Глава 21. Только что из дурдома
Когда Бог хочет свести человека с ума,
Он начинает исполнять все его желания
Пауло Коэльо «Валькирии»
Ближе к полудню слегка похмельный и потому особенно словоохотливый журналист Забурдаев решил нанести неожиданный визит старому приятелю, директору художественного училища Виктору Ингиберовичу, в простонародье Вик-Ингу, непосредственно по его месту службы.
Но, вопреки ожиданиям страстного любителя халявы Забурдаева, в приёмной его ждала не дармовая выпивка, а кое-что пострашнее самого тяжёлого похмелья. За допотопным агрегатом, отдалённо напоминающим компьютер, восседало нечто трудно определяемой половой принадлежности. Только по косвенным признакам (накрученная на одну бигудюшку травлёная гидроперитом чёлка и два гигантских горба на месте, где полагалось носить грудь) натруженный глаз опытного ловеласа определил, что перед ним всё же не самец, а самка. Существо весом несколько центнеров венчал породисто-горбоносый профиль, словно с монет чеканки Античного Рима. Забурдаев невольно залюбовался.
Патологический дамский угодник питал непреодолимую тягу ко всем женским особям без разбору. Потому, не задумываясь о последствиях, рефлекторно начал ритуальный брачный танец соблазнения:
– Категорически вас приветствую! Вот заглянул в сей рассадник культуры, может, думаю, удастся чайком потешиться. Что, снова нет? А я так надеялся, – наткнувшись на ледяной взгляд секретарши, Забурдаев осёкся и сменил тактику молниеносного штурма «пришёл, увидел, наследил» на тягучую слащаво-приторную патоку «я вас любил, и всё…»
– Кудесница, экие манящие ланита, жаркие младые чресла! Невыноси-и-имо! Исступленно ласкать алчу! Позвольте ветерану прильнуть к межгрудному пространству! Что, вновь пренебрегаете слабеющим пенсионером?!
Тогда не разрешите ли раздеться? А что вы так напряглись?.. Хотя, конечно, вид ветерана без кальсон – отвратительно жалкое зрелище!
Но и новая тактика не вызвала эмоционального отклика у диковато-чопорной секретарши Регины Зиновьевны, старой девы по прозвищу Резина. Тогда проворный журналюга, явно намеревающийся поправить здоровье рюмкой-другой коньяку из директорских запасников, опасаясь быть выдворенным из учреждения до прихода хозяина, пустился в подкупающую откровенность на грани приличия. Этот приём действовал безотказно в кабинетах любого ранга и должен был позволить пройдохе потянуть время. Ведь всем интересно знать, до какой степени этакий хам дойдёт в самобичевании и обнажении собственных пороков:
– Третьего дни состоялся в светских пенатах маленький курунтай. Мастера кисти и подмалёвка пили настоящий джидайский напиток – продукт самогоноварения! И я вот решил, так сказать приобщиться, слегонца алкоголизироваться, а в результате допился до того, что стал шубу в трусы заправлять. После чего, страдая от жестокого похмелья, скатился в пучину мрачной достоевщины. Так что приношу прекрасной барышне свои запоздалые извинения. Смиренно каюсь, грешен!
Не дождавшись приглашения, Забурдаев повесил свою «шубу» – потёртую кожаную куртку, пристроил на пачку бумаг серебристый мотоциклетный шлем и продолжил монолог совершенно другим – деловитым тоном, стараясь не обращать внимания на то, что собеседница поджимала губы с всё более презрительным выражением и демонстративно не поддерживала беседы:
– А вы чего здесь все такие мрачно-суетные? Это неправильно! Творить высокое искусство надобно в неге и лени. Что, говорите – просмотр пленэрных работ завтра?
Ну, что ж, экзамен – штука коварная. Лотерея! Может вмешаться нечто из космосу! А народец-то ведь тут совершенно непредсказуемый! Всё сплошь члены союзные. Художники, они ж как дети, только что из дурдома. Очленённое тайное братство, вооружённое тюбиками да непомерною гордынею.
Видя, что его мужское обаяние стреляет мимо цели, судя по злобному, подчёркнуто надменному молчанию, непрошеный гость ясно осознавал, что сейчас терпение Резины лопнет и тогда быть ему выдворенным восвояси без вожделенной дозы. Он подбавил своей исповеди перцу, дабы, несмотря ни на что, дождаться спасителя-виночерпия.
– Сойдутся этакие таинственные розенкрейцеры на великий худсовет и давай друг дружке на головы какать да покряхтывать! А то я знаю, к чему приводят эти извечные культурологические диспуты: «Я гений, а ты – гэ на палочке!», – тут Забурдаев наконец-то уловил желанный одобрительный блеск в глазах секретарши и воодушевлённо продолжил: – многие из этих корифеев отечественного искуЙсства утратили память, совесть и профессиональные навыки. А некоторые достигли таких возрастных и алкогольных рубежей, что уже стали стираться и половые признаки. Что ни говори, а натуральные начала должны превалировать.
Прихожу намедни на родное ТиВи к главному генератору творческих идей, чтобы выплакаться на рыхлой груди старого невостребованного педераста. А тот сидит в своём одиозном кабинетище и манерно смакует «Мартини». Когда я вошёл он, ме-е-едленно поднял тяжёлый влажный взор и посмотрел на меня та-а-ак неоднозначно, что мой бедный анус испуганно сжался. Да и собственное моё семейство последнее время смотрит на меня точно также, и с каждым разом всё свирепее и свирепее, тоже хочут отыметь в извращённой форме. Денег жаждут… – доверительно пожаловался седовласый, но всё ещё импозантный Забурдаев, доведя бархатные интонации голоса до высших пределов интимности: Я-то сам не пахал землю, не стоял у станка, а в течение многих десятилетий имитировал интеллектуальные изыскания. Да теперь уж силы не те, чтоб мелко сучить ножками. Когда меня последний раз выгнали с работы – это ж был миг нечеловеческого счастья.
Наконец дверь порывисто распахнулась, и всегда нервно-дёрганный Вик-Инг, не здороваясь, повелительным жестом указал Забурдаеву пройти в директорский кабинет.
Иллюстрация Юлии Нифонтовой
Войдя в кабинет, эти двое словно по взмаху волшебной палочки мгновенно поменялись ролями. Забурдаев по-хозяйски открыл бар, налил бокал самого дорогого коньяку по-деревенски – до самых краёв, и жадно, как воду, не морщась, выпил, шумно глотая. Капли, оставшиеся на дне, он бесцеремонно выплеснул в лицо директора.
Вик-Инг, напротив, неестественно сжался, пристыженно втянул голову в плечи и смиренно сносил вольности наглого журналюги. Ни один коллега Вик-Инга, не говоря уже о студентах, никогда в жизни не видел училищного монарха в столь нехарактерном для него виде. Как бы в довершение всей нереальности происходящего губы директора задрожали, и апогеем несусветного позора из левого глаза на обозрение выкатилась одна, но довольно крупная «скупая-мужская»… – она… – слеза!
