АВТОРУЧКА, САПОГИ И ШВЕЙЦАРСКИЕ ЧАСЫ
Во время одной из недавних встреч с автором книги воспоминаний прозвучали слова о разговоре автора, еще мальчишки, с учителем-фронтовиком. После одного из вопросов школьника учитель, уже не на уроке, отвел мальчика в сторону и показал тому авторучку. «Посмотри, это они (в побежденной Европе) делали еще десятилетия назад (а в Союзе, да еще в обычной школе, где писали железными перьями, такое казалось чудом. «А вот итальянские сапоги, привезенные с Запада – сносу нет. А это – швейцарские часы – чудо качество. И что мы могли принести им?..» (1)
Увиденное и сказанное стало шоком для мальчугана. Ведь казалось, что мы живем в самой лучшей стране мира. А тут… наглядное свидетельство обратного.
Конечно, было бы несложно в полемике обратить внимание на уязвимость вспомнившего это. И мы при всех благих намерениях от такой полемики не уйдем. Но… Ведь это не просто частный примерчик, не просто острый камешек прошлого, застрявший в памяти уже взрослого человека. Ведь многие, очень многие из нас, включая и меня самого, задумывались над подобным. Да и не только слова ветеранов, а и сама реальность тех дней пробуждала неудобные мысли. Несоциалистические финны жили очень неплохо. ФРГ во многом обходила ГДР – вторую часть Германии, которая смотрелась одной из первых в социалистическом мире. А уж Северную и Южную Корею и сравнивать было нельзя. И даже с былым «социалистическим Китаем» и «гоминдановской» Тайванью все было не просто. Тут, помимо прочего, мог встать и вопрос: а познали ли тайваньцы (те же китайцы) «прелести» культурной революции и масштабный голод континентального Китая?
… Но история, да и наша жизнь последних десятилетий, стремительно становящаяся историей, не линейны и не однозначны.
Правда, о качестве итальянских сапог спорить не будем. Да только те итальянцы, которые вместе с солдатами вермахта дошли до Волги, явились туда не сапогами торговать. И авторучки, равно, как и швейцарские часы, ценность. Так ведь не за тем же, чтобы все это внедрять в быт «диких русских» пожаловала в Советскую Россию вместе с наци объединенная Европа.
Нет, я не за квасной патриотизм. Но в эпохи и периоды глобальных столкновений, когда речь идет буквально о жизни и смерти, не авторучки и качество часов и сапог оказывается решающим. Тут уж беспощадной логикой самих событий самые дивные дары цивилизации оказываются предназначенными далеко не для всех.
Напоминаю (и для себя самого) этот трюизм, чтобы перейти к более сложному и куда менее явному. Это вопрос о соотношении лозунгов, идейных знамен, мемов и реальных целей и процессов.
Конечно же, в мировой истории идеи и знамена могли играть значительнейшую роль. Среди таковых еще сравнительно совсем недавно были и идеи пролетарских революций и строительства социализма, связываемого неразрывно с интернационализмом. Не для внешнего эффекта родились строки светловской «Гренады»: «Я хату оставил. Пошел воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать».
Социально-этические и смыкающиеся с ними духовные знамена могли реять и над христианскими, и мусульманскими воинами, освящая тем самым экспансии, отнюдь не однозначные. Совсем не обязательно здесь акценты могли делаться именно на религиозности. Писал же Киплинг о «бремени белых». Все это так…
Но все эти идейно-духовные знамена вплетались в сложнейшую реальность социально-политических и цивилизационных столкновений, когда де-факто центральной оказывалась борьба «своих» против «чужих», да и просто-напросто шкурные интересы, независимо от того, в какие быстро выцветающие материи идей и верований они обволакивались.
Более того, всемирная история многократно демонстрировала победы более отсталых в целом ряде отношений над более «цивилизованными». Аскетическая и чуждая развитым искусствам Спарта одолела цветущие Афины. Македония сокрушила независимость греческих полисов, а затем пронзила изысканно-развитую Персию. Мусульмане-арабы (а затем) и мусульмане-тюрки сметали куда более древние цивилизации. Крестоносцы (куда более дикие, чем ромеи-византийцы) без особого труда взяли и разграбили Константинополь. Так называемые татаро-монголы сметали и, подчас, обрушивали в историческое небытие, целые царства Азии. И даже кичливые европейцы терзали Китай 19-столетия совсем не для того, чтобы насытить его благами цивилизации.
Советский Союз и то, что мы называли «миром социализма», не были здесь исключением. Правда, идеологическая машина тут оказалась особенно мощной, но при этом и неповоротливой, что стало одним из важнейших факторов эрозии социалистических и сопряженных с ними идеалов и ценностей.
Но одним из болезненнейших вопросов нашей шаткой современности стал вопрос о том, что же мы обрели при смене векторов и идейно-социальных ориентиров?
Здесь я только обозначаю его, обращая внимание лишь на то, что он включает в себя три доминирующие составляющие. Первая – это то, насколько «лучше» или «хуже» стала жизнь многомиллионных масс и отдельных групп людей. Здесь не может быть одного, данного с ходу, всеобъемлющего ответа. Ответ может слагаться только из данных, охватывающих все постсоветское и постсоциалистическое пространство.
Вторая составляющая – развертывание событий в мировом масштабе. Их драматизм и трагичность. Разлом Ливии, разгром Ирака, драмы Югославии, включающие бомбардировки силами НАТО европейской страны, кровавые коллизии на непосредственно постсоветском пространстве – все это органически связано с распадом одной из супердержав.
И, наконец, третья составляющая – это очередная глобальная нестабильность, сплавляемая с множеством локальных нестабильностей, включающих, как нестабильность идей и верований, так и, к примеру, частной собственности, еще совсем недавно провозглашаемой священной и новейшие демонстрации уязвимости тезиса о том, как корысть одного способна нести благо и ему, и многим. Скажем, того же булочника, который желая разбогатеть, учится печь булочки и хлеб, которые вкуснее и дешевле, чем у его конкурентов. Может ли быть такое? А почему бы и нет? Однако при этом гримасничащая реальность показала то, о чем еще прямо говорил Маркс, не угадавший с «диктатурой пролетариата», но прозорливый во многом ином. Что же она показала и продолжает демонстрировать? Да то, что конкурента можно одолеть и иначе: взять и сжечь его булочную. Либо, являя смычку «определенного бизнеса» и чиновничества (с его служителями, далекими от образцов Макса Вебера), предназначить под снос вашу булочную, магазинчик, огородик, гараж и прочая, и прочая…
И проблема тут не просто в справедливости и несправедливости, а в постоянно подогреваемом ощущении социальной нестабильности и собственного бессилия в мире, где перманентно меняются правила игры, причем настолько, что начиная с шахмат, можно перейти в домино, а то и к еще более эффектным кулачным боям.
1) Эти ощущения впечатляюще совпадают со строчками стихотворения Евг. Евтушенко «Афганский муравей», поэт, описывая погибшего советского солдата, задается вопросом: что мог дать тот нищей и босой стране, «если в собственной очередь за колбасой»?
Люблю Евтушенко при всех его огрехах. Эти же стихи, взятые сами по себе, мне не близки. Нехватки далекой Родины здесь для меня заслоняют трагедию погибающих на чужбине. Но я цитирую это, чтобы еще раз наглядно продемонстрировать совпадение, запавших в слова, настроений. Причем настроений, отделенных друг от друга и Временем, и Пространством.
«БУДЬТЕ, ДОБРЫ, ПОЗОВИТЕ ЗМЕЯ ГОРЫНЫЧА!»
«Будьте, добры, позовите Змея Горыныча!»
Фраза, вынесенная в заголовок этих заметок – из книги одного из самых любимых авторов моей молодости – Владимира Леви. В своей книге «Искусство быть другим», изданной целую вечность назад – в 1981 году он очень живо описывает самые разные приемы психотерапевтов. Среди них – и борьба с чрезмерной застенчивостью, с зажатостью. Скажем, для одоления комплексов, позвоните по случайно названному телефону и попросите позвать Змея Горыныча…
Скажу честно: люблю студентов-психологов, ценю и люблю своих недавних коллег преподавателей психологии (если те профессионалы), но по чисто личным мотивам не приемлю «раскрепощающие» эксперименты. А, может быть, и не только по «чисто личным».
Вспоминается, где-то уже упоминавшийся мной такой шутливый экспериментик. Раскрашенные студенты в центре города подходят к прохожим и просят «копеечки». Для подавляющего большинства это может оказаться просто игрой. А для кого-то – такое раскрепощение нечто экстраординарное, сопряженное с надломом, а при последующем усилении и с ломкой личности, когда скачок прямо по Достоевскому: «Бога нет, значит, все дозволено».
Не случайно подобная психотехника использовалась в сектах и определенных квази-религиозных замкнутых группах. Упоминают, что в группе (самоназванной «племенем») Иисуса-Сатаны Менсона, обвиненной в чудовищной жестком убийстве актрисы Шарон Тейт и ее знакомых, девушки проходили «посвящение»… через коллективное изнасилование, скажем мягче – секс (конец 60-х, США).
В группе так называемых «странников», представители которой забили насмерть Талгата Нигматулина (СССР, 1986) студентов побуждали просить остатки еды у ресторанов (в те годы нищенства, как социального явления не было), а женщин нагими купаться в арыках. Было и еще кое-что покруче.
Тут многие могут воскликнуть: так ведь такая ломка личностей была не просто баловством. Помимо всего прочего, человек приучался к выполнению самых чуждых ему требований, выполнению, которое могло стать автоматическим.
И тут поневоле в памяти всплывают игры с ковидом, когда множество самых бьющих по нервам мер, помимо всего прочего, работало на ломку личностей, образа жизни и, вслед за этим, на автоматическое подчинение распоряжениям «свыше»…
Нет, я не собираюсь винить психологов-профессионалов во всех смертных грехах и чудовищных «Ролевых играх» уже наших дней. Грамотный, человечный и способный учесть индивидуальность психолог способен использовать свое искусство во благо. Но вы чувствуете, какое мощное оружие в их руках, и какой страшной силой оно способно обладать, окажись в лапах тех, кто напоминает вполне целеустремленную «обезьяну с гранатой»?..
