Москва,
2004 год
П Е Р С О Н А Ж И:
М У Ж И К И:
1. ПЕРНАТЫЙ – Сизый Голубь, бродяга-Проповедник или вообще нивесть что
2. ЯЗОН – племянник царя Пелия, вождь похода аргонавтов за Золотым Руном
3. МАЛЬЧИК – подросток, бродяжка, брат Девочки-бродяжки; может, сын Язона
АПСИРТ – царевич, сын правителя колхов Ээта, младший брат Медеи
ЭРОТ – юный и шкодливый бог любви, сын Афродиты
КИЗИК – юный и прекрасный царь долионов, побратим Язона – им же и убитый
(этих четырех персонажей играет один актер)
4. ОРФЕЙ – сладкоголосый и лучший певец всей Эллады и всего мира; говоря по-нынешнему, – «фронтмен» ансамбля «Аргонавты»
ФИНЕЙ – дряхлый прорицатель, которого злобно изводят мерзкие Гарпии
АМИК – вождь бебриков, жутко мохнатых и звероподобных (и сам такой же)
(этих трех персонажей играет один актер)
5. ГЕРАКЛ – «главный герой Эллады», советчик Язона на корабле «Арго»; поет, кстати, не хуже Орфея – только в своей тональности
ПЕЛИЙ – царь Иолка, нагл, двуличен – от тайной неуверенности; дядя Язона
ЭЭТ – царь Колхиды, нагл, двуличен – ибо могучий волшебник; отец Медеи
Огнедышащий БЫК – нагл и самоуверен до тупости; его побеждает Язон
ДРАКОН – охраняет Золотое Руно, себе на уме; ценит хорошее пение и ласку
АЛКИНОЙ – царь феаков, при этом мудр и справедлив; спаситель Язона и Медеи
(этих шестерых персонажей играет один актер)
7. КАСТОР и ПОЛИДЕВК – братья Бореады, аргонавты; победители Гарпий
ЛИНКЕЙ-востроглазый, впередсмотрящий на корабле «Арго»; аргонавт
ТИФИЙ – кормчий «Арго»; аргонавт
АРГ – кораблестроитель; мастер, построивший корабль «Арго», потомок Фрикса
СИМПЛЕГАДЫ – сталкивающиеся скалы, две дурищи-трансвеститы
(этих всех играет одна и та же пара актеров)
Игого: 7 актеров.
Б А Б Ы:
1. ДЕВОЧКА – подросток, бродяжка, сестра Мальчика-бродяжки; может, дочь Язона
МЕДЕЯ – волшебница, принцесса – дочь волшебника Ээта, царя Колхиды
ГИПСИПИЛА – царица лемниянок на острове женщин Лемносе; нежна и умна
(этих трех героинь играет одна актриса)
2. АРЕТА – супруга Алкиноя, царица феаков; мудра и осторожна
ГЕКАТА – богиня Луны и ночи, тайн и чудес, покровительница молодежи
(этих двух героинь играет одна актриса)
3. ГЕРА – богиня, супруга Зевса – царя богов-олимпийцев, покровительница порядка и семейного очага; горделива, самолюбива и авторитарна
АФРОДИТА – богиня любви и любовных чар, капризная игрунья
АНАНКЕ – богиня Необходимости, повелительница Мойр – богинь Судьбы
4. ЛАХЕЗИС – одна из трех Мойр, дающая жребий и назначающая участь
КЛОТО – одна из трех Мойр, прядет нити жизни и вяжет на них узлы событий
АТРОПОС – Неотвратимая; одна из трех Мойр, неуклонно приближает будущее и обрезает нити жизни
(эти шесть ролей, а также также остальных эпизодических персонажей, указанных ниже – Гарпии, Лемниянки, Сирены, Дочери Пелия – распределяются на четырех актрис)
5. Две ГАРПИИ – мерзкие летучие твари, божье наказание прорицателю Финею; пожирают его пищу и гадят в его доме
Две (три) СИРЕНЫ – полуженщины-полуптицы, завлекающие мореходов на гибельные скалы чарующим пением, чудным ликом, а также художественным свистом и матом.
Две ДОЧЕРИ Пелия, сводные сестры Язона, те еще дурынды
Две (четыре) ЛЕМНИЯНКИ – подданые и подруги царицы Гипсипилы на острове женщин Лемносе.
Примечание: число Гарпий, Сирен, Лемниянок зависит от того, какую ритмику эпизодов с ни-ми выстроит (через пластику и пение) режиссер вместе с композитором и хореографом – дуэты, трио, квартеты или большие ансамбли.
Игого: 6 актрис.
Примечание: актеры и актрисы, свободные от исполнения основных ролей в том или ином эпизоде:
– играют массовку – прислужников и гостей на пиру Пелия; воинов на пиру Ээта; воинов, которых уничтожил Язон; бебриков; долионов; прислужниц Пелия; горожанок и торговок Иолка; лемниянок;
– а также участвуют в танцах-боях, танцах-ритуалах и в танцах-интермедиях.
Таким образом, эту многофигурную историю, вместе с танцами, ритуалами и интермедиями можно сыграть труппой из 13-14 артистов (6-ю – 7-ю парами).
Авторское предуведомление.
1. Пьеса представлена в виде «прозаической записи» – нечто вроде ЛИБРЕТТО. Оно включает описание возможного сценического решения и предпочтительного пути к нему. Не-что вроде «проектного задания», в котором изложена последовательность событий, проблематика, примерно желаемая стилистика пьесы и зрелища, а также возможные постановочные ходы, направление работы сценографа, художников по костюмам, реквизиту и свету, композитора, хореографа, режиссёра по звуку и т. п.
2. Такая форма записи предложена по нескольким причинам.
Во-первых, воплощение данного текста на сцене предполагает попытку возрождения древних принципов мистериального действа. А такое действо по природе своей – синтетическое, вклю-чающеее самые разные формы и приемы построения зрелища и актерского взаимодействия между собой, с сюжетом и со зрителями. Пэтому ремарки и реплики в даннойм тексте структурно объединены, чтобы яснее выявить интонацию и ритмику всего действа в целом, ритмику и интонацию каждого эпизода, а также соотношение длительностей эпизодов между собой.
Во-вторых, предполагаемая форма действа строится во многом на импровизационных находках артистов и режиссера во время репетиций.
Поэтому форма записи текста избрана такая, которая оставляет максимум свободы для подобной импровизации – но при этом удерживает актеров и режиссера в пределах заданной темы, сюжета, стилистики, развития событий и характеров персонажей.
3. И для удобства следования по этому пути к основному тексту прилагается подробный «Поэпизодный план».
4. Число персонажей не должно смущать. Порядок появления персонажей и структура их существования в сюжете таковы, что нескольких персонажей может играть один актёр. Причём «в цепочки» объединены те персонажи, которые являются внутри сюжета различными обликами и воплощениями одного и того же психотипа.
1-й пролог – у моря. «БРОДЯГА Я…»
0.
Для начала: что-то вроде морского берега у самого устья реки, впадающей в море. Сбоку торчат брусья, словно ребра доисторического зверя – остов истлевшего корабля. К берегу выходят юные беспризорные – мальчик и девочка; может быть – брат и сестра, хотя они сами в этом не уверены; их породнила бродяжья жизнь.
Почти разом с двух сторон появляются престарелые бродяги. Один, по осанке, явно знавал лучшие дни и, пожалуй, был воином, а то и предводителем. Другой видом и одеждой – смиренный сизый голубь. Подростки гонят старца-воина; они злы на взрослых и не хотят ни в чём уступать старшим, упрекая их в своей бездомности и в том, что мир, построенный старшими, плох.
Голубь удерживает их от ругани. Быть может, говорит он, тот старик – славен своими делами. И это место – славное. И тот остов – остатки славного корабля. Старик-воин отходит к шпангоутам и тихо ложится под ними…
– Нет вины, которую нельзя простить своим родителям, – говорит Голубь. – Быть может, вообще вы приписываете своим родителям несуществующую вину…
Голубь раскладывает перед подростками нехитрую еду, немного уделяет и старцу-воину. Тот, поев, засыпает в тени шпангоутов. А Пернатый – «Голубь» начинает рассказывать подросткам историю своей жизни.
Быть может, рассказчик – безумен. Такое странное безумие, когда всё – правда, и в то же время всё – порождение искажённого сознания. Грёзы наяву, в которые абсолютно верит сам рассказчик, и тогда те, кто слушает, верят в то, чего не было, но могло быть таким…
2-й пролог – у реки. «НЕ СВЯЗЫВАЙСЯ С НЕЗНАКОМЫМИ БАБАМИ!»
1.
Будто бы совсем Древняя Греция. Будто бы берег реки. Что-то такое торчит среди сухого валежника на песке, всё белое, но чуть серое, в вертикальную складочку. Как бы придорожная стела – подобие человеческой фигуры, вырезанной из соляного столба. К столбу прислонилась жуткая, замызганная, будто бы бродячая будто бы старуха.
Выходит царь Пелий с ближним слугой с опахалом и двумя прислужницами. Понятно, они такое вытворяют, что слуга то и дело накрывается опахалом.
– Вот этот перекрёсток, – говорит Пелий. – Отсюда началась моя жизнь здесь. Вот памятный столб, от которого я отмеряю свой путь царя на этой древней земле…
– Как бы царя, – уточняет бродячая старуха.
Пока опупевший Пелий опоминается, соляной столб толкает старуху локтем: дескать, ну ты ваще, в натуре, терпелка устала? Чо ты так прямо в лобешник ссоришься?
– Ну, ладно, не надо пыжиться, – говорит старуха Пелию, – все же знают, что ты спёр власть у брата своего Эсона.
– Да я сам потомок царского рода! – завопил Пелий. – Я потомок потрясателя земли Бога Посейдона!
– Пусть! – ответила старуха. – Взял чужое, так ты как бы владелец. Нарушил порядок наследования, пришёл к власти незаконно – значит, любой может тебе сказать: ты ненастоящий правитель, а как бы… можно и не слушаться, даже если твои указы умные! И ваще. – она вдруг запела, – «Мы са-ами люди не местныее…»
– Ты чо,– пихнул её столб. – Смотри, Пелий аж подпрыгнул! Дура!
– От такой же слышу, – ответила старуха. – Проверка на дорогах…
– Я здешний! – кричит Пелий, – здешний царь здешнего города Иолка!
– К Аиду подробности, – согласилась старуха, – Иолк, так Иолк, теперь я знаю твою и свою ориентацию. Так вот я – люди нездешние-е-е… мне бы на тот берег реки. Не переправишь ли?
– Пошла ты… – Пелий жутко обижен.
– Ну, может, слугам прикажешь? – подсказывает старуха.