Не замечая униженности местного диктатора, Забурдаев резко подскочил к Вик-Ингу и, схватив за грудки, с пренебрежением толкнул его обратно в кресло. Затем, словно придя в себя, журналист заговорил обычным обволакивающим собеседника голосом, только, пожалуй, интонации были теперь перенасыщены ядовитой сладостью чуть больше положенного:
– Вот, отец-основатель школы-серпентария, принёс я вам заметку про нашего мальчика, извольте полюбоваться.
Вик-Инг вжался в сидение и скривил гримасу крайнего отвращения, будто Забурдаев собирался насильно накормить его чем-то гнилым. Но, увидев клочок бумаги, выставленный язвительным журналистом, словно ультиматум, резко подался вперёд, вперился взглядом в текст и окаменел. Вырезка из вчерашней газеты была неровно вырвана, измята и потому доносила информацию не в полном объёме:
ВНИМАНИЕ! РОЗЫСК!
Агранович Александр Иванович…
…худощавого телосложения…
…ушёл из дома и не вернулся…
…был одет, предположительно, в…
– И что это значит? Кто может его искать? – Забурдаев смял бумажку и отбросил от себя таким брезгливым жестом, словно в его ладонь заполз таракан.
Егор Николаич стоял посреди спортзала, широко, по-хозяйски расставив ноги и выкатив на всеобщее обозрение не совсем спортивное пузцо. Свисток словно прирос ко рту и торчал бледным клювом, делая своего обладателя похожим на сытого, прожившего весьма невоздержанную жизнь пингвина. Однако повидавший виды обитатель южных широт ещё не разучился удивляться. Он с нескрываемым любопытством наблюдал за вереницей диковинных существ, идущих в затылок друг другу на полусогнутых ногах.
Наконец заслуженный мучитель физкультуры нехотя слабенько свистнул, как бы давая понять, что столь бесперспективным неумехам и такой недоделанной трели более чем достаточно. С неохотой избавившись от свистка, тренер стал тоскливо разглядывать его загадочное пластмассовое нутро, изредка комментируя движение каравана разнокалиберных «гусят», называемое громким словом «разминка»:
– Гуськом. Гуськом. Ррраз-два-три-четыре. Ррраз-два-три-четыре. Плохо, Цесарский, поучись у Перепёлкина! Девочки, не филоним! Тааак… встали, пошли быстрым шагом. Армен, ещё раз протянешь руки к Стефановской – будешь до конца второй пары отжиматься.
После десяти кругов бега по спортивному залу Николаич сжалился над горсткой убогих (как ещё можно характеризовать взрослых мужиков, целыми днями рисующих чайники?!) и разрешил произвольно поиграть в баскетбол. Произвольно, по мнению Николаича, означало – без присутствия опытного наставника, которому просто необходимо было поправить здоровье бутылочкой «Балтики».
Не успела ещё как следует за физруком закрыться дверь, как на группу, которая только что казалась на грани обморочного истощения от зверской пробежки, нахлынула волна бешеной энергии.
Перепёлкин с ходу прыгнул на турник, как примат на лианы. Попав в привычную для себя среду обитания, он повис, раскачиваясь вниз головой, зацепившись за перекладину лишь одной ногой. Однако, увидев жестокие игрища Цесарского и Арменчика, с готовностью присоединился к ним. Озорники соблазнили местного Гаргантюа – Жорика Поленова изобразить жертву спортивного вандализма, привязав его мощные, как лопаты руки, к шведской стенке скакалками.
Гигантское «распятие» с размахом крыльев в три метра зловеще нависло над отважными лилипутами, победившими Гулливера. Проказники плясали, как разгорячённые близкой добычей охотники перед Кинг-Конгом, имитируя ритуальную охоту диких племён. Они продолжали бы глумиться над великаном до прихода учителя, но строгий самый старый староста – Дед решил остановить беззаконие и, разогнав шелупонь, долго с сетованиями на жизнь развязывал узлы скакалок.
Шмындрик, чувствуя, что после «короля джунглей» следующий на очереди в качестве развлечения именно он, предусмотрительно забрался по канату под самый потолок, но это не спасло несчастного. Пользуясь беспомощным положением товарища, Цесарский принялся изображать брутального боцмана пиратского судна, бьющего в рынду:
– Свистать всех наверх, якорь тебе в задницу! Йо-хо-хо и бутылка рома!!! – В качестве верёвки колокола, в который яростно бил морской волк, конечно, служил канат с уцепившимся в него смертной хваткой бледным Шмындриком. Если бы не балетное прошлое, он бы давно свалился на голову обидчику.
Но тут за своего любимца вступились девушки, которые после непродолжительного качания пресса возлегли на маты. Цесарский был пристыжен, а прекрасные одалиски завели разговор, ну, естественно, о любви. Поодаль, пользуясь удачным случаем, пристроился с углём и блокнотом зомбированный на работу Робик, осатанело делая зарисовки с бесплатных натурщиц.
Восхищённо глядя на роскошно разложенные молодые женские фигуры, Дед с досадой изрёк:
– Эх, где мои семнадцать лет…
– Диду, не жалей о прошлом, оно же тебя не пожалело, – тут же отреагировал злобный Цес.
Ещё не отойдя от морской болезни, Шмындрик направился в своё привычное местообиталище – поближе к девушкам.
– Идет Шмындрок, качаетцо,
Вздыхает на ходу.
Ты чо, Шмындро, качаешьсо?
С корабеля иду… – прокомментировал состояние бывшего артиста балета Перепёлкин. Прохрипев сей новый забойный текст, рокер надолго ушёл в аккомпанемент своим мыслям, цокая языком и выбивая ладонями ритм на коленях.
А Зденка и Цесарский затеяли извечный «прогонятельный» диалог:
– Дэушка, а я вчера заходил в магазин «Всё для футбола». Купил там пиво, сигареты и телевизор. Приходите ко мне, будем вместе спортом заниматься.
– Ага, щщас! Дайте кто-нить этому негру мячик, чтоб он от девушки отстал!
– Кто с мячом к нам придёт, тот в орало и получит!Эх, девчонки, зря вы от физ-ры отлыниваете – тут ведь через козлов учат перепрыгивать!
– Тебе-то, Цесарский, зарядка точно не повредит!
– Зарядкой занимается только мой телефон!
– Тогда хоть курить бросай, доходяга!
– Угу, я недавно прочитал книгу о вреде курения и твёрдо решил бросить… читать!
– Ну, иди уже, нам тут посекретничать надо.
– Охотно верю! Девушки очень умеют хранить секреты – группами… человек по сорок! (Поёт) Как много девушек хорошииих… но чё-та тянет на плохих…
– Срыгни за борт, Цес!!!
– Чё? Поди, про любовь секретничаете? Типа, ах, прекрасный принц на белом коне… да где ж ты, тварь?
