МИР НА ПОРОГЕ НЕОМИФОЛОГИИ И СТАНОВЯЩЕЙСЯ ГЛОБАЛЬНОЙ КВАЗИ-РЕЛИГИИ
В насыщенном фрагментами ницшевских работ романе Ирвина Ялома «Когда Ницше плакал» из уст немецкого философа звучат слова «Истинный вопрос для мыслителя: какое количество истины я могу вынести? Это не для наших пациентов, которые хотят устранить стресс и вести спокойную жизнь» (1, с.166).
Сегодня этот вопрос можно было бы перефразировать: какое количество лжи и хаотических движений мысли может вынести социальный мир, чтобы не утонуть в них или не взорваться?
События в Казахстане, Австралии, Канаде и других странах при всей своей внешней разнородности уже даже не говорят, а вопиют, что проблема эта становится одной из центральных для человечества.
Но для того, чтобы очертить проблему, прикоснемся к теории, а, точнее говоря, к соотношению таких социокультурных феноменов и соответствующих понятий, как «миф» и «религия». В отечественной философской литературе, то есть в литературе советского и постсоветского пространства (особенно учебной, включающей и экзаменационные тесты), принято, почти как аксиома, что миф – древнейшая форма общественного сознания, предшествующая появлению религии, хотя еще советские исследователи (например, Зыбковец А.Ф. «Дорелигиозная эпоха». – М., 1959) высказывали мысль, что древнейшее сознание было синкретичным, содержащим в себе зачатки мифологии, религии и т.д.)
Если мысль о синкретичности древнейших форм общественного сознания представляется логичной, то выделение мифологии, как наиболее ранней стадии видится уязвимым. Ведь с чего начинается вплетенное в практическую деятельность осмысление мира? – С ощущений и восприятий, которые со временем рождают гроздья образов и понятий. А эти образы и понятия, сплетающиеся в разнообразные картины мира, в свою очередь, в силу диалектической связи феноменов и процессов (как составляющих феноменов) рождают определенные чувства, переживания. Не случайно классики античной философии писали, что философия начинается с удивления (или, по иному, с изумления). Таким образом, очевидно, что религиозные или порождающие религиозность чувства и переживания должны были предшествовать их словесно-образному оформлению и интерпретации в мифах, которые наряду с культом, ритуалами и обычаями органически врастали в разнообразные религиозные системы. Иначе говоря, мифология, в отличие от религиозного комплекса никогда не была самодовлеющим социокультурным феноменом или комплексом, а всегда оказывалась лишь составляющей тех или иных комплексов социально-духовной жизни.
Точно также и неомифология не является чем-то самостоятельным, а оказывается составляющей более сложных текучих, трансформирующихся социокультурных процессов рубежа тысячелетий.
Но какие черты и формы мифологии оживают в неомифологии наших дней? Удаляясь от дискуссий вспомним здесь лишь две грани понимания мифологии. Первая грань напрямую связана с буквальным значением слова «мифос», как того, что передано, рассказано и воспринимается слушающим не как рассказ, а как слепок с «объективной реальности», или, говоря иначе, оказывается вне зоны рефлексии и критического мышления.
Вторая, уже более поздняя грань – это понимание мифа, как вымысла («и в будущем вы вспомните, как миф, о людях, что ушли не долюбив, не докурив последней папиросы»).
В неомифологии, связанной с глобальными трансформациями последних двух лет, явственно проступают обе этих грани. Причем де-факто акценты делаются именно на так называемой «языческой мифологии», оказывающейся по ту сторону понимания добра и зла, сложившегося в доминирующих культурных парадигмах последних столетий, а в чем-то даже и тысячелетий.
Ведь в чем эмоциональное ядро «языческой», и, в частности, наиболее знакомой нам античной мифологии? – В эмоционально-образной неразведенности, нерасчлененности компонентов картины мира. Конечно, и здесь есть бесспорно злые силы, силы, которые мы видим и в неомифологии, но важнейшие факторы, действующие лица и силы высших пластов мирозданья амбивалентны. Боги еще не абсолютно благие либо карающие за конкретные проступки, а и капризно-непредсказуемые существа, действующие не над человеческими моралью и законами, а за их пределами. Это еще не тот Божий суд в стихах юного Лермонтова, который «недоступен звону злата» и знает наперед «и мысли и дела». Это суд не того, кто обязательно Прав, а того, кто Может, как и в жизни в целом Могут стихии природы. И этот суд, эти деяния по духу своему напоминают старинную китайскую притчу, в которой царь спрашивает у своего советника, почему его не боятся, если он сурово наказывает виновных, на что советник отвечает: «Потому и не боятся, что Вы наказывается именно виновных, тогда как остальные чувствуют себя в безопасности». Царь внял совету, и стал карать произвольно, причем начал с казни советника.
Но такая логика нелогичного, не царского и не божеского поведения рождала протест уже в древности, каковой мы встречаем в «Государстве» Платона, философа, настроенного против поэтов, изображающих богов в недолжном виде, персонами, нередко ведущими себя вопреки требованиям элементарной морали своего времени.
Но о какой конкретно неомифологии идет речь? – Как уже можно было бы догадаться, это стремительно разрастающаяся неомифология, которая, словно дым и лава извергающегося вулкана, окутывает проблему пандемии или того, что так названо.
Сразу оговорюсь, что я категорически не смешиваю две принципиально разные, хотя и сплетенные в самой нашей, подчас доводимой до абсурдизма реальности: медицинскую и социокультурную.
Проблемы собственно здравоохранения, конкретного заболевания, его соотношения с другими заболеваниями, вакцинации в ее сугубо медицинском понимании – это одни проблемы. И их решение – дело компетентных и не запуганных, а честных специалистов. А тот дым, та копоть, которые плотно окружают все это – это уже иные проблемы, проблемы социокультурные в широком смысле этого слова. И мы здесь соприкоснемся именно со второй группой проблем, проблем, сросшихся с искусственным созданием неомифологии и фактически глобальной квази-религии.
Начнем с той, что любопытной особенность данных феноменов заключается в том что в наше время, в отличие от глубокой древности, собственно мифология, как некритически воспринимаемые вербально-образные потоки, появилась прежде иных составляющих квази-религиозного комплекса. Причем, судя по тому, что лихорадит информационное пространство, здесь изначально присутствовала вторая сторона мифа, как поставщика информации недостоверной, а не просто не проверенной. При этом мифологизация болезни и средств борьбы с нею стала целенаправленно встраиваться в рождающуюся на наших глазах квази-религию.
Итак, в чем же автору этих строк видится неомифология и квази-религиозность складывающейся ситуации?
В уже упомянутом официальном выведении за сферу критического мышления целого ряда специалистов и просто думающих людей сложной и многогранной проблемы.
Во-вторых, в разыгрывании мистерий, придающих мифу большую эмоциональную мощь. Нетрудно вспомнить, что нагнетание напряженности начиналось, в частности, с очень любопытных действий вокруг «Алмазной принцессы», когда оказавшихся там людей изолировали, превратив судно в подобие «Челюскина», приковывавшего внимание мира на протяжении долгого времени. К этому присовокупилась и санобработка ряда площадей, не миновавшая и Костанай. Даже порог моего подъезда в многоквартирном доме был символически-демонстративно обрызган человеком в марсианском облачении. Свою психологическую роль сыграли и спецкостюмы медиков.
