«Держаться в жизни, как в седле» (сборник) Валерий Румянцев

* * *

 

Россия, Русь! Куда несёшься ты?

В какие неизведанные дали?

Как ты позволила столкнуть себя с тропы,

Которую в семнадцатом избрали?

 

Тебя на вожделенный автобан

Гигантской барахолкой заманили.

И ты попала в рыночный обман

И гоночный угар автомобилей.

 

А с запада всё ширится поток

Бесчинства, лжи, гламура и разврата

Сквозь Украину дальше на восток,

Восход пытаясь заменить закатом.

 

Россия, Русь! Коль сходит мир с ума,

То для чего же на него равняться?

Да, всё наглее власть берёт дурман

И людям всё трудней сопротивляться.

 

Но только всё же есть один нюанс:

Загадка, что в душе российской скрыта.

А значит есть и на спасенье шанс,

Пока душа России не убита.

 

 

* * *

 

Солнце вновь уходит в тучи,

Что-то там найти пытаясь.

Может, потеряло лучик,

Среди туч с утра болтаясь.

 

Может быть, смотреть не хочет

Больше на земные склоки

И за тучами грохочет,

Испуская молний токи.

 

Дождь скорей прошел бы что ли –

Ожиданье тянет жилы.

Мы на воле как в неволе

Бесполезно тратим силы.

 

Жизнь без смысла и без цели.

Дней бегущих вереница.

То ли это в самом деле,

То ли это нам лишь снится.

 

Если сон – пора проснуться.

Если явь – пора за дело.

Улыбнуться, подтянуться,

Чтобы вновь душа запела.

 

Чтоб на жизненные кручи

Мы взбирались, как и прежде.

Чтобы солнце и сквозь тучи

Согревало мир надеждой.

 

Чтоб, прорвав ошибок цепи,

Разум в целях разобрался.

И мостов сожжённых пепел

Позади как сон остался.

 

 

* * *

 

В хитросплетенье загогулин

Забиты памяти столбы.

Летит вопрос: «А где бабуля?»

Дежурной репликой судьбы.

 

А меж столбами мыслештампы

Для рассуждений обо всём:

О НАТО, Украине, Трампе,

О том, куда же мы идём.

 

На всё готовые ответы,

Только меняется набор.

И марлезонскому балету

Конца не видно до сих пор.

 

Ах, память! – благо и проклятье,

К познанью мира хрупкий ключ, –

Когда бы мог тебя унять я,

Но ты как молния меж туч.

 

Сверкнёшь ударом резким в душу

И, громом разум приглуша,

Начнёшь небрежно планы рушить.

Неумолимо, не спеша.

 

Ах, разум! Сколько раз ты бился

В судьбой построенный забор!

И вокруг истины крутился,

Не видя истины в упор.

 

И что мешало видеть? Чувства?

Да, чувств нахлынувших поток

Ломал плоды раздумий с хрустом,

Поскольку их принять не мог.

 

А мысль, на искры разлетаясь,

Не озаряет, а слепит.

И дьявол, чувствами играя,

Подсунуть глупость норовит.

 

В хитросплетенье загогулин

Проложен жизни лабиринт.

И нам сквозь паутину дури

В нём предстоит за спринтом спринт.

 

 

* * *

 

Падает снег, словно падают дни

В виде минут-снежинок.

Время струящимся водам сродни,

Жизни – флотилии льдинок.

 

Льдинки узорные гроздья плетут.

В них оживает время.

И карусель быстротечных минут

Мчится в кругу сомнений.

 

Кружатся жизни, сжимая штурвал,

С курса свернуть не вправе.

Только куда флот ведёт адмирал

Вряд ли хоть кто-нибудь знает.

 

Падает снег, заметая года

И охлаждая разум.

Освобождает память вода

От милых сердцу сказок.

 

В памяти лишь цепи утрат –

Жизненный путь меж ними.

Цепи качаются, цепи звенят

Вслед за мечтами людскими.

 

Ветер мечты жизнь толкает вперёд:

Там, впереди, светлее.

Сердце давно рвётся в полёт –

Только взлететь не смеет.

 

Падает снег, жизнью новой маня,

В сердце зовёт надежду.

Может, снежинки грядущего дня

Будут добрее чем прежде.

 

 

НАКАЗ ВНУКАМ

 

Держаться в жизни, как в седле.

Пройти огонь и воды.

Не потерять себя во мгле.

Восславить дух свободы.

Любить до смерти что есть сил.

Дружить в жару и в стужу.

У Бога счастья не просить.

Знать, что ты людям нужен.

На выстрел страх не подпускать.

Шагнув в беду – расправить крылья.

На ветер чувства не бросать.

Бояться лести изобилья.

Ценить мгновения как дар.

Быть полководцем своих чувств.

Всегда держать судьбы удар.

Быть другом подлинных искусств.

Дорогу к истине найти.

Не утонуть в потоке лжи.

И уяснить в конце пути,

Как надо в этом мире жить.

Не для наград героем быть.

России чаще поклоняться.

И в гроб ложась, не позабыть

Над смертью вволю посмеяться.

 

 

* * *

 

Преодолеть преграду сложно,

Шагнув по лезвию ножа.

Но в этом мире всё возможно,

Когда взбунтуется душа.

 

И надо всё же брать барьеры,

А не топтаться возле них.

Брать, чтобы собственным примером

На подвиг вдохновить других.

 

Как воздух нам нужны герои,

Героев снова ждёт народ.

После прошедших перестроек

Их так стране не достаёт.

 

 

* * *

 

Можно без любви прожить,

Можно жить, не зная дружбы.

Ворожи не ворожи –

Никому не будешь нужен.

 

Ибо жизнь не обмануть:

Кто не любит – сердце стынет,

Без друзей упустишь суть,

В голову крадётся иней.

 

А когда любовь – восторг,

Сердце бьётся в упоенье.

Дружба – к цели марш-бросок

И совместные стремленья.

 

Вот тогда и счастье есть,

Сколько б зла жизнь ни вносила.

И хотя врагов не счесть,

Ты уже им не по силам.

 

 

* * *

 

Когда и сил почти уже нет

И белой числишься вороной –

Опять иду на красный свет

В надежде, что моргнёт зелёный.

«Наш век больной, наш век жестокий», –

Сказал в тоске один поэт.

И я, как парус одинокий,

Плыву по жизни много лет.

 

Всего одна, одна награда:

Есть друг, который как алмаз

Сверкнёт зелёным – и преграды

Вмиг раскрывают путь для нас.

 

 

* * *

 

История – калейдоскоп,

Где каждый видит свой узор.

В истории немало троп,

Идти которыми – позор.

Но только всё же они есть,

А значит, кто-то ими шёл

И для кого-то слово Честь

И архаично и смешно.

История – тугой клубок

Поступков, планов и потерь.

Здесь добродетель и порок

Растут из Прошлого в Теперь.

И что в итоге прорастёт –

Определять придётся нам.

За годом – год, за годом – год

Одни слова, одни слова.

 

 

* * *

 

Ваня, Ванечка, Ванюша,

Иоанн или Иван,

Чтобы ритм в стихах не рушить,

Обращаемся мы к вам.

 

Амфибрахий от хорея

С вами просто отличить.

Физики – и те сумеют,

Коль их малость подучить.

 

Нам же – лирикам – тем боле

В этом никаких проблем.

Нам легко давалось в школе

Множество подобных тем.

 

Нам что дактиль, что анапест –

Всё осилим без затей.

Стихотворный ритм нахрапист,

Даже если есть спондей.

 

Нарушителям размера

Ритм на ухо шепчет: «Фи!»

И суёт под нос примеры

Из классической строфы.

 

Строки, дышащие ямбом,

Как в пустыне караван.

Убежать в оазис нам бы –

Но за всем следит Иван.

 

Даже шаг в сторонку сделать –

Нарушается размер.

Как же всё же надоел он –

Поэтический барьер!

 

Ваня, Ванечка, Ванюша,

Иоанн или Иван!

Отпустите наши души

В стихотворческий дурман!

 

Там, без ваших тесных рамок,

Закружит слововорот.

Сложатся стихи с изъяном

Или без – как повезёт.

 

Но зато, дыша свободой,

Понесётся вскачь Пегас.

И войдут изъяны в моду,

Опускаясь на Парнас.

 

 

* * *

 

Смешенье языков, смешение привычек

Давно явил нам древний Вавилон.

Разжечь огонь вражды – не нужно спичек:

Из недопониманья вспыхнет он.

 

О, как нас раздражает непохожесть

По цвету, чувствам, мыслям и делам!

Стремленье непохожесть уничтожить –

Источник большинства кровавых драм.

 

А впрочем, даже в обществе из клонов

Недолгим стал бы долгожданный мир.

Всему на свете нужен балансир

Из нерушимых жизненных законов.

 

Законы есть, но большинство не может

Их смысл понять, а главное – принять.

И потому с тупым упорством множит

Псевдозаконов немощную рать.

 

Псевдозаконы требуют обслуги

И подзаконных актов легион.

Попавший в плен гигантской центрифуги,

Народ на перегрузки обречён.

 

И разделяя общество на части,

Рождая демагогию и кнут,

Псевдозаконы лишь плодят несчастья

И к новым столкновениям ведут.

 

То тут, то там в кровавой мясорубке,

При явном попустительстве небес,

Трещит по швам миропорядок хрупкий,

В котором снова балансир исчез.

 

 

ПОМНИШЬ, КАК ЭТО БЫЛО?

 

– Максим, ну наконец-то. Я тебя больше часа жду. Уже волноваться начал.

– Привет, Сережа. Я у главного был. Только что освободился.

– А в чём дело? Что он хотел?

– Я толком так и не понял. Ты же знаешь, как он умеет мозги затуманить. То– сё, пятое-десятое. Иногда такое впечатление, что он сам не представляет, чего хочет. Ну да ладно, бог с ним. Ты вспомнил что-нибудь ещё?

– Да есть немного. Сегодняшний сон помог кое в чём разобраться. Обычно утром уже ничего не помню, а тут всё как наяву. До сих пор в голове весна двенадцатого. Даже запах той грозы чувствую.

– Ты о том дне?

– Ну да. Когда всё началось. Помнишь, как это было?

– Ещё бы. Это трудно забыть.

– Однако забыли.

– Заставили забыть. Хотя и не всех. Мы вот с тобой помним.

– Мы – другое дело. Да и то – давно ли память вернулась? Еще месяц назад я об этом и не думал.

– Ну, а я тем более. Когда ты со мной впервые заговорил об этом, я, честно говоря, подумал, что ты спятил. Я ведь тогда и представить не мог, что всё это правда.

– Само собой, что такое никому и в голову прийти не может. Вот повод для раздумий. Почему же мне это вдруг пришло? И зачем? Так было спокойно, всё понятно и размеренно. А теперь? Может, я и впрямь с ума сошел?

– Но я-то ведь тоже вспомнил. Нет, тут скорее, только мы с тобой и нормальные. Или просто первые. А потом и другие вспомнят.

– Думаешь? А может, и в самом деле? Я, вообще-то, сам к этому склоняюсь. Только трудно смириться. Так просто раньше было.

– Это точно. Все четко и ясно. И скучно.

– А сейчас тебе весело?

– Не скажу, что особо весело, но и не скучно. Каждый день жду чего-нибудь нового.

– А не боишься?

– Чего? Думаешь, может быть хуже?

– Да, уж это вряд ли. Тут ты прав.

– Вот то-то и оно. Мы, может, только и жить начинаем. Ну, так что тебе приснилось о том дне?

– Репортаж о встрече. Мы тогда с детьми в горах были. Выходные на природе – это ведь раньше было обыденным делом. Было… Да, всё было… Так вот, вернулись уставшие, сразу спать легли. И тут сосед звонит: срочно включай телевизор. Я ещё подумал, и чего ему не спится? Но телевизор всё-таки включил. И старая жизнь закончилась.