– Хмм…
– А ты, Здена, веришь в любовь с первого взгляда? Или мне подмигнуть тебе ещё раз?
– Это ты что, так подмигивал, что ли? А я думала, у тебя нервный тик!
– Глянь суды, вишь эту честную руку, – Цесарский грациозно взметнул перед девушками ладонь, как испанский кабальеро, – она пока не обезображена обручальным кольцом и у вас ещё есть шанс на счастье! Ищу ту, которая способна разделить все тяготы и невзгоды – тяготы и невзгоды гарантирую!
– Слышь, замучил! Щас Деда позовём!
– Ой-ё-ёй, боюсь-боюсь, ещё прабабушку свою позови! Ладно, детка, папа сёдня добрый… обращайсь, еслиф чо…
Цесарский наконец покинул «женскую половину», но не потому что ему надоело препираться со Зденкой, этому он с радостью посвятил бы всё своё свободное время, а просто заприметил новую мишень для шуток.
В спортивном зале был единственный человек, который на уроках физкультуры занимался (кто бы мог подумать!) именно ей – физкультурой. Упорно и чрезвычайно серьёзно Хромцов подкидывал гири, не обращая внимания на всеобщее разгильдяйство. Он с удовольствием поиграл бы в баскетбол, как приказал Николаич, но, к сожалению, это командная игра, а в одиночестве он уже вдоволь накидал мячей в кольцо.
Худой, долговязый Цесарский решил составить Хромцову пару, как в старинном номере цирковых силачей. Для придания колорита эпохи комик вытянул свою полосатую футболку, зажав между ног – под вид купальника. Напевая бравурный цирковой марш: «Тутту-туру турудутту-туру…» – и растопырив тощие, как палки, руки без признаков мышц, перекатываясь с ноги на ногу, иссохший от никотина и желчи «тяжелоатлет» бесстрашно пошёл на гири большего размера, чем кидал спортсмен.
После долгих конвульсий одну гирю ему, к чести сказать, всё же удалось оторвать от пола. Но затем словно окосевший от неподъёмного веса новоявленный Жаботинский стал ходить боком и всё в сторону Деда, вынужденного благоразумно ретироваться от непредсказуемого полудурка.
Желаемого эффекта артист достиг, девушки от души похохотали, некоторые даже аплодировали, но всё же быстро вернулись к прерванной теме.
– Хочу такую любовь, чтоб как шампунь из детства – без слёз! – размечталась Большая Мать.
– Где ты такую видела?! Люди, как носки – куча всяких-разных, похожих много, а пару не найдешь! – просветил Шмындрик, главный поверенный во всех сердечных делах прекрасной половины училища.
– А я вот ищу реального пацана, чтоб и выпить, и погулять… люди должны жить общими интересами, – выдвинула свою версию семейного счастья Лорка.
– Ага, он-то так и будет всю жизнь пить-гулять, а тебе бланш под глаз и сиди с дитём. Вот и все на этом общие интересы! Мой бывший вот, помню, говорил, что я буду всегда жить в его сердце! Я ж не знала, что у него там общежитие! И хоть лоб себе разбей, ниччо не понимает!
– Женщины созданы, чтобы их любили, а не понимали. Главно, самим – не заморачиваться!
– Вот, например, Янка принимала всё близко к сердцу… и что?! Где оказалась?
– Дааа… бедная наша Шизандра! А так чё, ты вправду думаешь, что у неё от несчастной любви шифер снесло?
– Ну, а от чего ещё-то!
– Быть девушкой невыносимо уже потому, что приходится иметь дело с такими гадами, как мужики!
– Ну, а этот-то последний. Убивался за ней последнее время. Вроде ничего так мальчик. Настойчивый.
– Но самое главное и радостное, что он не попёрся в художники и не учится в НАХУ. А это вселяет надежду на его адекватность! – дала заключение Большая Мать, с тревогой наблюдая за преследующим своих одногруппников невменяемым Цесарским в импровизированном купальнике, со скошенными к переносице выпученными глазами, с тяжеленной чугунной гирей в худющих руках. – Эх, как там наша Янка?..
«Агранович! Агранович? Агранович…» – во сне и наяву бредила Янка. Пыталась уговаривать себя, даже вслух сама себя увещевала: «Ну, хватит. Хватит думать о нём, лить слёзы бесконечно! Сколько уж времени прошло. Он не вернётся. Он пропал навсегда!» Но настырная любовная тоска опять стискивала её маленькое беззащитное сердце в холодный железный кулак и не отпускала, пока не выжимала силы до капли, как сок из лимона. И тогда наступало тупое отчаяние.
«Прекрати себя накручивать, ведь только что из психушки вышла. Снова туда хочешь загреметь? – чеканил глас здравого смысла. – Посмотри, какие парни вокруг тебя вьются: безбашенный Антип – продукт разгульно-бандитских девяностых, на всё ради тебя пойдёт, а отважный Гвоздев – совершенно надёжный и положительный, как из поучительных сериалов про милицию – «инспектор по борьбе с несовершеннолетними». Как можно любить нереальную, эфемерную мечту?! Обрати лучше внимание на живых людей, которые с тобой рядом!»
«Да, пока я окончательно не шизанулась, вокруг меня была пустыня, – с грустью думала Янка. – А стоило только угодить в дурку, и вот тебе, пожалуйста: и Антипка, одержимый жаждой женитьбы, и благородный рыцарь Гвоздев, материализовавшийся невесть из каких глубин подсознания. Только его нет, единственно нужного, жизненно необходимого Аграновича. Любимого…»
«Тормозные» таблетки, что прописали Янке врачи, она не пила. Мама Ира регулярно получала их в аптеке по бесплатному рецепту и аккуратно складывала в кулёк – на всякий случай. Каким должен быть этот случай? Янка не знала.
Тем временем вплотную приближался «час расплаты» – проверка пленэрных работ. Без этого зачёта на второй курс художественного училища не переводили. Всё лето, без малого, Янка провела на больничной койке психиатрического отделения, поэтому ни о каких этюдах-эскизах и речи не могло быть. Тем более что обязательное количество пленэрных работ зашкаливало все разумные пределы.
Периодически Янка пыталась заставить себя сесть за этюдник: «Иди – рисуй, пока на больничном ещё сидишь. А то потом вообще не будет возможности догнать курс!» В эти часы зверского самоистязания девушку нещадно глодала апатия, густо замешанная на скуке, лени и презрении ко всякого рода труду.
Янка пыталась бороться с этим несвойственным её деятельной натуре состоянием. Она даже предпринимала героические попытки писать этюды на улице – в одиночку! Ничего хорошего из этого не выходило. К ней тут же цеплялись гопники или праздные ротозеи, и дело не сдвигалось с мёртвой точки. Время неумолимо приближалось к грозной дате, а стоящих работ даже половины не накопилось. Работа не шла. Вдохновение помахало юной художнице натруженной ручкой и улетело, похоже, навсегда.