Таким образом создавалось настроение, сеялись тревога и страх еще до того, когда болезнь или то, что ей назвали, безжалостно ступила на землю Казахстана. Это уже важнейшая черта квази-религии, вырастающей из страха перед неведомой демонической силой, страха, позволяющего легко манипулировать людьми, как это замечательно было показано в романе польского автора «Фараон». Солнечное затмение не было выдумкой. Но его трактовка оказалась «в руках» жрецов.
А каковы следующие черты? – Ношение масок и даже перчаток, а кем-то и специальных очков. – Это же ритуально-магическая одежда, что-то вроде древних оберегов и одновременно знаков лояльности. Обязательной лояльности, сопряженной с укоренением казарменно-магического мышления: кто не в маске – тот не наш.
И спецы, и практика многократно демонстрировали, что маски во многих случаях не только бесполезны, а и вредны. Но для мифологического и квази-религиозного мышления логика, да и практика – не указ.
А подкрепляемая административным ресурсом квази-религия продолжает наращивать обороты. И вот, появляется именуемое главным и даже единственным спасительным средством, магическое по своему духу – средство – вакцина. В сторону отбрасываются размышления, вырастающие из осмысления традиций мировой медицины и даже обыденного здравого смысла – неважно какой вакциной, важно уколоться: «Эх раз, еще раз, еще много-много раз!»
Это уже не просто медицинская процедура, а знак верности, правоверия, и просто права на обычную человеческую жизнь.
Обороты ускоряются – появляются разноцветные зоны, «ковидные паспорта» и прочие их аналоги. И, опять-таки, мы уже выходим за пределы собственно медицины в область таких жестких ограничений, которых в глобальном масштабе человечество еще не знало. И дело тут не в абстрактных правах, а во вторжении в тот привычный уклад жизни, который казался незыблемым столетьями. Ведь даже крепостной крестьянин обычно мог иметь больше права на передвижение, чем тот, кого призывают или заставляют замыкаться в стенах собственного жилища и т.д. Более того, «…коды» и прочее фактически сугубо «по магически-религиозному» принципу прошлых столетий делят людей на правоверных и еретиков, когда даже из уст самых высокопоставленных лиц можно услышать об «антиваксерах», по сути отождествляемых с еретиками. Еще жестче и колоритнее картины, рисуемые СМИ « См., например: 2, с.5).
Знаменательно, что эта глобальная квази-религия опирается на «языческий» вариант мифологии, не знающей границ добра и зла в выкристаллизованных столетьями формах. Законы, конституции, правила действий медиков во время эпидемий или масштабных инфекционных заболеваний – все преступается во имя поклонения новому Кумиру – Молоху, требующему все новых и новых человеческих жертв. Я сейчас не касаюсь полезности или вредности конкретных манипуляций, я о более широком: о наступлении на экономику, бизнес, образование, досуг, спорт, не говоря уже о демократии, которая все более превращается в слово, утрачивающее внутренне наполнение, подобно проколотому воздушному шарику. Мало того, мы ввергаемся в мир, где, используя образный язык М.Бахтина, происходит корежащее психику и способность трезво осмысливать события столкновение хронотопов, начавшееся еще до ковид-истерии. Вспомните сами сосуществование образов полицейских в постоянно транслирующихся фильмах о «Великой отечественной», и соседствующие с ними в пространстве и времени образы полицейских на улицах наших городов. Как совместить столкновение их ценностного наполнения?
Что же касается Нового Идола, то любопытным штрихом к его «портрету» становится и отношение к детям. С одной стороны, шум о востребованности «ювенальной юстиции», о правах ребенка, а с другой – право родителей давать согласие на вакцинирование детей (согласовав или не согласовав предварительно это согласие с самими детьми?) В одной из костанайских газет уже довольно опытная корреспондентка даже с гордостью написала, как вопреки согласию двух собственных детей 13 и 15 лет, она записала их на прививку. Правда, будучи работником информационной сферы, она уже после этого смогла по ее собственным словам убедить их в уместности соответствующей процедуры (2,.с.6)
Я лично очень настороженно отношусь к прививкам, как и медицинским процедурам и медикаментам в целом: если это медицинская процедура, то к ней надо, как и ко всякой медицинской процедуре подходить с ответственностью, учитывая, по крайней мере индивидуальность, совместимость действия тех или иных препаратов и т.д. Еще осторожнее отношусь к скороспешным массовым прививкам детей. Мое поколение помнит о талидомиде. Но здесь-то разговор не об этом, а о наглядном столкновении ценностей и декларируемых ориентиров. И такие столкновения представляются очень опасными, как в масштабном социокультурном, так и в индивидуальном психико-физиологическом плане.
Подытоживая, мы можем очертить контуры рождающегося в нашу переломную эпоху Нового Глобального, но вестернизированного религиозного комплекса. Это и упомянутая неомифология, и с ней срастающиеся квази-теология и неосхоластика, где в игру включаются не только эмоция и образы, но и аргументы, апеллирующие к логике. Правда логике, энергично использующей подмену понятий. Здесь же и психоэмоциональная составляющая религиозного комплекса с доминантой страха перед Незримой силой, обретающей мистические черты. Все это дополняют квази-культ и квази-ритуальные одежды и формы поведения, глубоко врастающие в быт. И, что логично и естественно в данной ситуации сквозь сакрализованные и мистизированные покровы реально проступают и контуры такого важнейшего элемента религиозного комплекса, как квази-религиозные организации, когда образно, да и функционально, можно представить ВОЗ и иже с ним в виде подобия эрзац-синода или квази-Ватикана, а ряд «национальных» санитарных врачей, руководителей «потребнадзоров» и т.д., как специфических «епископов – миссионеров, предназначенных для того, чтобы на местах жестко проводить линию Сакрального Центра и направлять в нужное русло поведение туземной паствы.
И какие же варианты поведения возможны в этой ситуации у представителей самых разных церквей, конфессий? – Первый, исторически опробованный – попытка врасти в «новую реальность» и подключиться к культу Нового Идола. Так же, как когда-то те или иные церкви подключались к культам государств и отдельных государей. Это способствовало выживаемости в самых разнообразных условиях. Даже у гитлеровских солдат можно было встретить упоминание о Боге. И движение по этому пути наблюдается сегодня многократно (4, с.9). Но в перспективе такой путь опасен – слишком явная привязка к адмнистративно-временному чревата проблемами самих церквей, что, в частности, наглядно продемонстрировала трагическая история русской православной церкви в двадцатом веке.
Второй путь – путь объединения с теми, кто пытается трезво осмыслить реальность и, отделяя узко профессиональные проблемы (то есть не проблемы собственно религии), объединяться в борьбе не просто за абстрактные права, а за элементарные условия бытия человека.
Литература:
Ялом И. Когда Ницше плакал. – М.: Эксмо, 2015.
См., например, в «Нашей газете» (6 января 2022 г. статью Елены Пикельной «Эпидемия мракобесия», где автор, подключаясь к атакам на Егора Бероева утверждает, что популярный артист со сцены утверждает, что самоизоляция больных дома страшна. Ибо она сродни концлагерю… Что же Егор Бероев и согласные с ним не потребуют закрытия лепрозориев? Вот где люди ужасно изолированы от мира. Дайте им свободу и поселите отпущенных пациентов по соседству с противниками изоляции. Пусть общаются, пока пальчики не начнут отпадать. Когда мракобес популярен в народе, народ прислушивается к мнению мракобеса куда внимательнее, чем к мнению специалиста. И набирает обороты эпидемия мракобесия, против которой нет оружия». Показательный текст. Показательный игрой не просто доводами, а и фактами: проблема же не в изоляции собственно больных, а в парадоксах «самоизоляции», в сегрегации, разделении людей. К тому же, серьезная проблема еще и в том, что и у специалистов нет единого мнения относительно очень многого, сопряженного с проблемами ковида.