Для меня же лично, очень интересной стала и иная ипостась вызова «Змея Горыныча». Вернемся к книжке. Застенчивый юноша, которому предлагают сделать такой звонок, отнекивается: «Не-не могу...
Придется демонстрировать. Доктор снимает трубку.
– Кхе-кхе-але (Миша слушает по параллельному аппарату, краснеет, хихикает.)
– Будьте добры, Змея Горыныча.
– Кхе-кхе, кого?
– Змея Горыныча.
– Что-что?. Нету дома его. Кхе-х-х.
– А когда будет?
– Вчера… Только уехал в командировку.
– Извините… (Отбой).
При повторном звонке узнали, что уехавшего звали Алексей Васильевич. «Отвечающий нам астматический старичок… не услышал имени «Змей Горыныч. Из-за стопроцентной готовности услышать привычное…» (Искусство быть другим… с.14-25).
Вот он, потрясающий Золотой ключик ко второй части наших со-размышлений! – Не услышал «из-за стопроцентной готовности услышать привычное». Либо, добавим, услышать или увидеть то, на что уже настроились.
Здесь вспоминаю показательный случай с интересной встречи, сочетавшей живой разговор и он-лайн доклады – «У Международной научной практической конференции «Актуальные проблемы современно журналистики и ПР: конфликтогенный дискурс в медиа и массовых коммуникациях» (Костанай, 15 марта 2023-го г.). Добротное выступление Ольги Мухиной, представлявшей Уральский федеральный университет, под названием «Медиафриланс как сфера вне рамок нормативного регулирования» сопровождалось демонстрацией эффектного снимка воинственного всадника с мечом в руке (кажется, кадр, из фильма Айвенго). Он был преподнесен, как зримый образ фрилансера – рыцаря, свободно, выбиравшего кому служить и, соответственно, к кому переходить на службу.
Но (и это было упомянуто в докладе) фрилансер – это слово, состоящее из «фрее» – свобода, и «лансе» – копье пика... И, когда мы уже беседовали за пиалами чая, я заметил, что, если уж быть точными, то фрилансер – человек с копьем, а на изображении был меченосец, которого было бы уместнее назвать «фреведер».
Сидящие рядом воскликнули: «Ах, какой наблюдательный, Юрий Яковлевич!» А дело-то тут как раз не в моей наблюдательности. Замечательнее совсем иное: «слушавшие и смотревшие услышали и увидели суть, для которой чисто зрительная аберрация образа была несущественна. И это один из интереснейших феноменов нашего лично восприятия и массового восприятия в целом: то, что несущественно в данном контексте, либо кажется несущественным, может и не восприниматься.
Сопоставим оба примера и увидим двойственность, амбивалентность феномена. С одной стороны, наш настрой на нечто позволяет что-то недоговаривать, недорисовывать или не точно изображать – все равно главное будет понято. Недаром многогранное дзен-буддийское изречение гласит: «В хорошем разговоре не все говорится».
А с другой стороны? Эта же особенность нашего восприятия, его зависимость от массы факторов, включая и «настроенность», создает массу дополнительных возможностей манипулировать нашим же сознанием, настроениями и поведением. Не делаю открытий, но здесь есть, над чем поразмышлять.
ДВА ЛИКА ПОПУЛЯРИЗАЦИИ ИЛИ ЧЕМ ОТЛИЧАЕТСЯ ШКОЛЬНЫЙ УЧИТЕЛЬ ИСТОРИИ ОТ ВУЗОВСКОГО ПРОФЕССОРА
На эти размышлизмы меня натолкнуло знакомство с книгами израильского историка Ю.Н. Харари. Впервые его книгу дал мне прочесть один, далеко не самый серьезный студент. И книга эта показалась мне оригинальной. Позже, уже к очередному юбилею несколько книг Харари подарил мне очарованный им хозяин местной независимой газеты, с которой я близок почти с самого ее рождения. С другой стороны, когда я упомянул Харари в разговоре с одним очень талантливым и эрудированным молодым российским философом, тот отреагировал : «А это популярный (автор).., чисто эмоционально используя слова популярный примерно так, как ценитель классической музыки мог бы отозваться о попсе.
Так что же такое популяризация, по крайней мере, в моем ее восприятии? Преднаука? Низшая ступень науки? Ее прихожая или вестибюль – нечто вроде видения философии по отношению к теологии Аквинатом? Или... нечто иное?
Я сам на долгие годы оказался по своему привязанным к популяризации, как пятница к Робинзону, и, вроде бы, имею о ней некоторое представление. Но… Стоит призадуматься – и все не так линейно. Популяризация – эта та сфера деятельности, без которой не мыслимы ни собственно «высокая наука», ни современная культура в целом.
Упрощая, можно выделить два лика популяризации. Или, если хотите, два ее магистральные пути. Первый – это путь Н.Я. Рубакина и огромного потока разнообразных советских изданий. По своей природе – это путь школьного учителя. По этому пути пошел в свое время и я, хотя им только не ограничивался. Второй путь – это путь Харари, путь уже вузовского профессора.
Оба пути и достойны, и необходимы. Но в чем же разница? Если сравним с интеллектуальными играми, такими, как, скажем, шахматы, шашки, го, то первый путь напоминает решение шахматных и шашечных задач: этюдов, концовок, ловушек… Второй – непосредственно игру за доской.
Казалось бы, одна и та же игра, одни и те же правила, однако… В первом случае перед нами задачи, которые уже имеют ответ, хотя и могут быть прекрасной школой тренировки интеллекта, если, как и школьные математические примеры и задачи, решать самостоятельно, не заглядывая в готовые ответы.
А второй? Второй – это путь игры, интеллектуальной и психологической борьбы, когда рождается множество ситуаций, при которых далеко неизвестно заранее, есть ли в данной позиции соответствующий ответ и однозначен ли он или Вам приходится выбирать между соблазнительными, а то и мало привлекательными вариантами?
Иначе говоря, задача школьного учителя истории – дать скелет или каркас необходимых знаний и сопряженных с ними размышлений. И в этом отношении учитель истории должен быть четок.
Любопытно, что, как мне подумалось, здесь учитель истории может резко отличаться от учителя литературы. Последний в принципе, если это увлеченный и эрудированный учитель по самой своей сути может не отличаться от вузовского филолога и литературоведа. Возьмем, хотя бы Дм. Быкова, именно как школьного учителя (а не, как пловца в мутных водах политики, в которой он, хотя и эмоционален, и ярок, но, как мне видится, слаб).
В чем дело? В том, что во-первых, художественные произведения и эмоционально, и интеллектуально могут по разному восприниматься, чувствоваться. Исторические события и документы тоже. Но… Был ли Наполеон в Москве в 12-м году, а советские бойцы в Берлине в 45-м уже другого столетия – не предмет полемики, как бы мы лично не оценивали Наполеона, Кутузова или Барклая. Восприятие же литературных сюжетов и персонажей уже в школе оставляет большее пространство «для маневра» (это тема, в которую можно погружаться отдельно).
Во-вторых же, не нарушая логику ознакомления с историей (допустим, российской) нельзя обойти Петра, 1881 год и т.д. Изучая же литературу, вполне можно варьировать тех или иных авторов (как это нередко и делается). Подобно тому, как физическое развитие может осуществляться посредством разных видов спорта (развитая реакция необходима и в боксе, и в фехтовании, и в борьбе…), так и интеллектуально-эмоциональное развитие может происходить при знакомстве с совершенно разными произведениями.
Заостряю, но Пушкин, Лермонтов, Толстой, Пришвин вполне могут быть заменимы, если речь идет только о затрагивании и развитии каких-то качеств учеников. Но они незаменимы, как основы единого цивилизационно-культурного пространства, связанного именно с нашими традициями…
Кратко подытоживая эту часть со-размышлений, можно сказать, что школьная история и школьная литература (но по несколько иным причинам) призваны давать базу. И какую? Тот самый костяк, те самые «кости», без которых невозможно наращивать интеллектуально-эмоциональные мышцы.
Конечно, и здесь есть «зоны роста» (и в литературе они в определенных отношениях заметнее), то есть соприкосновение с вопросами, которые еще не решены однозначно наукой. Но в целом школьная наука базируется на относительной однозначности исходных данных.
А вузовская история? Это такой комплекс дисциплин, где несравненно большее внимание акцентируется именно на зонах роста, на источниковедении, историографии, на исходно дискуссионном, либо неизученном, а то и том, на что просто не может быть ответов из-за ограниченности сведений.
Так вот, первый лик или путь популяризации – это в идеале увлекательное и при этом посильное путешествие в мир уже известного, своего рода турпоход в мир знаний. Здесь тоже может будиться мысль, возжигаться чувства. Но маршрут уже заготовлен загодя.
Второй же путь, включающий и (в идеале) вузовскую историю и философию истории – это путь, сопряженный с «ездой в незнаемое. И это – путь Харари. Он тоже рассыпает перед нами самоцветы завораживающих данных. Но при этом постоянно выводит читателя к горизонтам того, что еще нуждаются в дальнейших поисках. Конечно же, такой опыт не исключителен. Но, как вариант популяризации, акцентированной на зонах роста новых знаний, Харари очень интересен и поучителен, более того, практически значим для вузовских преподавателей, причем далеко не только истории, либо философии.
ЗА ПРЕДЕЛАМИ КВАДРАТА
На эти заметки натолкнула очередная дискуссия в инете после одной своеобразной и по своему довольно целостной статьи. И опять о Малевиче и его «Черном квадрате». Намеренно не касаюсь ни самой статьи, ни собственно этой конкретной дискуссии, в ходе которой прозвучало немало здравых суждений (по крайней мере, с позиций обыденного здравомыслия). Дискуссий было неисчислимое число, и выделять здесь одну нет резона. А вот кое-какие собственные соображения так и тянет выплеснуть «на бумагу».