– А мы с другом футбол смотрели. И возмущались, когда передачу внезапно оборвали. Боже мой, вспоминаю теперь, и не верю, что всё это было со мной. Словно смотрю фильм о совсем другой жизни. И сам играю в нём главную роль.

– Все мы играем какие-то роли. Вот только кто сценарии пишет, неизвестно. Кажется, жизнь распланирована на долгие годы, всё идет по намеченной колее.. И вдруг – бац! Находка сценариста! Полный поворот. И всё становится с ног на голову. И комедия превращается в трагедию, а мелодрама – в фантастику. И те же актёры играют совершенно другие роли как ни в чём не бывало. А зрители ничего не замечают, так как их просто нет. Никого нет, кроме актёров. Я думаю, даже режиссёра нет. Только сценарист, да и тот неизвестен.

– Но ведь теперь мы его знаем.

– Ты уверен? Я лично – нет. То, что лежит на поверхности, может, специально и подброшено как отвлечение на негодный объект. Я так долго размышлял над тем, что открылось, что теперь просто не знаю, чему и верить. Что, если открывшийся пласт воспоминаний – лишь средство скрыть другие, еще более ужасные воспоминания? Ты не задумывался о такой возможности?

– Да брось, Серега. Тебя явно уводит в философию. А это путь, ведущий в тупик. И мы уже не раз в этом убеждались. За тысячи лет философствований человечество в сущности ничуть не изменилось. Сколько разбитых копий и судеб вокруг вечных проблем, а результат? Нулевой. Размышления о жизни остаются игрой ума. Но игры рано или поздно кончаются. И жизнь меняется. Но причины не в философии, а совсем в другом. Кому как не нам с тобой это понимать.

– Да, ты снова прав. Сегодня ты явно в ударе. Не иначе, беседа с главным на тебя так повлияла. Надеюсь, ты не сболтнул ему ничего лишнего?

– Да ты что! Я пока ещё в своем уме.

– Смотри. Мы с тобой сейчас последняя надежда человечества. Чуть было не сказал: на нас весь мир смотрит. Но это, пожалуй, было бы совсем некстати.

– Абсолютно некстати.

– Ну и ладно. Давай лучше ещё раз сверим наши воспоминания. А то я уже не раз ловил себя на мысли: а вдруг завтра снова начну всё забывать? Каждый раз, ложась спать, я перебираю свои воспоминания и молю только об одном: ничего не забыть. Пока нас двое, есть шанс помочь друг другу помнить. Так, значит, была весна двенадцатого года…

– Да… И весть о первом Контакте, облетевшая Землю. И всеобщая эйфория при виде разумных существ, ничуть не отличающихся от людей. Внешне. Но кто тогда мог подумать, что похожая форма скрывает чуждое содержание. Да и кто, вообще, мог думать, когда землян оглушил вал обрушившихся подарков от братьев по Разуму. Помнишь, ликование и фантастические прогнозы?

– Помню. Путешествия во времени, молекулярное творчество, полная победа над болезнями, всеобщее процветание…

– И многое, многое другое. Мгновенно были решены самые наболевшие людские проблемы. Пришельцев просто боготворили. Тем более, что они ничего взамен и не требовали. Да и что люди могли дать цивилизации, намного превосходящей человеческую?

– Действительно. А может, им ничего и не было нужно?

– Может быть.

– А дальше?

– А вот дальше у меня как в тумане. Какие-то обрывки. То ли это мои настоящие воспоминания, то ли это уже фантазии. Боюсь, ничего определенного сказать не могу. Помню только про какое-то Сопротивление. Но, по-моему, это из твоих рассказов. А вот сам я, к сожалению, ничего об этом не знаю.

– Да, про Сопротивление я тебе говорил. Кажется, постепенно пришельцы оказались практически на всех ключевых постах. И тогда появились недовольные, поползли какие-то расплывчатые слухи о планах захвата Земли. Возникло движение Сопротивления. Я тоже помню это довольно смутно. Может, я сам был в Сопротивлении. Но поручиться не могу. Все перепутано как круги на воде во время дождя.

– А что потом?

– Хороший вопрос. Знать бы ещё ответ. Что потом… А потом – ничего. Совсем ничего. Всё вдруг затихло..

– И все всё забыли?

– Пожалуй. Скорее всего, так и было…

– Но ведь мы вспомнили. Значит, могут вспомнить и другие…

– Наверное. Надеюсь, что так и будет. И тогда мир снова изменится. Хотя прежним уже никогда не станет.

– Никогда.

– И прежних ошибок уже не будет.

– Их заменят новые.

– И будет время совершать ошибки и время исправлять совершённое.

– И будет время помнить о совершённом…

– А пока мы должны сделать всё, чтобы завтра помнить хотя бы то, что и сегодня.

– Что ж, это меньшее, на что стоит надеяться.

– Зовут.

– Да, пора идти

– Ну вот, и ещё день прошел. Может быть, завтра всё изменится.

– Да, может быть, завтра. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

 

Так закончился 500-й день Сергея Петровича в областной психиатрической клинике. И таких дней от укола до укола было ровно 501.

 

 

КОРОБКА С МАНДАРИНАМИ

 

Прошло уже восемь месяцев, как жизнь погрузила Василия Петровича Лапина в пучину болезни. После резекции желудка ему оформили инвалидность, начислили мизерную пенсию – и его образ жизни резко изменился. За спиной остались тридцать лет работы в школе: учителем, завучем, директором. Телефон в квартире почти не звонил; кроме взрослых детей, приходящих с внуками, никто не появлялся. А последние гости были ещё весной до операции. Лапин не мог победить свою болезнь и поэтому старался заключить с ней перемирие, выполняя почти все рекомендации врачей.

По ночам, страдая бессонницей, Василий Петрович вспоминал прожитые годы и с сожалением думал о том, что в его жизни многое из того, что было, уже нет. Нет супруги, которая два года назад неожиданно ушла из жизни, – и этот удар судьбы он так и не смог выдержать. Нет того здоровья, которое позволяло ему всю жизнь быть активным и в работе, и в отдыхе. Будучи заядлым рыбаком, он сожалел о том, что уже нет той ямы за крутым волжским поворотом, в мрачной глубине которой под уступами стояли свирепые щуки, не гнушавшиеся хватануть своей устрашающей пастью не только взявшую на червя тарашку, но и увесистый свинцовый груз. Много чего уже нет. Даже нет той страны, в которой он родился пятьдесят два года назад, по поводу порядков которой он брюзжал, в которой не любил инструкторов райкома партии, но в которой можно было слетать на самолёте в любой город страны или поехать на своём «Запорожце» на абхазское озеро Рица или чеченское озеро Кезенной-Ам и не чувствовать себя униженным в жизни. Вспомнил Лапин и своих родителей, проживших трудную жизнь. И подумал: простит ли поколение отцов, столько жертв перенёсшее, чтобы построить могущественное государство, чтобы опять же с жертвами, отклонениями, зигзагами, но неуклонно двигаться к обществу социальной справедливости. Так вот, простит ли то поколение своих детей, всё это так бездарно профукавшее? Простим ли мы сами себя? В связи с этим он вспомнил один разговор с отцом, который коммунистом стал на фронте Великой Отечественной. Однажды отец, когда они были втроём со старшим братом, вдруг заговорил о серьёзном, наверное, для него важном. Он спросил:

– А что это вы, сынки, в партию не вступаете?

Брат сказал, что он не хочет быть в одной партии с теми, кто там его окружал. Видимо, у него были основания так говорить. А младший Лапин пытался отшутиться:

– Я ещё молодой, не созрел.

– Зря вы так. А кто же будет отстаивать в партии ленинские принципы?

Разговор продолжения не имел, то ли им кто-то помешал, то ли отец посчитал себя не вправе давить на сыновей, то ли ещё что-то. Но раз он так сказал, значит, он лучше нас знал и видел, что не всё прекрасно в партийном королевстве, потому что находился внутри него. Но он же не умывал руки, а считал, что надо отстаивать принципы, то есть бороться. А мы, с горечью думал Лапин, чистоплюйствовали, похохатывали над разными инструкторами, а в партию меж тем лезли проходимцы всех мастей, но не за принципами, а за властью, благами и привилегиями. И когда количество этой нечисти достигло критической массы, вот тут и начался распад, закончившийся предательством, которого не знала мировая история. Ничего не поделаешь: храм истины построен из совершённых ошибок.

Пессимизм – это осмысление жизни, оптимизм – её сладость. Бывали минуты, когда Василий Петрович пытался настроить себя на оптимистическую волну. Коли многого уж нет, утешал он себя, и мы это сознаём и страдаем от этого, может быть, себе, а тем паче другим в этих страданиях не сознаваясь, значит, за нашей спиной немалый путь. Не всякая птица долетает до середины Днепра, не всякий человек – до середины тех самых «жить тебе до ста лет». А он дожил! Дожил до того времени, когда сын и дочь встали на ноги, обзавелись семьями и подарили ему внуков, которых, как ему казалось, он любил больше, чем в молодости своих детей.

 

В последний день уходящего года домашний телефон проснулся после длительной спячки. С наступающим новым годом Лапина привычно поздравляли бывшие коллеги, ученики, родственники и знакомые. Но один звонок его ошеломил.

Когда он поднял трубку, то услышал незнакомый женский голос:

– Это квартира Лапиных?

– Да. А кто говорит?

– Вася, это ты?

– Я, а кто это?

– Здравствуй Васечка, дорогой мой. Ты меня, конечно, не узнал. Тридцать лет – не шутка. Это Валя Семёнова…

– Валя, Валя! Неужели это ты? – не поверил своим ушам Лапин.

– Да, я. Слушай меня внимательно. Я возвращаюсь из Сочи в Москву, была в санатории, поездом двенадцатым, «Адлер – Москва». В Воронеж поезд не заходит. Если хочешь повидаться, приезжай в Отрожку второго января. Мне Татьяна Смородинская недавно звонила, объявилась через тридцать лет, рассказала, как ты живёшь. Знаю, что у тебя трое внуков. Я им посылку с мандаринами приготовила. Заберёшь. Приедешь?

– Обязательно приеду! Только посылку не нужно… – Лапину как-то неудобно было сказать, что врачи запретили ему поднимать тяжести.

– И не спорь со мной. Запомни: поезд двенадцатый, вагон тринадцатый, «Адлер – Москва», станция Отрожка. Второго января. Поезд приходит где-то в обед…

– Понял, понял. Поезд двенадцатый, вагон тринадцатый, второго января…

– Ну, я заканчиваю, а то у меня на сотовом мало денег осталось. Встретимся – поговорим. Очень хочу тебя увидеть! Очень! До встречи!

Короткие гудки в трубке привели Василия Петровича в чувство.

Валя, Валентина, думал Лапин, красавица нашего факультета, умница.

Дочь известного учёного. Красивые женщины берут мужчин голыми руками. Как он её любил! Как мучился, не получив взаимности. И как давно это было! Он с юности был убеждён, что любовь – это готовность отдать жизнь за любимого человека. Если не готов – это увлечение. Она была единственной женщиной, за которую он в те молодые годы готов был отдать свою жизнь. Однако она, как это нередко бывает в жизни, выбрала другого. Он достал институтские фотографии, чуть пожелтевшие, ещё чёрно-белые, и долго рассматривал их. Вот она, Валечка! То с улыбкой, то серьёзная – и везде стройная красавица с выразительными глазами и правильными чертами лица. Даже по коллективным фотографиям можно было понять, что многие ребята были к ней неравнодушны.

Перед сном Лапин почистил зубы и, воспользовавшись очками, внимательно посмотрел на себя в зеркало: впалые щёки на измождённом лице, седые редкие волосы на голове, пожелтевшие от курения зубы. «Хорошего мало», – грустно подумал он и почувствовал приступ тошноты.