Иллюстрация Юлии Нифонтовой
Глава 22. Жестокий романс или Вниз по кроличьей норе
Агафья Тихоновна: …Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазара Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому ещё дородности Ивана Павловича – я бы тогда тотчас же решилась. А теперь поди подумай!
Н. В. Гоголь «Женитьба»
До окончания плодово-ягодного сезона было ещё далеко, когда мама Ира зачастила гостить на дачах у многочисленных подруг, о наличии которых до недавнего времени никто и не подозревал. Младшего брата Лёнчика она всегда забирала с собой, будто специально освобождая пространство для личной жизни дочери. Хотя несостоявшегося жениха Антипа она теперь решительно не одобряла. Да и энтузиазм Гвоздева а-ля «побыстрее втереться в доверие» настораживал маму Иру, скептически настроенную ко всему миру. Ей невдомёк было, насколько противен Антип самой Янке и насколько она ошарашена таким внезапно обрушившимся ливнем внимания Игоря Гвоздева. Под пронзительным сострадательным взглядом, от которого ей всегда хотелось закрыться, спрятаться, забиться в угол, чтоб никто не нашёл.
В тот день мучительное двойственное влечение-and-ненависть к Антипу многократно умножилась до осознания безвыходности. «Как же всё-таки Антип напоминает милого Сашу. Чисто внешне… когда молчит. Вот бы к внешности Антипа добавить характер Игоря Гвоздева… то получился бы почти Агранович. Стоп! Это что-то прям по Гоголю получается. Нет таких людей больше на свете, как Саша Агранович. Ну, вот опять – на те же лыжи, выруливаю на больную тему…»
Автоматическое выполнение маминых поручений по дому позволило удержаться от того, чтобы вернуться в прокуренные до горчичного цвета антиповские апартаменты. От гвоздевской же гиперопеки Янка просто шарахалась в последнее время. Она не желала больше ничего, кроме как любым способом прервать этот бесконечный бег по кругу.
Мама Ира, уезжая на очередную подружкину дачу, словно вредная мачеха по пути на бал, повелела дочери прибрать в квартире. В переводе на общедоступный язык это означало тот же список поручений, как в «Золушке», что венчается незабываемой фразой: «…а после того как переберёшь два мешка риса и фасоли, посади два розовых куста и познай самоё себя…»
Уборку Янка начинала с компьютера, на нём обычно и заканчивала. Сначала она открыла карту города по «ДубльГИС», по привычке просчитала расстояние от своего дома до Сашиного. Ничего не изменилось, как и прежде, осталось 3,20 км = 1 час 4 мин пешком. Тогда она набрала в поисковике: «Александр Иванович Агранович» и уж было хотела продолжить протирать стол. Вредный комп, который всегда с завидным упорством игнорировал это имя, неизменно выдавая лишь ценные сведения об Ивановичах-агрономах, вдруг преподнёс сюрприз. Кто-то выставил объявление из вчерашней вечёрки: «ВНИМАНИЕ! РОЗЫСК! Агранович Александр Иванович… худощавого телосложения… ушёл из дома и не вернулся…»
«Вот и всё! ВСЁ!!! – словно что-то тяжёлое ухнуло вниз вместе с Янкиной больной душой. – Никого ещё никогда не находили после таких вот объявлений, слащавые телевизионные инсценировки – не в счёт, и жить больше незачем – зачем длить этот бессмысленный цирк. Мыло-мочало – начинай сначала… всё сызнова. Вся боль разом накрыла. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Я иду искать…»
Но Янка не пошла никого искать. Она, как зомби, протирала и протирала все поверхности до которых дотягивалась рука. Взгляд остекленел, но слёзы не шли, хотя больше всего на свете она сейчас мечтала как следует выплакаться. Как понимать это исчезновение? Это может означать только одно – Агранович погиб. Именно поэтому он являлся ей в безумных видениях – там, За Гранью. Именно поэтому она видела его вместе с давно умершей бабушкой. Одно только укрепляло силы – он её не бросил. Но какое это теперь могло иметь значение, когда ЕГО больше нет на свете:
– И мне теперь жить не стоит, или останусь резиновой куклой. Без божества, без вдохновенья, без слёз, без жизни, без любви. Буду, как Нюся, амёбой. Затащит такой вот Антипка в кладовку, будет мять-пыхтеть – да и хрен с ним, и со мной, и со всем на свете. Или лучше спиться, что ли, как Мамлюда?! Пропадай, моя телега… ничего теперь не надо, ничего не жалко!
Тщательное истребление невидимой пыли, которая не успевала образовываться в стерильной квартире мамы Иры, было щедро вознаграждено. В дальнем углу кухонного стола была обнаружена родительская заначка для дяди Вити сантехника – чуть не полная двухлитровая банка спирта. Хватанув тёплой отравы, девушка явно не рассчитала «дамских» сил, и спирт был оставлен ждать своего прямого назначения – исчезнуть в лужёной глотке незаменимого унитазного гения, – дяди Вити.
Когда Янка, как робот-техничка, дошла с влажной тряпкой до сокровищницы домашней аптечки, выход из безнадёжной ситуации стал выкристаллизовываться сам собой. Аккуратно составленные коробочки с медикаментами не требовали уборки, но девушка механически протёрла все, пока не дошла до пакета с надписью «Янины антидепрессанты». Клад был безжалостно выпотрошен, его содержимое заиграло разноцветными горошинами в хрустальной вазочке.
– Красивенько-то как! – Янкины щёки вспыхнули тифозным румянцем, а бесноватое сердце запульсировало в горле. Приправив для верности таблеточный салат стандартом валерьянки из собственных запасов, Янка без труда и лишних колебаний сглотнула первую порцию со столовой ложки, запив остывшим чаем.
Сунула бабушкин перстень в секретный закуток в кладовке, где прятала сигареты. Вымыла за собой посуду, чтоб лишний раз не травмировать маму Иру, и легла умирать. «Ничего, Сашенька, подожди, может, скоро встретимся?! Одно из двух – умру или забалдею. А вдруг останусь на долгие годы растением типа Валика?» – закрадывались в душу запоздалые сомнения. Перед глазами возник незабываемый образ дебильного антиповского братца, пустившего корни в недра влажного матраса: «Фу!»
По телевизору шёл старый фильм «Жестокий романс». Когда бесприданница запела своё знаменитое «Как ты любил, ты пригубил…», Янка тихонько заплакала и не сразу поняла, что настойчиво трезвонит телефон: «Не буду брать. Меня уже нет… А вдруг это САША? Может, он почувствовал, что со мной неладное?» Мягкий мужской голос в трубке вежливо поздоровался. Сначала Янка не могла сообразить, кто звонит, что отвечать, и только повторяла: «Да… Да… Да…»
– Янчик, это ты? Пифетики! А это Игорь Гвоздев из Ярцево. Ты меня ещё помнишь?
