«ШИЗА: три в одной» (7-9 глава) Юлия Нифонтова

 

 

    Янка зашла в беленький дом в совершенно ошарашенном состоянии, поглядывая на свою руку, на которой без всякого на то спроса поселилась оживающая временами трясогузка. Бабуля, не подозревая, какие удивительные дела творятся в родном огороде, сидела на маленьком табурете и чистила картошку. Янка, эмоционально жестикулируя, рассказала бабушке о визите синего медведя и показала нарисованную на руке птицу, которая, словно подтверждая каждое слово, кивала маленькой головкой в знак согласия.

     Девушка, конечно, догадывалась, что бабуля может немного всполошиться, узнав о том, что их забор чуть не развалил невесть откуда взявшийся зверь. Ожидала она и того, что бабушка, по своему обыкновению, сначала всплеснёт руками, а потом объяснит, что это, мол, обычное дело в здешних краях и потом ещё долго будет вспоминать и подшучивать над ситуацией. Но в этот раз всё получилось по-другому. Старушка бросила картошку, а это сигнализировало о наивысшем уровне тревоги. Она не могла найти себе места, как заведённая стала ходить по комнатам, причитая: «Ой, да что ж это за напасти на нас идут!» Бабушка то не могла найти очки, потом долго перебирала какие-то книги, а после принесла припрятанный в одной из многочисленных кладовых маленький кованый, совершенно сказочный сундучок.

    Глядя на то, как взволнована бабушка, Янке тоже встревожилась. Она принялась перебирать в голове логичные объяснения вторжения хищника, и на ум ей прошло самое страшное:

– Неужели это синий монстр вернулся? Тот самый Ражье, которого мы законопатили в прошлом году в бездонный колодец. Скажи, бабуль, это он?!

    Но та не спешила делать выводы, вместо ответа она мелко потрясла в воздухе ладонью, как бы говоря, отстань, дай собраться с мыслями. Долго что-то искала в сказочном антикварном сундучке, наконец, нашла перетянутую резинкой небольшую записную книжку с прикреплённым к ней верёвочкой химическим карандашом. С одной стороны карандаш был карминово-красным, с другой сине-фиолетовым, причём синей осталось гораздо меньше. Присев за стол напротив внучки, бабушка, на удивление спокойным голосом, поведала:

– Это, конечно, никакой был не Ражье, а пока лишь предупреждение о нём. И предупреждение серьёзное. Ты как дома окажешься, то пойди к тёте Розе, пусть она тебе на своих картах заговорённых разложит, может, чего получче меня разъяснит.

– А кто нас предупреждает? Саша? – с надеждой предположила Янка.

– Нееет, не до того ему щас, – отмахнулась бабушка, – я вот думаю, папа это твой о тебе душу рвёт, беспокоицца, что аж из страшного места к тебе фантома шлёт. Был у него костюм в детстве новогодний – мишка. Не было тада ткани подходяшшэй, вот я из своёй синей плюшевой кацавейки ему и сшила. Так он ещё и самый нарядный на школьном вечере был! – бабушка улыбнулась своим мыслям, вспомнив дорогие сердцу моменты жизни. – Это он, сыночек мой. Вот нутром чую, что он. Что-то затевает синий монстр, это точно, связано тут всё. Не зря медведь так по-звериному в наш двор рвался. А она, птичка эта − самое главное, это как твой, ну типа, смарафон, для связи.

– Ну, допустим, это предупреждение о синем монстре, – согласилась внучка, – но зачем мне нужно это птичье средство связи, когда я и так сюда спокойно прихожу. Да я здесь с тобой даже больше времени провожу, чем дома.

– Трясогусочка не зря образовалась. Не знаю, что должно произойтить, но раз тебе даровали её, знать, в скором времени понадобицца. А почему я ещё думаю, что она от папы, то дружил твой папа Гена в молодости с трясогузкой. Все соседи удивлялись. Пойдёт он бывалча огород копать или грядочки мне изладить, а она уж тут как тут. Ходит рядушком, а хвостик вверх-вниз. Он шутил ещё, вот, мол, какая у меня помощница. Смотри, она ведь может и подсказать чего. Спросишь у неё совета и гляди на хвостик, вверх означает «да», а вниз − «нет». Но этого маловато, конечно. Так что, на-ка вот, бери, – с этими словами бабушка протянула внучке записную книжку с химическим карандашом, – если что спросить у Грани захочешь, то пиши мне синим карандашиком, а ежели что-то уж совсем экстренное случицца, то красным. Можешь и мне сообчение отправить, тогда уж оно меня и посреди ноченьки разбудит, и в подполе найдёт.