– Я царь! Я потомок Посейдона! – пыжится Пелий. – Ни я сам, и никто из моих слуг не будет возиться с ничтожной вонючей бродяжкой!
– Разве кто-то, – негромко спросила старуха, – виноват в том, что он состарился? Что у него нет дома? Что он слаб? Запомни: если сильные презирают слабых – их сила убьёт сама себя! Запомни! – и она вдруг страшно наставила на царя свой посох, – власть твоя рухнет прежде, чем ты состаришься! Того же рода, что ты и твой брат Эсон, придёт юноша, обутый на одну ногу. Он спустится с гор! И тогда…
2.
– «Вот кто-то с горочки спустился!..» – ни к селу, ни к городу пропел соляной столб.
На берег действительно, будто с горки, выкатился юноша, хм, красивы-ый… У старухи, у прислужниц и даже у столба зажглись глаза.
– Мы сами люди не местные-е-е-е… – смиренно, но с гордым достоинством склонился перед Пелием юноша. – Скажи, величественный незнакомец, кто ты? И что это за земля? И что там за город?
– Скоро узнаешь! – перебила его старуха. – А сейчас помоги мне, переправь на тот берег. Или тоже брезгуешь? – И она приняла совсем уж мерзкий вид.
– Извини меня, царственный незнакомец, – говорит юноша Пелию, – прошу тебя, окажи милость – повремени минутку!
Пелий злится, но какое-то предчувствие не даёт ему уйти…
– Залезай мне на плечи. – говорит юноша старухе. – Я перенесу тебя через реку…
Бабка кайфует верхом на красавце. Соляной столб и прислужницы дико завидуют. Игривый танец речных волн, игривый напев: неси-неси красоточку юнец… не гнёт ли ноша молодецких плеч?..
На другом берегу старуха, не слезая с юноши, благославляюще поцеловала его в лоб – словно волшебно дунула в очи, и сказала:
– Подними ногу! – свесившись, демонстративно глядя в глаза Пелию, развязывает сандалию на ноге юноши (тот покачивается на одной ноге, будто колеблемый напористым танцем речных волн).
Бросает старуха сандалию в реку:
– А сандальку унесло, провожаю взглядом…
Волны передают сандалию друг другу, унося прочь. В ужасе глядит ей вслед Пелий.
– Запомни, царь! – сказала старуха. – Вот юноша, который спустился с гор. Он обут на одну ногу. Он пришёл потребовать то, что ты украл. Ведь это Язон, сын Эсона, у которого ты украл власть. Он призван богами восстановить справедливость. Так говорю я… – и она вдруг легко спрыгнула на землю и обернулась величественной, полной сил женщиной вне возраста. – Я, супруга царя богов Зевса, покровительница порядка в семье и порядка в людских делах! Я – богиня Гера! – И она исчезла.
– Да будет так! – подтвердил соляной столб и стал вечно молодой и стройной, холодной и непреклонной женщиной. – Так говорю я, Ананке, богиня Необходимости, повелительница того, что должно неизбежно случиться!
Пелий в ярости и ужасе убегает со слугами…
3-й пролог – на небе. «ДЕЛА, ДЕЛА… НИ МИНУТЫ ПОКОЯ!..»
3.
Молодящаяся старушоночка резво выкатывает нечто среднее между детским трельяжем и старинной деревенской прялкой. Игриво поглядывая в зеркало, напевает, что-то вроде: а я Мойрочка хоть куда, как кому скажу, так у того жизнь и сложится…
– Лахезис я, дающая жребий, я вашу участь вам назначу ещё до вашего рожденья! – Кокетничает со своим отражением.
Появляется ещё одна Мойра, такая же резвая старушка, отпихивает прежнюю, садится деловито за прялку, тянет нить, смолит папироску, ну совершенная… просто даже и сказать нельзя!
– Фамилиё моё – Мойра, – самоуверенно мычит на низах, – а кликуха моя Клото, пряду нить вашей жизни, и вяжу на ней узелки всех событий, которые с вами приключаются.
Ещё одна старушенция выбегает, сразу видно – капризная до жути. Сразу начинает с повышенных тонов:
– Чо, сестрички, опять меня не дождались, третью богиню судьбы Мойру? А ведь зовусь Атропос – Неотвратимая, без меня от вас толку фиг, неуклонно приближаю будущее, хошь не хошь, а назначенного не избежать. И в нужный срок – чик! – щёлкает ножницами (то ли кровельными, то ли маникюрными), – и нить чьей-то жизни оборвётся…
Пока они вытанцовывают и выпевают про своё, про девичье, про мойровское, являются богиня Гера и Ананке.
– Значит, решила избрать Язона? – спрашивает Ананке.
– Он через своего отца Эсона – тоже потомок богов, – отвечает Гера. – Он великодушен, добр, умён. Не зря пятнадцать лет он учился премудростям воина и правителя у мудрого учителя героев кентавра Хирона! Ясный пень: он словно создан высшей силой для восстановления порядка и справедливости. – и, слегка не в тему: – Он так хорош!..
Далее в танцевально-песенной интермедии кратко излагается история Золотого Руна, Фрикса, Геллы и их матери – богини облаков Нефелы, и того, что только вернув Руно из страны Колхов, можно вернуть в древний Иолк истинное процветание и порядок, ибо Золотое Руно – талисман, волшебный хранитель родной земли. (Вон еще когда начался конфликт детей с родителями в истории Золотого Руна и похода Аргонавтов за ним!)
– Ну, что ж, – соглашается Ананке, – пусть Язон придумает, как вернуть Золотое Руно, и тогда, может быть…
– Тогда, может быть, – вмешивается Мойра Лахесис, – он получит обратно власть отца. Если…
– Если будет её достоин, – вмешивается Мойра Клото, – если, восстанавливая справедливость, не совершит слишком много нового зла…
– Если он, – заканчивает Мойра Атропос, – исправляя чужую ошибку, сам совершит слишком много ошибок, если он не сумеет прощать и прощения просить, если горд будет слишком, заносчив и крут, то отцовскую власть ему не вернут и нелёгкими дни его будут…
– Да откуда же ему это всё знать! – возмущается Гера. – Он же ещё совсем мальчишка!
– О эти древние греки, юность человечества, – ворчит Ананке, – всему-то их надо учить…
– Придётся мне, – сокрушённо соглашается Гера, – подсказать противному зазнайке Пелию, чтобы послал Язона за Золотым Руном.
– Да, – говорит Ананке, – пусть пошлёт его подальше, а там как выйдет!
И старушенции Мойры вдруг превращаются в непреклонных сумрачных дев – так непреклонны входящие в возраст девственницы, ещё не ставшие вечными девами, но уже предчувствующие, что кое-чего в их жизни не случится, и от этого ещё сильнее жаждущие решать и назначать чужие судьбы…
Мойра Лахесис:
– Пусть назначат пир во дворце царя-узурпатора Пелия!
Мойра Клото:
– Пусть придёт туда Язон и потребует своих прав, и пусть Пелий скажет ему, что во сне было откровение – должен Язон сначала вернуть на Родину её талисман, Золотое Руно…
Мойра Атропос:
– Пускай построят корабль, и соберут в помощь Язону всех виднейших героев Греции, а то всё равно им сейчас не фиг делать, перерыв у них между подвигами, толкутся в тавернах и на базаре в Иолке, куролесят. Вот пусть и помогут навести порядок: все они божественного происхождения, высшая сила и пустила их в мир, чтобы они поддерживали вечный закон жизни и восстанавливали справедливость…
И это всё – с песнями и танцами, с приплясываниями у зеркала и прялки, с набиванием шерсти на кудель, и прядением нити, и завязыванием на ней узелков, и с устрашающими щёлканиями ножниц.
Тем временем сцену заливает какая-то танцевально-праздничная стихия, появляются царские ложа, пиршественные столы, шляются и буянят греческие герои, жеманятся прислужницы, ба! Да мы в Иолке, во дворце Пелия, на царском пиру в честь встречи с сыном Эсона, законным наследником Язоном. Вот сам Пелий и две его дочки. А вот и Язон…
Ну, ладно, приступим к сути дела – собственно к сюжету об Аргонавтах...
4.
Короче, в натуре. Всё ж таки Иолк – процветающий город. Сюда, на каникулы к морю погулять и отдохнуть собрались все древнегреческие крутые – и Геракл, и Тезей, и Кастор с Полидевком, и Аякс Теламонид, и великий певец, завораживатель женских душ, мужских сердец и даже каменных глыб – Орфей. Спасу от них нет! И этот Язон ещё тут! Родятся же у других такие симпатичные дети... Не то что эти две дурищи – Пелеевы дочки; даром, что млеют от любви к папаше... Пелий мрачен. Сон-то ему был про Руно и корабль, да мало ли что во сне спьяну привидится… Согласится ли Язон?
– Я признаю твоё право на власть, – говорит Пелий Язону. – Но согласись, я правил неплохо – вишь, как Иолк процветает, не зря сюда слетелись эти обалдуи… эй, дайте чего-нибудь выпить и поесть Орфею, пусть прервётся, а то в ушах свербит уже от его пения. Так вот, – но могло бы быть и лучше. Вот если бы вернуть Золотое Руно… Сумеешь? Мне-то уже это не по силам. Да и на кого власть оставлю? Давай пока забудем по-родственному наши распри, давай поставим общественное выше личного! Сможешь вернуть Родине талисман – Золотое Руно? Ну, тогда я тебе своими руками власть вручу!
– Я, конечно, мог бы сейчас взбунтовать народ, – отвечает Язон, – и все греческие герои помогли бы мне, но, так и быть: ты прав, счастье сограждан превыше всего, процветание Родины важнее личного успеха; я поеду!
– Ну-ну, не горячись, – говорит Пелий, – если добудешь и вернёшь Руно, то твой личный успех станет основой процветания Родины! А чтоб тебе было по силам совершить этот подвиг, забирай-ка всех этих наших греческих героев, пусть помогут. И зудилку этого, Орфея, прихвати! Он вас развлечёт в дальней дороге.
5.
Ещё короче: эпизод сбора в путь.
Под напевы Орфея, у нас на глазах строится корабль, и дают ему имя «Арго» – по имени строившего его мастера Арга. Герои собираются в путь, прихватывая у граждан и торговцев всё, что плохо лежит, но может пригодиться в дороге. Кто-то бросает красотку; неохота вязать на себя обузу, а тут есть повод смыться: поход геройский во славу Отечества… С мрачной радостью следит за этим бедламом Пелий:
– Что б ты сгинул за краем земли, проклятый Язон, и что б вам всем, здоровущим бродягам, там провалиться…
Посмотрел Геракл на Пелия, на тоскующего Язона, да и говорит (он, братаны, не только кулаками силён, но и умом – тоже не зря у кентавра учился):
– Не просите меня командовать вами! Чувствую – разойдутся наши пути. Ваш начальник по праву – Язон. Не позорьте себя перед неизвестной участью и перед людьми, и перед богами, не тяните за собой ненужные вины…
Послушались, фраеры! Отдали, что стибрили, да ещё и своё пораздавали, ибо Геракл говорил: «Только оружие нужно в походе! И ещё чистые сердца и души, холодная голова, трезвый ум. Только чистые помыслы и чистые руки могут привлечь на нашу сторону богов и исполнить то, что назначено! Вознесём светлые мысли к небу, и попросим удачи!»