Юноша звонил по десятку раз на дню с одной и той же формулировкой: «Это Игорь Гвоздев из Ярцево. Ты меня ещё помнишь?» Каждый раз порываясь выманить Янку на свидание, но регулярно натыкался на мягкий или твёрдый отказ.
– Тебя забудешь, как же! Ты – незабываем, за сегодня четвёртый раз звонишь, – проявила наконец признаки сознания Янка.
– Серьёзно? Я что-то даже и не посчитал. Встретимся сегодня? Сейчас?
Почти с полминуты трубка хранила напряжённое молчание и только тревожно сопела:
– Слушай, а вот скажи, давно тебя собираюсь спросить, а как ты меня вообще нашёл?
– Ну, ты понимаешь, так вышло. Короче, я из Сеткиного блокнота листочек с твоим адресом... вырвал. Для твоего же блага – не подходят тебе такие распущенные подруги.
– А ты считаешь, что уличная банда взломщиков киосков подходит мне гораздо больше?
Янка припомнила, при каких пикантных обстоятельствах состоялось их знакомство. Тогда, повинуясь стадному инстинкту, став жертвой собственного легкомыслия, она была втянута в дурную компанию.
– Х-ха… Да ладно уж, что теперь детство-то вспоминать? Как насчёт встретиться?
– Ну, н-не знаю… наверное… да…
– Окрывай двери! Лечу!!!
– Да…
«Нет, а ведь хорошо, что Гвоздев приедет. Должен же быть со мной хоть кто-то в мой последний час, – размышляла Янка, аккуратно приводя аптечку в первоначальный вид, – ведь всё-таки гость придёт. Так, а вот это как раз то, что сейчас нужно: «Мазь противозачаточная применяется непосредственно перед половым актом». Чудесная идея! Хоть раз-то можно перед смертью. Обидно ведь девственницей умирать. Гвоздев на это ответственное задание кандидатура подходящая. А то вдруг выживу, ну не Антипу же, в конце концов... Чё, он оценит, что ли? Сильно жирно. Зря, Антипка, надеешься! А балабеску не хошь? Во тебе! – Янка темпераментно показала сама себе в зеркало миниатюрную фигушку, – Понял, дебил, не для тебя цвету!.. то есть… цвела…»
Потенциальный любовник, радостный и ничего не подозревающий о доверенной ему миссии, тут же появился на пороге с букетом мелких астрочек, бутылкой красного вина и гитарой.
С Гвоздевым было чудесно – и невероятно легко. Они сидели на паласе, гость беспрестанно наигрывал на гитаре смешные давно забытые песенки.
– Ничего, что мы с тобой прям на полу сидим?
– Да на полу даже спать можно, даже на голом… если он – противоположный!
Плясовой романс в дуэте с телевизором Игорь спел потрясающе, классически правильно и в то же время потешно. Ироничный и коварный Михалков в белой шикарной шляпе: «А пушистый шмель на душистый хмель…» и Гвоздев с тем же выражением лица, томно закатив глаза: «А колючий шмель на вонючий хмель…»
Янка с интересом разглядывала загорелые мускулистые руки, длинный «конский хвост» пепельных волос, огромные необычные часы, вмещающие в один циферблат несколько маленьких: «Какой он всё-таки классный парень! Зря, что я не влюбилась в него ещё тогда в Ярцево, может, всё могло быть по-другому? Мы даже могли быть с ним счастливы. Чушь, разве может быть у меня по-другому?! Всё было бы точно так же, только с другими действующими лицами и исполнителями. Поздно!»
Символическим ужином послужила глубокая миска с большими зелёными яблоками. Гвоздев налил в длинные бокалы бордовую жидкость:
– Тильки… вино!
– Надеюсь, спирали в нём не полоскали, – вспомнила Янка шутку годичной давности, когда Игорь в угоду дворовой компании выкрал спирт подозрительного вида и запаха у мамы-гинеколога.
– Давай, Янчик, выпьем с тобой за встречу, я так долго мечтал… и вот я наконец-то, вижу тебя! Ура!
– Да?! А я что-то даже и не мечтала, – вино и в самом деле оказалось ничего, веселило Янку слишком напыщенное и серьёзное отношение Гвоздева, не принятое в студенческих кругах: «Манерный, как из прошлого века. Нафталин!»
– Янчик, как у тебя глаза блестят, необыкновенно! Цвет – чудо, как изумрудный!
– Намекаешь, что тараканы в моей голове что-то празднуют…
– Ну, что… за здоровье! – Игорь поднял бокал.
– Нет, пить за здоровье – то же самое, что воевать за мир!
– Тогда давай на брудершафт? – с энтузиазмом предложил Гвоздев, усиливая галантность и звериным чутьём ощущая близость лёгкой добычи.
– Да не надо нам никакой груди-в-шарф – я тебя и так поцелую, – моментально осоловевшая Янка глупо захихикала, стараясь всё плотнее прижиматься к гостю, и без того ясно осознающего, что девушка уже готова… точнее, готова на всё.
Его торопливые чувственные поцелуи, напоминавшие глотки жаждущего, понравились ей гораздо больше слюнявых елозаний Антипа. Янка расслабленно соображала, когда же они доберутся, наконец, до кровати, которую она предусмотрительно оставила незаправленной. Под воздействием адского коктейля из «колёс», алкоголя и стремительных ласк Гвоздева девушка всё больше впадала в забытьё и лишь тихо постанывала, что можно было вполне спутать со стонами страсти.
– ЯНА! ЯНА! Очнись! Да что с тобой?! ЯНА-А-А!!!
Пребывая в счастливой эйфории, Игорь не сразу понял, что девушка находится без сознания. Поначалу он пробовал успокоить себя тем, что, может, партнерша забылась в экстазе и решила немного отдохнуть. Заподозрив неладное, после того как Янка долго не отзывалась даже на громкий крик, он пробовал трясти её и, не на шутку испугавшись, стал хлестать по щекам.
Обмякшее тело не подавало признаков жизни. Игорю показалось, что Янка умерла, и первой же мыслью было: «Выбежать на улицу и во весь голос звать на помощь!» Спасение бегством было сильно затруднено поисками разбросанных по всей комнате деталей одежды и невозможностью быстро одеться.
Руки почти потеряли чувствительность и сильно дрожали, голова отказывалась соображать. Он бегал по комнатам, кидаясь из угла в угол, роняя всё на ходу. Затем кое-как натянув на себя рубашку и джинсы, застегнуть которые так и не удалось, он пошёл в ванную и сунул голову под холодную струю воды. Стараясь не глядеть на тело, распростёртое на полу, набрал номер службы спасения и продиктовал адрес твёрдым, внушающим доверие голосом.
Время тянулась, а доблестные спасатели не появлялись. Преодолев страх и смущение, благородный рыцарь с трудом водрузил на диван безжизненную тушку и всё же решился оказать первую медицинскую помощь – одеть полуголую возлюбленную. Благодаря стараниям Игоря тихая пациентка предстала перед бригадой скорой помощи уже в весьма приличном виде, одетая в халат и по уши закрытая одеялом.