 

В Отрожку, что на окраине Воронежа, он приехал на электричке с более чем часовым запасом времени. Касса была закрыта, сотрудников станции на платформе видно не было. Кого же спросить? Василий Петрович осмотрелся и с радостью увидел на путях мужика в оранжевой безрукавной куртке. Мужик меланхолично собирал на путях мусор; видимо, в его жизни было мало радости и много мусора. На вопрос, где останавливается скорый «Адлер – Москва», он показал рукой в сторону другой платформы, которая была метрах в трёхстах.

Добираться до неё надо было по мостовому переходу. Спустившись на ту платформу, Лапин закурил и стал ждать, предвкушая, как он расцелует Валю, Валечку. Самоирония подсказывала ему, что за две минуты стоянки поговорить толком невозможно, а нацеловаться можно досыта. Сигарета дымилась, но мысль совершенно неожиданно перескочила с поцелуев на месторасположение железнодорожных путей. Логически рассуждая, он пришёл к выводу, что, если поезд вырулит к этой платформе, то неминуемо попадёт в Воронеж, потому что пути ведут туда. Не пятиться же ему назад, чтобы повернуть потом на север. Раз остановка всего две минуты, значит, замены локомотива здесь не будет. Эта беспокойная мысль погнала его через пешеходный переход на ту платформу, где была касса. К счастью, кассирша была на месте, но, к несчастью, она не знала, останавливается ли этот поезд в Отрожке. После звонка диспетчеру она направила Лапина вдоль путей в противоположную сторону от Воронежа и назидательно посоветовала проехать на маршрутке одну остановку, обнаружить там переезд, а дальше напомнила про язык и Киев. Вскоре выяснилось, что второго января маршрутки тоже отсыпались, – и наш герой отправился пешком. Дойдя до переезда через многочисленные пути, он увидел, как оранжевая куртка, теперь женского пола, залезла в свою будку. Василий Петрович посетил эту будку и получил исчерпывающий ответ на свой вопрос. Лишь до конца пройдя путь, можно узнать, насколько он ошибочен. Пришлось развернуться почти на сто восемьдесят градусов и подняться ещё на один пешеходный переход. Забравшись на него, Лапин увидел бесконечное множество путей, тесно заставленных вагонами, и вспомнил замечательный рассказ Андрея Платонова «В прекрасном и яростном мире». Проследовав заданным курсом ещё с километр, Василий Петрович увидел впереди двухэтажное здание, из которого вышла ещё одна оранжевая куртка. Лапин прибавил шагу, насколько мог со своим атеросклерозом нижних конечностей, настиг её и посягнул на её одиночество. Эта куртка оказалась милой и улыбчивой, и направила встречающего на второй этаж двухэтажного здания в «дежурку», чтобы там всё выяснить. Дежурный посоветовал Лапину перейти ещё несколько замазученных путей и следовать вдоль них да поторопиться, потому что поезд должен вот-вот подойти, но, сказал он, может и не остановиться. Василий Петрович заторопился, но местность была пересечённая, захламлённая и заснеженная. Силы у него были на исходе, и тут он не столько услышал, сколько кожей почувствовал, что его настигает поезд, в котором едет она. Он попытался побежать, но это ему не удалось. Вот уже с ним поравнялся локомотив, вот миновали пятый, восьмой вагоны, ресторан… Поезд шёл медленно, но не думал останавливаться. Быстро ему ехать было нельзя: насыпь была какая-то кривобокая, все вагоны сильно накренились; было такое впечатление, что они сейчас опрокинутся. Но поезд продолжал движение, не опрокидывался. Вот уже с Лапиным наравне нужный ему тринадцатый вагон. И вдруг (это извечное «вдруг»!) вязгнули тормоза – и поезд остановился. Никакого намёка на обустроенную хоть мало-мальски остановку не было. Лапина от поезда отделял широкий и глубокий ров, засыпанный снегом, а дальше возвышалась насыпь с путями. Василий Петрович тщетно искал глазами во всех окнах до боли знакомое лицо Валечки, но лиц не было вообще. Он ринулся в ров, преодолел снег, взобрался на насыпь, но вагон не подавал признаков человеческого присутствия. Он беспомощно бегал глазами вдоль всего состава, надеясь, что хоть какая-нибудь дверь откроется. Тогда, почувствовав удары своего сердца и еле дотянувшись до двери, он постучал, – и в ту же секунду дверь отворилась. Сначала Лапин увидел проводника в форме, потом за его спиной полную седовласую женщину в очках, потом коробку изрядных размеров.

– Вася, Васечка! – вскрикнула женщина, и только тут Лапин с трудом узнал её. «Боже мой! Неужели это Валя?» – он не верил своим глазам.

– Валечка, Валя! – Лапин кинулся к её ногам и готов был обнять их.

Расцеловать он мог разве что её ноги, настолько высоко стоял вагон.

Валя присела на корточки, но всё равно уста их соприкоснуться никак не могли. Он стоял, задрав голову, и смотрел в её глаза, из которых выступили слёзы. Они схватили друг друга за руки, будто хватались за свою давно ушедшую молодость, но вагон дёрнулся и разорвал их руки. Кондуктор вспомнил про мандарины, и Валя судорожно столкнула коробку на руки Лапина. Он выронил её из рук и поднял только после того, как последний вагон скрылся за поворотом.

 

Лапину казалось, что поезда со всей России столпились в Отрожке.

Он их преодолевал и по переходным площадкам, и под вагонами. Коробка, грамотно увязанная и с удобной ручкой, становилась всё тяжелее. Он надрывался, но нёс её как память о своей первой любви. Сколько зла совершается от доброго сердца! Ну зачем она навязала ему эту коробку?

Через два часа обессилевший Василий Петрович вошёл в свою квартиру и, оставив коробку с мандаринами у входа, не снимая пальто, лёг на диван. Порывы чувств, как и порывы ветра, сменяются затишьем. Он лежал так, пока не стемнело. Для больного организма это была такая встряска, что на следующий день Лапин попал в больницу, где провёл почти месяц.

Человек ищет приключений на свою филейную часть и находит их.

Уже потом он может злиться на себя, давать себе зароки, но эти приключения – единственное, что запоминается надолго, если не на всю жизнь. Других приключений в том году у Лапина не было.

Февраль 2010 г.

 

 

ДВЕРИ ОТКРЫВАЮТСЯ АВТОМАТИЧЕСКИ

 

Дождь колотил по запыленным окнам, словно пытаясь ворваться внутрь и отмыть все дочиста. Ветер метался по извилистым улочкам и раскачивал ветви дрожащих каштанов. Редкие прохожие, поеживаясь от холода, торопливо сновали по тротуарам, стараясь не наступать в пузырящиеся лужи.

А внутри церкви было тепло и сухо. Изредка потрескивали горящие свечи, время от времени поскрипывала крыша под особо мощными порывами ветра, но чувство безопасности и спокойствия, казалось, пропитывало все вокруг.

Леонид любил такие минуты. Минуты, когда заканчивались дневные заботы, прекращался шум, всегда сопровождающий стройку или перестройку, рабочие разбегались, кто куда, и Леонид оставался один. Он неторопливо обходил помещения, проверяя, все ли в порядке после суматошного дня, и, ощущая приятную усталость, садился ужинать.

Ужин плавно перетекал в воспоминания и мечты. Мечты и воспоминания переплетались друг с другом и создавали ткань реальности, которой Леонид, сам этого не осознавая, старался отгородиться от реальности истинной, окружавшей его уже более года.

С тех пор как он уехал из России, его не оставляло странное чувство, что он смотрит фильм о чьей-то чужой жизни, но смотрит изнутри, словно играя в этом фильме главную роль. Дни проходили за днями, что-то менялось согласно утвержденному где-то сценарию, удачи сменялись неудачами и наоборот, но ощущение, что он барахтается в холодной и равнодушной к нему реальности, подступало, как только выдавались свободные часы.

Первое время свободных часов было мало. Заботы о жилье и пропитании, бюрократические бумажные хлопоты отнимали много времени и сил. Однако постепенно все более-менее наладилось. Правда, не так, как виделось издалека и совсем не так, как мечталось. Но Леонид понимал, что все сразу и именно так, как хочется, бывает только в сказках. И потому особо на судьбу не жаловался, говоря себе, что все могло быть гораздо хуже. После окончания астраханской консерватории, после замкнутого мира, в котором и которым он жил все студенческие годы, Леонид с головой окунулся в послеперестроечную Россию.

И пришел к выводу, что его музыка, вообще-то, никому не нужна. Или почти никому.

Пару лет он проработал учителем в школе. Затем некоторое время играл в ресторанном ансамбле. Убедившись, что просвета нет, отправился по совету друзей покорять Москву. Москва не покорилась, давно уже захваченная толпой поспевших гораздо раньше захватчиков.

Помаявшись и растеряв все иллюзии, Леонид продал квартиру, дачу и машину, оставшиеся от родителей, и уехал во Францию. Почему именно во Францию, он и сам не мог объяснить. Возможно, если бы Леонид покопался в глубине души, то пришел бы к выводу, что, не покорив Москвы, решил покорить Париж и тем реабилитироваться в собственных глазах. Но Леонид не занимался самоанализом. Как и все творческие натуры, он просто следовал зову своего сердца, особо не представляя, куда это может привести.

Деньги закончились быстро и неожиданно. Впрочем, Леониду повезло. Бродя по кварталу Сен-Жермен, он наткнулся на маленькую церковь и услышал русскую речь. Оказалось, бригада студентов из России подрабатывает здесь на ремонте и можно устроиться к ним подсобником. Что Леонид и сделал.

А поскольку он знал французский, то настоятель церкви – преподобный Клод Бернье – вскоре стал выделять его из группы иностранных рабочих и частенько беседовал с ним о России, о Франции, о назначении человека на земле и о неисповедимости путей господних.

Узнав, что Леонид – музыкант и что ему сейчас негде заниматься музыкой, настоятель предложил ему на время ремонта должность ночного сторожа. Тогда после работы он мог бы музицировать, чтобы не утратить навыка. Конечно же, Леонид с радостью согласился.

И теперь по вечерам в пустой полутемной церкви звучала скрипка, помогая своему хозяину жить и надеяться на лучшее.

Этот вечер начался как обычно. Леонид поужинал холодной телятиной с багетом, достал из футляра инструмент и привычно ощутил щекой теплоту старого дерева. Но только он поднял смычок, как хлопнула входная дверь, и послышался голос преподобного Бернье:

– Прошу вас, маэстро. Осторожнее, здесь доски не закреплены. Сами понимаете, ремонт…

Леонид вышел на звук голоса и увидел настоятеля церкви и маленького незнакомого человека в сером плаще и черной фетровой шляпе. Принимая у незнакомца мокрую верхнюю одежду, преподобный Бернье представил Леонида:

– А это наш сторож. Лео, просушите все хорошенько. Льет как из ведра. И заварите-ка нам хорошего чаю. Маэстро Вебер любезно согласился протестировать наш новый орган. Но сначала не мешало бы согреться.

– Простите, святой отец, – тихим голосом произнес посетитель, – но я предпочел бы сразу же приступить к делу. Мое время стоит дорого. Я здесь только по просьбе епископа, и затягивать визит в мои планы не входит.

– Как вам будет угодно, маэстро, – в голосе настоятеля послышалась нотка обиды, но он быстро взял себя в руки и вновь стал само воплощение любезности. – Конечно, ваше время бесценно. Я вам крайне признателен…

– Хорошо, хорошо, – прервал эти излияния маэстро, – показывайте ваше приобретение.

Они прошли к органу.

Леонид развесил вещи для просушки, все-таки заварил чаю, а заодно и кофе, и, заслышав голос разбуженного органа, поспешил на его зов.

Торжественно и неторопливо полились звуки, заполнившие все вокруг своей глубиной и многослойностью. Леонид узнал сонату до минор Мендельсона.