И они пропели гимн-молитву, и станцевали ритуальные танцы воинов, идущих в поход, и путешественников, отправляющихся открывать новые пути. Это парафраз знаменитого «Сиртаки» – руки на плечах друга, чёткий ритм, чуть-чуть грусти, и светлая надежда, и боевой задор. Сиртаки – отголосок древних ритуальных боевых и охотничьих танцев-заклинаний. И еще не раз в этой истории возникнет древний символ мужского братства «народный мужской танец-хоровод» – по-своему, но в чём-то похожий на такие же танцы, сложившиеся в культуре разных племён…
Так, в танце, они и отплывают, и Орфей поёт восторженную мужественную песнь… Ан, нет, пардон, задержка! (Благодаря пению Орфея удалось спихнуть «Арго» на воду…)
6.
– Эй, эй, а меня-то забыли! – бежит от пиршественного стола востроглазый Линкей, – Я ведь на километр в землю вижу, глаз острей, чем у орла, кто у вас на корабле вперёдсмотрящим будет?
– Обалдуи, – сердится Пелий, – как куда отправляться, так вечно кто-нибудь на вокзале отстанет.
Ты глянь, ещё один опоздавший, с огроменным веслом тащится.
– Вы чо, в натуре, вашего кормчего забыли? – вопит дядя с веслом, это герой Тифий, никто лучше его не знает причуд морских волн. – Оно, конечно, начальник должён быть, я разве против Язона? Но править-то кто будет?
И Тифий утверждается с рулевым веслом на корабле. Ну, все уже? Ах, ты ж… и со второго захода не отплыть, а кто виноват? Всё они, бабы!
Явилась Афина:
– Люблю я тебя, Язон, мудр ты не по годам! Ну, просто обожаю, так и задушила бы в объятиях! На-ко вот, вделай в кормовой брус корабля этот кусман дерева, он из священного прорицательного дуба из рощи Оракула главного бога Зевса в Додоне; если вы в дороге совсем уж паморки забьёте, то он вас наставит на путь истинный!
– Лады! – говорит Язон. – Втыкай деревяшку в зад кораблю!
Тут ещё и Гера вышла:
– Имей в виду, Язон, я сейчас для других невидима и неслышима – только для тебя, всё для те-бя!.. – (все вдруг делают вид, что так оно на самом деле и есть) – Я тебе всегда помогу, положись на меня. А этого царя Пелия жутко не люблю! Он, зараза такая, меня не уважает, жертв мне не приносит, ну, Пелий, погоди! – (Пелий мрачнеет ещё больше) – Давай, Язон, я с тобой, мы это сделаем на все сто!!! Ты так нежно нёс меня через реку...
Ну, тронулись? Но сверху Ананке свесилась, на верёвочке бумкнула о борт «Арго» здоровущую амфору с игристым кипрским – обычай такой: разбивать о нос спущенного на воду корабля бутылку… блин, всё предприятие чуть не закончилось, ещё и не начавшись: амфора, что ли, из божественных погребов оказалась слишком крепкой?.. заплевало вином морды всем уезжающим и провожающим, вперёдсмотрящего востроглазого Линкея едва не вывалило в воду, да и сам «Арго» затрещал… и-эх, придётся конопатить в ближайшем порту… ну, ничего, обошлось, отправились, наконец!
Пелий заметно повеселел.
7.
Несёт аргонавтов морское течение хрен знает куда… Что хотите, то на сцене и вытворяйте: танец морских волн, нереиды там всякие, Орфей в полудрёме заливается, прикрыв упоённо глаза, что-то вроде «У моря, у синего мо-о-ря-а-а-а…» или похожее, ну, композитору виднее; как нанижет ноты на шампуры нотного стана, так и споете, друзья.
Тифий на корме сонно шевелит веслом; на носу дремлет востроглазый Линкей. Геракл подходит, вглядывается, даёт затрещину Линкею:
– Вперёдсмотрящий! Ослеп, что ли?!
Линкей:
– З-земля-а-а-а!
Все скопом:
– Уррра-а-а-а!
Поначалу принесло их к бебрикам. Что это такое – не знает даже отец истории Геродот. Но из названия ясно, что лохматость и зверистость по самое оно – беспредельный разгул для художника по костюмам. Аргонавты высыпали на берег, сцепились в «сиртаки», и заныли, кажись, слишком угрожающе:
– Мы са-а-а-ами-и-и-и люди не ме-естны-е-е-е-е!..
Бебрики в ответ:
– Оно и видно! – и тоже построились во что-то вроде боевой шеренги. Ну, не понравились они друг другу.
Тут царь бебриков Амик (блин, так и не пойму: как бебрик может выглядеть? – наверняка, что-то мерзкое до жути…), ну, вот Амик и говорит:
– Не люблю чужеземцев! Однако, может, и соблюду закон гостеприимства, но сначала по нашему обычаю, кто-то из вас должен сразиться со мной в кулачном бою!
Язон отвечает:
– Да мы же не местные, мы ненадолго, только бы водички испить.
Бебрик Амик не верит:
– Знаем мы этих не здешних, сначала говорят, что проездом, только бы до дому добраться, а потом наставят своих храмов, и все: от них не избавишься!
Пришлось драться. Вышел против Амика Полидевк; обозлённый Язон шепнул ему:
– Врежь этому мохнатому чучелу, как следует!
Обмотали Полидевк и Амик кулаки до локтя ремнями с тяжёлыми бляхами. (Весь бой и подготовка к нему могут быть представлены, как ещё один ритуальный, обрядовый военный танец; причём, чтобы все бои в этой истории были непохожи друг на друга, надо использовать пластику тех или иных национальных боевых единоборств – найти всё это можно в выходящих сейчас один за другим справочниках: в данном случае, пластика Полидевка – движения в кулачном боевом искусстве древних греков; у Амика, скорее всего – северных африканцев или западных малоазийцев).
Полидевк, как советовали, – врезал. И убил Амика. После этого аргонавты погнали бебриков прочь, награбили, что под руку попалось. Погуляли, в общем. Плывут дальше…
8.
Свербит у всех на душе.
– Нехорошо как-то получилось, – говорит Язон.
– И то, – подтверждает Геракл. – Не успели в гости зайти, как сразу давай драться!
Вперёдсмотрящий Линкей:
– Да ведь у всех обычаи таковы – как видишь чужака, врежь ему в глаз, пока он тебе не врезал.
– Сила есть, ума не надо! – ворчит Геракл. – Когда-то же надо научиться сначала выяснить, что да как, а потом уж и в глаз… А то иначе так и будем вечно драться, пока все друг друга на Земле не перережем!
Язон подумал и говорит:
– Хорошо, в следующий раз сначала потолкуем с местными по душам, и чтоб без толку не грубить! А то так не доберёмся до Колхиды и Золотого Руна, учудим какую-нибудь гадость по дороге, и в наказание не даст нам высшая сила совершить подвиг во славу Родины!
На том и порешили: если дойдет до драки, то хотя бы без грабежа.
Плывут дальше. Геракл стоит за спиной вперёдсмотрящего Линкея, держа над его загривком наготове здоровенную ладонь.
– Да сам вижу! – огрызается Линкей. – Опять нас куда-то принесло!
Геракл оглядел всех, подняв свой внушительный кулак:
– Чтоб тихо мне, чтоб всё культурненько, чтоб ясно было: мы не лаптем щи хлебаем!
Навстречу высыпал народ – приветливый, благообразный, держатся с достоинством, но мирно.
– Они мне нравятся, – говорит Орфей. – Похоже, что славяне!
Ананке – сверху:
– Балда. Славяне аж через тыщу лет тут появятся!
Гера – из-за угла:
– Неважно! Это полуостров Кизик, живут здесь долионы, может, они тоже, еще не знаемые, но какие ни есть предки славян.
– Ага! – говорит Орфей. И грянул на лире в полный голос, и аргонавты за ним, что-то вроде: «Издалека-а до-олго-о… цым-цым-цым-цым… Течёт река Во-олга-а-а!.. цым-цым-цым-цым…» А бородатый кряжистый Геракл вдруг тенором по верхам: «…А мне семнадцать ле-е-ет!» Но всё ж таки не удержались, сорвались, и, не меняя мотива, затянули привычное: «Мы сами лю-у-уди-и не ме-естные-е-е-е!..»
Тут сработало. Видно, очень жалостливо и уважительно пели. Долионы их пригрели, укормили. Царь долионов в обнимку с Язоном: они почти ровесники. В пир горой вплелся ритуал побратимства. Гера ревниво выглядывает из-за портьеры, сверлит глазами Язона ¬– эй-эй, не потеряй ориентацию! Всё. Кранты царю долионов, Гера шуток не понимает…
Ночь. Плывут разомлевшие аргонавты дальше.
Линкей сразу углядел, что кормчий что-то прячет под плащом:
– Ты в своём уме? Зачем спёр пиршественную чашу?
Тифий оправдывается:
– Да как-то так само вышло… словно кто под руку толкнул. Будто свыше нашептали: в походе завсегда так: придёшь куда, что-то и позаимствуешь, у хозяев и так много, а ты хоть не с пустыми руками домой вернёшься!
Язон аж рассвирепел:
– Брось сейчас же чужое за борт!
– Может, лучше отдадим хозяевам? – спрашивает Тифий.
– Поздно, – говорит Геракл, – вот и ещё одна вина на нас налипла!
Язон мрачнеет. Геракл – Язону:
– Тебе же власть дана, ты не должен как другие, без разума и понятия хлестать вино. Хоть чуть-чуть надо бы наперёд думать…
Ответить Язон не успел, налетела страшная буря. Или Гера подолом махнула и наслала?
9.
Прибило ветром корабль к какому-то берегу, тьма-тьмущая. Аргонавты, бряцая оружием, крадутся, напевая потихонечку своё: «Сами мы люди не местные…» И вещий певец Орфей что-то о плохих предчувствиях шепчет.
– Может, пошлём вперёд разведку, – предлагает Геракл.
– Нет, – возражает Язон, – уж коли сошли на берег, то так и вдарим по врагу все вместе, если что…
А в темноте – ответное таинственно-угрожающее бряцание металлом. Сошлись! Бой! Поединок! (снова можно для боя-танца использовать пластику древнегреческих боевых движений воинов-гоплитов, а против них пусть бьются в стиле древних скифов; дуэт Язона и его противника строится на контрасте боевой пластики греческого воина и скифа-степняка).