Начну с известной незатейливой задачки, которую я не раз предлагал студентам на вступительных занятиях по философии. Попробуйте соединить тремя линиями четыре точки квадрата так, чтобы в итоге получился прямоугольный треугольник. Весь фокус здесь в том, что задание легко выполняется, если мы станем проводить линии, выходя за пределы внутреннего пространства, ограниченного четырьмя точками.
По существу это задание наглядно демонстрирует одно из центральных предназначений философии как таковой: развитие умений и навыков выхода «за пределы», когда какая-либо задача, проблема, включающая и выяснение конфликтов двух сторон и т.д., оказывается решаемой или, хотя бы более понятной, когда мы выходим «за»…
То же самое и с «Черным квадратом», интересным именно в качестве наглядного примера.
Попробуем окинуть именно выходящим «за», панорамным взглядом проблему абстрактного искусства, «супрематизма» и прочих измов, плодящихся, как клоны…
А почему бы и нет?
Давайте порассуждаем вместе. Изобразительные искусства потому и изобразительные, что они изображают нечто, передавая при этом определенную информацию.
Но… сама-то эта информация может быть и о внешнем мире, и о внутреннем состоянии человека. Скажем, голос, пение, музыка, просто крик, ойканье, стон. Больно – вот человек и стонет. И это тоже информация для окружающих.
Но, если звуки (включая «ла-ла-ла»), могут быть пением, своего рода «беспредметным искусством», то почему бы и краски, формы не могли бы стать другим крылом беспредметного искусства?
И в самом деле: а почему бы и нет?
Вспомним статьи и опыты, посвященные светомузыке. Любопытно. Ведь игры со светом, подобно играм с образами, тоже могут рождать или усиливать то или иное эмоциональное состояние. Но, заметьте: собственно светомузыка, кажется, отошла в тень, так и не став чем-то равнозначно гремящим наподобие того же «абстракционизма». Игры света и форм, конечно, используются в разнообразных шоу, но они так и не вытеснили собственно зрительных рядов, сопровождающих те или иные действа на сцене. Просто потому, что образы (вкупе с красками и формами) обладают гораздо более богатой палитрой эмоционального воздействия, чем только краски и формы, которые обретают свою значимость в качестве именно составляющих чего-то более масштабного…
Итак, рассуждая отвлеченно, все может быть, а в жизни-то это «все может быть» очень ограничено.
И вот другой поворот: разве растирание красок и т.д., и т.п. – не искусство, требующее и интуиции и мастерства? – Естественно, и это, так же, как и нанесение грима на лицо актера, готового выйти на сцену, тоже требует мастера. Но, заметьте: тут мы уже непосредственно имеем дело с подменой понятий. Изготовление кирпича – дело значимое. Без кирпичей не может появиться множество сооружений. Но кирпич – еще не здание.
И что же получается. Когда подходим к искусству? – Полуфабрикаты и лабораторные по своей сути опыты выдаются за нечто самодовлеющее. Нам искусно объясняют, как те или иные штришки «супрематизмов» и т.д. могут быть использованы и в моде, и в дизайне.
Ну и, как говорится, и слава Богу! Пусть используются! Но эффектные обои или платье модницы – это, все-таки, и не «Сикстинская мадонна» и даже не «Бурлаки на Волге». Это иное… (Потерпите немного к этой-то инакости мы еще постараемся вернуться).
А теперь о самом «квадрате».
Я многого не знаю, но мне (пока не просветят) история с квадратом кажется в определенном отношении уникальной. Ведь что мы наблюдаем в истории литературы и искусства? Сначала рождается некое произведение, а затем пародия или пародии на него. А здесь перед нами инверсия, переворачивание. Независимо от того, что знал и что сознательно использовал сам Малевич (а мне доводилось слышать и энергичные восклицания о том, что Малевич – плагиатор), исторически сначала появились фокусы французского остроумца Але (начало 80-х гг. 19-го века). Своего рода изошутки. И лишь спустя десятилетия непосредственно «Черный квадрат» самого Малевича. Явление в мировой культуре неординарное.
И, как говорится, «пошла писать губерния»! И, опять-таки, словно краски на мольберте, смешиваются лихо самые разные «вещи». Даже в милой и познавательной телепрограмме, где обаятельный художник и симпатичная девочка учат нас азам искусства – двойная подмена.
Во-первых, в один ряд произведений искусства встраиваются феномены несопоставимые и тем самым нас вольно-невольно отучают отличать разные «этажи творчества», творчество, напоенное колоссальным трудом, мастерством и талантом от «иного». Пусть и имеющего право на существование, но иного.
Во-вторых (и это очень важно) смешиваются такие феномены, как знаки, эмблемы и художественность. Нам красиво говорят о знаковости «квадрата» и прочего. Но фигура из трех пальцев тоже знак. Однако мы же не относим ее саму по себе к искусству. Да, искусство, сплошь и рядом дышит знаками эмблемами и символами. Но, подобно тому, как буквы алфавита еще не тексты, так и знаки совсем не обязательно должны иметь прямое отношение к искусству. Более того, одни и те же знаки могут являть нам искусство и мастерство либо не являть. Так, крестик на шее может быть крестиком значимым для католика и православного, но произведением искусства крест становится лишь, когда к нему прикасается рука мастера. То же самое можно сказать и о «звезде Давида». Причем именно эта звезда наглядно демонстрирует возможность кардинально разнящегося эмоционально-смыслового наполнения. В Израиле – это одно.., а нашитая на рукаве узника концлагеря – совсем иное. И это совершенно независимо от того, насколько искусно звезда изображена.
Но уместно ли сопоставлять «Черный квадрат» с религиозной или, скажем, с такой советской символикой, как молот и Серп?
Думаю, что такое сопоставление было бы фокусом. За религиозной и даже несравненно более молодой советской символикой – глубинные пласты сакральных смыслов.
А что такое «черные квадраты»? Это своего рода пустые конверты, которые так несложно заполнять письмами собственного сочинения. Они так удобно ложатся в концепции «смерти автора», соавторства художника, писателя и читателя и слушателя, зрителя. Конечно же, достойный зритель, слушатель, читатель в определенном смысле становится соавтором художественного произведения. Писал же очень тонко поэт о том, что кто-то гениально играет на флейте, но «еще гениальнее слушали Вы».
Но соавторство-то становится реальностью, когда есть еще и автор, а не просто фокусник-манипулятор. Тут мне неожиданно пришло сравнение паруса и детского воздушного шарика. И то и другое значимо лишь при наличии воздуха. Но – шарик надувается искусственно. Ткните в него иголкой – и он сдуется. Внутри-то пусто. А парус? Парус наполняется живым ветром, и даже порванный может быть (в идеале) залатан. Парус – не игрушка.
Не то же ли и с пиаром, который, увы, сегодня значимее и Дела, и Личности?
Но безделица ли все это?
Боюсь, не безделица, и беда не просто в тиражировании голых королей, о которых (на мой взгляд, справедливо) упоминают в дискуссиях. Все гораздо опаснее.
Дело в том, что, вообще-то на протяжении веков и тысячелетий люди жарко спорили о плодах фантазии. Из-за этого (или под прикрытием этого) даже могла литься кровь либо просто тратиться жизни «ученых людей». Дискутировали же всерьез в цивилизованной Западной Европе своего времени о том, танцуют ангелы менуэт или вальс, может ли осел пить святую воду и прочем, столь же волнительном для умов богословов.
В эпоху же, когда такого рода споры стали менее волнующими как-то «сами собой» стали рождаться псевдоспоры вокруг того, чего вообще изначально нет, даже как пищи для глубоких эмоций. И в этом плане всякого рода «квадраты» стали удобными переключателями внимания и энергии, своего рода тренингами переключения на пустоту, на поиски кошек в комнатах, в которых их нет. Очень приблизительно, но примерно так же, как вакханалия вокруг ковида тоже стала своего тренингом по обузданию…
Вот ведь фокус: и болезнь – реальность, и квадрат, даже квадраты – реально нарисованы, а карнавальные шумы – вокруг пустоты.
А сколько таких споров и ученых дискуссий, с легких рук манипуляторов познал 20-й век и уже познает начавшийся 21-й! Попробуйте здесь поразмыслить сами о том, что даже целые трагедии и каскады катастрофических событий могут разворачиваться под прикрытием порхающих покрывал слов и образов, наматываемых на внутреннюю Пустоту.
МНОГОЦВЕТИЕ ФИЛОСОФИИ
На эти в общем-то довольно простые, но взъерошенные мысли меня натолкнули беседы с молодым, чрезвычайно эрудированным философом московской академической школы, некоторые из современных философских работ и… юбилей Пришвина.
Эта классификация вариантов философии, конечно, не полна, да и на особую оригинальность претендовать не может. Естественно, и собственно подходы к классификации могут быть иными. И все же, подумать есть над чем.
Так что же сложилось у меня самого? – В определенной мере условно я бы выделил группу разновидностей философии в их отношении и к истории, и к нашей собственной жизни, которые, конечно же, могут переплетаться, причем и самым причудливым образом.
Первый вид – это философия эрудитов, своего рода рыцарей мысли, увешанных оружием цитат, защищенных доспехами уже выкованных концепций и осыпанных самоцветами и современных терминов и логических конструкций.
Это философия официальной науки, включая и деятельность сугубо диссертационную. Мне она напоминает средневековую схоластику. Чем? – Акцентированием на эрудиции. Как там, так и тут – ни шага без апеллирования к авторитетам. Выйти в мир философских профи без таких апелляций все равно, что в веке оном явиться без парика на великосветский бал.
При всей легкой ироничности сказанного такая «фундаментальная» философия бесценна. Она способна стать той животворящей почвой, тем гумусом, на котором произрастут сады той живой мысли, которые станут привлекать миллионы. Но сама по себе она не просто узко элитарна, а нередко и фрагментарна. За струями слов о Канте, Гегеле, Фуко, Лиотаре.., словно на полотне импрессиониста, бывает нелегко разглядеть последовательный ход и свежесть мысли самого паладина философии.