Круглова Людмила. Императорский подход. – Костанайские новости, 25 ноября, 2021 г. В этой насыщенной данными и эмоциями статье упомянуто и сколько детей и с какого возраста уже вакцинировано в США и Китае (По приведенным данным к упомянутому периоду в мире было вакцинировано 60 млн. детей. В Китае вакцинация стала осуществляться с трех лет, в США – с пяти. Главным же аргументом стал типичный в такого рода полемике аргумент: еще в 18 веке русская императрица вакцинировалась от оспы и вакцинировала своего 14-летнего сына Павла. После упоминания всего этого вставал вопрос: так «неужели в 21-м веке мы стали более дремучими и менее просвещенными, чем русская императрица в 18-м?» Не будучи медиком-вирусологом, решительно не берусь давать советы конкретным людям, вакцинироваться им или нет, но, с точки зрения логики, перед нами замечательный образец антидиалектических и схоластических приемов, которые сами по себе ничего не опровергают и ничего не доказывают. Ведь здесь абстрактно-общее подменяет исторически-конкретное. Упоминание прививки от оспы в свое время ничего не говорит в пользу (или наоборот) конкретных прививок, связанных с другой эпохой и иными медицинскими проблемами. Ведь, как нет еды вообще, лекарств вообще, так и нет прививок вообще. Суждения же подобного рода напоминают рассуждения в духе того, что американец Джо – человек, он – гей и любит пепси, а представитель племени Мумбу Юмбу тоже человек, и вследствие этого он тоже должен любить пепси и быть геем. Но быть человеком вовсе не значит быть именно таким человеком, как Джо. Да и примеры Китая и Америки – это примеры, требующие особого анализа.
Замечательный пример такого рода дает информация, помещенная в «Казахстанской правде» (Дастан Куттыбаев. Пример для верующих). В упомянутой здесь статье говорится, что в определенный день «представители духовенства прошли вакцинацию против КВИ в столичном ТРЦ». В целом это были представители 54-х религиозных объединений. Наряду с ними прошли соответствующую процедуру 60 представителей Управления по делам религии и религиозных объединений столицы. Анализируя эту информацию, можно понять деятелей духовенства и лидеров, представляющих разные конфессии, которые хотели бы показать, что вакцинация как таковая не противоречит религиозности. Но, заметьте: при этом мы узнаем фактически о мероприятии, в котором участвовали и госслужащие. По сути своей, именно мероприятии, хотя в многогранной реальности речь идет о деликатной медицинской процедуре, глубинное понимание которой за пределами компетенции и госслужащих, и духовенства. А это уже чревато возможностью будущих проблем, которые могут возникнуть при глобальной переоценке сугубо медицинских аспектов переживаемой в последние годы ситуации. Разве история не демонстрировала, что слишком тесная привязка той или иной церкви и т.д. к конкретной картине мира (скажем, Птолемеевской) или к конкретным ответам на те или иные сугубо научные вопросы может быть опасна для авторитета церкви как такового?
ДРУГОЙ МИР. «КАЗУС КУКОЦКОГО» – ВЗГЛЯД «ИЗ СЕГОДНЯ»
Интервью с Людмилой Улицкой подтолкнуло меня и к, наверное, самой известной и премиеносной ее вещи – «Казусу Кукоцкого». Захотелось быть беспристрастным. Ведь любое интервью – это сжато-эскизный мир слова. К тому же опрашиваемый всегда ведом. В книге же, рассказе, очерке автор один на один с читателем.
Сразу оговорюсь: то, что кто-то может здесь прочесть, не критическая статья. Критик, как судья у волейбольной площадки, все-таки, смотрит на авторов сверху, а здесь лишь личные впечатления, да мысли, закружившиеся вокруг прочитанного.
Я, и, пожалуй, не я один, смутно ощущаю прочитанное в цветах. Шишков для меня колоритно-красочен, Петербург Достоевского серовато-слякотен. В «Казусе Кукоцкого» обилие света, воздуха. Персонажи живые, трехмерные. Образованность и начитанность автора – как визитная карточка. Касается медицинских «штучек» – видишь своим дилетантским взглядом в Улицкой медика, прикоснется к музыке – музыканта... Да и мысли – россыпями. Одни только споры двух из центральных персонажей о науке и нравственности достойны острейших дискуссий на круглых столах и в научных изданиях. И дело тут не в их новизне (художественное произведение не для этого), а в привлечении внимания читателя к тому, что требует работы его собственной мысли (Л.Улицкая. Казус кукоцкого. – М.: ЭКСМО, 2009, с.457 – 458).
При всем этом язык образный, насыщен метафорами. При невольно-неожиданном сравнении «Доктор Живаго» рядом с «Казусом…» видится серовато-пресным.
Но при всем при том мир «Казуса…» для меня во многом совершенно чужой, «другой мир». Он не раздражает, не возмущает. Я сознаю, что такие миры есть и даже сам соприкасался с ними. Но это не мои миры. К тому же, хотя сам я за последние десятилетия не столько даже привык ко многому, сколько эмоционально перенасытился и «пообтесался», не стал бы судить, как «отсталых» тех, кого «Казус» мог бы решительно отторгнуть. Скажем, те же перчинки мата в лексиконе. Наверное, ультрасовременная особь женского пола имеет на это право, но только она уже не будет видеться дамой. Только и всего. Что до телесности, то мне роман очень напомнил модного (и не случайно) В. Я, естественно, приму женскую наготу. А какой, не лгущий себе мужчина ее не примет? – Но одно дело – Даная, «Купание Дианы», и какая-то фривольная эротика. И совсем другое – детализованные сцены с подмыванием старух и прочая, и прочая. Есть, конечно, и такая сторона жизни, и многие из нас соприкоснулись с нею. Но мне почему-то все эти нюансы напомнили иные старые производственные романы. И в самом деле, обогащает ли нас больше живописание памперсов, нежели описание того, как токарь обтачивает детали? И насколько соответствует художественному тексту то, что органично вписалось бы в учебник по гинекологии? Последний вопрос не риторический и не обвинительный. Для меня лично он пока так и остается вопросом.
Совершенно не принял я и смакуемо детализированное «третье состояние». Такая масса нюансов, подробностей, которая для меня, честно вгрызавшегося в текст, стала просто поеданием времени. – Неинформативно. О мистике всерьез можно читать у отцов церкви, Паскаля, Джеймса и многих, многих иных. Да и вставки в текст сами по себе могут быть естественны. Скажем в «Алхимике», восточных сказках, «Мастере и Маргарите». Но тут… Рождалось такое ощущение, что многие вот так же, пусть не столь художественно, могут сесть и насочинять подобное. Как фантазеры Носова… То, что может быть для кого-то и забавным, но от чего и не холодно, и не жарко…
А вот собственно то, что меня зацепило – то, что сам дух романа и интервью един при всем различии жанров. Уже в объемно и очень живо описанных похоронах Сталина сквозит, как и в интервью ирония над «толпой». А ведь трагедия-то эта куда масштабней просто трагедии толпы. Не случайно мне почему-то вспомнились строки Маяковского: «Я счастлив, что я этой силы частица, что общие даже слезы из глаз». Феномен причастности – потрясающий феномен, и он не втискивается в плоские оценки-приговоры.