Язон убивает противника, предводителя неизвестных. Светает. Оказалось, буря обратно пригнала корабль к долионам, и в темноте друзья резались с друзьями, а Язон убил застольного побратима – царя долионов Кизика. Общий траур, очистительные жертвы, поминальная молитва, покаяние.
10.
Снова явились молодящиеся старые девы Мойры. Прихорашиваясь у зеркала за прялкой, спорят – разрешить ли аргонавтам плыть дальше или тут же прямо и закончить их путь? Они уже и так сильно уклонились от цели.
– Нет, – говорит Ананке, – надо же кому-то восстанавливать порядок, а на корабле «Арго» все самые выдающиеся герои, если уж не они…
– Вот ещё, – фыркают Мойры, – толку от этих мужиков никакого! Даром, что геройские, но бестолковщина-а-а!
– Они лишь в самом начале пути, – говорит Ананке, – они ещё могут научиться жить по разуму. После злосчастной смертельной встречи с долионами эти аргонавты, хотя и не сумели предусмотреть несчастья, но сейчас-то каются в своей неосмотрительности! Надо послать им ещё одно испытание… Для проверки искренности.
11.
Теперь принесло аргонавтов на остров женщин – Лемнос. Повсюду – одни распрекрасные лемниянки.
– Ишь ты, бабцов сколько! – восхитился востроглазый Линкей.
– Ещё бы, – бубнит сверху Ананке, – эти полоумные решили, что без мужчин справятся с жизнью, поубивали своих мужиков, а кого не убили – того прогнали! Ими правит прекрасная царица Гипсипила. Вон идёт по берегу… Ишь, глаза горят! И у всех её прислужниц и поданных! Чужие парни всегда кажутся лучше своих! Чужое – оно вкуснее.
Аргонавты, осклабясь, завели призывное:
– Мы сами – люди не местные!
А лемниянки в ответ:
– Да уж видим, видим; уж как мы вам рады, так было ску-у-учно-о-о-о-о!
У аргонавтов напев сам собой перешёл в игриво-кокетливое, зазывное и многообещающее, что-то вроде: «Мы на лодочке катались, пам-па-рай-ра-па-ра-рой! Не гребли, а целовались, не качай, брат, головой…» И пошли все они целоваться. Ну, и всё такое прочее, пир горой, пляски, танцы-шманцы-обжиманцы, и Язон совсем разомлел, забыл про главную идею…
12.
Геракл сердится один, его тогда только что отправили в изгнание после ссоры с первой женой, когда он и её, и детей чуть на тот свет не отправил, словом, в те поры он женщин сильно не любил, и готов был идти от них куда угодно на край земли во имя высокой идеи.
Да ещё эти старые девы Мойры сверху подзуживают, злятся, завидуют, почему это на них никто глаз не положит, а у этих, аргонавтов, не успели приехать, по три штуки на шее виснет, оргия, разгул. Так и клацают Мойры ножницами, норовят у всех сразу все нити судьбы и жизни перерезать; Ананке и та еле удерживает!
Геракл видит, что аргонавты совсем уже готовы поддаться уговорам лемниянок – жить на этом прекрасном острове, защищать его от врагов, завести семьи, рожать детей… Мудрый Геракл, сильный не только телом, но и духом, убеждает Язона и аргонавтов, что надо покинуть прекрасную страну, гостеприимных лемниянок и отправиться выполнять свою миссию. Может, сама Гера-ревнивица помогает Гераклу образумить Язона. Красавица Гипсипила поёт тоскливую песню прощания. Она поёт о чувстве вины, которое испытывает по отношению к Язону – она не хотела мешать ему в его подвигах и вносить противоречие и разлад в его душу, она будет вечно помнить его и надеется, что когда-нибудь ему повезёт: долг и любовь совпадут в его судьбе, и полюбившая его женщина станет опорой и помощницей ему в его подвигах. Язон поёт в ответ, что уходит с чувством вины – он не может остаться и виноват в том, что забылся и приручил сердце Гипсипилы, хотя не имел права что-то ей обещать. Он надеется, что ей с ним было хорошо и она будет вспоминать его без гнева, он не знает, почему так случается в жизни – тот, кто уезжает, всегда чувствует свою вину перед тем, кто остаётся?.. Горек и сладок ее прощальный поцелуй, навечно запомнит его Язон.
13.
Злые и ехидные старые девы Мойры наседают на Ананке:
– Доиграешься! События пойдут не так, как предопределено.
– Дуры вы набитые, – отвечает Ананке, – как бы ни поворачивались отдельные события, так или сяк, но предопределённое случится!
– А мораль? – вопрошают Мойры. – А нравственный урок? И вообще, хватит этим обалдуям-аргонавтам жить чужим умом, пусть хоть немного пораскинут своими мозгами!
Ананке насылает тьму на море. Аргонавты пристают к незнакомому берегу, Геракл сходит на сушу и идет искать подходящее дерево, чтобы вырезать себе новое весло. В темноте аргонавты этого не заметили, и, как посветлело, отплыли. Глядь, Геракла нет. Тифий поднимает бунт на корабле…
14.
Аргонавты не хотят плыть дальше без самого сильного и мудрого, они требуют повернуть назад, Язон колеблется – но тут Ананке с небес велит им не дурить и плыть, куда велено. А у Геракла свой путь, ему на совете богов… мы тут с товарищами посовещались… назначены свои двенадцать подвигов. Бунт улёгся. Все снова подчинились Язону, но он уже умудрён последними событиями и не собирается по-юношески очертя голову, бросаться в неизведанное. Он разумно говорит, что впереди – мир, совсем им неведомый, войти туда – всё равно, что попасть на тот свет; и границу неведомого мира сторожат самодвижущиеся скалы Симплегады. Как их проскочить – неизвестно, но это знает прорицатель Финей, живущий на острове неподалёку; сначала надо посетить его, посоветоваться, набраться уму-разуму.
15.
В гостях у старца-прорицателя Финея. Это где-то на острове у берегов Фракии. Сидят аргонавты, вернее возлежат, за столом, попивают ракию, Финей их потчует, говорит, что давно не видел человеческих лиц, с той поры, как сослал его сюда Аполлон в наказание за то, что злоупотреблял даром прорицания и открывал людям даже то, что им знать не положено – должна же быть какая-то тайна, иначе будет совсем скучно, когда всё наперёд знаешь.
– И ты, – загрустил Линкей, – нам так и не откроешь, как быть дальше?
– Да вы угощайтесь, – потчует их помощник Финея. Или помощница? Птичка такая. С виду неприметная, сизоватая, на голубя похожа, хотя на голове – яркий хохолок, на крыльях – яркие пёрышки, а уж какой хвост! Почти что павлиний! И горда птичка, что твой павлин.
– Так поможете? – продолжает настаивать Линкей. – Мы ведь сами…
– Знаем-знаем, – говорит полупавлин. – Вы – люди не местные-е-е-е…
Тут вдруг шум, гам, вонь, дым, тьма, всполохи, налетели три какие-то дряни, полупавлин смылся враз, а эти дряни изгадили всю еду, раскидали, заплевали, мерзость-мерзость!
– И так всегда! – горестно вопит Финей. – Только соберусь поесть, как прилетают эти мерзкие Гарпии, всё изгадят и опрокинут!
Аргонавты прогоняют Гарпий (понятно, тут тоже не без танцев). Финей в благодарность рассказывает им, куда дальше плыть и что делать:
– Да, а насчёт самодвижущихся скал Симплегад… Так вот, пустите впереди себя птичку, если она успеет пролететь между ними, то смело плывите вслед за ней!
Финей достаёт из-под лавки забившегося туда полу-павлина. Тот шипит:
– Предатель! Никуда я не поеду!
Финей в ответ:
– Жрать мои фрукты – первый, а защитить меня от Гарпий – так под лавку прячешься?! Кышь с аргонавтами, хоть какой-то от тебя прок.
16.
Вот они, Симплегады эти треклятые. Две здоровущие дурищи – трансвеститы что ли? – самовлюблённо танцуют; сходятся и расходятся: сойдутся, бац бедром друг о друга, и разойдутся; и опять, кокетничая, идут на сближение.
А вокруг волны морские танцуют, вихрятся. Бамс! – бедро о бедро, брызги в стороны! И ещё – бамс! И-и – р-раз, два, три…
Аргонавты бледнеют. Язон твёрдо – Орфею:
– Пой! Ты же можешь завораживать камни!
Орфей – по струнам, понеслось знакомое, такое жалостливо-просительное: «Мы са-а-а-ами-и-и-и люди не местные-е-е-е!» Симплегады заинтересовались, заслушались. Аргонавты за Орфеем выводят:
– Ну, будьте душеньками, симпапушками, а вовсе не гадами, пропустите!.. Век за вас богов молить станем!
Улестили-таки. Симплегады стоят, как зачарованные, млеют.
– Вперёд! – кричит Тифий.
– Нет, пусть сначала, как прорицатель Финей велел, – не соглашается Линкей, – пусть птичка сначала!
Язон – полу-павлину:
– Лети, пернатый, а то в волны брошу!
Птичка из сизой стала сивой, шепчет аргонавтам:
– Пойте не переставая!
Симплегады стоят дуры дурами. Полу-павлин понёсся вперёд, вытанцовывая что-то несусветное от страха среди трепещущих волн. Симплегады вдруг опомнились, пошли на сближение, но птичка уже прорвалась. Только самый хвост прищемило, выдернуло все павлиньи перья. Аргонавты радостно вопят, птичка горестно и злобно созерцает свой зад:
– Ах, вы ж бл… !.. Такой прикид испортить! Мой самый лучший наряд!
Симплегады, украшаясь павлиньими перьями, снова расходятся в танце, «Арго» бросается между ними, встречный нервный танец волн, «Арго» застывает на месте, кружится, Симплегады сближаются… Выныривает сам морской бог, он же колебатель земли Посейдон, грозит Симплегадам:
– Дуры! Сказано же – если птичка пролетит, пускать всех! Значит, дорогу проложили из одного края света в другой, и не вам препятствовать!
Одной рукой придерживает Симплегаду, тупо и самовлюблённо топчущуюся на месте, другой рукой толкает корму «Арго». Корабль мчится вперёд, аргонавты от толчка попадали друг на друга.
Посейдон – Симплегадам:
– Теперь будете вовеки стоять неподвижно, и порознь друг от друга!