Кстати, в еще большей мере подобное может быть отнесено и к истории, где внушительные тома могут быть посвящены таким нюансам, которые мало чем помогают мне, как просто читателю. Вспоминаю, как наши археологи дали мне в руки образцово научную монографию об ариях. И что? Хотя я и имел кое-какую историческую подготовку, но буквально утонул в мелких деталях, так и не дойдя до сути. Показательно, что нечто подобное (но уже на куда более далеком от науки уровне) можно встретить и в царстве Интернета…
Впрочем, на личностном уровне стадия накопления эрудиции очень важна. Я и сам начинал, как своего рода коллекционер. Но и при этом собственно мысль, включая и мысль философскую, может выпорхнуть из питомника профессионала в мир «общечеловеческий» (тоже упомянуто с оговоркой), когда она из философии спецов-эрудитов прекращается в нечто иное.
Так мы подходим ко второй разновидности философии. Это философия концепций, четких формул и схем-классификаций. То есть такая философия, сгустки которой достаточно легко и понятно выносятся из локальных озер размышлений в моря и океаны мысли. Так, Гегель не прост. Но и его обрисовка логики истории, и его Абсолютная Идея вкупе с триадой, и законы диалектики очень четко выражаются в самых обычных словах. То же самое можно сказать и о Марксе, Платоне… И даже на совсем уж популярном уровне картина исторического развития человечества, обрисованная Харари, тоже по своему концептуальна. Соглашаться с чем-то или нет – это уже другой вопрос. Любопытно, что и мне самому посчастливилось прикоснуться к такому типу философии, когда еще на Ломоносовских чтениях 1988 года (какая седая древность!) я предложил свою классификацию паранауки в виде двух векторов, направленных в разные стороны от того, что в такой-то (допустим, в современный) период принято считать наукой. При этом я попытался обозначить стадии отхода от науки. Скажем, если касаться трансляции научных идей и достижений, то ближайшая к науке и при этом наиболее ранняя стадия паранауки – это «рецептурная наука» – то есть та сфера, где сохраняется багаж научных данных или того, что относится к таковым, но отсекается система поиска, что, например, очень часто и наглядно видели в том, что можно назвать «учебным марксизмом»… И так далее…
Третья разновидность философии – это философия полета или взлета над уже данной реальностью. Это и утопии, и антиутопии, и те черты, которые могут прослеживаться в философии второго типа, как, скажем, идея диктатуры пролетариата, коммунистического общества либо тех типов социума, которые красочно обрисованы в «Первых людях на Луне», «Часе Быка» и других бестселлерах для интеллектуалов.
А вот четвертый вид философии кардинально отличен от упомянутого. Это житейски-жизненная философия, философия личностного психоинтеллектуального опыта. Наряду с концептуальной философией она оказывается доминирующей в массовом сознании (концептуальная способна доминировать не только прямо…) Это и философия Сократа, и Хайам, и россыпи мысли известных писателей, поэтов, художников. Обычно это тоже философия фрагментов, но фрагментов-искорок, которые, словно огоньки факелов, выплеснулись на улицы и площади.
И как вариант переплетения, перепутывания упомянутого – философия площади (вспомним идолы Бекона). Это уже нечто подобное одному из векторов паранауки. С одним только отличием: если паранаука уже не является наукой в строгом смысле слова, то такая трансформированная, подчас перевернутая с ног на голову философия может оставаться своеобразной философией. Правда, философией, отличной от той, которую выстраивал ее патриарх. Не случайно Маркс как-то заметил, что он – не марксист.
Проблема тут в том, что в точках неустойчивости, в точках эмоционально-интеллектуальной и социальной бифуркации идеи способны устремляться в самых разных направлениях (Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется…). Это особая, увлекательнейшая и актуальная тема.
Шестой же вид скорее даже не философии, а философствования – это псевдофилософия, или, может быть, точнее говоря, философия, как служка.
Как тут не вспомнить – «философия – служанка богословия». Столько раз заклейменный постулат Ангельского доктора. Вспоминаю – и думаю, что как раз со служанкой-то надо быть поосторожнее. Все-таки служанка Аквината – это не посудомойка на грязной кухне мысли, пресмыкающейся перед силой. Средневековое сознание – не наше. Слуга монарха, равно, как и служанка королевы (а разве богословия – не королева в образах тех времен?) – это же почетно. Служить высокому не значит пресмыкаться. Вспомните уже Лермонтовского полковника: «Слуга царю – отец солдатам». А как звучит: «Служу отечеству!»
Значит, с псевдофилософией мы поторопились? Чувствую – да. Философия служения – это тоже вид философии. Причем такой вид, который в силах прорастать и в других ее разновидностях. Поэтому-то и шестое – философия служения – это то, что тоже может быть философией…
Но как богат нюансами наш язык. Восклицал же грибоедовский герой: «Служить бы рад – прислуживаться тошно».
Так вот, если философия служения – это еще философия, то философия прислуживания – уже нет. Именно она псевдофилософия, в какие бы одежды не рядилась. В чем же разница?
А она очень проста, хотя не всегда наглядна. Во всех предыдущих случаях личное сливается с надличным. Ищется Истина, защищается Идея, Образ Жизни… (может быть и ошибочный).
Прислуживанием же движет только корысть. Прислуживающий, служка может быть профессионалом, может называться политтехнологом, блогером, троллем, софистом в сократовско-платоновском толковании, и как угодно. Пожалуй, перед нами здесь уже не рыцарь мысли, а легионер слова, готовый сражаться за какую угодно команду (под командой я понимаю не только круг людей, но и круг идей). И сражаться с таковым с помощью логики или живых образов бесполезно в том смысле, что он неуязвим. Вы думаете, что сражаетесь с человеком-личностью, а перед Вами – на экране или еще где-то – манекен мысли. Так что побеждать просто некого. И это уже одна из серьезнейших практических проблем современности, нашего мира, где имитацию и фэйки все сложнее отличать от реальности.
МЫ ВО ВРЕМЕНИ И ВРЕМЯ В НАС
На эти спонтанные заметки, да еще и посвященные извечной теме, меня натолкнула «Агора» с обсуждением романа Водолазкина «Чагин», где мимолетом прозвучало, что будущее – это же наше воображение.
И в самом деле. Еще Августин Блаженный остроумно рассуждал: Что такое время? Если меня об этом не спрашивают, я знаю, я знаю, что такое время; ЕСЛИ БЫ Я ЗАХОТЕЛ ОБЪЯСНИТЬ СПРАШИВАЮЩЕМУ – НЕ ЗНАЮ… если бы ничего не происходило, не было бы прошлого времени, если бы ничего не приходило, не было бы будущего, если бы ничего не было, не было бы и настоящего времени. А как могут быть эти два времени, прошлое и будущее, когда прошлого уже нет, а будущего еще нет? И если бы настоящее всегда оставалось настоящим и не уходило бы в прошлое, то это было бы уже не время, а вечность; настоящее называется временем только потому, потому, что оно уходит в прошлое. Как же мы говорим, что оно есть, если причина его возникновения в том, что его не будет? Разве мы ошибаемся, сказав, что время существует только потому, что оно стремится исчезнуть?» (с., с.441)
И в самом деле: мы постоянно сталкиваемся с логическим парадоксом: с одной стороны, казалось бы, из ничего, из нуликов, ничего и не может быть. Но настоящее настолько текуче, что практически его мгновения тяготеют к нуликам. Так как же из этих нуликов складывается реальность? И реальность ли она?
Любой из нас может миллионнократно вспомнить: вот он идет откуда-то домой. Торопится. Либо не спеша. Но вот пришел. И тех минут или часов, когда он шел, думая о цели, уже и нет. Так «был ли мальчик»? И что такое будущее, как не наши, сугубо субъективные переплетения образов? Ведь сколько моделей будущего рисовалось самыми сочными красками человечеству, увлекаемому ими, подобно ослику, тянущемуся за подвязанной перед его носом морковкой?..
Но, стоп! Сама-то морковка не выдумана ни этим самым ослом, ни тем, кто исхитрился ее так ловко пристроить. Не то же и со временем?
Думается, что здесь, как и в мириадах иных случаев, уместно начинать с банального, но не всегда очевидного: со Слова. Время – это слово, и используется оно по разному, обозначая и порождая множество самых разнообразных эмоций, размышлений и действий. Не случайно в английском прямо используются два понятия настоящего, когда выделяется настоящее, как определенный период, и когда настоящим обозначается то, что совершается в конкретный момент.
И это многоцветье слова со всеми его переливами и брызгами значений врастает в нашу повседневность, художественную культуру, будоражит научно-философскую мысль. Не случайно в «Словаре русского языка» под редакцией С.И.Ожегова приводится целая серия самых разных использований слова «время»
Вспомните и сами хотя бы горстки различных образно смысловых ощущений Времени. Например, есенинское: «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?» Здесь нет самого слова времени. Но с поразительной щемящестью (причем повторяющейся на разные лады в мировой культуре) передана стремительность Времени.
Близкое по духу ощущение и в совсем других строках из «другого времени», но относящихся уже к «настоящему продленному»: «дни уходят, как песок сквозь пальцы…»
И совсем иное ощущение в знаменитом античном: «О времена, о нравы!» Аналогичное звучит уже в шутливом:
Раньше были времена.
А теперь моменты.
Даже кошки у котов
Просят алименты.
Близкая, но уже обретшая трагическое звучание тема слышится в «Порвалась нить времен!»
С другой стороны замечательный поэтический сплав субъективно-объективного искрится в строках иного рода, где акцент делается на относительности Времени (Эйнштейна мы здесь сознательно оставляем в стороне):
«Мы знаем: время растяжимо. Оно зависит от того, какого рода содержимым Вы наполняете его» (Маршак С.Я.). Заметьте: здесь речь идет о связи ощущений с собственной деятельностью. (Замечательный, уже сатирический пример, такой связи мы видим в народной сказке о том, как хозяин, мечтавший о том, чтобы работники трудились подольше, « удлинял» день, забравшись с вилами на дерево, чтобы притормаживать движение солнца)…
А вот, ставшие классикой двадцатого века строки: Времена не выбирают. В них живут и умирают». Здесь Время – время определенного периода, способного понести в своем потоке капельки отдельных человеческих жизней, проступает уже, как данность, родственная древнему року. Данность, которая в одном из своих значений срастается с Повелевающим Словом, что, в частности, замечательно продемонстрировал П.А.Флоренский.