К сожалению, это не спасло Янкину репутацию от праведного гнева огромной рябой врачихи в массивных очках, реанимированных в двух местах лейкопластырем. Повелительно кивнув на носилки, что означало срочную эвакуацию тела с последующим тщательным промыванием, оплывшая от служебного рвения служительница Гиппократа, не в силах сдержать омерзения, несколько раз с чувством процедила окончательный диагноз:
– Эка, б…. нажралась!
То ли колодец был очень глубок, то ли падала она очень медленно, только времени у неё было достаточно, чтобы прийти в себя и подумать, что же будет дальше. Сначала она попыталась разглядеть, что ждёт её внизу, но там было темно, и она ничего не увидела. Тогда она принялась смотреть по сторонам. Стены колодца были уставлены шкафами и книжными полками; кое-где висели на гвоздиках картины и карты…
– Вот это упала, так упала! – подумала Алиса. – Упасть с лестницы теперь для меня пара пустяков. А наши решат, что я ужасно смелая…
А она всё падала и падала. Неужели этому не будет конца?
Льюис Кэрролл «Приключения Алисы в Стране Чудес»
Глава первая «Вниз по кроличьей норе»
Янка падала спиной вниз в бездонную пропасть. Шкафы и книжные полки росли над ней, вытягивались, грозя скоро совсем сомкнуться и скрыть крошечный кусочек неба, сверкающий незапятнанной голубизной где-то уже очень высоко, раздвинув штукатурку потолка: «Вот что значит, когда небо с овчинку».
Иллюстрация Юлии Нифонтовой
Глава 23. Шиза в квадрате
Чтобы понять меня,
нужно понять моего отца…
Мадлен Олбрайт
Вспомни шахматную фигуру – тура или ладья. Очень похоже на башню, правда? Так вот, это и есть она – Башня Света (административное здание светлых). Огромная, выше всех небоскрёбов Нью-Йорка. Наверху квадратная смотровая площадка. Бойниц нет. Толстовское «непротивление злу насилием» – девиз этого места. Вместо зубчатых выступов – одинаковые кирпичики стандартных двухэтажек. Всё из тёплого песчаника цвета слоновой кости.
В пол-литровой банке на подоконнике мягко ворковала вода, вспененная маленьким кипятильником. Тётя Роза выдернула шнур из розетки и продолжала свой урок, как терпеливая старательная учительница первых лет практики:
– И возвышается этакая громадина над снежными шапками горной гряды. И нет к ней ходу тёмной орде…
Янка оказалась посреди абсолютно квадратной площади. В том, что это именно середина огромного квадрата, можно было не сомневаться: площадь была пересечена диагональными, в палец толщиной, желобками. Янка сидела на тёплом песчанике именно на месте пересечения вдавленных полос, да ещё и в центре квадрата поменьше, метр-на-метр, вычерченного в покрытии тем же способом – будто кто-то пальцем выдавил линии по сырой поверхности сырого когда-то бетона. Но теперь бетон застыл, а линии-желобки остались, и только ветер-суховей задувал в них горячие песчинки.
Девушка огляделась. Рассматривая однообразный пейзаж, не могла не отметить маниакальную настойчивость градостроителя лишить своё творение любых проявлений архитектурной фантазии.
Сюда, наверное, четыре Красные площади войдёт. Но безликость – потрясающая! Ни деревца, ни травинки, ни-че-го. Всё вокруг одного светло-бежевого цвета, а по периметру домишки-близнецы, а-ля барак, по два друг к другу прижаты и на одинаковых расстояниях. Нет, ну как тут не повторить риторический вопрос киногероя Семёна Фарады: «Кто так строит, а?»
Хотя самое время совершенно другой вопрос задать! Например: «Где я?» или «Как я сюда попала?» Нормальный-то человек именно бы с этого начал. Чего с меня взять… Шиза – моё имя. А ещё на квадрате каком-то сижу. Я теперь ШИЗА В КВАДРАТЕ!!! И чего ж удивляться. На самом-то деле, валяюсь, поди, сейчас в дурнике на вязках (привязанная к кровати) и цветные мульты (галлюцинации) смотрю. Ну, тогда и беспокоиться нечего, поглядим, чего дальше будет…
А глюки нынче вполне симпатичные… убогие, правда, зато безопасные. Спецслужбы не выслеживают, «планетяне» не похищают, зелёные собаки не летают, черти не кривляются, как у пациентов с «белочкой». Всё тихо-мирно. Белое небо, белая площадь, белые домики. Только безлюдно как-то. Да и слава Богу! Неизвестно кого моё воспалённое подсознание выдаст. Хотя если я На Грани, то есть возможность встретиться с Аграновичем.
Словно услышав Янкины мысли, площадь стала заполняться людьми в одинаковых светлых одеждах из тканого отбелённого льна. Все они направлялись к центру квадрата, то есть к Янке. Но почему-то никто не глядел ей в глаза. Девушка встала, пытаясь хоть как-то обратить на себя внимание, даже подёргала пару человек за полы одежд. Люди не задерживали на ней взгляда, они были заняты спором. Вокруг журчало неведомое наречие. От неё нарочито отворачивались, но это не мешало Янке разглядеть несколько персонажей.
К удивлению, цветных много, как на улицах европейских столиц: негры, арабы, индийцы, китайцы. Но все преисполнены такого величавого достоинства и деловитости. Мы, типа, афрофранцузы-арабобританцы, а ты тут из какой дыры?
По мере развития событий Янке становилось ясно, что вся масса людей, заполнивших квадратную площадь, поделена на два противоборствующих лагеря, где яблоком раздора является именно она! Страсти накаляются из-за неё. Кое-где уже пошли в ход ощутимые толчки и хватания друг друга руками.
Ей даже стало казаться, что она научилась разделять их. Одну часть можно было условно назвать «атлеты» – ладно скроенные и крепко сшитые. Даже старики и старушки. Вторая «артисты», все как на подбор на Аграновича похожи, даже чернокожие, такие хрупкие, утончённые, как эльфы из «Властелина колец». Но именно они лидировали в стычке, так как языки у них были явно подвешены лучше. Их непробиваемая до надменности уверенность в себе подминала простодушных «качков».
Тем не менее «тучи» над Янкиной головой сгущались. Она не понимала ни слова. Но оказалась в эпицентре такого противостояния, что воздух буквально искрился от электрического напряжения. Её толкали и перетягивали из стороны в сторону, как безвольную тряпичную куклу.
Несмотря на динамику происходящего, на Янку навалились неприятные тягучие мысли: «Ишь зыркают на меня исподтишка,как на котёнка во время семейной баталии – оставлять прибившуюся к дому животинку или нет. Вроде пушистый и ласковый, но забот прибавит: корм покупать, к горшку приучать. А может, он блохастый или возьмёт да и в ботинок сделает «по-маленькому», а на подушку «по-большому»? Если победят романтики – жить буду. А если умудрённые прагматики – пошла вон! На помойку!