Слушая музыку, Леонид с любопытством следил за движениями маэстро Вебера. А зрелище было не менее захватывающим, чем звучание. Кроме пяти расположенных друг над другом ручных клавиатур Вебер довольно успешно управлялся и с огромными деревянными пластинами клавиатуры для ног. Игра в четыре конечности напоминала ритуальный танец какого-нибудь вошедшего в экстаз шамана.

«Как ему удается не упасть с органной лавки» – невольно мелькнула мысль.

Когда зазвучало адажио второй части, когда светлая всепоглощающая печаль полностью завладела всеми его чувствами, Леонид уже не мог оторвать глаз от священнодействующего музыканта.

А затем вихрем сверкающих юбиляций ворвался полонез и закружился по церкви перед тем как уступить место ликующей фуге финала.

Потрясенный и очарованный Леонид весь растворился в музыке. Клетки его тела, словно став дополнительными трубами органа, повторяли, воплощали и предвосхищали каждый звук. Музыка была самой жизнью, и музыка была ее смыслом.

И вдруг вместо предвкушаемых звуков заключительного хорала – тишина.

Маэстро Вебер резко оборвал игру и вышел из-за кафедры.

– Поздравляю, святой отец,– сказал он своим тихим спокойным голосом. – Великолепный инструмент. Желаю вам найти для него подобающего исполнителя. Всего доброго. Позвольте мою одежду, – повернулся музыкант к Леониду, все еще стоящему в оцепенении.

– Да, конечно, – встрепенулся тот и бросился за вещами.

Помогая Веберу одеться, Леонид прерывающимся от волнения голосом выдавил:

– Позвольте выразить вам свое глубочайшее восхищение, мсье Вебер. Это было божественно.

– А вы, что, разбираетесь в музыке?

– Немного. Я окончил консерваторию по классу скрипки.

– Вот как? – равнодушно бросил маэстро, направляясь к выходу.

– Лео приехал из России, – вмешался отец Бернье. – Он не слышал раньше музыкантов вашего уровня.

– Из России? – маэстро остановился, и на его лице впервые за все это время появился некоторый интерес.– Так вы русский?

– Да. Леонид Борисов.

– Вот как?

Маэстро на мгновение задумался.

– Святой отец, вы, кажется, упоминали о чае? – повернулся он к настоятелю.

 

Через полчаса Леонид раскрыв зонт, провожал маэстро Вебера до его машины. Холодные капли дождя попадали Борисову за шиворот и образовывали маленькие лужицы, пока не находили себе дальнейшего пути. Леонид ничего не замечал. Он двигался как во сне, охваченный ощущением значительности происходящего, хотя это ощущение и властвовало где-то на уровне подсознания.

Маэстро Вебер кивнул на прощание и юркнул в серый ситроен. Мягко заурчал мотор, и машина скрылась за фонтаном, струи которого мешались с косыми струями дождя.

Леонид вернулся в церковь.

Преподобный Бернье сидел на скамье с опущенной головой, погруженный в молитвы или размышления

– Ну что, Лео, – сказал он, поднимаясь навстречу вошедшему, – похоже, мне предстоит искать нового сторожа?

Борисов пожал плечами:

– Я и не думал об этом, святой отец.

– А что тут думать. Такое везение не бывает случайным. Здесь явно видна рука провидения. Один из величайших музыкантов нашего времени удостоил вас своим вниманием. Думать тут нечего. Тут нужно благодарить господа нашего за предоставленную возможность. Думаю, вас ждет большое будущее.

– Не стоит загадывать. Поживем – увидим.

– Вас что-то смущает? Вы не уверены в своих силах?

– Да нет, в своих силах я уверен. Вернее, был уверен до сегодняшнего вечера. Но после того как услышал игру маэстро.… Знаете, я вдруг почувствовал как ничтожно все, что я умею. Ничтожно перед настоящим мастерством. Я, конечно, понимаю, что путь к совершенству требует времени и старания, но раньше как-то не задумывался, насколько далек этот путь.

– Дорогу осилит идущий, – улыбнулся священник, – нужно не терять веру в правильность выбранного пути. Спокойной ночи, Лео.

– Спокойной ночи, святой отец.

Леонид закрыл дверь за ушедшим священником и долго бродил перед алтарем, не зная, чем заняться. Спать не хотелось. Хотя было ясно, что отдохнуть необходимо. Ведь завтра – очень ответственный день.

«В одиннадцать утра приходите в «Палас Гарнье». Директор будет вас ждать» – зазвучали в памяти слова маэстро Вебера.

Леонид мечтательно улыбнулся. Он представил себя во фраке со скрипкой в руке. Он увидел огромные афиши со своим именем, переполненные зрительные залы, восхищенные лица оркестрантов. Он явственно услышал чарующие звуки Сорок Первой симфонии.

И все-таки, что-то мешало полностью отдаться счастливому предвкушению успеха. Леонид вновь и вновь перебирал в памяти минуты прошедшего вечера, пытаясь поймать это дискомфортное ощущение, понять, что же было не так. И ничего не находил. Все было просто, открыто и замечательно.

За чаем маэстро Вебер рассказал, что с детства испытывал теплые чувства к России. Его отец во время войны был в маки. В их отряде кроме французов сражались и русские. Однажды боши чуть было не схватили отца. Он был ранен и спасся только благодаря русскому товарищу – Кириллу Медведеву. Так что в семье Веберов советских солдат всегда вспоминали с уважением и благодарностью.

Маленький Вебер даже побывал однажды с отцом в гостях у русского друга – в Сталинграде. В памяти до сих пор остались заросшие полынью окопы и дзоты на Мамаевом кургане, длинные просмоленные лодки на Волге, тарелки с черной икрой и опера Чайковского в музыкальном театре.

И еще – блестящий перламутром аккордеон дяди Кирилла, на котором тот играл каждый вечер. А по утрам учил играть на нем маленького французского гостя. И умилялся, предрекая мальчику большое будущее.

«По сути, это был мой первый учитель, – задумчиво произнес маэстро. – Кто знает, как сложилась бы моя судьба, не будь той поездки в Сталинград…»

Леонид вспомнил, что именно после этих слов маэстро Вебер попросил его сыграть что-нибудь. Леонид растерялся, но, тем не менее, сумел взять себя в руки и решил показать все, на что способен.

И он выбрал самое трудное, что пришло в голову – «Последнюю розу лета» Эрнста.

Несколько минут маэстро слушал с отрешенным лицом и закрытыми глазами, затем знаком остановил Борисова и сказал, что во Франции стало одним настоящим музыкантом больше.

И он предложил Леониду работу по специальности, заявив, что природный дар нуждается в постоянном совершенствовании, а в бездействии даже самый большой талант увядает.

Нет, все было просто замечательно. И нет никакого повода для беспокойства. Наверное, он просто немного устал от обилия сегодняшних впечатлений. Борисов несколько раз глубоко вздохнул, отгоняя неясные сомнения, и переключился на размышления о завтрашнем дне.

 

Прошел месяц. Месяц стремительных перемен. Работа в «Гранд-Опера» помогла Леониду быстро получить известность в музыкальных кругах. И не только парижских.

Всего через три недели игры в оркестре он получил несколько предложений подписать договор на сольные выступления. Буквально за неделю он стал самым модным скрипачом французской богемы. Париж был завоеван. На Леонида обрушились репортеры, антрепренеры и безумные гонорары.

Первым делом Борисов купил небольшую квартиру на бульваре Капуцинок и пригласил на новоселье маэстро Вебера и преподобного Бернье. Маэстро вежливо поблагодарил, но сослался на ужасную занятость, а священник с радостью принял приглашение.

Леонид накрыл по-русски обильный и по-французски изысканный стол. Святой отец воздал должное и напиткам и закускам. Леонид старался всячески поддерживать у гостя хорошее настроение, но Клод Бернье как профессиональный психолог все же заметил, что глаза у Борисова оставались грустными.

– Что с вами, Лео? – наконец, не выдержав, спросил он.

Леонид пожал плечами:

– Да нет, все нормально. Устал немного. Ездил сегодня в Сен-Женевьев-дю-Буа.

– Тогда понятно. И теперь вас, конечно, одолевают мысли о вечном.

– О вечном? Скорее, о быстротечном. Какая-то пустота внутри.

Леонид бросил в шампанское кусочек ананаса и, наблюдая за движением пузырьков газа, продолжал:

– Знаете, святой отец, ведь вроде все идет, лучше некуда. Достиг того, чего желал. Кажется, должен радоваться. А радости нет. Есть сомнения: а того ли я желал? Для чего все? Раньше у меня была цель. Я верил в свое предназначение – нести музыку людям. Но возможно я принимал желаемое за действительное. И нет никакого предназначения. А есть просто кое-какие музыкальные способности. И все. А дальше – просто слепая удача. Или, наоборот, неудача. И нечего придумывать себе высокие цели. А нужно просто жить как все. Но вот ведь какая штука: я уже не хочу жить как все. Мне скучно жить как все. Сегодня, у могил русских эмигрантов, я понял, что такие же мысли одолевали людей и до меня. И наверняка будут одолевать после. И нет просвета.

Борисов замолчал.

Священник задумчиво гонял по тарелке бусинку красной икры, и казалось, полностью ушел в это занятие. Однако через минуту ему, все-таки, удалось подцепить вилкой упругую бусинку. Удовлетворенно вздохнув, он сказал:

– Если бы вы знали, сколько раз мне приходилось слышать такие речи. Человек, наделенный способностью мыслить, рано или поздно задумывается о смысле жизни и рано или поздно испытывает подобные чувства. И это естественно, Лео. Люди, которым это не знакомо, несчастные люди. Хотя по большей части сами они этого не осознают. И могут быть вполне довольны жизнью. Но вот доволен ли ими господь, это вопрос. А что касается вас, Лео, то вам грех жаловаться. Господь наделил вас талантом.

Для какой цели мы можем только гадать… Пути господни неисповедимы. Но уже то, что бог привел вас именно в нашу церковь, устроил вашу встречу с маэстро Вебером, помог вам получить известность – все это трудно объяснить просто случайностью. Мне ясно видится здесь божий промысел. У господа на вас большие виды, Лео. Вы должны гордиться и испытывать благодарность. А сомнения ваши вполне понятны. Вы прошли тот отрезок жизненного пути, который ясно представляли себе. В раздумьях, в мечтах. Вы шли к ясной и понятной цели. И вот дошли. А теперь перед вами дверь в новое, еще неведомое. И вся жизнь человека – это, по сути, переход от одной двери к другой. Иные двери открывают резко, даже не задумываясь, что за ними. Перед другими долго стоят в раздумье, или же робко стучат, ожидая ответа. Вы сейчас именно в такой ситуации. Все образуется. Это хорошо, что вы задумываетесь. Может быть, не осознавая этого, вы думаете, стоит ли открывать дверь, перед которой вы стоите. И бог предоставляет вам сделать свой выбор. А ведь для многих двери открываются автоматически. Как в метро. И тогда от человека уже ничего не зависит. А вам предстоит сделать выбор. У вас есть талант, есть здоровье, есть молодость. С таким набором можно смело отправляться в путь.

