* * *
Спустя два года кажется, что мне
Ты просто снился – радостно и долго.
Осталась боль – залипшая на дне
И в глубине затерянная полка –
С подсвечником, блокнотом и пером
(Чего ж еще желать душе мятежной?),
С твоим незатихающим добром
И длящейся, как музыка, надеждой.
Спустя два года – затерялась боль
В ковидной мгле безвыходной, всеобщей.
Мы под отметкой «абсолютный ноль»
Встречаемся, прощаемся и ропщем.
Нас, на живых и мертвых не деля,
Вытряхивает время на дорогу...
И целый год не крутится земля,
Ну, разве что совсем-совсем немного...
Спустя всего два года – только два –
Ты стал мне ближе, подойдя вплотную.
Я, как ни странно, все еще жива,
В реальность заглянувшая иную.
Полмира отменило Рождество.
Смерть буднична, спокойна, деловита...
И, в общем, безразлично... отчего:
От горя... от болезни... от обиды...
* * *
Поэты – человекамфибии:
Вдохнут – и вновь нырнут к стиху.
Писать всю вечность о любви бы им,
Нелепо ждущей наверху,
Где есть еще работа новая,
Кот, дети, ужин и кино...
Стих – гиря стокилограммовая –
Не отпускает все равно.
Когда напишется – неведомо:
Ослабит хватку, и тогда
Наверх, к любимому-заветному,
Без сожаленья и стыда,
Во все, как говорится, тяжкие:
Дела, семья, любовь, кино...
И – снова со строкой-бродяжкою
Уйти на дно...
* * *
Кошачий силуэт на фоне шторы.
Кошачий дзен – и взгляд поверх двора.
Декабрьский день. Единственный. Который
Я проживаю с самого утра.
Метла под дверью. Нет, я не летаю,
А просто подметаю у крыльца...
И корочка лимона золотая,
Как дерзкая, смешная запятая,
В стакане чая кружит до конца.
* * *
Нас на этом свете только трое.
Старший брат цеплялся, как репей,
Дом кирпичный предлагал построить...
Я Ниф-Ниф, который всех глупей,
Говорю: быстрее – из соломы,
Потому что рвется прочь душа...
Не могу сказать, что я бездомный,
Просто мне хватает шалаша.
У меня есть стол, кровать и кружка,
И прохлада в летнюю жару...
«Здесь с тобою рай», – моя подружка
Мне шепнула как-то поутру,
Помня волшебство грибного супа,
Котелок забытый на траве...
Я Ниф-Ниф, который самый глупый,
С золотой соломой в голове.
* * *
«Свалила за бугор» безбашенная осень –
Что с эмигрантки взять? Ни света, ни тепла.
Опять пришла зима, когда ее не просят,
И свиту за собой зачем-то привела.
Три месяца: Атос, Портос и этот самый
Зловещий Арамис – уже почти аббат,
Величеству её стремясь пропеть осанну,
Свой мушкетерский плащ снимает невпопад.
А я наоборот: закуталась до носа,
Набила чемодан бумажной ерундой,
Готовая бежать. Да хоть бы в ту же осень.
И жёлтые листы рассеять над водой.
У ФОНТАНА
Фонтан – не Треви, нет – такой, как все
У кинозала. Рядом с «Роспечатью»
Стояла я в нелепом желтом платье.
(Сказала бы, что с ленточкой в косе,
Но нет – с короткой стрижкой). У крыльца
Влюбленные, мамаши с малышами
На первый взгляд друг другу не мешали...
Мне разве что. А я ждала отца.
Он в город мой приехал по делам
И позвонил, что, мол, увидеть хочет.
...Заснула я часа в четыре ночи:
Всё жизнь свою делила пополам:
На «до» и «после». Вот так поворот.
Отличница-студентка, ёлки-палки...
Весёлое «привет!» не скажешь папке:
Чужое слово больно вяжет рот...
Что рассказать, коль спросит, как дела?
А, может, и не спросит: просто скажет,
Что на него похожа или даже:
«Красивая девчонка подросла!»
Мне было восемнадцать, что ли... На
Крылечке кинозала я томилась...
Час или два... а может, год... плюс-минус...
Да я там до сих пор стою.
Одна.
К оглавлению...