Зацепило и, вроде бы брошенное мимоходом упоминание о счастливых мгновениях в жизни Тани и ее любимого: «Всем было плохо, а этим ребятам, в шестидесятых жилось прекрасно».
И, вроде бы сказанное небезосновательно. Кого-то заедали личные проблемы. Кому-то, как Томе, запоминались «очереди за продуктами… Другим запомнился ввод войск в Чехословакию. Обыски и аресты. Подпольщина. Запуск Гагарина в космос. Радиогам и телесвистопляска. Память о тесноте жизни, о страхе, растворенном в воздухе, как сахар в чае.
А этим, играющим, жилось прекрасно. По своему легкомыслию они не боялись повседневно…» Спасительной для них стала музыка(с.404).
Казалось бы, тут одна правда. Но, по сути – ее осколки, из которых складывается жизнь упрощенно деформированная. Так, я не в восторге от Петра Великого, как от государственного деятеля. Но опишите в истории его времени лишь застенки, самосожжение старообрядцев, беспощадное подавление булавинцев, пьяные «ассамблеи» и т.д. – и история будет обчекрыжена и эмоционально искажена.
Да и сама Улицкая понимает, что без какого-либо политического строя, пусть неудобного и отчасти опасного будут «горные кручи и дикие звери». Но эмоционально-то довлеет именно это: разделение социального мира на порхающих бабочек и всю прочую флору и фауну. Не случайно, в романе лишь три человека, которые живут (пока это им по силам) своей каждодневной профессиональной деятельностью. Остальные живут совсем иначе.
Но в том-то и загвоздка, что, как бы ни привлекательны были бабочки, мир природы лишь к ним не сводится.
И, опять-таки, тут дело не только в этом. Передо мной неожиданно всплыла толстовская «Крейцерова соната», видящаяся мне в сиренево-мрачноватых тонах. Далекая от нас, словно Юрский период «вещица». И, может быть, лишь после «Казуса…» я смутно почувствовал Толстого. Конечно, к музыке и многому иному мы можем, особенно сегодня, относится иначе, чем он. Но суть-то, суть-то за сонатой – тысячелетняя проблема, соблазнительности пагубного зла. А что у Улицкой? – Если не приевшийся «луч света», то самое светлое пятно это полухиппиевый мир свободы в царстве кабальной необходимости, погруженной в повседневность. Это и свобода секса, и свобода разрыва с устойчивым прошлом…
Не морализую. Высвеченный в романе этот мир не рождает у меня лично отторжения. Он кажется самым естественным. Он талантливо расцвечен. Но, может быть, как раз в этом серьезнейшая западня. Ведь это вознесенный искусством слова мир обреченной римской империи. Так чего ж тогда дивиться тому, к чему мы пришли именно в социальном плане?
Эти странные и далекие от собственно литературоведческого взгляда вопросы рождены не советской замшелостью, не брюзжанием закоснелого моралиста, а человеком олокдауненного мира, мира, загромождаемого торосами абсурдизма, из под которых сочится не вода, а кровь. И вспоминается Платон с его абрисом охлократии, перерастающей в тиранию. В «Казусе…» (мысль, что для меня самого оказалась неожиданной) вариант духовной предохлократии. Ведь что такое охлократия – власть толпы, власть дикая, но вспоенная, беспредельной «свободой» и ломкой привычных табу, когда (эффект домино) – ломка или расшатывание чего-то внешне третьестепенного способна завершиться социокультурным потопом.
Я не сужу тут Улицкую. Она лишь воспела один из оттенков многокрасочного мира сплетений реальности и вымысла. Но меня сегодняшнего (уже задним числом) настораживает то, что один из оттенков превращен в Эмоциональный Абсолют, привлекательный абсолют. И завершу эти заметки еще одним из образцов такой абсолютизации. Собственно, к самому роману в целом предъявлять претензии тут бессмысленно. Проблема в воздухе. Да и персонажи художественного произведения вправе рассуждать о чем угодно, ограждая тем самым автора от прямолинейных нападок. Но проблема настолько принципиальна, что стоит ее вспомнить. Это проблема генофонда и социальных коллизий.
Один из главных персонажей романа Илья Иосифович рассуждает: «Из России 18-м году ушла белая армия, около трехсот тысяч молодых здоровых мужчин репродуктивного возраста. Дворянская, отборная часть общества, наиболее образованные, наиболее честные, не желающие идти на компромисс с большевицкой властью!..
22-й год – высылка профессуры… опять отборные! Лучшие из лучших! И с семьями! Интеллектуальных потенциал. Дальше раскулачивание уносит миллионы крестьян – тоже лучших, самых работящих. И их детей. И их не родившихся детей тоже. Люди уходят и уносят с собой гены. Изымают из генофонда. Репрессии партийные выбивают кого? Имевших смелось высказать собственное мнение… То есть честных! Священники истреблялись планомерно на протяжении всего периода… Носители нравственных ценностей, учителя и просветители… Пойдем дальше. Вторая мировая… Тюрьмы и лагеря…. И к этому добавим знаменитый русский алкоголизм…
Но это еще не все…. Какие качества давали индивиду большие шансы на выживание? Ум? Талант? Честь? Чувство собственного достоинства? Моральная твердость? Нет? Все эти качества выживанию препятствовали… А какие качества выживанию способствовали? Осторожность. Скрытность. Способность к лицемерию. Моральная гибкость. Отсутствие чувства собственного достоинства. Вообще, любое яркое качество делало человека заметным и сразу ставило его под удар. Серый, средний троечник, так сказать, оказывался в преимущественном положении» (с.338 – 339) Если же добавить к сказанному то, что известно о народах Севера, то аргументы налицо.
Проблема болезненнейшая. Особенно трагичными видятся сегодня судьбы славянства. Но передо мной вопросы, направленные уже не к Улицкой. Было бы крайне интересно и полезно познакомиться с исследованием уже мирового масштаба. Ведь на протяжении всей мировой истории войны выбивали самых активных Конкретизируйте сказанное нашествиями, войной Алой и Белой Роз, религиозными войнами, инквизицией и т.д., и т.п. Добавьте к этому историю Китая, где население периодически сокращалось, словно высыхающий водоем, и снова росло, а в 20-м веке пережило потрясающие катастрофы, что не помешало стране превратиться в супердержаву.
Да и в СССР не все было линейно. Возьмем тех же казахов. Колоссальны потери в годы голода, охватившего не только Казахстан. Участие в Великой Отечественной. О панфиловцах наслышаны. Но не каждый вспомнит, что воинская часть, дошедшая до рейхстага, формировалась именно в казахстанском Кустанае. Утраты генофонда бесспорны. Но что стало происходить после Целины и особенно в последние полвека? Казахи, именно казахи, вслед за японцами и другими стали демонстрировать потрясающие антропологические изменения. Приземисто крупноголовые в северном Казахстане в значительном числе стали превращаться в статных красавцев и богатырей. Шахматно-шашечные клубы заполнены здесь прежде всего казахами. Казахи стремятся к спорту. Семьи с тремя – четырьмя упитанными и хорошо одетыми детьми тоже не редкость. Так какова специфика удара по генофонду в Китае, Казахстане?