Борисов улыбнулся:

– Благодарю вас, святой отец. Я обдумаю ваши слова. Я понимаю, что мне грех жаловаться на судьбу. И многие хотели бы поменяться со мной местами. Но в глубине души я понимаю и то, что многое получено мной незаслуженно. Еще в первую встречу в маэстро Вебером, когда он потряс меня своей игрой и своим участием в судьбе незнакомого ему человека, какое-то смутное беспокойство долго не покидало меня. Я не мог понять, в чем дело. Но не мог и отделаться от этого неприятного чувства. И только много дней спустя понял, что именно меня смущало. То, что мне просто повезло. А если бы у отца Вебера не было русского друга, а если бы в детстве маэстро не побывал в Советском Союзе, а если бы я не приехал из России, с той же благосклонностью отнесся бы знаменитый маэстро Вебер к церковному сторожу с музыкальным образованием? Весьма и весьма сомнительно. А на следующий день? Как я волновался, как выбирал, что сыграть на прослушивании в «Гранд-Опера»? Как будто я шел на экзамен. И что же? Никакого прослушивания не было. Меня тут же зачислили в штат. Рекомендация маэстро Вебера и не оставляла другого исхода. Думаю, и дальнейшие предложения посыпались не без участия маэстро. Я, конечно, благодарен ему, но только в мечтах я совсем не так представлял себе признание. Я надеялся, что не лишен таланта, и что именно этот талант будет оценен.

– По-моему, в вас говорит гордыня, друг мой. Вам обидно, что вам помогли добиться успеха. Но ведь талант ваш все-таки разглядели. Не будь его, никакие рекомендации не позволили бы вам взойти на музыкальный Олимп.

– Я тоже тешил себя такой мыслью. Но вчера прочел в «Фигаро» занятную историю.

В Вашингтоне журналисты провели эксперимент с участием Джошуа Белла. Он считается лучшим скрипачом Америки. Известнейший музыкант, билеты на концерты которого расходятся моментально и стоят не ниже ста долларов, около часа играл в подземном переходе метро, изображая уличного музыканта. Он исполнил лучшие произведения Крейслера, Шуберта, Массне и Баха на скрипке Страдивари. Тысячи людей проходили мимо, но большинство не обращало на знаменитого скрипача никакого внимания. И лишь некоторые бросали деньги в скрипичный футляр. Маэстро сумел заработать аж 32 доллара. Вот она, цена таланта. Журналисты ожидали огромной толпы, ажиотажа, запланировали даже вызов полиции. А на деле – полнейшее равнодушие. И это в Вашингтоне, который считается одним из самых музыкальных городов Америки.

Как вы думаете, святой отец, если бы подобный эксперимент был проведен в Париже, результат сильно отличался бы от американского?

– Не сомневаюсь, – с достоинством ответил священник.

– А я не уверен. Я слишком долго жил музыкой. Только музыкой. А ведь у людей есть много других интересов. И вполне логично, если то, что ценно для одних, для других – всего лишь дань моде или вообще пустое занятие. И возникает вопрос – а есть ли они, общечеловеческие ценности? Я решил, что музыка – это мое призвание. И я уже вряд ли пересмотрю это решение. Но, все чаще приходит мысль: а стоило ли уезжать из России? И долго ли будет жить музыка в душе человека, потерявшего связь с Родиной?

– О чем вы говорите, Лео? У музыки нет национальности.

– Возможно. Но у меня есть, – задумчиво сказал Леонид.

После ухода священника Борисов долго стоял у окна и смотрел на город. Мигающие витрины, летящие огоньки автомобильных фар, людская чехарда у входа в метро, театр Гарнье с огромными освещенными окнами – все гармонично сливалось в единую симфонию, пока еще неясно звучащую в голове. Симфонию прекрасную, волнующую и, в то же время, чужую.

«Париж – это праздник, который всегда с тобой», – всплыли в голове слова Хемингуэя.

Леонид усмехнулся и отошел от окна.

Этой ночью ему снились двери. Длинная череда дверей. И открывались они автоматически.

 

 

ДЕВЯТАЯ МОДЕЛЬ

 

Никогда еще Павел так не волновался, как в тот момент, когда он закрутил последний болтик, отложил в сторону отвертку и с удовлетворением оглядел свое творение. Перед ним на столе лежала изящная, светящаяся разноцветным пластиком из-под пивных бутылей кепка с тонким металлическим козырьком, по краю которого можно было прочитать надпись «Балтика 3».

Это было девятая модель собранной Павлом машины Времени. В отличие от первых семи моделей она должна была работать. По крайней мере, Павел на это очень надеялся. Ведь теоретически все было очень просто. Принцип инверсии Пространства во Время и обратно он разработал еще, будучи студентом первого курса филфака. Именно тогда ему впервые пришла в голову мысль, что неплохо было бы прогуляться по Времени.. Повстречаться с любимыми писателями, разобраться со всевозможными дантесами и, вообще, навести порядок в Истории. И вот, когда его сокурсники писали курсовые работы по творчеству современных писателей, Павел с головой ушел в организацию встреч с писателями, давно покинувшими этот мир. Первое время были сплошные неудачи, и Павла чуть было не отчислили из института за неуспеваемость. Но ректор, человек, умудренный опытом и осторожный, подумал: «А вдруг у этого ненормального студента и в самом деле что-то получится? Как мы тогда будем выглядеть в глазах мировой общественности? Нет уж, зачтем ему эти чудачества как курсовую. Чудаки украшают мир. Тем более что его опыты все же имеют какое-то отношение к литературе». И Павел, получив полуофициальный статус «чудака», закончил первый курс института, а там и все последующие.

За прошедшие годы он далеко продвинулся в исследованиях проблемы путешествий во Времени. Теоретические основы были элементарны, непонятно, как раньше никто до этого не додумался. Очевидно, простые решения всегда самые трудные. А вот с практической стороны постоянно были какие-то неувязки. Павел грешил на некачественный материал для деталей прибора. Он перепробовал кучу полимеров, составлял умопомрачительные смеси из всех доступных ему элементов таблицы Менделеева, но до последнего времени все было без толку. Постоянно не хватало какой-то безделицы, и прибор отказывался работать как надо. Нельзя же было, в самом деле, считать успехом то, что атомные часы, помещенные в установку и отправленные в Прошлое, по возвращении отставали на несколько наносекунд. Эффект, конечно, был, но что прикажете делать с таким эффектом?

И Павел продолжал опыты, не обращая внимания на все более ехидные насмешки окружающих. В конце концов, он наткнулся на материал, идеально подошедший по всем параметрам. Им оказался пластик из-под пивных бутылок. Причем, подходило пиво только волгоградского завода «Пивовар». Сорт пива, как установил Павел, никакого значения не имел. Вполне годились и «Донское казачье», и «Мамаев курган», и «Стремянное». Павел не стал дотошно выяснять, почему именно этот материал подходит, а принял свою находку как данность. Много пива было выпито, чтобы освободить бутыли, необходимые для опытов. За Время экспериментов у изобретателя даже появился небольшой животик, а сам он чуть было не заболел пивным алкоголизмом. Но все закончилось благополучно. И вот, наконец, девятая модель машины Времени готова. Павел еще раз с гордостью пробежал глазами каждую частицу своего изобретения и осторожно взял ее в руки.

«С чего начать?»– подумал он.

Впрочем, подумал так он, скорее всего, по традиции, а, вовсе не мучаясь сомнениями. Ибо, на самом деле, Павел уже давно решил, чем займется в первую очередь, когда достигнет успеха. Конечно же, решением знаменитого парадокса о встрече в Прошедшем с самим собой. Сколько ученых ломали над этим голову и даже всерьез утверждали, что из этого парадокса следует доказательство невозможности перемещения во Времени даже в принципе. Действительно, если изобретатель машины Времени отправится в Прошлое на неделю назад и встретит там самого себя, еще не закончившего работу, то, что может помешать ему, например, пристрелить себя и не дать завершить свои исследования? Разумеется, мало кому придет в голову поднять на самого себя руку, но теоретически ведь это возможно. А если изобретатель не сможет создать машину Времени, то, значит, он не сможет и вернуться назад, чтобы пристрелить себя. Однако тогда ничто не помешает ему все-таки закончить работу и отправиться в Прошлое. Значит, он вполне сможет убить себя. Но тогда…. Короче, получается замкнутый круг. Ум заходит за разум, и они так и бродят друг за другом. Создается впечатление, что природа поставила заслон человеческим попыткам проникнуть в суть Времени. Поэтому большинство ученых и считает все мысли о путешествиях во Времени нелепыми, фантастическими, ненаучными. Но ведь то, что машина Времени все-таки работает, Павлом уже доказано. Пусть даже и на цезиевых часах. Значит, должно быть какое-то объяснение и пресловутому парадоксу.

Павел подключил кепку к ноутбуку, тщательно протестировал работу операционной системы, трижды проверил настройку пространственно-временных координат. Он решил для начала отправиться во вчера, в тот момент, когда он собирал из чипов гиперленту Мебиуса. Ненадолго, минут на пять. Оригинально будет первым поздравить самого себя, вчерашнего, с победой. Кстати, непонятно, почему он сегодня ничего не помнит об этом визите. Какие еще сюрпризы прячет в себе Время? Ну, да ладно, скоро все станет на свои места.

Сдерживая волнение, Павел медленно надел прибор на голову и передвинул тумблер на козырьке. Стены комнаты мягко вздрогнули, и солнечный луч, пробивающийся с балкона, изменил свое направление…

Павел сидел за столом с паяльником в руке. Перед ним под укрепленной на штативе линзой сверкала россыпь микрочипов. Привычно пахло канифолью, нагретым металлом и свежеприготовленным кофе. Павел осторожно укрепил паяльник на подставке, откинулся в кресле и перевел дух.

«Ну, вот, самое трудное позади, – с удовлетворением подумал он.– Теперь можно расслабиться. Последний штрих мастера, и наука перевернется. Да что наука – весь мир перевернется».

Он сделал глоток кофе и мечтательно закрыл глаза. Время, этот мощный поток, летящий сквозь пространство, эта извечно будоражащая человеческий мозг загадка, это связующее все сущее звено, Время, наконец, подчинится силе человеческой мысли. Какие тут открываются перспективы! А какие, собственно? Интуитивно Павел чувствовал, что перспективы огромные, но логика, которой он привык все поверять, здесь капитально пробуксовывала. Одно было ясно: грядут перемены.

Он сидел с закрытыми глазами и не заметил, как стены комнаты вздрогнули и солнечный луч с балкона изменил свое направление…

Сдерживая волнение, Павел медленно надел прибор на голову и передвинул тумблер на козырьке. Стены комнаты мягко вздрогнули, и солнечный луч, пробивающийся с балкона, изменил свое направление…

 

 

НЕПОЛНАЯ ВЕРСИЯ

 

Облокотившись на стойку, Джек лениво потягивал свой виски. Звуки джаза, сотрясавшие кабаре, заставляли пульсировать и его мозг. Джек был пьян, но, всё-таки, одна мысль постоянно вертелась в голове – это мысль о том, что сейчас люди Мортимера ищут его по всему городу. Чувствуя в кармане приятную тяжесть оружия, Джек наблюдал в зеркале за входной дверью. Она поминутно открывалась, пропуская всё новых посетителей. А вот и знакомое лицо. Длинный Боб подкатил к стойке и, не заметив Джека, заказал себе коктейль.

Встречаться с этим человеком Джеку не хотелось, поэтому он выскользнул из кабаре и ловким движением открыл замок дверцы одного из автомобилей. Ещё мгновение – и он почувствовал себя хозяином этого мерседеса.

Машина мягко тронулась с места. Замелькали, уносясь назад, освещённые витрины.

Через несколько минут город остался позади.

Луна освещала ровное шоссе с редкими встречными машинами. Свет фар плясал на придорожных кустах, изредка выхватывая из сумрака рекламные щиты. Стрелка на спидометре медленно ползла направо.

И вдруг яркий свет прожектора ударил в асфальт прямо перед машиной. И сразу заглох мотор. В наступившей тишине слышался только шорох шин. Джек застыл, судорожно вцепившись в руль. Мерседес прокатился ещё немного и остановился.

И тут раздался свист.

Когда-то, в эпоху ламповых телевизоров, нечто похожее издавал неисправный высоковольтный блок. Только этот свист был в тысячу раз сильнее и с каждым мгновением становился всё пронзительнее.