Исчезает. Симплегады тоскливо смотрят друг на друга, пританцовывая на месте. Аргонавты уплывают…
Бывший полу-павлин, а теперь вообще незнамо кто, злобно носится среди волн туда-сюда и грозит вслед аргонавтам:
– Ну, Язон, я тебе на всю жизнь запомню мой роскошный хвост! Думаешь, тебе всё сойдёт с рук?! Да ты свою вину передо мной вовек не искупишь! И теперь месть моя повсюду пребудет с тобою, и я клянусь в том, что везде и всегда буду мешать тебе и срывать твои планы!
Улетает. Вот кто гад!
17.
Перенесёмся туда, куда аргонавтам ещё предстоит приплыть – в Колхиду, во дворец царя колхов Ээта. Вот та, кому суждено сыграть в этой истории роль не меньшую, чем Язону, – Медея. Она одна.
Её монолог (или соло, или речитатив) о том, что её томят предчувствия, какая-то сила просыпается в ней, жажда чего-то такого, что выше и больше того волшебства, силой которого она владеет, как дочь царя Ээта – волшебника и чародея, потомка бога Солнца. Медея жалуется изображению богини Гекаты на отца: он груб, жесток, совсем не похож на потомков бога Солнца, потому что любит тайны и коварство, окольные пути. Ээт ни во что не ставит Медею, младшую в семье, и неужели Медее так и придётся всю жизнь идти в хвосте более старших? Медее кажется, что ей по силам править людьми, повелевать воинами и мужами, совершать невиданные чародейства, быть достойной подругой и супругой знатнейшего царя и могущественнейшего воина.
Ей не по силам прозябать одной среди многих подобных, ей чудится необыкновенная судьба; ей кажется, что она на всё готова, лишь бы вырваться из-под власти отца и обстоятельств. Она молит Гекату – покровительницу сил Земли, сил света и тьмы, помощницу и защитницу юношества, помочь сбыться предчувствиям Медеи. Медея боится, что, если её предчувствия не оправдаются, она переменит свою судьбу самыми крайними способами, и её волшебство будет не светлым, а тёмным…
18.
«Арго» попал в чародейные воды. Отовсюду – сладкое пение Сирен. Они зовут моряков пристать к берегу, обещая блаженство; и, убаюканные пением, аргонавты (даже вперёдсмотрящий Линкей, которому уже никто не отвесит пробуждающую затрещину) не видят страшный танец бурунов. Но Орфей затягивает своё «Мы сами – люди не местные-е-е-е…», и чем-то его пение и пение вторящего ему с веслом в руках кормчего Тифия напоминают сладкое пение венецианских гондольеров.
– Мы сами люди не местные, и ни хрена по вашему не разумее-е-е-е-е-ем… – тянет Орфей вместе с Аргонавтами.
Сирены в отпаде: что за чудаки приплыли, ни фига не понимают! А когда Орфей взял верхнее «ля» запредельной октавы, а Тифий одновременно – самое нижнее из возможных «до», то Сирены попадали в обморок...
18-а.
«Арго» ткнулся в берег. Что за земля? Вдруг вверху послышался клёкот, шум крыльев, потемнело, налетел ветер… Что это?
– А я знаю, я знаю! – заверещал вылезший невесть откуда бывший полу-Павлин. – Это Зевс послал гигантского орла: летит клевать и терзать печень Прометея, прикованного к скалам Кавказа за то, что совал нос, куда не надо!
– Значит, мы почти у цели? – заволновались аргонавты.
– Ну, да, – говорит птичка, – это берег земли колхов, а там устье Фазиса, текущего по их стране.
Язон решает послать вперёд посольство – Орфея, пусть напоёт что-нибудь сладкое в уши царю Ээту, сумел же он перешибить пение Сирен?
– Нет, – вмешался бесхвостый Пернатый, – Орфею в другую сторону. Мне было видение во сне: что-то стряслось с его возлюбленной Эвридикой. Словом, она сейчас в царстве мёртвых.
– Откуда он это взял?! – верещат сестрицы-Мойры.
– А это идея, – зажглась богиня Ананке. – Пусть так и будет в натуре!
Орфей мрачнеет, бледнеет, почти в истерике.
– У Орфея есть шанс вывести Эвридику назад, – в упоении сочиняет-вещает Пернатый, а Ананке кивает: – Пусть поспешит, пока мы недалеко от тех мест, где есть спуск в Аид, подземное царство мёртвых …
Орфей попрощался и ушёл, спев напоследок песню о расходящихся дорогах и перекрёстках, которые сводят вместе людей – и разводят их тоже…
– И откуда тебе это известно? – мрачно смотрит на птичку Язон.
– Откровения на меня такие нисходят, вещий я, не зря был у Финея в подмастерьях! – хвастается ощипанная птичка.
– Кыш отсюда! – сердито машет Язон, и птичка смывается, теряя ещё часть своих ярких перьев…
19.
Афродита, богиня любви, играет со своим сыном, богом Эротом. Шалопай, проныра, хотя вроде ещё совсем малютка, пущает свои стрелы во что ни попадя, а потом удивляются даже всеведущие боги странным ориентациям в чувствах… Гера и Афина приходят в гости к Афродите.
– Понимаешь, подруга, – говорит Гера Афродите, – надо помочь хорошим ребятам. Они хотя люди и не местные – но заслуживают доверия. Они не просто так, а по делу. Пелий царствует не по праву. И Ээт владеет Золотым Руном не по праву. Он ведь обещал и Фриксу, и его детям, что вернёт Руно в Грецию – но до сих пор не сделал этого! Непорядок. Ребятки, значит, приплыли восстановить справедливость.
– Ну, – говорит Афродита, – люди на земле пока диковатые, ума-разума у них мало, поддаются чувствам, даже божественному промыслу с ними не сладить. Вот даже я иной раз так увлекусь каким-нибудь смертным, что готова поверить всему, что он скажет, и…
Афина перебила её:
– Если соединятся силы Афродиты – богини любви, Афины – богини разума и Геры – богини порядка, то мы сможем наставить людей на путь истинный.
– Что же вы от меня хотите? – интересуется Афродита.
– Пусть Медея влюбится в Язона, – советует Гера, – и, воодушевлённая любовью, поможет ему добыть Руно, и невредимым уплыть обратно.
– Почему это надо обделать таким манером? – спрашивает Афродита.
– Потому, – отвечает ей Афина, – что должен выполняться закон природы – молодые наследуют старшим. Пелий, захватив власть, и Ээт, удерживая у себя чужой талисман – Золотое Руно и не признавая способностей младшей дочери, Медеи, покушаются на сам ход времени, они хотят не допустить естественных перемен…
Афродита соглашается помочь и зовёт Эрота: дескать, отправляйся в Колхиду; в тот миг, когда глаза Медеи и Язона встретятся, пульнёшь в Медею.
– Только совсем ма-а-алюсенькой стрелкой, чтобы любви Медеи хватило на помощь Язону, но чтобы любовь была не сильной и не побудила Медею совершить непоправимые поступки!
Эрот покивал головой, кинул маленькую стрелку в колчан, на миг отвлёкся – тут-то ощипанный Пернатый и подбросил в колчан огромную стрелу, почти что копьё! Птичка – в одно окно, Эрот – в другое.
Афина же говорит Афродите:
– Молодец, что не сильную любовь насылаешь на Медею, а то она (кивает на Геру) ревнует…
Афродита:
– А то я не вижу… Гера, а как сделать, чтобы Медея и Язон посмотрели одновременно друг на друга?
Гера:
– Я в туманном облаке проведу аргонавтов на пир Ээту, и там враз рассею туман… вот фишка будет!
– А я, – сказала Афина, – попрошу мою подругу Гекату помочь Медее, так на всякий случай, и поруководить этой пылкой девчонкой, чтобы она дров не наломала…
20.
На берегу Колхиды у аргонавтов спевка. Репетируют на новый лад магические слова: «Сами мы люди нездешние…» Язон сокрушается:
– Явно не хватает Орфея!
Подлетает птичка без хвоста:
– Даю тон! – поёт. Аргонавты подхватывают. – Уже лучше! – одобряет Пернатый. – Только на форте не напирайте, вы ж в гостях, а не в зоопарке… Язон, обрати внимание на одну красотку – Медеей зовётся, дочка местного царя Ээта. Понравишься – она тебе поможет!
– А ты откуда знаешь?
– Я же тебе говорю – я птица вещая, откровения у меня бывают!
Аргонавты тесной толпой уходят.
Ананке-Необходимость неслышно подходит и хватает Пернатого за яркий хохолок на голове:
– Хвастун! Кабы я тебе эти откровения не посылала...
Пернатый:
– Ага! Раз подсказываешь, значит без меня вам не обойтись… Ну, погоди у меня, Язон!
Ананке холодно смеётся:
– Высшей силе всё равно, через что осуществлять назначенное, проводником замысла высшей силы может быть и камень, попавшийся под ноги на дороге, и самовлюбленный безмозглый дурак!
Пернатый вырвался, оставив в руке Ананке яркие перья с макушки; грозит:
– Ладно-ладно! Вы свои делишки обделывайте, а я свою правду буду доказывать!..
21.
Пир во дворце Ээта. Здесь же – Медея. Среди общего шума выдвигаются тесной групплй в центр аргонавты. «Туман» (ну, допустим, кисейное покрывало Геры) скрывает их от всех взоров. Вдруг Гера «сдёргивает» туманное покрывало – пирующие обнаружили посреди зала вооружённую группу чужаков. Аргонавты тут же запевают:
– Мы сами люди нездешние-е-е-е-е-е… шли-шли, фиг знает, как сюда попали, заблудились в тумане…
Люди Ээта выстраиваются в шеренгу, ответный угрожающий танец (тут уж можно в музыке подпустить, как и в танце, кавказского колориту!).
Медея бросает между сходящимися воинами платок.
Язон рассказывает о цели прихода, напоминает Ээту, что Руно должно вернуться на Родину. Язон мудро хвалит ослепительный пир Ээта, величественную внешность и мудрый взор царя. Язон говорит, что готов пройти любые испытания, чтобы честно заслужить право вернуть Руно на Родину.
Медея, глядя на Язона, спрашивает Ээта:
– Чем тебя не устаивает незнакомец и его слова? Он благороден с виду и не по годам мудр в речах. Он почтителен к старшим – и ещё более почитает заветы предков и волю высших сил!
Ээт мрачно отвечает, что как раз его смущает молодость предводителя гостей, да и ей бы, Медее, не следовало давать советы старшим…
– Уж не завидуешь ли ты, отец, юной красоте Язона? – язвительно спрашивает Медея. – Но ведь ты великий чародей! Тебе под силу омолодить себя… Вот только, – добавляет Медея, – над ходом времени ты не властен, что должно сбыться – то сбудется!