Иными словами – проблема есть, но поиски ключей к ней не только в советскости или антисоветскости.
И, наконец, вроде бы сущая мелочь. Крупный медик и масштабный человек в романе рассуждает: «Юлий Цезарь был гораздо талантливее Сталина, как полководец. Август во стократ умнее. Нерон более жесток…» (с.186).
Конечно же, повторяюсь, герой романа может рассуждать, как угодно, тем более, что он медик, а не историк. Но сами то сопоставления крайне наивны. Сравнивать способности Сталина и Цезаря либо Августа – все равно, что рассуждать: кто умнее: Гиппократ или Пирогов либо Архимед или Эйнштейн с Курчатовым? Настолько все это исторически несопоставимо.
И не стоило бы упоминать об этом, если бы не обаяние мастеровитого слова, если бы не паутина уже зловещей путаницы, которая опутывает нас все беспощадней и поневоле понуждает воспринимать талантливое художественное произведение и как нечто большее, и как зеркало – кривое ли, не кривое ли, крохотной части мира, которая после 20-года начинает смотреться совсем иными, горько-тревожными глазами.
КАФКИАНСКИЙ «ПРИГОВОР» И МИР НАШИХ ФАНТАЗИЙ
Сегодня, когда наш привычный мир, подобно, поглощаемой морскими водами, платоновской Атлантиде, погружается в болота абсурдизма вновь потянулся к Кафке, что-то вспоминая, что-то читая впервые. Его «Приговор» – то, с чего начинаются новеллы и притчи в «мастерах современной прозы» («Радуга», 1989).
Когда читал впервые как-то коснулся «Приговора» мимолетом. Тут же – буквально ощущение слякоти, далекого от меня, как танцы индейских шаманов абсурда, и вопрос: а где же тут мастерство? Не раскрутили ли Кафку так же, как сегодня можно раскрутить и осыпать конфетти общественного внимания и премиями практически кого угодно?
Ну что это за бред? – Сын собирается жениться. Пишет своему другу письмо. Заходит к отцу, чтобы поделиться этим. Любовно ухаживает за престарелым отцом, укладывает того в кровать… И вдруг отец по сумасшедшему взрывается. Несет всякую чушь, и кончает тем, что сын встретит свою смерть в воде.
И что же? – Молодой человек, как зомби, выскакивает из дома, подбегает к реке и прыгает с моста в воду.
Где тут мудрая притчевость собственно автора? А, может быть, дело не в сознательном замысле автора? Так это или нет, но «Приговор» напомнил мне известные фокусы с кляксами кофе (кофейные пятна) или красок, в причудливых формах которых каждый может увидеть, что угодно – своеобразная интерактивность. У нас в городе есть даже художник (Сергей Луговой), который на основе пятен рисует совершенно замечательные фигурки.
И что же привиделось в этих словесных пятнах мне? Сначала какая-то банальность, навряд ли подразумеваемая самим Кафкой (хотя, возможно, я тут не прав). Для меня лично здесь четко проступил наглядный вербальной магии, нлпи и прочего, что иже с ними. Тут можно вспомнить целые тома и исписать новые, включив, наряду с Агатой Кристи в число удобных учебных примеров и Кафку. Кляксообразность написанного позволяет и такие игры.
Но… Неожиданно, словно прорванные солнечными лучами тучи, передо мной проступило нечто иное, куда более масштабное, уходящее за горизонты логики. Это вовсе не значит, что и Кафка думал так же, просто образ-абсурд, о который запнулись мое воображение и мысль, подтолкнул меня к этому.
К чему? Я открыл для себя «велосипед», и мысленно взглянул на панораму истории тем взглядом, который давно уже напрашивался. Ведь как мы приучались смотреть на потоки исторических событий и калейдоскопы персонажей, как на детища детерминизма, жестко прослеживаемых характеров, замыслов и причин, взрастающих на почве исторической необходимости или, по крайней мере, исторической обусловленности.
Однако всегда ли было так? Вспомним Кафку. Поведение молодого человека и его прыжок с моста абсолютно не следуют ни из его предыдущего психического состояния, ни из внешней канвы событий… если только не считать соответствующего отношения к отцу, что, вообще-то само по себе очень не мало и способно у терпеливого читателя высечь целый фейерверк фантазий.
Но вернемся к истории. Вернемся и увидим, что множество ее причудливых поворотов и гекатомбы жертв порождены тем, что у Кафки прозвучало, как «Приговор». Возьмем того же Карла 12-го. Образ, вроде бы, привлекательный, рыцарский, но подобно кафкианскому отцу он кинул в губительный поток исторических событий тысячи и тысяч шведов. И только ли их?..
А русский Петр Великий? Умолчим о бритье бород и всяческих фокусах . Но стал ли бы другой царь возводить столицу на самой окраине гигантской империи, напоминавшей доисторического динозавра с крохотной головкой? Ведь, даже одолев шведов, он мог бы ограничиться и Кронштадтом. А тогда и революционные события могли разворачиваться несколько по иному, и не было бы блокады, хотя вполне возможно Гитлеру, вслед за Наполеоном удалось бы взять Москву. И это не говоря о множестве погибших при строительстве новой столицы.
А если бы не было Наполеона? Обязателен ли был бы унесший сотни тысяч жизней его поход на Москву?
Или вспомним его более исторически импозантного Александра Великого? Возжелал – и греки дошли до Индии. Приключения. Кровь. А что в итоге? – Индия Индией так и осталась…
И сколько еще таких примеров (да и только ли исторических?), когда, как и обезумевший кафкианский отец, иные «исторические деятели» швыряли тысячи и миллионы в реки безумия с мостов здравомыслия?..
Кстати, в дальнейших притчах Кафка предстает и не хилым интеллигентом, там уже никакой слякоти – внутренней слякоти. Но достаточно слякоти и чудовищностей самой жизни. Прочтите сами «В исправительной колонии», «Стук в ворота», и коротюсеньких «Железнодорожных пассажиров». Все это по своей сути очень жестко и кому-то из нас сегодняшних может показаться предвосхищением даже не фашизма, а абсурдизмов последних лет. Впрочем, в мире сотворчества автора ми читателя, мире, где по новомодным правилам и читатель способен выдвинуться на первый план, что только не может показаться?
КТО ВЫ, НЕОПАСТЫРИ?
На эти неожиданные для меня самого заметки натолкнула перепечатанная в газете беседа с Людмилой Улицкой. Такие публикации мне лично всегда интересны. Они обогащают, будят мысль. Да и то, что мне довелось читать у Улицкой , стоило времени, затраченного на чтение. Но стало грустно, при виде Улицкой, как одного из показательных «Лидеров Общественного Мнения», которые сегодня вместо былых жрецов, отцов церкви, классиков марксизма… превращаются из Знатоков Своего дела в полусказочных Всеведущих Знаек и начинают прямо или исподволь указывать пути-дороги нашей мысли и нашим эмоциям.
Чем больше я вчитывался в отдельны пассажи, тем грустнее мне становилось. Вдумайтесь сами в то, что сказано о «хомо советикус» – «советском человеке»: «Советский человек ориентируется на середину. Он знает, что не надо высовываться, он знает, что лучше быть в середине толпы, а не в начале, и не в конце… Спрятаться среди толпы – это был условный рефлекс советского человека».