    Девушка специально не стала расспрашивать про возлюбленного Сашу, который упорно не желал с ней общаться и вообще не давал о себе знать. Хотя от её внимания не ускользнул бабушкин намёк, что он там чем-то слишком важным занят. Обсуждать это бабушка с ней не хотела. Говорила одно и то же – ушёл куда-то, а куда − не знаю. Но видимо, она знала больше, чем говорила.

    Янка строила догадки, одна ужаснее другой. Самой гадкой её фантазией была свадьба Саши с ненавистной малявкой Гелей. От этих дум сердце болезненно сжимали железные тиски. «Тиски тоски!» – горько усмехнулась девушка и взяла бабушкин подарок. На первый взгляд, это была обычная старая записная книжка с пожелтевшими листами в косую линеечку, как для первоклассников. Но вот её обложка была примечательной, сделанной из шкуры какой-то крупной рептилии, коричневой с зелёным отливом. «Крокодила, что-ли, угробили?» – подумала девушка, разглядывая переплёт. Открыв блокнот наугад, она с удивлением увидела, как каллиграфическим почерком на листе сам собой выписывается ответ: «Обложка изготовлена из шкуры молодого Песчаного Дракона в магической мастерской магистра Фалькореля Младшего. Нижняя Нормандия, 1968 год».

    Пользуясь великой осведомлённостью замечательного творения мастерской Фалькореля, Янка решилась спросить, что же происходит с любимым и где же, в конце концов, находится Саша. Однако на странице выписалось равнодушное: «Информация закрыта». Понятно, как в Интернете, вроде про всё на свете знает, а как нужно до зарезу что-нибудь конкретное спросить, так всякую фигню выдаёт. Решив поиграть с волшебной книжицей, она написала: «Что сейчас происходит?» И получила моментальный ответ: «Беда. Тебя ищет мать! Срочно возвращайся домой!»

    Решив зря не пугать бабушку, Янка не стала ей зачитывать тревожный призыв. Потому как, хорошо изучив характер мамы Иры, девушка знала, бедой и поводом для её истерики мог стать любой пустяк: не поставленный, как следует, стул или не убранная на место посуда. Поэтому, поцеловав бабулю, внучка привычно телепортировалась с помощью перстня, как делала это в последнее время.  

 

    Умный перстень всегда выбирал для переброски в реальность самое близкое к задуманному пункту безлюдное место. Но к огромному и неприятному Янкиному удивлению, она оказалась не в коридорчике перед квартирой, не в подъезде, не в собственном дворе, а рядом с автобусной остановкой, довольно далеко от дома.

    Благо автобус подошёл быстро, в нём девушке предстояло проехать несколько остановок. Впереди неё сидела взрослая дама со своей престарелой матерью, которую та, судя по их диалогу, везла домой из больницы. Всю дорогу они щебетали без умолку. Что-то вспоминали, чему-то смеялись. Глядя на эту парочку, Янка с горечью подумала, что она, наверное, за всю свою жизнь не перекинулась с мамой Ирой таким количеством добрых слов, сколько щедро выливали друг на друга эти счастливые женщины.    

    Как только заработал смартфон, который на Грани всегда хранил молчание и был там предметом практически бесполезным, Янка увидела множество пропущенных от мамы Иры звонков. Да что же у неё там стряслось-то? Пожар что ли?

    Янка бежала к дому почти бегом. Уже на подходе к подъезду очередной требовательный звонок мамы Иры заставил Янку взять трубку. Но девушка впервые в жизни не узнала мамин голос, она говорила каким-то бесцветным чужим голосом:

– Доча, у нас беда… Лёнчик пропал… его, наверное, украли…

 

    Рядом с домом стояли автомобили полиции и скорой помощи. Теперь Янка догадывалась, кто вызвал все эти службы. Дверь в подъезд была открыта и подпёрта обломком кирпича. Не только в квартире, но и на лестничной площадке сновали чужие люди. В комнате стоял густой запах корвалола. Мама Ира сидела за столом с аппаратом для измерения давления на руке. На её сером чужом лице застыло такое выражение, которое можно отнести к полному отчаянию на грани помешательства.