Вспомним и лозунговые строки: «Будущее не придет само, если не принять мер. За жабры его, комсомол! За хвост его, пионер!» Здесь уже Время проступает, как своего рода вожжи, которые надо крепко держать в руках, чтобы самим направлять ход событий.
Уже эта горстка примеров таит в себе целые соцветия различных философий. А ведь она не исчерпывающа!
Если же вернуться к стержневой проблеме объективности либо субъективности времени, то, мне кажется, что тут многое искусственно, хотя. Возможно, и не всегда осознанно усложняется. Банально, но самое значимое обычно объясняется достаточно просто.
Одни из причин этой усложненности (особенно на постсоветском пространстве) – в психологических и исторических факторах, включающих и заскорузлую жесткость подходов и формулировок. Откроем наугад «Философский энциклопедический словарь» восьмидесятых. Что здесь сказано о времени? – «Время, атрибут, всеобщая форма бытия материи, выражающая длительность бытия и последовательность смены состояний всех материальных систем и процессов в мире. Время не существует само по себе вне материальных изменений; точно также невозможно существование материальных систем и процессов, не обладающих длительностью, не изменяющихся от прошлого к будущему…» (2, с.94).
Обратите внимание: здесь, как и в базовых советских определениях материи и бытия (последние буквально «наползают» одно на другое), внимание фактически акцентируется на «материальности» и соответственно объективности… Исторически такое акцентирование объяснимо и тонко препарировано Г.В.Плехановым в его размышлениях о роли личности в истории. Для совершавших революцию и утверждавших «созидание нового мира» принципиально значимой была опора на Надличностную Реальность (примерно так же, как для стоявших у истока Халифата мусульман и др.) И эта опора (какие бы очертания ей не при давались) могла играть и играла значительнейшую социально-психологическую роль в человеческой истории.
Однако со временем происходило окостенение, причем не только интеллектуальное и эмоциональное, и форма начинала не просто довлеть над содержанием, а стискивать дальнейшее развитие, подобно той одежде или обуви, из которой вырастал ребенок. Причем тут проблема далеко не только в упрошенном «учебном марксизме». Явление это гораздо более масштабное.
Отсюда и акценты на субъективности. На самом же деле все упирается во взаимосплетенность разных процессов и феноменов, что относится и ко «времени».
Совершенно очевидно, что есть масса самых разнообразных процессов существующих объективно, независимо от наших фантазий. И тут даже прошлое и будущее – составляющие совершенно объективных граней реальности. На этом основаны, к примеру, и баллистика, и расписание движения транспорта и многое, многое иное. Мы знаем, куда упадет снаряд при правильном расчете его траектории, то есть знаем соответствующий фрагмент будущего. И в прошлом есть колоссальная доля объективности. Не случайно же В.О. Ключевский писал, что прошлое значимо для нас не потому, что оно прошло, а потому, что уходя оно не успело убрать своих последствий. В этом отношении очень интересна и мысль. Высказанная Марксом в «18-м брюмера Луи Бонапарта», где упоминаются традиции и обстоятельства, приходящие к новым поколениям из прошлого.
Если же коротко, то мы вместе можем вспомнить ряд совершенно объективно существующих составляющих Времени.
Первая группа – это объективные составляющие: космические феномены и т.п. по нисходящей, включающие и наследие социального прошлого.
Вторая группа – субъективные процессы, включающие головоломные проблемы исторической и индивидуальной памяти, мифологии, фейков и прочая, и прочая. Это отдельная и очень богатая поворотами мысли и эмоциями тема. Хотя и здесь уже сегодня можно часто проследить, как сугубо субъективное множеством нитей связано с объективным.
Третья группа, самая запутанная – это сплав субъективно – объективного или, наверное, точнее говоря, объективно-субъективного. Потрясающий пример такого сплава – биологические часы. Мы, вроде бы, знаем и о генетике, наследственности, ее влиянии на здоровье, потенциал и длительность жизни, и, исходя из этого, способны делать какие-то прогнозы. Но даже здесь объективное, природное и природно-социальное настолько сплавляется с психологическими факторами, что перед нами открываются колоссальные горизонты будущих озарений.
Что же касается собственно мига – мига «настоящего», то он и сейчас мерцает тайной.
Литература.
1. Цит. По: Таранов П.С. 106 философов. Т.1 – Симферополь: Таврия
2. Мелюхин С.Т. Время. – В кн.: «Философский энциклопедический словарь. – М.: Советская энциклопедия, 1983
МЫ – ХОМО САПИЕНС?
Две с лишком тысячи лет назад знаменитого греческого философа Платона коварно попросили дать определение человека. Тот, не долго думая. Отчеканил: «Человек – это двуногое без перьев». Один же из самых подковыристых его учеников сбегал на базар и принес оттуда – кого бы вы подумали? – ощипанного петуха: «Вот Вам человек Платона»…
А ведь и в самом деле определять что-то, наименовать – дело не такое простое. Но высокие умы это не затрудняет. Вот и поименовали эти высокие умы безо всякой ложной скромности представителя рода людского «хомо сапиенс» или «человек разумный». Красиво звучит. Жизнеутверждающе.
Но, как, сказано не нами, «по делам узнаете их». А вот как раз, когда доходит до дел, разумность то наша с Вами и кажется нередко, ой какой сомнительной. По крайней мере, я, когда частенько оглядываюсь вокруг совсем не чувствую себя сапиенс, то есть понимающим происходящее с точки зрения заурядного здравого смысла.
Ну, посудите сами. Десятилетьями боремся за мир, размахиваем звонкими лозунгами: «Не для войны сыновей мы растим!» – и при этом постоянно, то там, то тут устраиваем глобальные потасовки. Где самая примитивная логика?
Или взять здоровье, которому посвящено столько фонтанов красноречия. И, увы, проблемы эпидемий. Эпидемии и пандемии, конечно, не шутка. Но в земных условиях эти болезнейшие каверзы объявляются словно по мановению черта из табакерки. Так, ученые еще годы и годы назад высчитывали, какой должен быть процент заболевших, чтобы объявить эпидемию. Да что нам проценты! Еще и больных-то почти не видно, а уже провозглашают, так торжественно, как при Никите возглашали: «Нынешнее поколение будет жить при коммунизме!», что эпидемии быть! И начинают улицы опрыскивать, в скверы не пускать и прочая, и прочая. Люди и в самом деле страдают. Хотя в конкретных случаях не всегда понятно почему. Так на то и спецы, чтобы ясно объяснять. Так ведь и тут с разумностью туговато. Стоит в великой (без кавычек) стране пройти съезду – и оказывается гадкому вирусу уже нет места в нашем житье-бытии. И что там все медики мира, если очередная могучая партия порешила: «На том стоять!» А страхи то не так легко улетучить. Люди с повязками на лицах по прежнему продолжают мелькать то тут – то там. И если б только мелькать! Вот встречаем с товарищем в гастрономе коллегу. Вузовский кадр, кандидат наук. Повязка – как чачван – по глаза. И кричит бедолага в тридцатиградусную жару: «Вирус кругом! Я жить хочу, а вы вот не хотите!» Хотя не уместней было ли бы пойти в фитнес-клуб или на обычную спортплощадку, коими к радости детей и молодежи усеивают наш город? Вот вам и сапиенс! Так ведь давно известно, что из перепуганной образованности разумность вытекает, как вода из дырявого сосуда.
Но вот загадка: а с какого перепуга из года в год топпируют деревья так, что множество из них гибнет? Казалось бы и обезьяна поняла, что здесь что-то не так. Но мы же не обезьяны, мы величаем себя хомо сапиенсами!.
Не менее загадочна и близкая к маршам термитов тяга ходить строем. Один только штрих: спорт и тренерская работа. Как вы думаете: для того, чтобы быть вправе тренером желательно иметь спортивное педагогическое образование? – Вообще-то желательно. Но мы же «сапиенс» и способны всякую идею довести до абсурда, превратив желательное в общеобязательное. Вот и встает вопрос: А если некто мастер спорта по борьбе и т.д., но окончил не спортфак, то имеет ли он право на то, чтобы быть тренером? Еще курьезнее с шахматами, да и шашками. И тут востребован спортфак. Если не ошибаюсь, чуть ли не на министерском уровне. Конечно, и шахматисту нужна хорошая физическая форма. Подарил же нам в свое время замечательный датский карикатурист Бидструп серию рисунков, на которых некто плавал, бегал, поднимал штангу, а затем… садился за шахматный столик.
Но это же общая подготовка! А много ли Вы знаете шахматных мастеров и гроссмейстеров со специальным спортивным образованием ? Вот и приходиться зрелым мужам охотиться за дополнительными дипломами!
И сколько еще диковин вы сами могли бы добавить в нашу кунсткамеру неразумностей! Так, может быть, мы и не «хомо сапиенс», а «хамо хапиенс?
ОБРАЗОВАНИЕ НА ЗИГЗАГАХ ИСТОРИИ
Было бы философичней назвать эти размышления «Образование на спирали истории». Но сегодня слишком многое оказалось под вопросом, и столь привычная спираль тоже не так уж и очевидна. Ведь она подразумевает уже доказанной достаточно более четкую, причем схваченную нашим разумом, логику и последовательность событий, чем та, с которой обычный образованный и отнюдь не глупый человек сталкивается сегодня. Поэтому-то и остановимся просто на зигзагах.
В последние десятилетия, а ,если точнее, то, по крайней мере, с эпохи Просвещения и Руссо проблемы образования рождают нескончаемые споры. Кто-то ностальгирует по советской системе образования. Кто-то готов вспомнить Финляндию и Сингапур. Одни грудью стоят за цифровизацию, дистанционку, другие клянут их, заодно (или не заодно) обрушиваясь и на Болонскую систему.