Ээт суетится: он давно уже подметил, что Язон и Медея глядят друг на друга неотрывно. Но, пока он вытирал руки, липкие от сладкого, ощипанный Пернатый стащил из колчана Эрота маленькую стрелку. Эрот не находит её, осталась только неожиданно объявившаяся большая стрела. Эрот машет рукой, пускает её… бзззззздынь! Стрела пробивает грудь Медеи да ещё и задевает Язона! Эрот пугается того, что натворил, и смывается, так что на пиру больше никто не сумел никого полюбить; мрачный Ээт предлагает Язону удалиться в покои для отдыха, а к утру Язон узнает волю царя…
22.
Сейчас будет сложная и запутанная сцена, как из неё выкручиваться…
С одного краю – Медея, перед изображением Гекаты – молит богиню внушить Язону любовь к Медее и помочь разгадать козни её отца, царя Ээта.
С другой стороны – Язон возносит моления Гере, чтобы она упросила Афродиту внушить Медее любовь к Язону, возможно, это окажется полезным, ведь Медея – дочь Ээта (сразу видно, что стрела Эрота задела Язона не сильно, но, при всей прагматичности, Язон всё же великодушен: он готов принять и любовь Медеи в добавку к Золотому Руну, уж если он не сумел дать счастье царевне Гипсипиле, то осчастливит хотя бы Медею…).
– И вообще, – напоминает Язон Гере, – ты же обещала мне помогать! Вспомни, как я аккуратно перенёс тебя через реку, а мог бы и уронить под злобным взглядом царя Пелия.
Посредине трельяж-прялка старых дев Мойр. Они суетятся, нити от прялки пронизывают всё пространство, их пучки образуют нечто вроде висящего в воздухе перекрёстка дорог.
– Ну вот, – поют Мойры, – вот всё и завязалось в один узел! Все судьбы сплелись, все пути скрестились! Теперь даже боги не смогли бы отменить то, что задумали.
Богиня необходимости Ананке следит то за Язоном, то за Медеей, и поёт о том (или говорит под музыку, или опять же это – речитатив), что люди и звери приходят, оставляя следы на земле и, проложив дороги, уходят в незримое, потустороннее пространство памяти. Нет тех, кто проложил путь, но дороги остались – они скрещиваются, и перекрёсток дорог – это особое место, здесь скрещивается сила добытых знаний и совершённых дел, прозрений и ошибок; тот, кто попадает на перекрёсток, может встретить здесь свою судьбу – хотя не всегда сразу понимает, что встретил её, и может отсюда проложить новую дорогу – хотя и не всегда знает, куда идёт…
Появляются: перед Медеей – Геката, перед Язоном – Гера.
Геката обещает Медее помощь; говорит, что злой и самолюбивый нрав Ээта наскучил ей – Ээт вообразил, что он волшебник более могучий, чем Геката и бог Солнца, Ээт считает, что своей волей и силой будет держать своё царство неизменным, сколько пожелает…
Гера подтверждает, что она – на стороне Язона и предупреждает его, чтобы он не слишком увлекался чувствами к Медее – главное ведь исполнить свою задачу: добыть Руно.
– Вот ещё, – говорит Мойра Лахесис, – мужикам и не надо напоминать об этом, для них их дела и работа всегда важнее любви!
Геката предупреждает Медею, чтобы та не давала слишком большую волю своему волшебству: она может выпустить на свет такие силы, которые принесут много зла, и тогда на Медее будет страшная вина…
– Не учи учёного! – язвит Мойра Клото, – Бедная девочка влюблена по уши! А Язон поматросит и бросит, – стрелка Эрота его лишь задела…
Влетает полу-ощипанный Пернатый, вопит, что если надо ущучить Язона, то он готов помочь всей душой!
– А некоторых самовлюблённых мужланов, – задирает нос Мойра Атропос, – попросили бы не вмешиваться в то, что им не дано понять!
Пернатый мечется, норовит оборвать все нити. Ананке усмехается:
– Девушки, помогите красавцу прийти в себя…
На слове «красавец» Пернатого клинит. Он самовлюблённо застывает.
Мойра Лахесис:
– Ногти! Такие прелестные ноготки, – совсем не ухоженные! Я помогу…
Гера жёстко подхватывает Пернатого под одно крыло…
Мойра Клото:
– И костюмчик надо бы поправить, сейчас у рукавов моден другой фасон обшлага, вам очень пойдёт к лицу!
Геката жестко подхватывает Пернатого под другое крыло…
Мойра Атропос:
– Силы небесные! Кто вам так испортил причёску?! Надо немедленно заняться вашими волосами, вы будете неотразимы!..
Гера и Геката тащат отупевшего то ли от страха, то ли от похвал Пернатого, Ананке накидывает на него скрещенные нити чужих судеб, и богини бросают Пернатого в руки Мойр. И те, самозабвенно и нелепо опекая его, как только могут доставать одинокого мужчину три старые девы, когда им доведётся устраивать его судьбу (или хотя бы внешность), уводят птичку…
Медея и Язон остаются одни.
23.
Любовный дуэт, Медея рассказывает Язону, какие испытания приготовил Ээт: вспахать поле огнедышащим быком, запрягая его в ярмо, которое никому поднять не под силу, засеять пахоту зубами дракона, но ведь из них вырастут буйные, железным панцирем покрытые воины! Их нужно победить – и всё – до захода солнца.
Язон готов идти на этот подвиг, но просит Медею помочь ему силой её волшебства, и обещает взять потом с собой в Элладу, в Иолк.
Медея говорит, что в чужой земле её не примут…
Язон соблазняет ее огромным миром, который откроет перед ней – он уже прошел часть этого мира, и его просторы...
Усмехается Медея – что может открыть ей обычный человек, пусть и герой, если она – волшебница и дочь чародея – может усилием своей воли полететь, куда ей угодно?
Ну, тогда... Тогда, говорит Язон, я научу тебя целоваться!
Язон обещает взять её в жёны, он будет царём Иолка, когда вернётся, и уверен: все будут почитать Медею и как жену царя, законно вернувшего себе власть, и как ту, которая помогла ему добыть Руно, вернуть талисман на Родину и вернуть законную власть.
Медея воодушевлена горящим взором Язона, но всё же отказывается: она понимает, что на чужбине её всё равно не примут; она будет рада, что помогла Язону восстановить справедливость – пусть это и будет ей наградой; она любит Язона – но и самой любовью готова пожертвовать, ради счастья и удачи любимого; и не менее важно для неё, что она помешает отцу продолжать упорствовать в неправедном деле…
Язон ни на чём больше не настаивает, только спрашивает: что он должен делать? Поцелуй меня еще раз, просит Медея. «Где ж ты так научился целоваться?» – почти ревниво спрашивает она. – «Ладно! Прошлое – не в счет. Но смотри, если ты теперь меня обманешь...»
Медея объясняет: поутру снять одежду, омыться в речной воде, натереться волшебной мазью – она сделает Язона могучим и неуязвимым для оружия и для огненного дыхания быка. Медея руками скользит по телу Язона, показывая, как пользоваться мазью – и этот танец прикосновений больше всего говорит о её любви и о её жертвенности… когда же вырастут из зубов дракона воины – пусть Язон бросит в середину их строя огромный камень, и они перебьют друг друга…
24.
Единым пластическим куском можно показать танцевальный этюд как часть ритуального действа – от омовения Язона и натирания мазью – до борьбы с быком и запрягания его в ярмо, до пахоты – могучего бега среди танца рождающихся борозд.
Погоняет Язон копьём быков, драконьи зубы ложатся в борозды – танец высеваемых зёрен сменяется танцем зёрен прорастающих, и вот он – боевой танец рождающихся воинов.
Они огляделись… и затянули: «Мы сами люди нездешние-е-е!..» Язон возмущён, силы уж было совсем покинули его, но тут он, услышав такой наглый плагиат, схватил каменюку и запустил в середину воинов. Танец – взаимоистребляющий бой воинов (опять можно использовать разные боевые системы – бой на секирах, на мечах, на копьях и т.д.)…
Всё это комментирует (болельщик и спортивный комментатор в одном лице) завитой, напомаженный, расфуфыренный Пернатый, потому что Ээт не в силах смотреть на поле.
Когда всё кончено, Ээт застыл в злобном недоумении, а Пернатый кричит:
– Всё подстроено! Они сговорились… Я знаю, что…
Ээт даёт ему затрещину, так что все украшения осыпаются с птички:
– Если знал – что ж молчал?!
Появляется Гера, говорит Язону:
– Я незрима ни для кого, кроме тебя… (Все опять делают вид, что так оно и есть) Не бойся, всё будет, как задумано!
Птичка только собралась крикнуть:
– Я вам всё сейчас доло…
Тут Гера и двинула Пернатому коленкой между ног.
Уходит разъярённый Ээт. Гера хлопает птичку по щекам, приводя в чувство; но та тряпкой болтается в руке царицы богов.
25.
Язон снимает доспехи, Медея нежными прикосновениями возвращает силу мышцам Язона. О, как хочется ей вновь испить отраву поцелуя! Но она крепится... Сейчас нужно не забирать силу у Язона, а возвращать ее ему.
Гера все еще шлёпает Пернатого, с каждым шлепком с него осыпается что-то из остатков яркого оперения.
Гера:
– Ты, что ж, думаешь, будто можешь изменить предначертанное? (Бац!)
Пернатый:
– Вы все слепы! Ваш Язон ещё такое натворит! Не прощу ему моего хвоста! Все его планы сорву!..
Медея:
– Отец догадался… Он не отдаст Руно!
Гера – Пернатому:
– Вспомни слова богини необходимости Ананке – так или иначе, тем путём или иным, но сбудется, что назначено! Почём ты знаешь – быть может, мешая Язону, ты только приближаешь его победу? (Ба-бац!)
Язон:
– Сегодня ночью надо взять Руно.
Пернатый:
– А его дракон сторожит! Недремлющий! Он не может спать – у него Ээт повыдирал половину зубов, чтобы ты ими борозды засеивал!
Медея:
– Упрошу богиню Гекату, пусть научит заклятью – и я усыплю дракона!
Гера бац-бац Пернатому по сусалам: усек? – а тому и сказать нечего…
26.
Священное дерево. С ветвей свисает Золотое Руно. Блестит! Приближаются Медея и Язон. Медленно перед ними встаёт на дыбы Дракон, тот ещё качок! Чем-то неуловимо похож на царя Ээта…
– Знаю, знаю, – говорит Дракон, – вы тут люди нездешние, как раз таких мне и приводят на ужин.
Медленно и сладострастно снимает с пасти повязку, охватывающую щёки.
Просыпается Пернатый (он и тут подсуетился раньше других):
– Как ты их есть-то будешь?! У тебя ж зубов половина только… Может, нашинкуешь сначала?
Дракон:
– Целиком заглотну-у-у-у!
Медея протягивает руку ладонью вперёд:
– Спи, страж! Спи, могучая сила! Ты – мудр. Отступи перед более великой силой – перед чистой силой первого девичьего чувства!