    От любезного и симпатичного полицейского Янка узнала мамину версию о пропаже брата непосредственно из запертой ванной комнаты. Она сразу поняла, что именно об этом её пытался предупредить синий медведь и без вмешательства жителей Грани здесь не обошлось. Ну что ей оставалось ответить на это обескураженному служивому? Она усмехнулась, сказав, что проблема скорее в маме, нежели в Лёнчике. А сама поспешно направилась в ванную.

    Там на первый невзыскательный взгляд всё было, как обычно, разве что небольшой нехарактерный беспорядок. Видимо, мама Ира в отчаянии бушевала. Прикрыв за собой дверь, Янка напряглась и не без труда (виной тому – волнение!), включила своё второе зрение. Под магическим прицелом второго зрения девушке открылась ужасающая картина.

    Вся кафельная плитка была покрыта сверкающими следами колдовского вмешательства. Полоски от пальцев, следы ног на полу мерцали голубоватым неоновым сиянием, испаряясь дымными завитками, какие появляются над стаканом горячего чая, разлитого на морозе. Янка услышала эхо сдавленного крика Лёнчика. Перед её мысленным взором пронеслось вторжение невидимого зла. Мальчику зажали рот. Он стал отчаянно сопротивляться, пытался схватиться за бортик ванной, однако то жестокое и невидимое нечто было гораздо сильнее.

    Янка, к своему удивлению, даже немного успокоилась, узнав о вторжении. Теперь не страх и растерянность, а праведный гнев клокотал в её груди. Как гончая перед охотой, она чувствовала азарт погони. Видимо, папин синий медведь всё-таки изображал мерзкую тварь – Ражье. Только ему под силу сотворить такое. Да и мотив преступника, ежели уж изъясняться юридическим языком, понятен – месть! Ну, что ж, рецидивист, я уже не простая напуганная девочка. Я иду за тобой, и покажу тебе твоё место! Но перво-наперво нужно было что-то сделать с мамой, как-то успокоить её или хотя бы нейтрализовать на время, а то она своей паникой лишь сбивает воинственный настрой.

    Янка, как настоящая актриса, выйдя на авансцену, а точнее специально встав посреди народа, набежавшего в их дом, стала набирать телефонный номер. Вдруг, на том конце кто-то ответил:

– Лёнчик, привет! А ты где вообще? – и через небольшую паузу, совершенно спокойным голосом, – Ну, как что случилось?! Случилось. Мама тут с ума сходит. Говорит, украли тебя… да… причём из закрытой ванной. Да, полицию вызвала и скорую помощь тоже. Плохо ей. Успокой ты её, пожалуйста! – Янка, всем своим видом изображая укоризну, подала маме Ире свой смартфон.

    От перенесённого стресса у мамы Иры пропал голос, единственное, что она смогла, сипло шепнуть в трубку:

– Лёня!

– Маам, ну ты чего там выдумала? Я же в Воронеже, ты что, забыла?! На конкурсе скрипачей. Ты же меня вчера вечером сама на вокзале провожала. Через неделю вернусь. У меня всё хорошо! – вещал звонкий и радостный голосок младшего брата, – Ну, всё, я побежал, у нас репетиция! Пока-пока, целую тебя.

– Это голос вашего сына? – на всякий случай поинтересовался полицейский.

    Но по растерянному виду мамы Иры было и так понятно, что это голос Лёнчика. Полицейский, демонстративно громко с каким-то присвистом вздохнул, вот ведь, мол, с какими только идиотками нам не приходится иметь дело. Казалось, он даже не был удивлён, а заранее ожидал нечто подобное. Не вступая далее ни в какие переговоры с потерпевшей, которая оказалась вовсе не потерпевшей, а просто истеричкой с провалами в памяти, молодой человек собрал исписанные листы в папку. Записал в блокнот номер Янкиного мобильника, видимо, как единственного адекватного члена семьи и был таков.