Наконец тонкий, как лезвие бритвы, звук заполнил всё сознание и словно вспорол невидимую завесу памяти. Как на слайд-шоу промелькнули картины прошедших дней. И уже совершенно забытых и только что прожитых.

А потом белым вихрем взорвалось пространство, и наступила тишина. Последним ощущением было, что в этой тишине всё растворяется как кусок сахара в стакане молока…

 

Краски и звуки вернулись внезапно, словно щёлкнул невидимый выключатель. Джек сидел в кресле перед большим плазменным экраном, на котором сменяли друг друга сообщения основных новостных телеканалов.

Джек был не один. В полукруглом сиреневом помещении находилось еще восемь кресел, и в каждом из них – человек. Они различались и одеждой, и цветом кожи, и возрастом. Но одно было общее – выражение лиц. Лица не выражали ничего.

На подлокотнике каждого кресла светилась зелёная кнопочная панель. На кнопке был виден номер кресла.

Джек встал и подошёл к ближайшему креслу. Вглядевшись в сидевшего человека внимательнее, он понял, почему у лиц было такое странное выражение. В креслах были не люди. Перед ним были манекены.

Что-то заставило Джека протянуть руку и нажать кнопку. И в то же мгновение зелёный цвет панели сменился на красный. Неведомая сила плавно подняла Джека в воздух и опустила в кресло. Джек оказался внутри манекена как внутри скафандра. Однако он ничуть не удивился этому, а легко поднялся с кресла и сделал несколько шагов, разминая руки и ноги. Он осмотрелся по сторонам и увидел стеллажи с оружием.

В голове мелькнула мысль, что вооружиться сейчас не помешает. Он взял пару пистолетов и сунул в боковой карман несколько гранат.

Затем решительно подошёл к двери и открыл её.

Он успел заметить выросшую в дверях тёмную фигуру и почти сразу же вспышку выстрела. Обливаясь кровью, Джек повалился на пол, теряя сознание…

 

Едва Джек успел коснуться пола, как сознание вернулось. Он находился в полукруглом сиреневом помещении. У стены стояли восемь кресел, в которых виднелись семь неподвижных фигур.

Джек подошел к фигуре мускулистого крупного африканца в кресле под номером шесть и нажал кнопку на подлокотнике. Кнопка засветилась красным цветом, а Джек ощутил себя в новом мощном теле. Он бросился к стеллажам с оружием и выбрал два пистолета и несколько гранат.

На цыпочках подойдя к двери, он приготовил гранату. Помедлив секунду, он толкнул дверь и, отпрыгнув в сторону, швырнул гранату в образовавшуюся щель. Взрывная волна сорвала дверь, и Джек увидел несколько окровавленных тел на полу возле комнаты. Он выскочил в коридор и зашагал по нему, держа пистолет наготове.

Он дошёл до решетки, перегораживающей коридор. На двери был электронный замок, но дверь была приоткрыта. Джек осторожно продвинулся дальше. Он увидел слева большую комнату, в центре которой находился операционный стол. На столе лежало тело человека, в котором Джек узнал себя. Из глубины комнаты к операционному столу приблизилась фигура в белом халате. Она повернулась, и Джек увидел существо отвратительного вида. В руке у него был ещё более отвратительный шприц. Джек дёрнулся, и существо заметило его. Оно выкрикнуло гортанную команду, и в тот же миг дверь комнаты перекрыла опустившаяся сверху стальная плита, а из соседней комнаты высыпала целая толпа карликов с автоматами. Коридор заполнился выстрелами и криками. Джек успел бросить гранату и пристрелить одного из нападавших, но и сам был исполосован автоматными очередями. Он увидел стремительно приближающийся пол, и всё поглотила тьма…

 

И в тот же миг Джек очнулся в полукруглой сиреневой комнате. В креслах у стены сидели шесть тёмных фигур. Джек метнулся к фигуре азиатского типа и надавил зелёную кнопку на подлокотнике. Обретя новую внешность, он задержался у стеллажей с вооружением. На этот раз он взял автомат, три гранаты, лазерный пистолет и стреляющий нож с обоймой запасных лезвий.

Распахнув дверь, он метнул гранату. Переступив через уничтоженных врагов, он зашагал по коридору. Миновал решётку, осторожно проник в операционную. Появилась фигура в белом халате. Луч лазера беззвучно разрезал её пополам. Джек подошёл к столу и посмотрел на своё неподвижное тело. Он проверил пульс и убедился, что пока ещё жив.

Переложив тело в каталку, Джек поспешил из комнаты. Интуитивно он чувствовал, что время играет не на его стороне.

Он тихо проследовал с каталкой мимо соседней комнаты дальше по коридору. Преодолел ещё одну заградительную решётку. Здесь дверь была заперта. Джек не стал экспериментировать с кодовым замком, а просто прорезал себе проход лазером. Проник в огромное помещение с множеством зеркальных колонн. Бесшумно снял двух часовых с помощью стреляющего ножа. И попал в поле зрения укрепленной под потолком камеры наблюдения. Рёв сирены заглушил звук крупнокалиберного пулемета, и Джек вновь провалился в темноту…

 

Едва открыв глаза, Джек бросился к ряду кресел в сиреневой комнате. Пять фигур молча смотрели на него безразличными лицами. «Ещё пять попыток!», – мелькнуло в голове.

Сердце бешено стучало. Он постарался успокоиться, убеждая себя, что есть надежда на спасение. И он должен спастись. Нужно только действовать осторожней. И тут он обратил внимание на то, что на плазменном экране в центре комнаты уже не информация новостных каналов, а крупные цифры, образующие пятизначное число. И это число всё время уменьшалось.

Джек понял, что идёт обратный отсчёт. А значит, времени терять нельзя. Он решительно надавил зелёную кнопку на кресле номер три. Ничего не произошло.

Он снова утопил кнопку. Безрезультатно. Джек перешёл к другой фигуре. То же самое.

И вдруг кресла с фигурами словно растворились в воздухе. А на стене, у которой они стояли ранее, появилась светящаяся надпись:

«Вы используете триал-версию компьютерной игры с ограниченными опциями. Полную версию можно заказать на сайте разработчиков. Благодарим за интерес к нашей программе»…

 

Джек сорвал Шлем Виртуальной Реальности и встал с дивана. Шатаясь, он подошёл к окну. Посмотрев во двор, вспомнил, что обещал отцу выкосить сегодня газон. А ещё к завтрашнему уроку по географии нужно узнать по карте, где такой штат – Россия.

 

 

НЕФЕРТИТИ

 

– Ало, Коля, ты уже приземлился? Прости, встретить не могу… Да, давай, жду у себя, – проговорил в трубку Стас.

«Вот дела, школьный друг наконец-то возвращается на родину из-за границы, а он даже вырваться в аэропорт не может. Черт бы побрал эту Ассоциацию рестораторов»,– подумал он.

Стас был рад приезду друга. Как бы ни расходились их жизненные пути, они всегда могли рассчитывать на взаимную поддержку. Их связывала долгая мужская дружба, возникшая еще до того момента, когда они в полной мере осознали, что именно она из себя представляет. Озорными пацанами они вместе подкладывали кнопки на стул нелюбимой учительницы Лидии Васильевны, вместе в первый раз полезли в уличную драку, вместе обматывали колеса своих велосипедов разноцветной проволокой и вместе набивали шишки, падая с первых моделей скейта.

Только в одном их мнения расходились принципиально...

Даже тогда, когда в лихие девяностые, Коля примкнул к уличной банде пацанов, деливших район, Стас только пожал плечами. Точка расхождения их жизненных целей была поставлена. Но Стас тут же с готовностью подставлял своё плечо другу, как только волна проблем подбиралась к бандиту Кольке.

Но все это в прошлом. Николай Григорьевич теперь уважаемый человек, у него свой бизнес, и проживает он преимущественно за границей, мотаясь как маятник между норвежскими фьордами и остатками берлинской стены. Чем его привлекали эти две страны, Стас до конца не понимал. Его вполне устраивала Россия. Разбитое прибежище новаторов вполне отвечало его лидерским качествам. В какой другой стране он мог бы так четко попасть в струю подъема и в такие сжатые сроки поставить ресторанный бизнес на уровень искусства? Да, Стаса вполне устраивало быть ресторатором в России.

– Ну, вот и ты, где ж тебя носило? – друзья обнялись. Они достаточно хорошо знали, что происходит в жизни друг друга, но это была традиционная формулировка первых минут их встречи.

– Да вот только заскочил в Берлин на переговоры и сразу сюда, – длинноногий Николай Григорьевич уселся в кресло и расслабленно потянулся. Да, это был уже далеко не тот Колька, который обматывал кисти рук кожаной тесьмой перед очередной разборкой. Но все еще тот Колян, который никогда не пристегивался ремнем безопасности, когда садился за руль своего джипа и говорил, что это «не по-пацански».

– Берлин... Ты ее видел? – тихо спросил Стас, глядя в сторону.

«Понеслось», – подумал Николай. И он знал, что сейчас ему придется задать еще один традиционный вопрос, который он задавал на протяжении всей их дружбы.

– Ну что, ты нашел свою Нефертити?

Впервые Стас увидел ее на уроке истории. Отрочество только подбиралось к нему и женская красота была еще переменной величиной, чтобы на ней всерьез надолго останавливаться. Поэтому при имени Нефертити, произнесенным учителем истории на уроке, у него не замерло сердце, и не застыла реальность. Это произошло на мгновение позже, когда репродукция целиком раскрутилась из рулончика и была приколота кнопками к школьной доске.

– Ребята, – спросил учитель,– Нефертити действительно была красивая женщина?

И вот тогда Стас впервые ощутил прикосновение прекрасного столь явно, как до этого он ощущал прикосновение болезни, скручивающей его температурой и головной болью. Но эта живая женщина, глядевшая на него с распластанной репродукции единственным глазом из горного хрусталя, с золотистым загаром, достигнутым полихромной росписью, навсегда поселилась в его сердце. Она безраздельно стала в нем царицей, как когда-то была царицей Верхнего и Нижнего Египта.

– Ну что, ты нашел свою Нефертити? – спрашивал Николай, когда им было по двадцать.

– Пока только ее нашел Людвиг Борхард в 1912 году в эль-Амарне, – отвечал Стас в двадцать. – И знаешь, что он написал в своем дневнике? «Описывать бесполезно. Надо смотреть!» Вот что он написал!

– Ну-ну, и как же такую красоту власти Египта позволили вывезти из страны? – Коля всегда подогревал друга.

– Ха, тут-то и начинается все самое интересное. Борхард взял и облепил бюст Нефертити глиной, получилось деформированное изображение. А поскольку между властями Египта и Германии было заключено соглашение о том, что они делят откопанное между собой, а Египет признал деформированный бюст «малоценным», то Борхард обманом вывез его.

– Ну а потом, как потом отреагировал Египет на его выходку?

– О, был грандиозный скандал. Говорили, Нефертити поссорила Германию и Египет. А ей без малого 3400 лет.

– Ага, вот что делают женщины в таком возрасте с мужчинами, – пошутил Николай.

Стас насупился и влепил шустрый подзатыльник другу.

– Ну что, ты нашел свою Нефертити? – спрашивал Коля, когда им было по двадцать пять.

– Нет, – отвечал Стас в двадцать пять.

– И что только ты нашел в этой одноглазой? – Николай не уставал провоцировать друга.

– А знаешь, почему у нее только один глаз? Вот ты, знаешь?

– Я – нет. Почему?

– А потому. Борхард сначала решил, что он выпал, потерялся, но поиски не дали положительных результатов. Он выяснил, что «никаких следов склеивающего вещества не было обнаружено в глазнице; внутренняя поверхность выполнена тщательно и не была предназначена для инкрустации».

– Что за бред, бюст так и должен быть остаться одноглазым?