Не претендуя на особую оригинальность (на мой взгляд, самое значимое в социо-гуманитарной сфере, как правило не оригинально), начну с того, что такие споры – лишь манипуляции с лоскутками проблем. И даже призывы взращивать «потребителя» и, рожденные ими возмущения, тоже на обочинах сути.
Почему? – Да потому, что, как это ни банально, а образование (включающее в себя обучение и воспитание) не рождается лишь благими пожеланиями и самыми, что ни на есть, лихими, а то и гениальными проектами. Образование всегда, на протяжении всей многоликой и многоцветной человеческой истории – это лишь составляющая социокультурного ландшафта конкретных сообществ, социумов на тех или иных стадиях их существования.
При всей консервативности, а нередко и оторванности от «практики» тех или иных слагаемых «образования» в конкретных социумах исходно задачи образования, взращивания индивидов и целых социальных групп определяются теми или иными потребностями общества и преломляемые сквозь призму этих потребностей потребностями и возможностями собственно индивидов.
Вроде бы, такая банальщина. Но попробуем, отталкиваясь от нее, контурно обрисовать картину различных этапов в истории образования в связи с историей человеческих сообществ, учитывая при этом наиболее знакомое и устоявшееся…
Итак, самый ранний этап. Этап сообществ собирателей и охотников. Это этап образования относительно общедоступного (в рамках рода и племени). Подрастающее поколение учится делать то, что уже умеют старшие, выживать в огромном мире, отличать съедобное от несъедобного, более опасное от менее опасного и т.д. Это «образование» всеобщее и равное, с учетом разве, что, описанного еще Энгельсом и его предтечами разделения труда между полами.
На следующем этапе начинается раздробление целого. Расширение ариалов обитания человеческих сообществ и усложнение видов деятельности ведет к тому «разделению труда», при котором разные люди более основательно обучаются уже разному. При этом такие различия связаны с особенностями родов жизнедеятельности, что замечательно демонстрируют уже исследования истории Эллады, где выделяются роды Асклепиадов, Гефестиадов и прочее. Да и могло ли быть иначе, где обучение искусству ремесла или чему-то иному передавалось от отца к сыну, поскольку долгое время школ еще не было?
В так называемые Средние века родовое освоение профессиональных знаний, умений и навыков стало подменяться цеховой подготовкой и т.д.
Это разделение, в свою очередь, могло оказываться связанным с военными столкновениями и доминированием той или иной грубой силы. Такой симбиоз порождал уже не просто специфичность обучения, но и специфику образования в целом, направлявшегося на «лепку» разных типов личностей, образования, сопряженного с комплексами совершенно разных нравственно-эстетических норм и установок. Дробление образования усугублялось. Соответственно же этому дроблению все более резко вычленялось так называемое «элитарное образование». И такое вычленение стало характерным для целых столетий и тысячелетий человеческой истории.
Однако развитие капитализма и появление более стандартизированного, «массового» производства, огнестрельного оружия, а со временем и «массовых» армий (в Европе) повело к амбивалентным процессам в области образования. С одной стороны рост числа профессий и, соответственно, «дробление» образования продолжались. Но, с другой стороны, и появлялись мануфактуры, фабрики, заводы, а в военном деле воины, вооруженные новыми видами оружия.
Все это требовало меняющихся видов обученности при определенной размывки «элитарности и снижении привычных требований к индивидуальной мастеровитости. Так, рыцарь – это элитарный тип воина. Его воинская подготовка, вооружение и снаряжение требовали немалого времени и огромных средств. Человек же с мушкетом или пищалью и обходился дешевле, и обучался проще и уже по одному этому мог бросить вызов представителю прежней элиты. Не случайно описаны случаи, когда при появлении не только пушек, но и индивидуального огнестрельного оружия в Европе с пленными его обладателями обращались крайне жестоко.
На производстве же не просто бросался вызов индивидуальному мастерству, но и замаячила над горизонтами тень Невостребованности и будущей безработицы. Отсюда, в частности, и выступления луддитов.
Однако именно омассовление производства и появление «массовых», а не профессиональных армий увеличивало потребности в более широком распространении грамотности и т.д.
Этот процесс глобализовался. Так, согласно мемуарам А.Ф.Керенского уже в начале двадцатого века он стремительно нарастал в предреволюционной России (1, с.75 – 76). Мировые войны еще более подстегнули данный процесс, включив в орбиту «современного производства» и женщин, обратной стороной чего (хотя не только этого) стали изменения места и роли женщины в обществе.
Особенно нагляден процесс «омассовления» образования и появления нового, специфического типа «массовой культуры» был в СССР. Причем важнейшей его особенностью стали акценты на целостности базового образования и значимости его социально-гуманитарной составляющей.
Но сопутствовавшее всему этому ветвление профессий, видов деятельности стало все чаще порождать вопросы о необходимости дифференциации образования уже на более ранних его, школьных этапах. И, в самом деле: зачем нам всем биномы, синусы – косинусы, законы Ома? (2, с.380 – 381). Я вот сам без особого напряга, вопреки своему и общему ожиданию каким-то образом сдал все школьные экзамены на пятерки, но практически почти ничего не помню ни из физики, ни из математики, ни из химии.
И это при том, что в советские годы была широко разветвлена со школьных лет бесплатная сеть дополнительного образования. Не считая «музыкалки» (кстати, в Сербии и школьное музыкальное образование, насколько мне известно, бесплатно), работало множество кружков и секций.
Но растущий объем обязательных знаний давил, и при этом ощущалась особая потребность в более ранней и углубленной подготовки определенных категорий будущих специалистов. Так (но не только поэтому) появились Суворовские и нахимовские училища, а позже и Новосибирская спец школа при академгородке… Добавьте к этому техникумы, СПТУ, ГПТУ.
Да и расширенное образование для взрослых, включая различные курсы повышения квалификации, было системным.
Что же наблюдаем в современном мире, и, в частности, в России и Казахстане? – Подробный анализ нуждается в панорамных развернутых исследованиях и разных видах «мониторинга». Многое тут, естественно, делается.
Я же коснусь лишь нескольких основных, на мой взгляд, тенденций. Мы втягиваемся в новый, своеобразный виток исторической спирали, а, если грубее – зигзаг. Снова нарастает разрыв не просто между представителями различных профессий и сфер знания (в Древнем Китае, например, математики и астрономы-астрологи, подобно работникам из закрытых спецорганизаций, не могли запросто общаться с простыми смертными).
При этом такого рода разрыв нарастает при растущем глобально-социальном расслоении.
Усугубляется же ситуация такого рода развитием технологий и трендов развития, при котором в несравненно больших масштабах, чем прежде, громадные массы населения рискуют остаться невостребованными.
А какое необходимо обучение и воспитание тем, кто в принципе может остаться невостребованным?
Так можно сколько угодно ностальгировать по чему-то значимому, что было в советском образовании, но всякое «значимое», значимо в своем времени и в своих обстоятельствах. Скажем, подготовка авиастроителей дело замечательное. Но, для того, чтобы они были востребованы, надо, чтобы в стране в значительных объемах выпускались самолеты. Для подготовленных моряков нужно море и т.д. Не случайно китайская поговорка гласит, что большому кораблю нужна большая вода. В пруде или луже ему делать нечего.
Более того в самые последние годы ситуация отчаянно обострилась, и выявилось, что архиученые рассуждения о постиндустриальном, информационном обществе, зависли в воздухе.
Ведь с чем связана идея постиндустриализма? С тем, о чем мечтал еще и Маркс? С расширением сферы досуга (правда, для Маркса эта сфера была сферой не «развлекаловки», а творческого использования свободного времени индивидов).
Расширение же сферы досуга неминуемо влечет за собой разветвление, «фрактализацию» бесчисленных видов деятельности, связанных с досугом.
И вдруг… Глобально-цирковые фокусы с ковидом и шаманские пляски вокруг болезни наглядно и осязаемо продемонстрировали зыбкость самого тренда. Раз! – И сами выходы за такие-то пределы закрыты. Схлопываются многочисленные виды бизнеса, и уже не до недавнего массового туризма. Избыточным оказывается все более колоссальное число населения. И где гарантия, что нечто подобное глобализации ковидовской полицейщины не повторится вновь, хотя, возможно, и по иным поводам и в несколько иных формах?
Так чему же таких людей учить и какие личности оказываются наиболее востребованными? Вопрос не только непростой, но и принципиальный, жизненно важный.
Конечно же, наши души, взращивавшиеся под колыбельные о демократии, свободе и равенстве, пока еще не вполне приемлют средневековые идеи естественности резкого раздела элит и прочего. Особенно, если в число прочих попадаем мы сами или наши дети и внуки. Но при этом, как наглядно продемонстрировал еще П. Сорокин, избыток образованных и полуобразованных способен оказаться бикфордовым шнуром масштабнейших социальных конфликтов. Не зря же в острых социальных движениях последних полутора столетий очень значимую роль играли студенты и близкие к ним…
Итак, мы с Вами здесь очертили лишь глобальные вопросы. Ответы же на них (как и очень-очень часто) зависят не только от теоретических конструкций, а от реальной расстановки глобальных геополитических и внутренних социальных сил. И как бы ни малы были наши собственные силы – мы слагаемые исторических процессов, и потому волею самой Истории принуждены действовать, а, чтобы действовать и стремиться глубже понять то, что происходит. Последней цели и подчинена предлагаемая статья.
Литература.
1. Керенский А.Ф. На историческом повороте. – Мемуары. – М.: Республика, 1993. «В период существования думы, например, система образования развивалась столь бурно, что к моменту начала войны Россия подошла вплотную к введению всеобщего обязательного образования. В начале 20-го века было покончено с абсурдной и преступной кампанией, которую проводили против народного образования в конце 19-го века реакционные министры. К 1900-му году 42% детей школьного возраста посещали школу. Третья дума большинством голосов утвердила законопроект о всеобщем образовании… К несчастью, закон был отклонен Государственным советом, половину членов которого назначал лично царь. Позднее этот закон был принят Четвертой думой. К тому времени министр просвещения граф П.Н. Игнатьев считал, что уровень грамотности среди молодежи в стране позволял ввести систему обязательного начального обучения…
…В 1906 году действовало 70 тыс. школ, которые посещали 4 млн. человек. А в 1915 число школ превысило уже 122 тыс., а число учеников 8 млн... В государственных школах обучались не только дети, они стали центром просвещения и для взрослых. Для подготовки учителей земства организовывали специальные курсы. Ежегодно на учебу за границу отправлялись группы преподавателей и преподавательниц. До первой мировой войны тысячи учителей из государственных школ побывали в Италии, Франции, Германии».