    Рябая врачиха, дописав китайскими каракулями рецепт на лекарство, также без лишних слов устремилась на выход. Но не тут-то было, Янка, изображая безутешную дочь, которая весьма озабочена состоянием матушки, исподволь внушила медработнице то, о чём та и сама могла бы догадаться. Ведь если женщина не помнит, что делала в последние сутки, страдает слуховыми и визуальными галлюцинациями, то её просто необходимо госпитализировать в соответствующее лечебное учреждение. Да, это было жестоко по отношению к родной матери. Но деваться было некуда, да и потрясённой родительнице не помешал бы отдых и медикаментозная помощь.

    Сдавшись под прессингом уговоров дочери и докторицы, мама Ира, совершенно дезориентированная, сдалась на милость отечественной психиатрии. Янка помогала собрать сумку совершенно обессиленной пациентке. Ей, конечно, было стыдно, что она, воспользовавшись ванной как укрытием, выдула элементарного звукового фантома брата, который и сказал всё, что нужно, успокоив мать. Настоящего Лёнчика ей ещё предстояло найти, и она готова была приступить немедленно.

    Мама Ира часто вопрошала бездушные небеса, театрально заламывая руки, за что, за ЧТО ей такой унизительный позор и обуза в виде психически нездоровой дочери, то есть Янки. Часто пристально глядя на дочь, она мучила её беспощадным вопросом: «Ну в кого ты у нас такая? Ну не было никогда в нашем роду шизофреников!» Мало того, в курсе Янкиного диагноза были не только близкие и дальние родственники, но и соседи по даче, и, наверное, даже все продавцы ближайших магазинов. Всё это рассказывалось им по телефону и при личной встрече с одной целью: пожалейте меня, несчастную, ведь я приношу себя в жертву! То, как чувствует себя при этом дочь, маму не заботило. Диагноз же есть? Есть! Специалисты подтвердили шизофрению. Вот и неча на зеркало пенять!

    Когда маму Иру сопровождали в карету скорой помощи, то по её затравленному взгляду Янка поняла, что теперь родительница примерно начинает догадываться, «в кого» дочь психически нестабильна. Но в Янкином сердце не было места мстительному чувству, ей было искренне жаль маму, и помочь ей прийти в себя после не человеческого (а магического) потрясения могли только психотропные препараты и спокойный больничный уход. Это она прекрасно знала по собственному опыту.

 

    Как только Янка осталась одна в квартире, она намеревалась немедленно вернуться на Грань, где все магические ходы противника открылись бы с конкретной ясностью. Но перстень упорно не желал телепортировать её во двор беленького домика. Из синего камня вылетали мелкие беспомощные искорки, моментально сгорая. Никаких перемещений не происходило. Янка ошалело взирала на перстень, который впервые не выполнял её приказа. Она уже так привыкла мотаться из реальности на Грань и обратно, что это стало для неё обыденностью, и вот что-то разладилось, нарушилось. «Так, надо отдышаться. Это всё из-за моего психоза. Вот сейчас успокоюсь, и перстень заработает». Но время шло, а ничего в лучшую сторону не менялось.

    Янка нервничала всё больше, ведь каждая минута была на счету, а выбраться на Грань обычным способом не представлялось возможным. Тогда в голову пришла единственно верная мысль – портал. Верный портал на Грань в Сашиной квартире. Он всегда выручал, даже когда все пути были отрезаны злобным синим монстром.

    Осень ещё не успела как следует разгуляться и поджелтить кроны деревьев, подсушить траву на газонах, прорядить и напустить болезненной хандры на цветочные клумбы. Да и погода была ещё по-летнему тёплой и ласковой. Обычно, входя в Сашин дворик, девушка испытывала радостное волнение, как от ожидания праздника, которое, как известно, бывает даже лучше самого праздника. Но не в этот раз. Ей некогда было входить в состояния прикосновения к таинству и, затаив дыхание, прислушиваться к болезненно-сладостному отзвуку в собственном сердце от причастности к жизни возлюбленного. Янка залетела в подъезд и стремглав помчалась на третий этаж к квартире номер семь.