– Это не бред, это история. А вот ты, неуч, не знаешь, что если б изображение, изготовленное непосредственно на основе гипсовой маски имело бы огромное сходство с живой царицей, да еще с двумя глазами, то в случае ее гибели, могло бы нанести вред двойнику, живущему в ее скульптуре.

– Да, с историей не поспоришь... Слушай, а тебе больше нравится вон та живая Нефертити или эта, которая живет в скульптуре?

И получил очередной подзатыльник от друга.

– Ну что, ты нашел свою Нефертити? – спрашивал Николай, когда им было по тридцать.

– Ты знаешь, кажется, да, – отвечал Стас в тридцать.

– Да?!

– Я еду в Англию.

– Зачем?

– Понимаешь, там есть одна англичанка, она считает себя реинкарнацией Нефертити, постоянно видит сны о Египте. Она даже сделала себе пластическую операцию, чтобы иметь ее облик.

– Как это? – не понял Николай.

– Она сделала восемь операций на нос, три операции по вживлению имплантантов в области скул, три операции по подтяжке лица, шесть локальных операций на лице, две операции на губах, пять операций по изменению формы глаз – и все ради того, чтобы быть похожей на нее. Ты понимаешь, это судьба!

– Ага... А сколько всего она сделала хирургических вмешательств?

– Пятьдесят одно.

– Ну, как эта Нефертити? – ехидно спросил Николай, когда Стас вернулся из Англии.

– А мне больше нравится её первая маска из песчаника, что в Каирском музее.

– На этой маске она еще совсем юная, до замужества с Аменхотепом IV.

– Да, я был бы не против, чтобы в моем гареме была вот такая Нефертити.

– Слушай, я сегодня познакомился с такой девочкой. И знаешь как ее зовут? Нефертити.

– А где это было?

– На Тверской.

– А я вот думаю, может, мне на заказ изготовить систр?

– Зачем? – не понял Стас.

– Ну, одену нубийский парик и буду перед тобой бряцать систром. Нефертити в мужском обличье, так сказать, – иронизировал Колян. – Ну посмотри ты на этот бюст, это же изнемогающий скелет. Женщина за тридцать не должна так выглядеть.

– А ты знаешь, что к этому времени у нее было уже шесть дочерей, одну из которых она похоронила?

– А тебе надо шесть дочерей?

– Мне надо Нефертити.

– Не больше, не меньше?

– Не больше, не меньше.

– Царицу Верхнего и Нижнего Египта?

– Царицу Верхнего и Нижнего Египта.

– «Пришедшую красавицу»?

– Пришедшую красавицу.

– «Украшение царя»?

– Да.

– «Супругу Бога»?

– Ага.

– «Великую супругу царскую?»

– Хм... не знал, что ты так силен в египтологии.

– Приходится... Знаешь, а мне надо, чтобы у моего друга была хотя бы одна реальная дочь, – сказал Коля и вздохнул. Он уже всерьез начал беспокоиться о судьбе Стаса. Отец двух сыновей, он прекрасно понимал, какого счастья лишает себя одержимый трехтысячелетней женщиной. И выше его понимания был тот факт, что человек может одновременно так уверенно стоять на земле в мире бизнеса, и так высоко витать в облаках в мире вымысла. Почему всегда Нефертити и Египет одерживали вверх, как только реальная женщина подходила вблизь? Что было первопричиной страсти: женщина или древняя цивилизация?

Стас и сам не отдавал себе отчета, что в этом клубке взаимозависимых чувств, было первообразующим. Его страсть к женщине так прочно переплелась со страстью к египтологии, что эти две сущности являлись для него двумя сторонами одной монеты, на которую он покупал всю полноту жизни исследователя и за которую расплачивался своим половинчатым одиночеством.

– Ну что, ты нашел свою Нефертити? – спрашивал в очередной раз Коля и получил неожиданный ответ.

– Я влюблен.

– Не может быть! Так кто же победил: скульптурный дух или первопричина бюста?

– Победила Марта.

– Кто?! Странное имя для русской девушки.

– Она армянка.

– Не знал, что у Нефертити армянские корни.

– А ты знаешь, что показала компьютерная томография бюста в Берлине?

– «Он не исправим», – с тоской подумал Николай.

– Господи, что это? И какое оно имеет отношение к твоей Марте?

– Когда сделали томографию, то выяснилось, что каменный массив бюста покрыт двумя слоями штукатурки! Ты понимаешь, что это значит?

– Что твой «хвалимый царем придворный скульптор Тутмес» приукрасил некрасивую Нефертити.

– Нет! На предыдущем слое Тутмес вылепил горбинку на носу, изящные скулы и ямочки на щеках.

– Горбинку на носу? Вот те на, значит все-таки армянские корни… А зачем же он залепил все это добро вторым слоем?

– Пойми, Тутмес был придворным скульптором, он был сжат рамками канона, ему пришлось в угоду нанести второй слой штукатурки, омолодить ее немного, сравнять нос, немного изменить глубину глаз, но незначительно сгладить ее настоящие черты лица.

– Так значит Марта? – обреченно спросил Николай.

– Марта, – решительно заявил Стас.

– Ну, она хоть немного похожа на нее?

– Она – ее копия. – И цветное изображение легло на стол. С фотографии на Колю смотрел гордый армянский профиль довольно миловидной девушки, отдаленно напоминающий экспонат «Нового музея» в Берлине.

– А…фас. Есть фотография в фас?

– Э… в фас она не похожа.

После этого разговора прошло несколько месяцев. Встреча была традиционной, только один вопрос повис в воздухе. Двум состоявшимся мужчинам, связанным узами многолетней традиции, всегда есть о чем поговорить. Но традиция напоминала им о вопросе, который никак не хотел покидать их традицию.

– Ну что...хм… как… твоя Марта? – решился Николай.

– Я ее отпустил.

– Ты отпустил свою Нефертити?! – изумлению друга не было предела.

– Да.

– Не понял.

– Да все просто, сначала приехал ее брат Самвэл и сказал, что будет жить с нами, чтобы я ненароком не опорочил ее честь. Потом приехал дядя Ашот, поставил бутылку Арарата на стол и…

– Ты что, не хотел жениться на бедной девушке?

– Хотел, еще как хотел. Но когда я ей сказал, что повезу ее в Фивы, погулять в зелени сикоморов и финиковых пальм и там куплю ей усех…

– Она спросила, что такое сикоморы…

– Да, она спросила, что такое сикоморы, и я ей ответил.

– Ты ей ответил.

– Да, я ей ответил.

– Только не говори мне, что ты ей ответил то, что я думаю.

– Я ей именно это и ответил. Что это дерево рода фикус, из древесины которого делают саркофаги.

– Делали.

– Что?

– Не делают, а делали.

– Да какая разница?

– Для людей, живущих сегодняшним днем, разница есть... Лучше бы она спросила, что такое усех и преспокойно бы его носила на своей шее.

– Мда… тем более дядя Ашот был против Египта…

Время капало каплями дней, и зрелость наполнила их чаши жизней.

– Ну что, ты нашел свою Нефертити? – спросил Коля сейчас, когда им было по тридцать пять.

– Нет, – рассеянно ответил Стас сейчас, когда ему было тридцать пять и задумчиво посмотрел на тумбочку.

Николай проследил за его взглядом. На тумбочке лежали раскрытые листы журнального издания. На одной из страниц крупным шрифтом виднелся заголовок: «Сенсационное воссоздание кэмбриджскими криминалистами облика царицы царей Клеопатры. Каноны красоты того времени сильно отличались от современного представления о женской красоте».

Март 2010 г.

 

 

ВСЁ ПРЕДУСМОТРЕНО

 

Он был спокоен как кусок льда в Антарктиде, на который ещё не наступила нога человека. Он знал, что делать, знал, как это делать и знал, что ничто не помешает его планам. Планам, которые он вынашивал и обдумывал вот уже пятнадцать лет. Казалось, что было предусмотрено всё, и никакие неожиданные мелочи не могли стать внезапным препятствием. Грандиозное мероприятие было обречено на триумфальное завершение. Оставалось только воплотить намеченное в жизнь. И вот настал день, которому было суждено перевернуть историю. День свершений и свержений.

Ярослав еще раз проверил боекомплект, видеокамеру и программу возвращения. Да, всё предусмотрено. Не было ни малейших поводов для беспокойства. Оставалось сделать последний шаг.

Ярослав глубоко вздохнул, обвёл прощальным взглядом мир и сделал этот шаг.

Красная капсула, в которой он скрылся, с тихим свистом задрожала и растворилась в воздухе. Ветер с балкона ворвался в опустевшую комнату и стал перелистывать страницы разбросанных на столе книг. Вслед за ветром в квартиру ворвались вооруженные люди в камуфляже и зашныряли по комнатам.

Через минуту старший группы докладывал по мобильнику:

– Объект вне досягаемости. Мы опоздали…

За окном сверкнула молния, и зловеще захохотали раскаты пронесшегося грома.

 

Алые плащи легионеров трепетали на ветру, сбрасывая с себя серую пыль извилистой дороги. Процессия медленно продвигалась вперед, приближаясь к месту своего назначения и к Ярославу, поджидающему ее на этом месте. Ярослав сидел в кресле и наслаждался торжественностью момента. Рядом с ним было небрежно брошено несколько серых сумок, а за спиной возвышались три латинских креста с подвешенными на них бесформенными мешками. Ветер раскачивал мешки, и временами они издавали приглушенные непонятные звуки.

Передние легионеры замешкались в недоумении, увидев сидящего в царственной позе незнакомца, но напирающая сзади толпа постепенно заставила всех сгрудиться на месте предстоящей казни.

Выждав ровно столько времени, сколько нужно, чтобы наступившее молчание не успело перерасти во всё заглушающий бессмысленный шум, Ярослав дернул за верёвку, и из мешка рухнул на землю изрядно помятый Ирод Антипа. По толпе пронёсся вздох изумления, и в это время из второго мешка выпал первосвященник Каиафа.

– Измена! – закричал Ирод, хватая за горло первосвященника.

Тот даже не пытался вырваться и лишь растерянно вращал глазами.

Тем временем пришедший в себя сотник выкрикнул гортанные слова команды, и обнажившие мечи легионеры выступили вперёд.

Толпа заволновалась, послышались противоречивые крики: кто призывал на помощь римлян, кто обвинял во всем иноверцев, а кто просто вопил что-то бессвязное от избытка чувств.

Про осужденного, изнемогавшего под тяжестью креста, на время забыли, и он, пользуясь случаем, с облегчением опустился на землю.

– Учитель! – метнулась к нему из толпы серая тень. – Это знак божий. Бежим, пока им не до нас…

– Оставь, Левий, – отмахнулся осужденный. – Истинно говорю: у каждого свой путь. Сыну человеческому тоже предначертан путь, и этот путь – на Голгофу…

Шум толпы в очередной раз резко оборвался, когда под ноги подступившим римлянам из последнего мешка выкатился прокуратор Иудеи Понтий Пилат. Сотник бросился к нему и закрыл собой, бросая вокруг угрожающие взгляды.

И в наступившей на мгновение тишине раздался усиленный динамиками голос Ярослава:

– Черви ничтожные! Как посмели вы столь дерзко обойтись с возлюбленным сыном моим! Никаким земным наказанием не искупить ваших преступных деяний!..

– Кто ты такой? – воскликнул немного пришедший в себя тем временем Ирод.

– Молчи, ничтожество. Азм есть всё сущее. На колени, рабы.

Ярослав пошевелил пальцами, и автоматы, выдвинувшиеся из-за спинки кресла, заняли круговую оборону.

– Схватите его, – приказал Понтий Пилат, поднимаясь на ноги.

Автоматные очереди смешались с криками ужаса, и те из легионеров, кто остался в живых, попадали на колени. Первосвященник Каиафа распростерся ниц и заплетающимся языком неистово бормотал молитву. По недоумённо скривленному лицу прокуратора Иудеи сбегала алая струйка крови. Подползший вплотную к Ярославу царь Ирод целовал ему ноги.