Заметьте: это уже голос не писателя, а человека, выносящего приговор, причем приговор-штамп, приговор-клише. И дело тут не в том, хорош или плох на чей-то взгляд, был «советский человек». Но могли ли, скажем, Чехов или Лев Толстой так вот или как-то иначе огульно сказать о человеке времен «царизма»? Конечно, в запале чего не скажешь. Но любая эпоха, в том числе и наша, дает разнообразие типов. Более того, само утверждение абсолютно ложно. Советские люди были не только разнообразны (как и иные) но многие еще как «высовывались». Разве спортсмены, ученые, те, кто был на фронтах и т.д., и т.п. только и делали, что прятались в толпе? – Ну нельзя же такие примитивы выдавать за суждения Того, Кто понимает.
Но то, что дальше еще больше цепляет своей штампованностью, не оригинальностью и интеллектуальным чванством. Вчитайтесь вновь: «Людей работающих мозгами, не так много. От 7 до 10 процентов в популяции. В этом нет ничего обидного, это все просчитывается…»
Сразу встают вопросы: а кем и на основании чего это просчитывается? И что такое «работа мозгами»? Это что только работа писателей и прочая? А разве водитель, токарь, мастер, работающий с деревом и масса других не «работают мозгами»?
Конечно работают. И многие творчески. Другое дело, что, как в спорте, есть достигшие большего, так и в «работе мозгами» есть маяки собственно творческой новаторской деятельности. Такие, как Эдисон. Но если маяки не все, это еще не значит, что остальные не работают мозгами. Другой вопрос – это то, что все мы (и я сам такой же) – как многослойные пироги. Где-то мы самостоятельны, а где-то идем за кем-то, где-то просто оказываемся легковерными. Особенно сегодня, когда инфосфера заполнена фейками и массой белиберды.
Дальнейшее же не менее примечательно своей банальной заштампованностью. При, казалось бы серьезном разговоре об интеллекте опять вспоминается суета вокруг вакцинации.
«Я думаю, звучит в тексте, – среди тех, – кто против вакцинации, большая часть плохо работает мозгами. Противники вакцинации пользуются не теми аргументами, что я считаю серьезными. Это аргументы толпы, людей с чувством страха…»
Ну это же просто примитивно! Вакцинация – проблема медицинская, но замудренная ложью СМИ, и совершенно искореженная в массовом сознании играми в «добровольно-принудительно» и прочим. Но делить сторонников и противников вакцинации(противников именно тех форм, которые вакцинация часто принимает) на работающих и не работающих мозгами, все равно, что, к примеру, говорить о красных и белых времен Гражданской, что одни из них работали мозгами, а другие нет. Это просто несерьезно. Да и на практике я лично знаю, образованных и думающих сторонников, как одних, так и других взглядов на это счет. Ну, неужели не очевидно, что отношение к вакцинам ли, к диабету – это само по себе еще не показатель работы мозгами. Скорее тут действует то, какую инфо-пищу больше поглощают те или иные. А что касается слов «об аргументах толпы, людей с чувством страха…» то это вообще никак не вяжется с фактами. Джокович, что «человек толпы»? Да и о многих иных можно сказать то же самое. Но беда-то не в конкретных суждениях о чем-то, а в высокомерном по сути делении людей на черненьких и беленьких, после чего весь либерализм оказывается проколотым воздушным шариком. А чего либеральничать с теми девяноста процентами, которые не работают мозгами? Ведите их в то стойло, которое сочтете подходящим – и точка.
МЫ И ПЛАТОНОВСКАЯ ПЕЩЕРА
У древнегреческого философа Платона, жившего 2,5 тысяч лет назад есть изумительный образ пещеры, который потрясающе ожил именно в наши дни.
О чем же речь? Великий грек писал, что все мы подобны узникам пещеры, жестко прикованным к своим местам так, что видят лишь тени на стене, противоположной входу, отделенном от внешнего мира стеной-ширмой, за которой движутся невидимые носители различной утвари, статуй, кукол и прочего – всего того, что отбрасывает тени на видимую людьми стену пещеры. Узники же воспринимают эти тени, как саму реальность, воплощающую в себе сущность мирозданья..
Казалось бы – фантазия праздных изысков ума. Да и причем тут мы и наше время? Как это не парадоксально, а очень даже причем. При этом именно наше время с его разнообразными масс-медиа. Оглянитесь вокруг. Вглядитесь в себя. Мы кипим от возмущения, схлестываемся в спорах, как разворачивающихся напрямую, так и в интернет-пространстве. Мы готовы действовать. Карать зримое зло. И это все понятно и объяснимо.
Одна заковыка: что мы видим, слышим, от каких искр возгораются пожары наших страстей? От того, что непосредственно осязаемо? – Не так уж часто. Ведь по сути мы все узники платоновской пещеры, и видим, воспринимаем не сами события, явления, нередко жизненно важные и для всей планеты, и для нас лично. А что же? Мы, будучи узниками гаджетов, телеэкранов и, реже, печатных СМИ, видим тени событий, тени, откидываемые масс-медиа, превратившихся в глобальные театры теней. И даже, если б кто-то повернулся лицом к ширме, то увидел бы кукол, подобие фигур на шахматной доске, будь – то какие-нибудь чиновники, и даже вроде бы высокопоставленные лица, тогда как руки тех, кто за ширмой вне нашего поля зрения. И поэтому-то, подчас, марионетки либо полумарионетки начинают видеться самостоятельными фигурами на сцене нашего мира. И вся мощь наших чувств обрушивается на них. Отсюда мир поглотителей инфоблюд делится ныне скорее не на более умных и глупых, а на тех, кто уже не только видит тени, но и пьет информационную жижу, как в сказке о сестрице Аленушке и братце Иванушке из того или иного копытца. Одни из козлиного. Другие – из конского.
Файки и ложь были известны испокон веков. Вспомните только Библию. Но именно сегодня родились чисто технические возможности фабриковать не просто истины, а и зримые образы. И именно сегодня эти возможности виртуозно используются не еще недавними «фабриками грез», а гейзерами, извергающими в мир раздоры и ненависть. И когда Вы сегодня, сидя ли перед экраном или застывая перед гаджетом, готовы распалиться праведным гневом, не спешите, остыньте. Конечно, зло и сегодня остается злом. Но всегда ли оно очевидно? Не играют ли с нами, как кошки с мышками, фабриканты гроз? А если играют, то где сами игры, а где лучики истин, пробивающиеся сквозь тени фэйков?
СОЦИО-КУЛЬТУРНЫЕ ПРОБЛЕМЫ НОСИТЕЛЕЙ СПЕЦИАЛЬНЫХ И МИРОВОЗЗРЕНЧЕСКИХ ЗНАНИЙ В ИСТОРИЧЕСКОМ РАЗРЕЗЕ
Бондаренко Ю.Я, Демина Н.Ф.
Рассмотренная в историческом контексте проблема соотношения специальных и мировоззренческих знаний сегодня становится одной из наиболее актуальных, как в теоретическом, так и в сугубо-практическом отношении и при этом напрямую связана с глубинными вопросами религиоведения.
Прикасаясь к этой проблеме, мы можем проследить, как проблемы познания (гносеологические), сопряженные с многогранными аспектами религии, так и определенную цикличность в сфере доминирования тех или иных «лидеров общественного мнения» в определенные эпохи.