    Подбежав в заветной квартире, Янка увидела, что на вишнёвой двери висит листок, косо прилепленный скотчем с надписью, нацарапанной неумелым детским почерком: «Позор должникам!» Это остановило Янку, потерявшую чувствительность от бега и нервного напряжения. Она не переставала сегодня удивляться.

    Странно! Никогда даже не приходило ей в голову задуматься над тем, кто платит коммуналку за квартиру в отсутствии хозяина. Это наивное детское предупреждение на разлинованном тетрадном листе заставило её прийти в себя, опуститься на грешную землю. Шумиха и проблемы с соседями и, что ещё страшнее и неприятнее, с городскими службами, были сейчас совершенно не нужны. Портал необходимо охранять от людского внимания. Так, получу стипендию и всю отдам на уплату долгов. Но сколько там вообще их накопилось? Наверняка и пеня уже пошла?

    Пока Янка размышляла по поводу коммунальных неуплат, за дверью, где-то в глубине Сашиной квартиры, что-то зашуршало, кто-то подвинул стул, звякнула посуда. Резко присвистнул и тут же умолк чайник, сделав последний тихий прощально-сиплый посвист. Значит, загадочный «кто-то» выключил плиту или снял чайник с огня.

    Очень интересно! Этот кто-то живёт в квартире без спросу в отсутствии хозяев, а как за коммуналку, то мне, давай – плати! Янка закипала от возмущения и уже хотела ввязаться в выяснения с неизвестным квартирантом. Но протянув руку к звонку, наткнулась взглядом на татуированную трясогузку. Да что ж это я! Можно же спросить!

    На вопрос «Кто сейчас находится в квартире?» птица ничего не отвечала, а лишь открывала и закрывала маленький клюв, будто зевала. Но зато на вопрос, стоит ли заходить туда, трясогузка однозначно опускала хвост вниз, что означало – нет. Янка трижды задавала этот вопрос и трижды получала отрицательный ответ. «Так, но у меня же есть средство для более развёрнутых ответов!» – вспомнила девушка, радостно доставая из кармана записную книжку с химическим карандашом на верёвочке. Думаю, что вопрос очень важный и срочный, поэтому можно воспользоваться красным грифелем.

    Карандаш писал плохо, пока Янка не догадалась его послюнить. Красный грифель оставлял ярко розовые буквы, а ещё поставил заметную точку на верхних зубах девушки. Переписка гласила:

– Кто сейчас в квартире?

– Твои враги.

– Нужно ли мне заходить туда?

– Нет. Это западня.

– Кто эти враги?

– Нет однозначного ответа.

– Где мой брат Леонид?

– За Гранью.

– А точнее?

– Нет однозначного ответа.

– Почему я не могу попасть на Грань?

– Ваши проходы заблокированы.

– Кем?

– Нет однозначного ответа.

– Что мне делать?

– Обратитесь к сотруднику местного курирования порталов.

– Как спасти брата?

– Нет однозначного ответа…  

    Вот же, чёрт! Даже вездесущая магическая система, видимо, подвержена вирусу бюрократических отписок. Нет однозначного ответа! Да его никогда нет! Ладно, что-то нужно делать. По крайней мере, теперь я знаю, что Лёнчик за Гранью. Там-то я его быстро обнаружу. Но как теперь туда попасть? А кто у нас этот сотрудник местного курирования порталов? Да кто, конечно, тётя Роза! Срочно нужно бежать к ней.

    Перепрыгивая ступеньки, Янка добежала до пролёта, ведущего на первый этаж, где располагались почтовые ящики. Ячейка седьмой квартиры была переполнена «позорными» красными квитанциями. Ох, да сколько же они задолжали? Тут, пожалуй, одной стипендией не расплатиться. Янка вытащила все торчащие бумажки, какие ей удалось достать. Нужно было срочно бежать к тёте Розе и отправляться на поиски брата. Времени на передышку не было. Такой уж сегодня выдался беспокойный день.