2. Быков Василь. Собр. Обелиск – В кн.: Соч. в 4-х томах. : М.: МГ, 1983, с380 – 381. Вот как рассуждает один из герое советско-белорусского писателя Василя Быкова: «А как у нас бывает? Теперь к каждой науке представлен свой специалист-предметник, и каждый добивается наилучших знаний по своей специальности. И потому, скажем, бином Ньютона в сто раз дороже всей поэтики Пушкина. А для языковеда умение обособлять деепричастные обороты – мерило всех достоинств школьника. За эти свои запятые он готов ребенка на второй год оставить и в институт не дать ходу. Математичка тоже. И никто не подумает, что этот бином, может, и, наверняка, никогда в жизни ему не понадобится, да и без запятых прожить можно. А вот как прожить без Толстого? Можно ли в наше время быть образованным человеком не читая Толстого? Да и вообще, можно ли быть человеком?»
Дело не в том, насколько Вы лично согласитесь с В. Быковым, а в сложности, объемности и деликатности самой проблемы.
ЧЕМ БЫ ДИТЯ НЕ ТЕШИЛОСЬ?
Опять, почти с той же регулярностью, с какой в мае отключают воду, у нас заголосили об ономастике. Здесь и шум в интернете, и острая, и сочная статья А.С.Денисова, резоны которой, правда, захлебываются в общем шуме.
Сам я не раз писал об этом. Но поневоле приходится в чем-то повторяться..Во всех этих ономастических переплясах и своеобразных «баттлах» меня умиляет их поразительная близорукость. Не буду даже пока судить о том, кто там для матери-истории ценней, а кто – так себе. Но неужели же эта Матушка-История так и ничему не научила? Где сейчас города Горький, Куйбышев и множество иных? Где те, что так недолго украшались именами генсеков? Так неужели же наша самая недавняя история не явила зримо цену ономастических игр в переименований?
Может, и явила? Но зато как удобно переключать внимание на всю эту псевдодеятельность. Давайте-ка попляшем вокруг игры в слова: «Каравай! Каравай! Кого скажут, выбирай!», как будто у нас нет с проблем с отключением света и многого-много иного, чем реально стоило бы заняться!
А ведь есть еще и куда более значимая грань проблемы. Вчитайтесь в один из комментариев: «В принципе это хорошо, если улицы, названные в честь бандитов из преступной партии стирают с лица земли. Но для начала надо знать, в чьи имена их переименовывают. Может это их коллеги. Тогда шило на мыло?»
Вроде эффектно. Но напористо примитивно. По сути, перед нами воинствующий исторический каннибализм, семена которого сеять-то начали в соседке Казахстана России. Мы с привычной уже, становящейся банальной сладострастностью поедаем свое прошлое, топчемся на нем, как на теле поверженного врага. И тем самым отучаем людей от здравого анализа и наших взлетов, и наших трагедий. Конечно же, наша история не раз захлебывалась горечью, и от имени партии (впрочем, как и от Имени Бога, богов) творилось немало недоброго. Но если вы так лихо и так бездумно (а может быть, это еще и троллинг? – но троллинг-то, обращенный к людям) повторяете присказку о «преступной партии», то спросите любого: « а не было ли у Вас среди родных и близких членов этой самой партии или комсомольцев?» Так что же, выходит, они все были членами преступной организации? Да Вы же, повторяя уже повылинявшие от времени байки, тем самым сами в себя плюете.
И я бы даже не вступал в спор с этими въедающимися в сознание еще перестроечными штампами, если бы та же Матушка-история неоднократно нам не демонстрировала: лихо отплясывая на прошлом (нуждающимся именно в анализе, а не таких плясках), мы тем самым вольно или невольно роем ямы перед настоящим и будущим. Да если б только ямы! Тут как в былине-сказке, где богатырь, «предлагая» своему супротивнику оглянуться назад, улучает момент и благополучно отрубает тому голову.
ЧТО МЫ МОЖЕМ И КОМУ И НАСКОЛЬКО ДОВЕРЯТЬ?
Более точно эти заметки было бы назвать: что вправе и что не вправе делать актер, лектор, исследователь, автор художественных произведений?
Казалось бы, вопрос детский. Но вспоминаю одну примечательную лекцию о европейской живописи. Технично и выразительно прочитана. В память западают слова, что на заднем фоне картины, изображающей женщину с письмом должен быть купидон, и, может быть, в ту самую минуту, когда читается лекция, купидон возвращается реставраторами на полотно. Эффектно. Увлекательно. Вполне понятно, что чуть ли не наследующий день прямо на занятиях даю студентам задание, и они с помощью своих «гаджетов» находят искомое. И что же? Найденное ими практически слово в слово повторяет историю с купидоном из лекции.
Добавлю: лекция читалась профессионалом-актером. А кто такие актеры? – Это люди, которые чужие тексты превращают в свои, и по самой своей профессии имеют на это право. Другое дело, когда и в жизни, либо на экране актеры начинают витийствовать, выдавая за свое, личное чужие по сути мысли и тем самым совершают подлог, превращаясь в фокусников-манипуляторов, псевдоидеологов или подспорье рекламодателей.
А если мы имеем дело с подготовкой собственно лектора? – Тут ответ зависит от того, какого лектора и для чего предназначенного готовят. Возьмем лекции низового уровня былого общества «Знание», лекции просветительские. Придется повториться, и упоминать, о том, о чем я уже писал. У нас, в пединституте, с которого я и начинал, был так называемый «ФОП» – «Факультет общественных профессий», а на нем, среди прочих, лекторское отделение. На всю жизнь запомнилось, как пришедший к нам, первокурсникам, глава (директор) Дома Политпросвещения поучал: в лекции ваша задача давать основы («линии» и т.д.), а не демонстрировать, что вы сами имеете ввиду. Казалось бы – оковы. И поначалу не очень – то принималось. Но по сути верно. В просветительской лекции, и в определенной мере на уроке – задача как можно более точно и доходчиво передать известное, возможно, проблемное, самому оставаясь в тени. Самобытность такого лектора – в богатстве материала и его подачи. Ведь, если вы, к примеру, повествуете несведущим о 10 заповедях, то для слушателей в первую очередь значимо не Ваше собственное мнение о заповедях, а именно заповеди, соответствие того, о чем вы говорите доступным библейским текстам.
Более того, даже, когда в истории мировой культуры доходило уже не до риторов. «лекторов», а вроде бы философски мыслящих авторов, свое «я», наоборот скрывалось. Удобнее было сказанное укрыть именем Платона или Конфуция, чем подать под своим, мало кому известным именем. По сути форма такой маскировки и игра цитатами (в средние века библейскими, философскими и отцов церкви, в советские годы – «марксистско-ленинскими). В определенных обстоятельствах такие цитаты могли и все еще могут превращаться в доспехи защищающие собственную мысль.
Если же вернуться непосредственно к лекциям, но уже лекциям специалистов, то тут помимо иного значимо именно их личное мнение. Их личные изыскания способны особенно привлекать слушателя. Но и тут эрудиция в своей области – важнейшая из составляющих значимой лекции.
Когда же мы соприкасаемся с авторами художественных произведений, то и тут (что банально) извечных критериев допустимого нет. Фольклор безымянен. Крылов, Лафонтен и Эзоп могут играть одними и теми же сюжетами. Пиноккио и Буратино могут быть в чем-то близнецами-братьями и т.д., и т.п. Но чем далее во времени, тем более остро, и в научном, и в художественном планах встают вопросы о «корнях», приоритете и плагиате. Правда, при этом остается вопрос о значимости общих информационно-духовных потоков. У меня самого бывало не раз, когда я понятия не имея о чем-то, воспроизводил нечто уже бывшее. Скажем, «плачущий снег», появившийся еще у Мережковского, о котором я понятия не имел. В армейские дни, подражая известному школьному «зима недаром злится», выплеснул на бумагу: «Свирепствуйте метели, сквозь ваш угрюмый гул, я слышу дробь капели на плачущем снегу». Не менее странна находка у Асеева, озадачившая меня в декабре 22-го: «На утреннем свете, когда только чуть рассветало, как рыба, попавшая в сети, звезда трепетала» (Наблюдение. – Н.Асеев. Стихотворения. – М., 1983., с.221).
Дело в том, что на рубеже конца 60-х – начала 70-х, когда я знал из Асеева разве что «Синих гусар», из меня выпорхнуло:
Притих осенний ветер.
Взгрустнул на облачках.
Звезда, как рыбка в сети.
Запуталась в ветвях.
А я стою, не знаю:
Идти ли – нет? Куда?
Не жду и не теряю.
Один, как та звезда.
Совершенно банальные для молодого одиночества, подкрадывавшегося в какие-то минуты чуть не к каждому.
Да что говорить об этом! Вспомним невероятные по пронзительнейшей силе есенинские строки: «Жизнь моя, иль ты приснилась мне? Будто я весенней гулкой ранью проскакал на розовом коне!». В целом образ неповторим... Но жизнь, как сон – вековечная нота, особенно в философской лирике и глубинной философии Востока.
Но это – одна сторона проблемы. А как быть с доверием? Тут все еще более непросто. Начнем с банального. Проблема доверия начинается с восприятия, с того, насколько мы слышим сказанное и насколько и как мы видим то, что нам демонстрируется. И уже тут мы сталкиваемся с довольно – таки удивительным феноменом именно нашего времени: с двойственностью информационно-духовных потоков.