Нет, инстинкт самосохранения непременно подскажет смекалистому котейке лизнуть в нос самого влиятельного недруга, растопить сомнение нежно-пронзительным «мяу»! И в глаза ещё непременно так посмотреть, пожалейте, мол, я лапонька!
Но какое же тут «Мяу», если они будто специально прячут глаза, чтоб ни в коем случае не встречаться со мной взглядом».
В толчее среди рук, плеч, локтей перед глазами всё мелькало и смешивалось, как изменчивые узоры в калейдоскопе, осталась только непрерывно шевелящаяся биомасса из отбелённых льняных рукавов. Гул сердитых голосов слился в рокот океанского прибоя.
«Так, необходимо успокоиться, сосредоточиться и вычислить моего самого непримиримого врага. А то ведь неизвестно, что у них на уме, могут и казнить, например, за то, что я не в такой же линялой пижаме, как положено в этом государстве. Со своим уставом, говорят, в чужой монастырь лезть не стоит, а то сон-сном, только можно и не проснуться. Вон забулдыге Толику из соседней палаты приглючило как-то, что его розгами секут. А когда одыбался, встал, а вся спина в кровь исполосована. Даже шрамы остались, наяву и на всю жизнь.
Оливковый двухметровый араб, кажется, за меня ратует. Несмотря на всю восточную изысканность, явно – атлет. Походка отрешённо-скользящего по волнам лайнера, в каждом движении снисходительность и отстранённость, словно он ещё не до конца проснулся. Глаза похотливые, влажные с поволокой, словно чёрные маслины в голубоватом молоке плавают. Такие дяденьки любят пухлых девушек, поэтому он не может против меня выступать. Жаль, что я не понимаю, из-за чего весь сыр-бор.
А вот, пожалуй, на авансцену вышел мой гонитель, точнее гонительница. Молодая высокая женщина, словно точёная нефритовая статуэтка, великолепно выглядела вопреки скандальной ситуации. Она органично существовала в своей среде. Победа в любых словесных баталиях и политическое урегулирование ситуации в нужную для неё сторону было словно прописано на красивом лице. Яркая индивидуальность выделяла её даже среди волн однообразной штампованной одёжки.
Типаж Белоснежки: бледная кожа, чёрные волнистые волосы идеально уложены в модную стрижку, узкое лицо, тонкий нос с горбинкой и просто поразительно эмоциональные движения тонких рук и мимика итальянского холерика. Она что-то горячо быстро говорит, наступая на волоокого араба. Во всём такая смелость, самоуверенность, убедительность, что невозможно ослушаться».
Назвав её про себя Мадлен Олбрайт, хотя в ней не было ни капли от государственной американской бабушки, Янка решила, что это и есть её основной притеснитель. Такая добьётся своего, хоть тресни!
В это время диалог перешёл в опасную стадию своего апогея, когда араб и Мадлен, похожие на двух боевых петухов, стали наступать друг на друга. Оба были горячо поддерживаемы своими соратниками. Они уже не говорили, а почти кричали друг другу в лицо, не слушая оппонента.
Мадлен, видимо, желая привести убийственный аргумент, припасённый напоследок, который должен был убедить сразу всех и навсегда, бесцеремонно схватила Янку за руку и вытолкнула перед собой. Посмотрите, мол, на что только годен этот маленький обиженный гоблин! Да это ж ни в какие ворота!
Столь неприкрытое пренебрежение и откровенно хамский жест Янка расценила по-своему: «Ужаснитесь, люди! Кто эта дурнушка по сравнению со мной? Посмотрите, какая у неё безобразная фигура – пенёк с глазами, физиономия сельской почтальонши, глупая, как пробка. Разве такая достойна Аграновича?» Забыв обо всём на свете, взбесившаяся Янка словно с цепи сорвалась:
– Чего вы все от меня хотите?! Что вам надо?! У меня ничего нет! Возьмите мою жизнь! Ну убейте! Мне уже всё равно. Я живу без любви. Мне нечего больше терять. Понимаете?! Я всё самое главное потеряла. Мне теперь ничего не страшно, ничего! – Последние слова Янка орала, отчаянно глядя прямо в холодное лицо Мадлен, захлёбываясь слезами.
Иноземцы как будто поняли её экспрессивные выкрики и, опешив, расступились. Мадлен отпустила руку девушки и победно обвела взглядом собравшихся. Люди, притихшие в момент Янкиной истерики, вновь загалдели, закивали друг другу, словно услышали то, что бесповоротно разрешило спор целого городка. Янка невольно поёжилась: «Может, я в сердцах ляпнула что-нибудь не то?»
Но было поздно что-либо исправлять. Казалось, люди моментально потеряли к виновнице конфликта едва зародившийся интерес. Будто ничего не произошло. Не глядя на окончательно растерявшуюся Янку, не обронив ни слова, они буднично удалялись восвояси, растекаясь по скучным двухэтажным зданиям, что обрамляли квадрат площади со всех сторон. Толпа растворилась так же быстро, как и появилась.
Пытаясь хоть что-то выяснить, Янка сначала увязалась за строгой Мадлен, но та отмахнулась от неё, как от докучливой мухи. Тогда Янка кинулась к арабу с раздевающими сластолюбивыми очами. Ей даже удалось уцепиться за его рукав:
– Скажите, скажите, что случилось? Что со мной будет? Куда вы уходите?
Она добежала вслед за восточным красавцем почти до самого края площади. На подходе к светлому дому, куда ей, как существу низшего порядка, проход был, по-видимому, запрещён, иноверец всё же вынужден был обратить на Янку свои томные ближневосточные глаза, в которых на долю секунды отразилось что-то слегка напоминающее сочувствие. Дабы предотвратить проникновение чужеродного элемента в святая святых (барак без балконов, опознавательных табличек и номеров), он, как бы между делом, повернулся к Янке и дотронулся сухой тёплой ладонью до её лба:
– Всё не то, чем кажется…
Янка обнаружила себя на краю всё той же квадратной площади. Она сидела прямо на тёплом покрытии из светлого песчаника, прислонившись спиной к невысокому, с полметра шириной, бортику-заборчику. Шевелиться девушка не могла из-за навалившейся безысходной апатии. Даже рук поднять невозможно, будто к ним привязан невидимый груз. Янка медленно плыла взглядом по линии горизонта с невероятным безразличием.
Некая «спасительная» пустота возникла вдруг в том самом месте, в сердцевине груди, где, наверное, помещается душа. Именно он, этот вакуум, творил теперь лечебную функцию: апатия вытесняла жгучую обиду неразделённой любви.
Вскоре Янка без всякого удивления обнаружила в себе необычную способность наблюдать мир не только традиционным способом, но и с высоты птичьего полёта. Если только хоть одна птица рискнула бы подняться на такую высоту. Ведь, разглядывая себя сверху, девушка увидела, что находится не на городской площади, как она думала раньше, а на верхней площадке колоссальной башни, равной которой нет в подлунном мире.