Исторически сложилось так, что на самых ранних и последовавших за ними длительных этапах исторического развития носители специальных (протонаучных и прикладных) знаний и мировоззренческих сведений и представлений, как правило, не разделялись. Причем таковые были одновременно сопряжены и с религиозным видением мира.
Этот тезис подтверждает вся история мировой культуры. Уже при родовом строе стали выделяться колдуны, ведьмы (то есть ведающие, знающие), шаманы.
Постепенно их стали заменять и дополнять жрецы, влияние которых резко усилилось в классовых обществах. Жрецы чтились, как носители особых, сакральных знаний, знаний, которые в массовом сознании понимались, как способность взаимодействовать с высшими, сверхъестественными силами, богами, духами и др. Поэтому-то в Древней Индии о жрецах даже говорили, что это «вторые боги», которые в практической жизни могут быть для людей значимее самих богов, потому что своими знаниями ритуалов, молитвенных формул, мантр они способны воздействовать на отношение богов к миру и людям.
Существенно, что эти «сакральные знания» на практике в жреческих кругах сплавлялись с крупицами реального практического опыта, астрономо-физическими наблюдениями и философскими размышлениями. Не случайно крупный английский философ и социолог 19-го века Г.Спенсер писал: «жрецы-астрологи древних рас были прародителями нашего ученого клана» (Спенсер Г. Основания социологии. Спб., 1898, с.296). Симбиоз же реальных знаний и суеверных с нашей нынешней точки зрения представлений давал жрецам огромную власть над умами и сердцами людей. По словам мексиканского автора А.Руса: «Жрецы… знали все, что случалось раньше и что должно еще случиться. Знание календарной системы и умение пользоваться ею представляли греческому классу неограниченную власть, они могли сеять надежду и страх, подчинение народа было поистине абсолютным» (А.Рус. Народ Майя. – М., 1985, с.162). Присовокупите упомянутому претензии на решение (а зачастую далеко не только претензии) проблем здоровья, спорных жизненных ситуаций, взгляните на все это глазами их современников, и вы увидите в образах ведунов и жрецов носителей Высшего Знания.
Однако история мировой культуры в контексте которой развивались и естественнонаучные представления не была линейной. Параллельно с образами ведунов, шаманов и жрецов в таких культурах, как античная и древнекитайская выкристаллизовались и образы Мудрецов, как сосудов разнообразных познаний и даже классов конкретных «спецов».
Показательный пример такого рода являет первый из «семи древнегреческих мудрецов» – Фалес. По Диогену Лаэртскому он обладал разносторонними познаниями, был особо сведущ в «звездоведении» и, как добавляют древние, даже предсказал затмение солнца 585 г. до н.э. К тому же остроумно отвечал на самые разнообразные житейско-философские вопросы и, хотя и был частным лицом, выказывал осведомленность в политических делах (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. _ М., Мысль, 1979, сс. 69 – 76). Любопытно, что и ранние софисты – представители платных учителей мудрости, над которыми со временем стали иронизировать за их словесные «фокусы» и увертки, подчас претендовали на разносторонность, при которой философские размышления сочетались с умелостью, позволявшей изготовить и собственную одежду, и собственный перстень.
Не были собственно «религиозными деятелями и такие знаменитые римские философы, как Сенека. Эпиктет, Марк Аврелий.
В Древнем Китае признанные мудрецы тоже славились не как жрецы, однако и не как частные лица (если не считать ранних даосов; позже картина складывается несколько иная, известны и даосы – служители культа, и советники императоров). Любопытно, что здесь астрономически-математические знания непосредственно связывались с государственное службой и расценивались, как знания специальные, допуск к которым не был всеобщим, в силу чего математики и астроному не должны были контактировать с чиновниками и простолюдинами (указ 840 г.). Но при этом сами фигуры таких «спецов» не были сакрализиваны, как, например, индийские брахманы. Сохранился любопытный текст, свидетельствовавший о деятельности астрономов того времени именно как гос. служащих, призванных отвечать по всей строгости. Если они проявляли халатность. Так, по словам китайского летописца. «астроному Хи и Хо, забыли всякую добродетель, они предались непомерному пьянству, забросили свою должность и оказались ниже высокого звания. Они впервые нарушили годовое вычисление небесных светил, и в последний месяц осени, в первый день месяца Солнце и Луна встретились в созвездии «Фанг». Слепым поведал о том барабан, бережливые люди были преисполнены смятения, простой народ бежал. Хи и Хо, занимая свои должности, не слышали и не знали ничего» естественно, они были за это жестоко наказаны. Гурев Г.А. Системы мира: от древнейших времен до наших дней. – М.: 1950, с.28).
В содержательном же отношении собственно философские и этико-духовные размышление стали постепенно отделяться от тех, что были непосредственно связаны с эмпирическими наблюдениями. Так появилось, связываемое с именем Аристотеля, разграничение понятий «физис» (науки, знания о наблюдаемой природе»), и «метафизика» – то есть то, что по ту сторону физиса, то, что выходит в сферу умопостигаемого.
Здесь было бы интересно отметить двойственность значимости дошедших до нас представлений и рассуждений древних. Очень многое из того, что касалось социально-этической и духовной сфер, размышлений о человеке и сегодня звучит злободневно, как на уровне обыденного сознания. Так и в глубоких научно-философских дискуссиях. Однако представления о мироздании, действующих в нем силах – «законах природы» сегодня при блестках отдельных озарений в целом воспринимаются, как архаичные, достойные места в истории культуры, но не в сфере современных представлений о мире. Это невольно наталкивает на мысль: не покажутся ли в будущем и многие из наших современных представлений о мире столь же архаичными, как «протонаучные» представления древних мудрецов в наших глазах?
Подытоживая эту часть наших размышлений, мы подмечаем в древности две тенденции, то скрещивающиеся, то расходящиеся. Первая – это сакрализация образа Мудреца (достаточно вспомнить легенды, связанные с Пифагором и др.) и слияние мудрости, осведомленности с непосредственно религиозной деятельностью. Вторая же – выделение из сферы Абстрактной мудрости и Сакрализованных знаний – знаний и навыков специального рода. Пример последнего – Архимед, известный именно. Как ученый и изобретатель.
На следующем этапе развития человеческой культуры – в средневековье (термин несколько условен), как правило господствует теология. Здесь уже теоретические знания размышления о мире и человеке сливающиеся с медицинскими демонстрируют некий симбиоз. Церковь и мечеть претендуют на монополию на истину, что не отменяет многочисленных споров по самым разным вопросам. Но для нас тут важно то, что различные потоки информационно-духовной деятельности, словно речки и ручейки, вливаются в океаны «истин», освященных религиозными авторитетами. При этом, и в первую очередь на мусульманском Востоке, вырастают фигуры прототитанов собственно европейского Возрождения. Достаточно вспомнить «второго учителя» Аль-Фараби, Омара Хайяма, Авиценну.
На несколько иной, но еще не отделившейся от религиозной матрицы основе вырастают титаны непосредственно европейского Возрождения. Здесь тоже один из основных векторов творческой мысли – поиски целостности, сопряжения картины мира с разносторонней человеческой деятельностью. Отсюда и фигуры Леонардо да Винчи, Галилея, Коперника, Николая Кузанского, Джордано Бруно. Знаменательно, что именно фигура последнего вызывает сегодня особые споры: можно ли вообще считать его не оккультистом, а человеком, имевшим отношение к науке? (На русском языке см. например: «За что сожгли Джордано Бруно. – В кн.: Вл. Легойда Мешают ли джинсы спасению? Опыт современной апологетики. – М.: Фома-центр, 2006, с.89 – 100).