Ярослав обвёл взглядом холм. Затихшие, припавшие к земле фигуры всем своим видом подтверждали, что ситуация под контролем. Лишь одна деталь несколько портила картину. От Иерусалима спешили новые действующие лица. Там были и римские воины, и стражники Ирода и вооруженные палками горожане.

Перешагнув через Ирода, Ярослав вытащил из сумки базуку и, вскинув к плечу, метнул огненную стрелу в сторону бегущих. Грохот взрыва весьма убедительно прояснил положение дел, и бегущие к холму тут же сменили направление бега на противоположное. Те же, кто находился рядом с Ярославом, были окончательно парализованы страхом.

Ярослав подошел к измученному, окровавленному человеку, встречи с которым он так долго ждал.

– Встань, сын мой, – сказал он. – Твоя миссия здесь закончена. Ты исполнил задуманное. Я забираю тебя с собой.

Ярослав нажал несколько кнопок на прикреплённом к запястью пульте управления и повёл Иешуа к появившейся из воздуха красной капсуле. И лишь немногие из лежавших на земле свидетелей происходящего сумели заметить, как непонятное сооружение, задрожав, превратилось в легкую дымку, через несколько мгновений разорванную на куски порывами налетевшего ветра.

 

Клубящиеся сизые тучи разорвали покров белоснежных облаков и заструились в бесконечной мешанине переливающихся красок. На огромном воздушном плазменном дисплее вспыхнули огненные буквы:

«В сценарий были внесены изменения. Сохранить произведённые изменения?»

«Да»

«Нет»

«Отмена»

Какое-то время надпись продолжала пульсировать в ожидании.

Потом из набухающей чернотой воздушной воронки вырвалась ослепительная молния и указующим перстом ударила в слово «Нет».

 

 

АННИГИЛЯЦИЯ ЧИТАТЕЛЯ – ЭТО ЛИШЬ ВЕРСИЯ ИЛИ?..

 

Хороших новостей приходится ждать, плохие приходят сами. За последние четверть века в нашу культурную жизнь пришло немало бед и одна из них – катастрофическое снижение числа читателей художественной литературы. Иосиф Бродский как-то сказал: «Есть преступления более тяжкие, чем сжигать книги. Одно из них – не читать их». А ведь книга – учитель учителей!

Почему читательское «поле» как шагреневая кожа стремительно сокращается? Чем же вызван «массовый падёж» читателей? Ответ на этот вопрос лежит на поверхности. Одни россияне больше времени стали тратить на то, чтобы заработать копейку и бороться за физическое выживание, так что им уже не до «высоких материй». Другие, вместо чтения, кинулись потреблять развлечения, которые предоставили им новые технологии. Третьих не устраивает низкое качество поэзии и прозы современных литераторов. А основная часть молодого поколения не получила должного воспитания и, поэтому, не усвоила простую истину: чтение художественной литературы является источником духовного, нравственного и интеллектуального обогащения.

Сделать из себя хорошего читателя не так-то просто. Но этот труд потом на протяжении всей жизни будет приносить много радости. По мнению Владимира Набокова, «хороший читатель – это тот, у которого развиты воображение, память, словарный запас и который наделён художественным чутьём». Без талантливого читателя художественная литература мертва. Об этом говорили многие писатели, например, С.Я. Маршак: «Читатель – лицо незаменимое. Без него не только наши книги, но и все произведения Гомера, Данте, Шекспира, Гёте, Пушкина – всего лишь немая и мёртвая груда бумаги». И А.П. Чехов признавался: «Я знаю, трепетно люблю и ношу в себе своего читателя». Талантливый читатель, как и талантливый слушатель, это награда, удача для любого творца, автора, это их союзник, единомышленник, сопереживатель.

Многие читатели ищут в современной художественной литературе не только эстетическое удовольствие, но и достойную идею, однако не находят её. В статье «Сапоги выше Пушкина» Сергей Морозов совершенно справедливо отмечает: «Большинство современных книг вообще сторонится всякой идейности, не содержит ничего, кроме словесной жижи».

Выступая на Всероссийской научно-практической конференции «Современный читатель: эволюция или мутация», Алексей Варламов сказал: «Общество можно разделить на три группы: тех, кто читал, читает и будет читать; тех, кто не читал и не будет и середину, за которую и нужно бороться». И бороться должны все: и писатели, и школа, и библиотека, и родители.… Но особая роль в этом, конечно же, принадлежит литературным журналам. Многие главные редакторы этих журналов, чтобы не уронить свою значимость в глазах общества, в один голос заявляют, что читателей у них множество, а мизерные тиражи литературных журналов объясняются тем, что подавляющее число читателей это те, кто в Интернете знакомится с текстами, опубликованными в их изданиях. Мол, у читателя, как правило, только один выход: в Интернет.

Давайте посмотрим, так ли это на самом деле? Возьмём номера «Молодой гвардии» за 2017 год. На конец января 2018 года было просмотров: №1-2 – 1877, №3 – 1019, №4 – 963, №5-6 – 1092, №7-8 –879, № 9 – 733, №10 – 739, №11-12 – 639. А как мы понимаем, не каждый просмотр влечёт за собой прочтение. И это для страны, в которой почти 150 миллионов жителей? О каком массовом читателе журналов может идти речь? Подавляющее число литературных журналов не поставило счётчиков читателей, дабы не позориться своей редакционной политикой и качеством публикуемых текстов. Этот печальный вывод подтверждается также и различными опросами читателей и исследованиями по этой теме.

В последние четверть века в нашей стране идёт процесс агрессивного ниспровержения чтения с пьедестала социальных ценностей. С этой же целью с 2000 года в России закрыто около 13 тысяч библиотек. Правительство уверяет нас, что на их содержание нет денег. Ольга Еланцева в своей статье «Чтение в современной России» приводит соответствующую таблицу и констатирует: «Приведённые выше цифры красноречиво характеризуют ситуацию с чтением в России как стремительно ухудшающуюся… Абсолютное большинство российских семей сегодня не имеют домашних библиотек. Более половины россиян сегодня не покупают книг.… Сегодня в России почти половина изданий имеют тираж 500 экземпляров. И это – для нашего огромного государства!»

Исследователи и аналитики пришли к заключению, что современные любители литературы в 90% случаев – люди, которые увлекались чтением ещё до перестройки. И только 10% молодого населения страны посвящает себя чтению. А что будет, когда наше поколение уйдёт в мир иной? Ответ очевиден. Уже сегодня можно увидеть рядом с мусорными баками собрания сочинений наших и зарубежных классиков. Дикость! Впрочем, больное общество возводит болезни в ранг достоинств. Владимир Бирашевич горько шутит: «Читающих всё меньше. Пора ввести звание заслуженный читатель и обращаться к нему не иначе как Ваше читательство».

По поводу «вымирания читателя» бьют тревогу и в Европе. Француженка Роже Шартье в статье «Книга уходит из нашей жизни? Читатели и чтение в эпоху электронных текстов» жалуется: «Смерть читателя и исчезновение чтения мыслятся как неизбежное следствие «экранной цивилизации». Возник экран нового типа: носитель текстов. Раньше книга, письменный текст, чтение противостояли экрану и изображению. Теперь у письменной культуры появился новый носитель, а у книги новая форма». Видимо, чтобы подбодрить «хронического» читателя, Роже Шартье эпиграфом к своей статье выбрала слова Хорхе Луиса Борхеса: «Говорят, что книга исчезает; я думаю, что это невозможно».

Эта же тема затрагивается и в статье Лидии Сычёвой «Слова и цифры». Безусловно, информация – одна из форм жизни. Казалось бы, Интернет и прочие цифровые технологии – прогресс! Но там, где прошла машина прогресса, остаётся колея сомнительных истин. Темп жизни увеличивается в разы и, видимо, скоро начнётся экранизация афоризмов.

Если идёт «вымирание» читателя, то возникает закономерный вопрос: чем же конкретно «болен» читательский корпус? Мне представляется, что болезней тут множество, но «пациента» можно вылечить. За последние четверть века государство сделало всё возможное, чтобы читательский художественный вкус деформировался, – и это, к великому сожалению, произошло.

Растёт число тех читателей, кто не хочет «встречаться» с классиками, а «впитывает» пустопорожние книжки, чтобы, как после употребления наркотика, забыться, отвлечься и «расслабиться». Они становятся рабами подобного чтива, но не осознают этого. Рабство приобрело такие формы, что видны лишь очертания. Этим и объясняется, что лидером продаж в последние годы являются книги Д. Донцовой. Бывают, правда, всплески читательского интереса к классике после нашумевших экранизаций («Идиот», «Бесы», «Белая гвардия», «Мастер и Маргарита»), но это всего лишь кратковременные импульсы.

Всё бы ничего, но на этом фоне рождается новая проблема: молодые, да и «зрелые» писатели тоже хотят получить за свой труд больше денег и известности. И сворачивают на эту «тропу», не желая быть похожими на героя такого анекдота. Встречаются два писателя. Первый, восторженно: «Ты знаешь, я недавно купил твою книгу, так талантливо, такой стиль, такой сюжет, поздравляю!» Второй, грустно: «А-а-а, так это ты купил…»

А тут ещё и некоторые литературные критики «подливают масла в огонь». В своей статье «Массовый современный российский читатель» Дмитрий Морозов утверждает, что сегодня значительная часть читателей – это люди с избытком свободного времени, то есть, «школьники, домохозяйки и неудачливый офисный планктон». И призывает писателей «не спорить с реалиями сегодняшнего дня», а, мол, «нужно цеплять их на крючок действия, заставлять проживать яркие эпизоды интересных событий, не имеющих ничего общего с их серой действительностью». Подобные советы дают определённый эффект: в продаже мы видим всё больше и больше книг, которые справедливо называют «макулатурой».

Но беда в том, что, читая эти книжонки, человек не только не поднимается на новую ступень своего интеллектуального и духовного развития, а спускается на ступень ниже. И про таких читателей рождаются анекдоты, а устное народное творчество, как известно, очень точно и своевременно подмечает многие «нюансы» нашей жизни: «Ты «Войну и мир» за сколько бы прочитал?» «Ну, баксов за сто…» И смешно и грустно, не правда ли? Или такой анекдот. Метро, конечная станция, ночь. Полицейский обнаруживает спящего, уронившего книгу мужика. Он поднимает книгу, смотрит на обложку и читает «Лев Ландау, Теория поля». «Эй, агроном, просыпайся, приехали!»

Многие редакторы и литературные критики, характеризуя отношение читателей к современной русской литературе, отмечают, что «её разлюбили», мол, в споре физиков и лириков «победили бухгалтеры».

«Кто виноват?» в незавидных читательских и писательских делах мы, вроде бы, начинаем осознавать. И перед нами вплотную встаёт уже другой заезженный русский вопрос «Что делать?»

Сегодня наибольшей популярностью пользуется художественная литература, не требующая особых интеллектуальных способностей. Но нам надо переломить ситуацию и сделать так, чтобы модным было чтение произведений, которые заставляют думать и осмысливать действительность. И без помощи государства, в руках которого почти все СМИ и ежегодный бюджет, эту проблему решить невозможно.

Сегодня утрачивается чтение как сложнейшая мыслительная деятельность. И чтобы этого не происходило в дальнейшем, проблему необходимо решать со школьной скамьи. А для этого взять на вооружение всё лучшее, что было в советской школе, а не заниматься охаиванием всего, что привнесли коммунисты в процесс воспитания и обучения.

Культура чтения – неотъемлемая часть общей культуры и образования. Только она может стать барьером от засилья всевозможных духовных наркотиков, внедряемых в Россию под предлогом демократизации.

Дверь в Завтра открывается Сегодня. И «ключ» от этой двери должен быть в наших руках. Иначе он попадёт в чужие.

 

© Валерий Румянцев Все права защищены.