С одной стороны ограниченность личного времени и стремительно нарастающий объем обрушивающейся на нас информации порождает тягу к ее сжатости, включая то, что связано с так называемым клиповым мышлением и «Тик-током», тестами… Более того, даже в научным или так называемым научным статьям предшествуют россыпи ключевых слов и аннотации – сжатое изложение проблем, затрагиваемых в текстах, то есть такие новые формы, которые ритуализуются и напоминают галстуки или фраки, приличествующие при появлении в определенном обществе. Среди наиболее интересных форм такого рода можно назвать, к примеру. И ряд книг П.С. Таранова с фрагментами из разнообразных философских текстов…
С другой же стороны, окунаясь в интернет, вы погружаетесь в царства растянутых диалогов, перенасыщаемых второстепенными деталями либо игрой с «общими фразами»; или с лекциями, которые вопреки всем известным рассуждениям о законах восприятия, могут длится часами, как скажем содержательная, но читаемая однотонным голосом лекция о многовековой истории Англии.
Заметьте: на телевидении такие формы подачи материалов представляются почти невозможными. А в мир интернета пока такое есть. Почему? – Самый простой ответ: такое затягивание – следствие экономически выгодного заполнения времени. Такие суждения напоминают мне выступление Д. в ДАСе (в Доме аспирантов и стажеров),где режиссер оправдывал растянутость фильма (К.) тем, что полагалось отснять две серии. Такая необходимость обосновывалась финансово.
Однако и при этом остается вопрос: а насколько выгодна такая затянутость в перспективе? – Ведь зритель и слушатель всегда может переключиться.
Но главное, возможно, все-таки, не в этом. Сегодня мы обрушиваемся в мир поляризации не только геополитической с инфоплясками вокруг «золотого миллиарда», но и поляризации внутристрановой и внутри региональной. Поляризуются не только доходы, уровни благосостояния, но и возможности получать качественное, «не фейковое» образование, и соответственно информационно-духовные потоки в сфере современной массовой и «элитарной» культуры. Так, телевидение, и отчасти интернет ориентируются на более массовую аудиторию. Тогда как более сложные и менее красочные с точки зрения их подачи «стримы», лекции и т.п. – на аудиторию более узкую. Сравните сами количество просмотров и прослушиваний лекций Фурсова и т.п. и михалковского «Бесогона». К «Бесогону» можно предъявлять сколько угодно претензий, находить подмен понятий и образов, и прочее. Но и в эмоциональном, и в «смотрибельном» планах «Бесогон» ориентирован на массы. Причем без криков и утомляющих соловьевских матчей в одни ворота. Мы сейчас не будем стенать над этим раздвоением, а просто констатируем, что это так.
От себя же добавлю: проблема не просто в растянутости или сжатости подачи информации, ее относительной простоте и усложненности. Та же упрощающая сжатость может быть и ступенькой нашего личного познания мира и себя самих, и сжатой пружиной мысли, но может превратиться и в своего рода интеллектуальную жвачку и в кашицу для мысли беззубой, привыкшей лишь к проглатыванию того, что не надо всерьез пережевывать. Беда емкости и красочности «клипа» не в самой сжатости, а в раздробленности ее мелких фрагментов, перемешивании информационного «Божьего дара» с «яичницей» инфомусора, и, думается, еще в том, что, привыкая к облегченному, мы уже оказываемся менее способными к более длительному и сложному процессу восприятия. Тут, как в спорте и военной подготовке: без длительных тренировок Вы просто физически не пройдете такое-то расстояние. Точно так же без навыков вы и достаточно длительную лекцию не прослушаете. Но это уже особая тема… Мы же вернемся к основному руслу наших со-размышлений.
На что же опираться тем, кто хотел бы отнести себя к самостоятельно думающим зрителям и слушателям?
Готового ответа не дам, а попытаюсь поразмышлять над тем, что «цепляет» меня самого.
Первое, это все-таки уровень профессионализма и проверяемой достоверности либо недостоверности. Сравним для примера Марка С. И Алексея … Один из моих собеседников в дни прогулок по аллеям нашего сквера с пылом говорит, что есть же свобода слова и каждый вправе иметь возможность высказаться. Высказываться-то можно. Но, если я обнаружил слишком уж явные неточности либо не выверенные утверждения у Марка, то ответы на вопросы, связанные с близкими темами, буду искать у Алексея, который, пусть и не во всем бесспорен, но для меня более профессионален. И в самом деле, если вы обнаружили, что в таком-то магазинчике товар недостаточно качествен, то зачем в него приходить снова?
Правда, и тут есть немало подводных камней – «в лицах» ведущих. Скажем, заявлен разговор о Курской битве и, в частности, Прохоровке, у которой, как сегодня становится широко известно, наши понесли очень болезненные потери. Приглашенный рассказчик идет к теме. Но ведущий постоянно сбивает его. И что же? В самой беседе до Прохоровки так и не доходят. Заявленное так и остается этикеткой без товара. И такое бывает не так уж редко.
Еще один серьезнейший «подводный камень» – настоящий риф – это своеобразие живой речи, да еще и речи даже не в студии, а перед монитором, где и характер мобилизации и собранности говорящего совсем иной. Конечно, раскованность и спонтанность привлекают. Но при этом не миновать и оговорок либо прямых ошибок. В том числе и у профессионалов. Скажем, известнейший и популярный автор, человек, бесспорно, эрудированный отвечает на вопрос о фашизме. Удачно начинает с определения Г. Дмитрова. А потом? Касаясь этимологии, рассказывает, что само слово «фашизм» восходит к пучку стрел на щитах римских воинов. «Пучок», «связка» – это верно. А остальное? Желающие удостовериться, попробуйте сами заглянуть хотя бы в «Словарь античности». Еще печальнее обстоит дело с Флоренским. Отвечая на вопрос о нем, именитый историк начинает с того, что это не его сфера. Казалось бы на этом можно и остановиться Но дальше слушатель втягивается в долгий-долгий, но посторонний по отношению к собственно Флоренскому разговор. Разговор не по сути.
Другой не менее эрудированный автор (но только в своей сфере) упоминает модальную личность и не просто оговаривается, а повторяет, что хорошо бы, чтобы таких личностей было больше. Но здесь путаница. Видимо, смешение с пассионарностью. В социологии и этнопсихологии модальная личность, в отличие от нормативной, следующей в своем поведении определенным правилам и идеалам, – личность наиболее распространенная в такой-то социальной среде. Но такова уж специфика живой, да еще около мониторной речи. Специфика, от которой не гарантированы ни я, ни Вы, и которая прорастает и в письменных текстах. Мы же, как слушатели и зрители, должны просто иметь ввиду, что даже среди авторитетов нет носителей абсолютной и всеобъемлющей истины, и пытаться сохранять бдительность. Ведь «промахи», неточности в том, что нам лично известно, могут быть и там, где мы недостаточно компетентны…
И, наконец, практически последнее в нашем затянувшемся разговоре: это эмоционально-образная составляющая, своеобразная красота в подаче излагаемого. Но и такая красота, по крайней мере, двояка. Это, с одной стороны красота движения мысли и сопряженности составляющих плоть рассказываемого. Так, слушаю на «Сталинских чтениях» Шишкина о ситуации предвоенных лет. Сам я не сталинист и не антисталинист. Если подходить сугубо исторически то, как можно любить или ненавидеть мамонта, либо саблезубого тигра? (А уж, как это используется в «реалити политик» – иной разговор). Да и Ш. не особо значимый авторитет в истории. Но излагает методически увлекательно. Изложение по своему целостно. И это так же красиво, как, может быть, не безупречно сыгранная, но интересная шахматная партия.
Привлекает нас не только это, но и слова, и образы, и гирлянды ассоциаций. Но вот тут-то красота может не столько будить, сколько гипнотизировать нашу собственную мысль. Замечательный образец – грузинский диалог Дмитрия Быкова. Оставим в стороне его политические взгляды. Но он – поэт, мастерски владеющий словом. Учитель, с «ярко выраженным» личностным началом. Учитель, чьи уроки смотрел и с пользой для себя, и с удовольствием.
И вот он, без крика, без брызгания слюной рассуждает о нашем с вами бытии, о мировых проблемах. Эффектно вспоминает и Прометея, и Люцифера, и Христа, и прочая, прочая. Увлекательно. Завораживающе. А по сути все это – бенгальские огни, карнавальные фейерверки, искрометный гопак вокруг одного политического «актора», который нам пытаются выдать за анализ современных реалий…
Перед нами та красота, которая уже сама по себе подспудно и настораживает. Вспоминаю, как я совсем еще молодым засомневался в абсолютной, всеобъемлющей истинности Маркса (не Маркса, как ищущего исследователя, а Маркса отлакированного, Маркса – Творца квази-священных текстов, в которых каждое слово – крупица истины).
Уходя по своей привычке за кордоны программ, наткнулся среди прочего на «К еврейскому вопросу». Какая потрясающая игра словами и образами! Да еще в блестящем переводе. Читать одно наслаждение. Но совершенно неожиданно подумалось: это слишком красиво, чтобы быть строгой научной истинной. Здесь смысл идет за образом и словом…
Но это все – лишь брызги личных наблюдений. В жизни же, говоря языком Дьюи, очень часто нет общих рецептов, а есть разнообразие ситуаций, нуждающихся в своих связках ключей. И есть еще наша личная тренированность. Тренированность и своего рода выносливость мышления, да и эмоций (так часто приучаемых к эмоциональному «поп-корму»), которая так же необходима, как и тренированность тела. Ведь даже шахматисту помимо всего прочего необходима выносливость.
Упомянул спорт и подумалось: именно в спорте, будь то шахматы, шашки, го, разные виды единоборств, спортивные игры, в идеале есть то, что сплошь и рядом попирается в мире СМИ и «реалити политики» и просто шоу. Что же это? – Спорт приучает нас «играть по правилам». И, хотя общих рецептов нет, но еще одно наблюдение может помочь и Вам задуматься: если где-то такие-то правила нарушены, если, к примеру, на ринге ставят подножку, то, может, быть это уже и не бокс, и Вас просто обводят вокруг пальца?
Но, опять-таки, тут могут быть значимыми не только для вас, а и других, и Ваши собственные наблюдения. Делитесь ими.
К оглавлению...