Даже Пернатый притих, а уж Дракон и вовсе замер.
Медея:
– Свирепый слуга неправедного чародея! Смирись перед законом божественной справедливости! Эта сила (загрустив) сильнее любви...
Язон запел, возможно, это речитатив, напоминающий древние гимны:
– Я человек не из здешних мест, но разве справедливость и закон не равны для всех? Каждый из нас в этом мире сначала чужой и нездешний, но если чтим справедливости высшей закон – мы не чужие друг другу! Свет добра и правды одинаково сияет всем, кто встречается на земных перекрёстках в поисках истины и справедливости?
Медея протягивает к Дракону вторую руку, проводит сверху вниз по его векам. Дракон спит.
Пернатый:
– Ты смотри! Как помудрел наш красавец, а я думал – без сладкоречивого Орфея им эту ящерицу не улестить…
Дракон, не раскрывая глаз, отвесил затрещину птичке; сквозь зубы:
– Не порть песню, дуррак…
Пернатый с кудахтаньем летит в кусты…
Медея:
– Бери Руно, любимый! Теперь судьба моя решена – я должна уехать с тобой, иначе отец сживёт меня со свету. Спеши на корабль! А я пойду во дворец, наведу колдовской сон на царя Ээта и его воинов, чтобы они не хватились нас до зари… Уходит.
27.
Язон и аргонавты готовятся отплыть.
Тифий удивляется: неужели Язон не дождётся Медеи?
Язон смутно отвечает, что твёрдого уговора непременно дождатьс не было, да и прежде Медея говорила, что не настаивает на отъезде с Язоном, она помогает ему бескорыстно – ради возвышенной, чистой, духовной любви, ради восстановления справедливости, и будет как раз справедливо поспешить с отплытием, чтобы без помех доставить талисман на Родину…
Появляется Медея, по смущённым взглядам она догадывается о чем спорили Тифий и Язон. Но сейчас не время препирательств. «Арго» отплывает.
Медея молится Гекате и просит поддержки в неизвестной земле, просит, чтобы Геката укрепила Язона в чувствах к Медее…
Язон молится Гере, просит не оставить без помощи на тернистом пути возвращения домой, просит спасти от погони…
Аргонавты поют о возвращении домой.
28.
На пути аргонавтов – остров феаков. Вместе с Медеей и Пернатым (он тут как тут) поют они вечное: «Сами мы люди нездешние…» Поют вразнобой, не убедительно. Но царь Алкиной и его жена Арета радушно принимают странников, и тут их настигают колхи во главе с братом Медеи Абсиром.
Пернатый шепчет Абсирту:
– Я тебе помогу их надуть! Я знаю, где они прячут Руно!
Абсирт – брезгливо:
– Пошёл вон, шпион и наушник! Из-за таких льётся ненужная кровь!
Пернатый, оскорблённый, шепчет Язону:
– Надуем этого зазнайку! Пообещай отдать Медею… да и отдай в самом деле! Зачем тебе эта страшная колдунья? Пока Абсирт будет с ней объясняться, сбежим с Руном! (в сторону) Если уж не могу помешать тебе Руно привезти, так хоть любви лишу, счастливчик…
Абсирт обвиняет Медею и Язона перед царём феаков и его женой. Царь просит ночь на размышление.
29.
Храм бога Солнца Гелиоса. Арета говорит, что феаки не выдадут Медею колхам, если окажется, что Язон и Медея сочетались законным браком.
Язон колеблется, Медея понимая, что он готов отступиться от неё, шепчет:
– Твой дядя-узурпатор Пелий похож на моего отца Ээта, боюсь, что он откажется сдержать слово… Я с моим колдовством ещё пригожусь тебе на Родине…
Язон говорит:
– Да, мы муж и жена, но было бы, конечно, неплохо, если бы наш брак освятил жрец.
– Хорошо, – говорит Алкиной, – я жрец в этом храме, я на вашей стороне, ибо поход за Золотым Руном – это борьба за справедливость…
Обряд венчания. Пернатый против своей воли умиляется. Медея под звуки свадебного гимна выходит вперёд и возносит моление Гекате:
– О, я чувствую, нет в сердце Язона такой же любви ко мне, как у меня к нему, я ему нужна из расчёта; бессильно моё волшебство против его холодного сердца… ах, разве дело в его холодности? Жизнь полна несовпадений – даже в любви, но почему он тайно, предательски хотел от меня отступиться? Вот и в моём сердце умирает любовь к нему. Но я вынуждена идти с ним до конца. Я обещала помочь восстановить закон! Назад нет мне дороги, отец не поймёт, от какого бесчестья спасла я его, и не будет мне покоя среди своих…
Входит брат Медеи Абсирт, он требует Руно и Медею.
– А если я отдам Руно, – говорит Язон, – ты отпустишь со мной Медею?
Абсирт возмущён – во-первых, Медея предательница, она должна понести наказание, во-вторых, он, её брат, не допустит, чтобы чужеземцы увезли её в позорный плен…
Царь Алкиной говорит, что нет позора в союзе Медеи с Язоном – они муж и жена по закону богов. Если Ээт не простит Медею и не поймёт, что высшая правда запрещает ему удерживать далее у себя Золотое Руно, то не будет покоя и счастья ему самому, и разрушиться его царство…
– Все чужеземцы – лживы! – кричит Абсирт, – я здесь с эскадрой боевых кораблей, она не выпустит из гавани «Арго».
Абсирт делает шаг к выходу – Язон бьёт его в висок рукояткой кинжала. Мёртвым падает Абсирт на алтарь бога Солнца. В ужасе застывают Арета и Алкиной при этом кощунстве.
Язон велит:
– Пошлите гонца командиру кораблей колхов сказать, что Абсирт примирился с нами и возносит молитвы в храме. А мы поспешим!
Он смотрит на Медею – и она сама подаёт ему руку и ведёт за собой.
30.
И снова богатый Иолк. Пир у Пелия. Входят аргонавты, привычно тянут:
– Мы сами люди не здешние-е-е-е… – замолкают на полуслове.
Пелий – им:
– Мы помним, что вы, герои со всех краёв Эллады, собрались в этом, чужом для вас краю, что-бы вернуть нашей общей земле волшебный талисман! Теперь вы – свои. Идите и отдохните, и умастите ваши уставшие члены целебными мазями, пейте дарующее силу вино, спите, пока сон не вернёт вам бодрость. Мы позаботимся о вас, каждый отправится домой с богатыми дарами в благодарность за подвиг!
Аргонавты уходят. Язон остаётся вдвоём с Медеей. Пелий злорадно смотрит на них.
Медленно, в завораживающе-угрожающем танце окружают Медею и Язона воины Пелия.
Медея резко выбрасывает в их сторону руку, круг воинов разрывается.
– Я не отдам тебе власть, Язон! – выкрикивает Пелий.
– А если я сделаю тебя молодым? – спрашивает Медея.
Медленным танцем приближается она к Пелию, достаёт флакон из складок платья, наливает в пиршественную чашу. Пелий самодовольно принимает чашу и подносит к губам. Через мгновение в страшных корчах он падает на пол. Даже Язон поражён увиденным.
Стена воинов вырастает перед Язоном и Медеей. Предводитель говорит:
– Вы не прибегли к суду старейшин, и потому справедливость теперь не на вашей стороне! Ты вернул Золотое Руно, Язон, а Медея помогла тебе. Поэтому мы не требуем вашей смерти. Но наследовать Пелию будет его сын. А вы – вы уходите навсегда из нашей земли!
Все расходятся. Пернатый в одиночестве:
– Доигрались! А я надеялся угомониться на старости, обзавестись домом, семьёй…
31.
Минуло какое-то количество лет. Медея, Язон, сильно повзрослевшие. Между ними Пернатый. С него совсем слетели самодовольство, спесь и все украшения. Медея молится Гекате, Язон – Гере.
Медея:
– О, могучая Геката! Вот награда за мои муки – нас изгнали из Иолка…
Пернатый – Язону:
– Напомни ей, Язон, что из-за её коварства по отношению к царю Пелию, терпишь ты позор изгнания!
Язон:
– О, великая Гера! Чем я прогневил тебя? Разве я не вернул на Родину талисман – Золотое Руно? За что же столько лет нет мне покоя, и здесь, в Коринфе, меня пригрели из милости?
Пернатый – Медее:
– Напомни ему, что твоё чародейство смягчило сердце царя Коринфа Креонта, и сделало его гостеприимным! А этот седой ветреник Язон забыл всё, что вас связывало, и влюбился в юную вертихвостку, красотку Главку, дочь царя Креонта!
Медея:
– О, я до сих пор горюю из-за предательской смерти брата Абсирта! Да ещё убитого прямо в храме! Но что я могла сделать? Ведь я же говорила – страсти бушуют у меня в груди, и если меня не поймут, на страшные вещи готова я!
Пернатый – Язону:
– Напомни ей, о Язон, что она сама убила в тебе тёплые чувства к ней, так и ест тебя поедом, как будто ты виноват в ваших бедах, знала ведь на что шла!
Язон:
– О великая Гера! Разве сердцу прикажешь? Разве я обещал этой женщине вечную любовь? Разве она сама не собиралась остаться там, в Колхиде, говоря, что жертвует собой ради меня?
Пернатый – Медее:
– Напомни ему, что неблагородно упрекать другого в его жертвенности, которая требует благодарности, сам-то он хорош – одни расчёты строил в отношении тебя, а где же чувства?!
Медея:
– О справедливая Геката! Не дай снова чёрным мыслям утвердиться в моей душе! Ведь мы принесли очистительные жертвы в искупление за смерть Абсирта, и волшебница Кирка, такая же родственница богу Солнца Гелиосу, как я и мой отец, очистила нас от вины, меня и Язона; почему же нет покоя нам до сих пор, почему нет мира между нашими сердцами? Куда ушло то, что связывало нас?
Пернатый:
– Вот напомни Язону: он твоя единственная защита; и ведь у вас дети, наконец! О детях он подумал? Совесть у него есть?! Ты же его всегда выручала и спасала!
Язон, вспылив, говорит Медее, что всё решено окончательно: он оставляет Медею и женится на Главке…
– О, Язон, – тихо шепчет Медея, – не предавай твоих клятв, я только сейчас поняла, что всё ещё люблю тебя!
Пернатый – в упоении скандалом:
– А-а, Медея, ты не знаешь: Язон получил обещание царя Креонта, что, женившись на Главке, станет наследником власти Креонта здесь, в Коринфе, а ещё Креонт поможет вернуть Язону власть на родным городом Иолком!.. А ещё…
Разъярённая Медея:
– Ах, ты знал, павлин бесхвостый, и не предупредил об их заговоре?! – делает странный бросок в сторону Пернатого, и у того огнём вспыхивает оперение… ну, или что-то другое, такое ужасное, случается с ним от мгновенного колдовства Медеи.
