с кем мы? где мы?!/
слева – мама или пама?
справа – мапа, стопроцентно,
прямо – логово гингемы.
а над нами – звёзды рая,
а под нами – бездны ада…
юность – старости отрада
и награда дорогая…
2.
три мгновения мажорны.
три падения минорны.
и сверкают три частички,
словно искры электрички…
3.
варианты эпилога
искажаются мгновенно
/согласись, каприза-бета/
полуфразой полубога,
брагой пенной, шуткой тленной
у станка или мольберта…
из поэмы «соло слога»:
часть взорвавшейся вселенной –
блажь курчавого альберта.
2020, 1-21 октября
© Сергей Сутулов-Катеринич. Все права защищены.
Галина УЛЬШИНА
ВЕКТОРНОЕ
Неужто в зелени прозрачного листа
таится сила мощи корневища,
что в тёмном подземелье слепо ищет
и пищи, и тщеты себе под стать,
диктуя кроне ноты вечных птах
о вызволенье из немого плена?
Так! – тусклым светом звёзд кричит Вселенная
о том, что всё лишь символ, тлен и прах…
Пусть учит Станиславского Фома,
но, верь – не верь, всё в бездну ускользает,
(хоть тысячи томов пиши, прозаик,
а прослывёшь как горький графоман
с трактатом «О магичности Листа»).
Чем мельче лист – тем горней и моложе,
и так на корневище не похож он,
что финиш принимается за старт.
…До Солнца, вверх! – вперёд, листок! – к Луне,
отбросив прежний путь без сожалений,
без пут! – свободен, как свободный гений,
и окрылён незнанием вполне.
К магическому кругу подойдя,
он рухнет наземь, круг замкнув собою,
за осмысленье не принявши боя,
под капли стылые осеннего дождя.
…О, логика сокрытых предпосылок!
В твоём ли тайнобрачии найти
единственные верные пути,
чтобы собрать хоть часть,
а не рассыпать
картину мира, разгадавши пазл,
со зрением фасеточным, как муха?…
И, выбирая меж крылом и брюхом,
постичь глубокодремлющее «Аз»
(зелёное, в прожилках кровь сквозит),
чтоб вертикаль узрить, к первостоку,
к тому, глубинному, питающему соком,
чтоб выгнуть круг – до вектора в зенит.
ПЕРЕЛЁТНЫЕ КОЛИБРИ
Средь площади ростовской привокзальной
поёт – весь в опереньи голубом –
индейский экзотический красавец,
и звонкие товарищи при нём.
С погодой возвращаются индейцы –
поют весну под шепот маракас,
пока неповоротливый троллейбус
считает такты мелодийных фраз.
Многоголосый хор был сладкозвучен,
и дети подводили матерей
к мирку, который им казался лучшим,
и удивленья жаждали скорей.
На флейтах укрупнённого калибра,
для русских, торопливых и глухих,
спивали перелётные колибри
и перья родины в Ростове грели их.
Они не продавали нам билетов,
мы кланялись за всякий сувенир,
и кто-то шерстью ламы стал согретым,
а кто-то понял, как огромен мир.
Но дело не в товарах на асфальте,
ни в пончо, ни в сомбреро братьев Че –
индейцы пели без оттенка фальши,
как плакальщица на родном плече.
К сосредоточью мирового плача,
далёкого от мелочных обид,
тянулись постигавшие задачу
терпеть, молиться, верить и любить.
© Галина Ульшина. Все права защищены.
Любовь ВОЛОШИНОВА
НА РАСКОПКАХ ТАНАИСА
Раскладывая тонкие обломки
поднятых из раскопов чаш и амфор,
две юные смуглянки песню пели
на звонком незнакомом языке.
Густые пряди раздувал им ветер,
порывом легким обнимая лица,
казалось мне, вплетался даже в волны
улыбчивых, упругих юных губ.
И я спросила: «Вы о чем поете
здесь, у руин, нежданные певуньи?
Какой язык так трепетно и звонко
над черепками древними звучит?
Они мне отвечали: «Пелось в песне
о том, что мы и любим и любимы,
что в мирной тишине колосья спеют,
шумят деревья и блестит река…»
Наверно, так же радовались жизни
те люди, что вино и воду пили
из этих чаш и остродонных амфор.
Они еще сказали, улыбаясь:
«Звучала песня на родном венгерском».
А мне подумалось: такая радость
любому делу доброму созвучна,
в любом открытом сердце отзовется
и на любом прекрасна языке.
* * *
Ах, Муза, девчонка земная
в венке из цветов полевых,
ты слезы роняла, вступая
в столетие войн мировых.
Ты шла по обломкам империй,
где слышен лишь ропот и стон,
где снова так хочется верить
пророческим взорам икон;
В мой город на край Ойкумены,
где чувств неуемны костры,
где редко прощают измены
и редко взрывают мосты;
где сердцу и храм божий тесен,
когда восстает в мятеже,
где время спасительных песен
так близко,
так близко уже!
© Любовь Волошинова. Все права защищены.
К оглавлению...