Правда, уже в ту эпоху наблюдается раскалывание единого материка знаний и этико-духовных представлений. В социальной сфере по этому пути пошел Макиавелли, продемонстрировавший расхождений «реал-политики» и декларируемых духовно-этических представлений. В представлениях о мире – Коперник, тот же Бруно с идеей множественности миров, и Галилей. Тогда же обтачивается формула, направленная на отделение от собственно богословия науки, формула, звучащая, как: «вы (богословы) изучаете путь на небо), а мы(ученые) путь неба». Нам не о чем спорить. Просто мы говорим о разном.
Важнейшим же в плане соотношения религии и науки в 7-м – 18-м веках стало изменение отношение к фундаменту, исходной основе исследовательской в целом и морально-этической мысли в частности. Авторитет Церкви и Писания, монолитность догм стали оттесняться движением живой. Развивающейся во времени мысли, опытом и экспериментом. Отсюда Бэконовский девиз: «Истина – дочь времени, а не авторитета» и чеканная формула: «Знание – сила» (именно знание, а не вера, что уже само по себе было революционным).
В эту эпоху – европейского «нового времени» еще более четко, чем непосредственно в Возрождение проступают образы ученых-мудрецов в духе античности – мудрецов опирающихся на мужество пользоваться собственным умом, то мужество, которое при определенных обстоятельствах могло подтолкнуть на спор и с собственным учителем: «Платон мне друг, но истина дороже!». Изначально эти ученые системосозидатели сосредотачивались именно на эксперименте, освоении естественных наук (Бэкон), математике, Декарт, Спиноза (вспомним его «Этику»), Лейбниц…
В 18 веке поиски единых основ миропонимания и понимания самого человека усложняются и в значительной мере «гуманитаризируются», хотя тот же Кант еще оказывается способным сочетать собственно философские, этические размышления с размышлениями о «небе» (вспомним знаменитую гипотезу канта-Лапласа о происхождении солнечной системы из газопылевой туманности. Но наиболее звучные имена эпохи (помимо Канта) – это имена тех, кто в глазах «общественного мнения» тяготеет к социально-гуманитарным и общефилософским проблемам: «некоронованный король Европы» Вольтер, Гегель, Шопенгауэр… Есть множество и иных. Но уже виден расширяющийся раскол между общефилософской. Социально-гуманитарной и естественнонаучной и математической мыслью. Образ Ученого-Мудреца двоится и дробится.
В Х1Х веке этот раскол привел к рождению влиятельнейшего философского течения – позитивизма. Но и здесь, как и на заре Нового Времени, конечной задачей был синтез и симбиоз знаний о мире обществе и человеке, хотя назначение философии и теоретической мысли в целом кардинально переосмысливалось. Из царицы наук, указующей магистральные пути движения научной мысли, она превратилась в собирательницу пазлов из знаний, обретенных в самых различных областях исследовательской деятельности, итогом чего, должна была бы стать не измышленная, а «реальная» картина мира.
Однако у того же Конта вектор развития обозначала не фигура Философа-метафизика, а фигура Специалиста. Именно таковые по Конту должны были бы направлять развитие общества на третьей, позитивной стадии его развития.
Мысль глубокая. Но история распорядилась иначе. Социальные катаклизмы привели к рождению и укоренению масштабнейших квази-религиозных феноменов, что наиболее наглядно проявилось в СССР – типе общества, который невозможно оценивать однозначно. В плане общеидеологическом и социально-психологическом. Вобравшем в себя традиции и стереотипы традиционного общества, советский марксизм стал играть роль своеобразной квази-религии. Фигуры классиков, а затем и решений Партии стали играть роль Духовных-религиозных фигур прежних столетий, а сочинения Маркса, Энгельса, Ленина (на соответствующий период – Сталина) стали восприниматься, как источники истин, столь же неоспоримых, как истины Священных книг. Вопрос же: марксист ты или не марксист, звучал, как вопрос: свой ты или чужой?
Но при этом целенаправленно распространялся «научный атеизм». Который при всех упрощениях и перегибах становился мощнейшей и разносторонней школой критическо-аналитической мысли.
Более того, в пределах этих общих и начинавших приедаться форм развивались разнообразные научные школы, жила научно-техническая мысль. Поэтому в целом (но не непосредственно в области философии) официальный марксизм все чаще начинал играть роль ритуального обрамления, дань общепринятому. Как, скажем, галстук на официальном заседании или нынешняя «антиковидная» маска, напяливаемая порой и на свежем воздухе, на Олимпиаде в Китае или где-то еще.
Сегодня же мы имеем дело с новыми образами Указывающих Путь. Это уже, как правило, не ученые, не конкретные специалисты в той или иной области, теоретики масштаба Маркса, а работники СМИ и так называемые Лидеры общественного мнения.
Особенность таких лидеров в том, что, в отличие от фигур. Доминирующих в общественном сознании прошлого они не обязаны быть ни теоретиками, ни глубокими мыслителями, ни мастерами в использовании рацио, аргументов и просто доказательств, основанных на разуме и реальных знаниях.
Чем это объясняется? Во-первых тем, что в силу объективных факторов развития в современном обществе «рациональная мысль и воплощающие ее виды деятельности все более сжимаются, так как доля населения. Которая занимается этими видами. Постоянно уменьшается. Все большей оказывается доля населения, которая предпочитает легкие занятия. Это те. Которых на Западе называют «людьми потребительского общества». Они ориентированы не столько на профессиональную деятельность и достижение успеха, сколько на развлечения, личные формы досуга и не хотят подчиняться жестким правилам. И когда эти люди вынуждены следовать таким правилам, то жизнь у них далека от идеала» (цит. По: Степин В.С. Философия науки. Общие проблемы. – М. Гардарики, 2006, с.380).
Казалось бы, при чем тут объективность? Ведь здесь сказано о людях, которые сами предпочитают нечто. Но в том-то и дело, что сами эти предпочтения становятся возможными при складывании определенного типа общества и востребованности определенных типов деятельности. Но, что еще здесь не упомянуто, так то, что и «узкие специалисты» в силу погруженности в свою работу могут быть очень ограничены в том, что выходит за пределы их непосредственной компетенции и, будучи лишенными достаточного кругозора, способны оказаться совершенно беззащитными перед фейками, поп-мистикой и псевдонаукой.
Во-вторых же, мы в последние десятилетия на просторах СНГ имеем дело со все возрастающим гносеологическим хаосом, с разнородными информационными и псевдоинформационными потоками, с ворохами деталей, которые и не предназначены в складывание целостных рационально осмысливаемых картин реальности и ее фрагментов. При этом колоссальную дезориентирующую роль играют СМИ сплошь и рядом переключающие внимание «потребителей информации» на третьестепенные и просто несущественные детали. Подавляющие информационным шумом и т.д. В этих условиях Лидерами общественного мнения. Здесь одна из основных болевых точек современности в том, что такие лидеры способны навязывать свое мнение и в сферах, в которых они либо некомпетентны, либо ангажированы. Отсюда складывание в глазах масс людей искаженной картины реальности и, что не менее значимо – отвыкание от рационального, трезвого осмысления захлестывающих нас потоков информации.
К оглавлению...