Язон:
– Птичку-то неразумную за что? – гасит огонь на пернатом.
Пернатый – растерянно:
– Он меня спас… А я ему всё ещё мщу…
Медея:
– Язон, колдовство моё бессильно вернуть твою любовь, наверное, это наказание за мою необузданную страсть, но ведь я люблю тебя так же, как прежде!
Язон говорит, что решение его неизменно, что царь Коринфа не доверяет Медее и изгоняет её с детьми из города. Ночь ей дана на сборы.
Язон уходит. Пернатый, каркнув:
– И всегда только ночь дают на сборы и размышления! – смывается от греха подальше, косясь на Медею.
32.
Медея молит Гекату о помощи, приходит Геката, Медея просит помочь отомстить неверному Язону.
Геката говорит, что она помнит о том, что является ещё и покровительницей брошенных влюблённых и обещает помочь Медее.
– Дай тайную силу моим снадобьям, – просит Медея, – я всего лишь хочу вернуть любовь Язона, а если я почему-либо не заслуживаю его любви, то хотя бы верну его любовь нашим детям, чтобы их не изгоняли из города и не лишали отца…
Геката соглашается, и снова напоминает Медее, чтобы та не давала волю страстям, чтобы остерегалась замысливать обман, ибо, если она вновь превысит меру зла…
Вернувшийся Пернатый с изумлением наблюдает странный танец Гекаты и Медеи – чем-то они сейчас похожи друг на друга, чаша со снадобьем переходит из рук в руки и вот она – в ладонях Медеи, туманное облачко поднимается над чашей, всполохи света, и Геката исчезает.
Медея, зачерпнув варево флаконом, протягивает его Пернатому:
– Иди во дворец, в знак моего примирения отдай царю этот настой; пусть опрыскает Главка им своё платье, и всегда она будет благоухать божественной амброзией, и всегда будет сохранять молодость и свежесть, и всегда будет желанна для Язона.
Пернатый смотрит вслед ушедшей Медее, задумчиво говорит:
– И зачем мне надо было влезать в людские дела? Зачем я пытался мстить и вредить? Они и сами вредят друг другу так, что ничья помощь не требуется. Может быть, если бы я пытался мирить и утешать их, то не скитался бы сейчас бездомный и у меня было бы своё пристанище?.. – Исчезает.
33.
Возвращается Медея. Лицо её ужасно.
– О, – злорадствует она, – не зря царь Креонт боится меня и моего колдовства! Язон, ты мой, ты не достанешься никому, Главка не будет обладать тобою! Ты недоступен теперь и мне, так не будет тебе счастья без меня… Даже в детях ты не найдёшь утешения, через минуту они умрут от моей руки…
Вернулся Пернатый, в ужасе слышит последние слова Медеи.
Медея плачет, но берёт себя в руки:
– Не в первой мне, – кричит она, – проливать родную кровь! Брат мой, Абсирт, убив наших с Язоном детей, я отомщу Язону и за тебя!..
– Убить птенцов? – ужасается Пернатый. – Разве они виноваты в ошибках родителей? Надо дать им жить, чтобы могли исправить грехи старших… Иначе жизнь остановится!
Мрачно смотрит Медея на Пернатого. Говорит:
– Ещё страшнее кару Язону придумала я: унесу детей далеко отсюда и брошу одних в чужой земле среди чужих людей. Пусть скитаются бесприютные, беспризорные, и, сколько бы Язон ни страдал, не искал – никогда он не найдёт их и не узнает тайну их участи! (застывшему в ступоре Пернатому) Так не понесешь мой подарок Креонту и Главке?
Она исчезает, а Пернатый растерянно кружит по сцене:
– О, какие страшные тайны знаю я… Был я безмозглым крикуном, раскрашенный, как павлин. Был я злым и самовлюблённым, как долдонящий с чужих слов чужие мысли попугай… что я такое теперь? Что проку мне от моих знаний? Нет больше моего яркого оперения… Теперь я сизый и сирый. Но, может быть, теперь я найду искупление моей глупой заносчивости, теперь я постараюсь нести благие вести и истинные знания о том, как бывает в жизни, чтобы предостеречь заблуждающихся и утешить сомневающихся. Силы знания много во мне, отныне буду я кроток и терпелив, имя мне теперь – голубь, крылатый вестник добра… Надо предупредить царя Креонта и Главку!
Не успевает: доносятся гневные крики, их сменяют крики боли, мы слышим голос женщины, и голос мужчины; мы видим сполохи огня и в смертельной пляске боли мечутся Главка и её отец Креонт.
Язон, вбегая:
– Ужасна месть Медеи! Её подарок превратил Главку и её отца в живые факелы! Где мои дети?
Эпилог у берега моря.
34.
Прошло много-много лет. Колышется под ветром на берегу моря тростник-сиринга, медленный танец на месте, подобное дуновение ветра – пение; поют тростники о том, что из них лучшие в мире свирели делают мастера, и даже бог Пан сделал себе свирель из тростника сиринги, потому что такая свирель может многое рассказать о прошлом и будущем, и голос её столь же нежен и волшебен, как пение Орфея.
Ребра из дерева – остов старого корабля высится на берегу. Мальчик и девочка, лет тринадцати – на самом рубеже взросления, приходят сюда, садятся играть в камушки под остовом корабля.
Появляется, опирающийся на палку, дряхлый старик Язон. То ли от вибрирующих на ветру старых корабельных рёбер, как от Эоловой арфы, то ли от танцующих на месте тростинок-сиринг исходит тихое, как шёпот пение:
– Привет тебе, нездешний человек! Ты стар, ты печален… Но мы все в этом мире – временные и нездешние, мы приходим и уходим, и за нами приходят другие, и так – правильно…
– Разве я этому печалюсь, – отвечает Язон, – нет покоя моей душе, и чёрные мысли и раскаяние гони меня по земле…
– Уходи отсюда! – кричат мальчик и девочка, – ты стар и противен, от тебя плохо пахнет, нам самим здесь тесно, и нет у нас еды, чтобы поделиться с тобой, нищим!
Появляется Пернатый – голубь.
– Зачем вы кричите на него? – совестит он детей. – Разве вы думаете, что старость вас обойдёт стороной?
– Нам не за что любить таких, как он, – злятся дети, – нас бросили родители, и мы не видели ласки от чужих взрослых и сильных людей!
Среди танцующих тростинок-сиринг возникают Мойры Клото, Лахесис, Атропос, холодные, не ведяющие добра и зла юные девы; они молчаливы и бесстрастны, и столь же молчалива и бесстрастна явившаяся с ними богиня необходимости Ананке. Только одна нить тянется от прялки и веретена Мойры Клото. Танцует и поёт свою песню веретено.
– Что это за остов? – спрашивает старый Язон.
– Это остатки знаменитого «Арго», – отвечают дети, – на котором великий герой Язон плавал за Золотым Руном.
– А, – говорит Язон, – значит, память осталась. –
Устраивается под остовом. Дети располагаются в стороне.
К Язону подсаживается Пернатый, говорит, что в старости многое из совершённого кажется ошибкой.
– Я за многое приношу своё покаяние богам, – отвечает Язон, – но покоя мне не даёт мысль о брошенных детях…
Всё громче поёт веретено, Язон засыпает.
Пернатый подсаживается к мальчику и девочке и говорит им, что если они будут нести в своём сердце злобу, ненависть и месть, то так и не смогут встретить любовь и сочувствие. И, так может случиться, что и их дети не полюбят никого, и ни в ком не встретят ответной любви.
Веретено поёт всё звонче и нежнее, вторят ей тростинки-сиринги, и они поют «Колыбельную для уставших стариков».
Во сне бормочет Язон:
– Я устал быть неприкаянным… я устал… длинна жизнь!
Тростинки и веретено поют о том, что у стариков за плечами – много свершений, и невозможно идти по жизни и не оступиться, но если пытался исправлять невольно приносимое зло, то в памяти останется только доброе…
– Значит, всё? – спрашивает Мойра Лахесис.
– Нет, – отвечает Ананке, – Язон, хоть и ошибался, заслужил добрую память и покой… но еще не всё необходимое свершилось.
Голубь наливает из кувшина воду в чашки и предлагает мальчику отнести одну спящему под остовом корабля старому бродяге. Набычившись, мальчик смотрит в землю и не берет протянутой чаши.
– Не стыдись быть великодушным, – говорит мальчику Голубь. – Подай чашу спящему безвестному страннику.
Мальчик смотрит в глаза сестре, поднимает взор к небу.
– О, сам найди силы справиться с гордыней и застарелой обидой! – В голосе Ананке звенит сталь и поет нежность. – Не в богах – в себе ищи силу прощения. И тогда небесный закон придет на землю! Легко геройствовать, покоряя людей и стихии. Куда труднее победить себя! Вот – истинный героизм.
Мальчик смотрит на Голубя, берет чашку и делает шаг к остову. Смотрит на сестру – и ставит чашку перед спящим.
– Теперь – всё? –говорит Мойра Клото.
– Да, – отвечает Ананке.
Клото останавливает веретено, трепещет натянутая нить.
– Конец, и нет продолжения? – говорит Мойра Антропос.
– Почему же? – возражает Ананке. – Продолжение в том, что запомнят из прошлого люди и что совершат вослед ушедшим новые поколения!
И едва мальчик отошел от чаши на шаг назад – Антропос перерезает нить… Медленно и беззвучно рушится остов «Арго», погребая спящего Язона.
Дети вскрикивают, Голубь удерживает их за руки:
– Не надо мешать тайне их встречи!
Дети горько сетуют и недоумевают. Голубь говорит:
– Давайте-ка я лучше расскажу вам о том, как закончились судьбы аргонавтов, и Медеи, и её отца, царя-чародея Ээта.
Исчезают Мойры и Ананке. Танцуют и напевают тростинки-сиринги.
Голубь, речитативом, подобно аэду, скальду, бандуристу или любому другому бродячему певцу поёт о том, что Медея улетела в другие края, там у неё родился сын Мед, и они вернулись в Колхиду, и Мед сверг самолюбивого Ээта. Но Медее не удалось править вместе с сыном, другие потомки бога Солнца наследовали власть Ээта…
– Получается, что за всё будет отомщено? – спросил мальчик.
– Не отомщено, а воздано по заслугам... – сказала девочка.
– Не знаю, – ответил Голубь, – но не судите, не упрекайте старших за то, каким они создали тот мир, в котором вы живёте. Идите дальше, живите и старайтесь сделать мир этот лучше…
… И в общем бодром танце дети, Голубь и тростинки-сиринги исчезают.
Занавес.
К оглавлению...