Гигантским маяком цвета слоновой кости башня возвышалась над бесконечным горным массивом: синим, зелёным, голубым, бирюзовым и ослепительно-белым рельефом.
Но почему-то взгляд не летел любоваться разнообразием великолепного горного пейзажа внизу, а стремился отдыхать на аскетичной пустоте монохромного пространства квадрата верхней башенной площадки. Только мягкий цвет топлёного молока тёплого песчаника, только однообразные кирпичики домов, только горячий ветер, закручивающий бежевые вихри из сверкающего песка. Потустороннее гетто, где ничто не нарушает разлитой повсюду апатии, врачующей истерзанное сердце. «Здесь даже отношения завязать невозможно, все безразличны ко мне, и я буду безразлична ко всему и ко всем» – подумала Янка… и очнулась. Спокойная, уверенная в себе. Другая…
В пол-литровой банке на подоконнике мягко ворковала вода, вспененная маленьким кипятильником…
Ещё никогда в жизни Янка так сладко не спала, как на этом узком обшарпанном диванчике. Как хорошо, что она после жестокого промывания еле живая, приплелась к милой тёте Розе. С ней так спокойно и так всё сразу понятно.
– На-ка, посмотри. Грязь-то какая! – Тётя Роза осторожно, боясь расплескать, поднесла к самым глазам обыкновенный гранёный стакан, который всю ночь стоял у Янкиного изголовья, – с вечера туда яичко сырое разбила, и вот что с ним сделалось. В стакане кружился маленький чёрный торнадо, грациозно царапая хвостиком дно. По краю воронки вихрёныша мерцали красные искорки – ишь сколько гадости тебе Антипка подкинул!
– Зато теперь я буду знать, что такое буря в стакане воды, – Янка улыбнулась блаженной улыбкой и снова плюхнулась на маленькую подушку. - Роза Каримовна, а у Вас над головой розовое туманное облачко.
– Быстро восстанавливаешься. Умница.
– Тёть Роз, а, вообще, кто были эти люди? И почему они ссорились? Из-за меня?
– Это хранители. А весь сыр-бор из-за тебя, конечно! Вторая попытка самоубийства – уже тенденция. И рассердила ты их, детка, не на шутку! Ты – носитель дара, а у каждого носителя есть свой ну, скажем, ангел-хранитель такой. Он может отнять дар, передать другому носителю. Ведь дар бессмертен, а носитель, извините, нет.
– То есть когда я умру, то кто-то другой станет «стрелой»? Но они словно на два лагеря поделены?
– Да. Те красавчики, которых ты назвала эльфами, – «видящие» они много знают и хранят дар «видения». А те которых ты определила «атлетами», – «разящие» воины. Среди них хранитель твоего дара – «разящей стрелы».
– И почему же точёная Мадлен и красивый араб так орали друг на друга, как супруги перед разделом имущества? Чего не поделили-то?
– Да, действительно, уж очень на развод смахивает. Но если рассуждать логически, они всегда работают парами, один видит зло, другой уничтожает. Без этого борьба бессистемна и почти безрезультатна. Если На Грани пара «видящий – разящий» рассталась, то, значит, и в реальности потеряла ты своего «видящего», не знаю, по каким причинам, не нам судить…
– Аграновича?! Он мой «видящий»?!
– Да. Это ж очевидно. Видимо, они хотят передать тебе второй дар, но сомневаются.
– Почему?! Почему они хотят отдать мне дар Аграновича? Значит, с ним что-то случилось? Мы что, никогда не будем с ним парой?
– Успокойся, девочка. Это только наши предположения. Всё будет так, как должно быть. Поверь.
Янка нехотя покидала уютный уголок, но предстояло много работы: восстанавливать силы, догонять запущенную учёбу, писать композицию, готовиться к зачёту, а главное, осмыслить всё, что она теперь знала. Девушка уже накинула своё короткое чёрное пальто, как тётя Роза, внимательно разглядывая Янкин наряд, озабоченно поманила к себе:
– А что у тебя с пальтишком?
– Да оно старое, от мамы досталось.
– А ну-ка, снимай.
– Зачем?
– Пятно сзади какое-то подозрительное.
– Да, ладно вам, тёть Роз, я дома почищу.
– Снимай-снимай! – Роза Каримовна настойчиво стянула с Янки пальто и расстелила его на столе. Отвернув подклад, она ловко выдернула из текстильных дебрей большую иглу. Игла была странная – без ушка, вся в копоти, словно обожжённая на огне с загнутым, как крючок, кончиком.
– Ой! Я уже такую вытаскивала… когда в больнице лежала. И даже кончик маникюрными щипчиками откусила. Тогда ещё пальцы в кровь…
– Нет, детонька. Это не такая же, а именно та же - натуральная, как есть сильнейшая присуха.
– Это же всё Антип, чтоб я от него не ушла. Я, когда первый раз эту пакость увидела, подумала, что это в ателье такие иглищи забывают. Хорошо ещё, что они не хирурги! Выбросим её!
– Эн нет. Выбрасывать её бесполезно, всё равно вернётся. Это чисто женская магия. Такое твоему Антипке не под силу. Вспоминай, где раздевалась, кому доверялась?!
Благостное Янкино настроение заметно поубавилось. Ведь с Антипом она в последнее время почти не общалась, а если приходилось контактировать, то наедине старалась не оставаться. Значит, это кто-то из «своих» – неопознанный враг:
– Сколько же мне всего насовали! Кошмар какой-то! Но думаю, что это ещё тот раз, давно, в гостях у Карагаевны – экзотической Антипкиной бабульки эту иглищу заполучила.
– Хотя этакая штуковина может и без посторонней помощи вернуться. А ты сама виновата, – в мягком голосе Розы Каримовны прозвучали стальные нотки. – Всё из-за упрямства твоего! Прочитала всё-таки третий раз, а ведь тебя предупреждали.
– Что я прочитала?
– Евангелие от Сатаны!
– «Мастера и Маргариту»?! – ужаснулась Янка. - Это же моя любимая книга, я её раз шесть проштудировала, а монолог Маргариты до сих пор наизусть помню.
- Вот и открыла ворота в свою жизнь всякой нечисти. С твоими-то талантами вдвойне осторожнее надо быть. Дьявол – джентльмен, он никогда не входит без приглашения. Теперь вот неизвестно, как расхлёбывать будем…
Тётя Роза аккуратно, словно боясь обжечься, завернула иглу в носовой платок:
– После смены в печке сожгу. Но будь внимательна, такие мощные закладки до десяти раз возвращаются, и не всегда их сразу обнаружить можно. Видать, бабуся-то у твоего Антипа – потомственная ведьма, ну чисто – Баба Яга!
Иллюстрация Александра Ермоловича
К оглавлению...