 

Иллюстрация Юлии Нифонтовой и Александра Ермоловича

 

 

 

 

Карагаевна умирала девятый день. Дочь Люда самоотверженно находилась при угасающей матери, чего, конечно, никак нельзя было ожидать от столь забубённой особы. Однако вскоре проявилась и причина столь рьяной жертвенности. Нет, отнюдь не дочерняя любовь двигала бывшим завучем, а ныне спившейся, изрядно опустившейся женщиной. Хотя дочь продолжала побаиваться суровую Карагаевну даже в таком полуживом состоянии. Но время от времени, когда старушка впадала в забытьё, МамЛюда таскала у неё из-под матраца деньги, предусмотрительно отложенные на предстоящие похороны.

    Придумав ловкое оправдание своему подлому воровству, мол, сиделкам положена посуточная оплата, МамЛюда неслась в ближайший магазин, напоминающий сельпо доперестроечных времён. Благо, несмотря на все запреты, спиртным здесь торговали круглосуточно. Подматрацный гонорар пропивался стремительно, тут же, за ближайшим углом, и горе-сиделка понуро возвращалась к оставленной родительнице.

     Мрачный, запущенный без хозяйского догляда домишко, словно умирал вместе со своей владелицей. Дом и раньше не производил впечатления основательного коттеджа, но в последние дни его обветшание становилось катастрофическим. Крыша прогнулась, облез и местами повалился редкозубый забор. Внутри стоял отвратительный смрад дешёвого курева и мочи. Белённые ещё весной стены потускнели и словно покрылись серым налётом.

    Жадный глазок дочери-пьяницы рыскал по углам в поисках чего-нибудь пригодного для продажи. Но телевизор был снесён соседям сразу же, как только Карагаевна слегла. Металлическая утварь сдана в «цветмет» за сущие копейки. Пол не мылся, занавески тоже куда-то подевались. Самые заметные разрушения коснулись русской печки, что стояла теперь посреди кухни закопчённой замарашкой с отбитыми углами, сгорая со стыда. Комнаты словно скукожились и казались теперь маленькими захламлёнными чуланчиками, где во всех углах валяется ненужное грязное тряпьё.

    Временами Карагаевна приходила в себя и принималась истошно орать. Противным, похожим на скрип сухого дерева голосом, она выкрикивала только одно слово:

– Возьмите! Возьмите!!!

МамЛюда, чтобы как-то облегчить муки хоть склочной и нелюбящей, но всё же матери, пыталась с ней говорить:

– Мама, чего взять-то? Что ты хочешь? Скажи!

    Но старуха зыркала на дочь полуслепым ненавидящим взглядом и гнала прочь:

– Прочь, постылая! Ишь, чего, пьяниса бесстыжа, а туда же, как порядошна. Мяммя! Кака я тебе мама?! Растудыихувтрибогамать! Поди к чёрту, шалашовка подзаборная!

    Отпрянув от проклинающей её матери, что находилась на пороге смерти, женщина заливалась горькими слезами. А как следует проплакавшись, с полным правом продолжала сбывать старухин скарб, так как, во-первых, это всё равно её наследство. Во-вторых, злобную гадину, называвшуюся её матерью, просто необходимо было хоть как-то наказать и хорошо бы успеть это сделать ещё при её жизни.

    Иногда, осмелев после горячительного, мамЛюда даже бравировала своими «подвигами» перед Карагаевной. Дабы ткнуть носом, указав на теперешнее её беспомощное положение, дочь нарочито громко, словно говорит с глухой, сообщала:

 – Ма-ам, а я самовар-то твой продала! Сдала вон в металлоприёмку. Так ты говорила, цены ему нет, мол, дореволюционный, из княжеского дома. Так вот, оказалось, ломаный грош ему цена. Знаешь семьсот рублей только и выручила. Дешёвка! – последнее слово было сказано столь злобно и мстительно, что становилось ясно: оно относится больше даже не к самовару, а к самой бывшей владелице оного.

    Старуха никак не реагировала на тотальное разграбление своего жилища нелюбимой дочерью. Ненадолго приходя в сознание, отыскав Людку взглядом, её светло-голубые страшные глаза словно наливались серебром. В такие моменты она напоминала ядовитую змею, которая в любой момент может кинуться и смертельно ужалить.   

    Антип поздно узнал о состоянии бабки. На звонки забубённой мамаши он давно привык не обращать внимания. Сдав младшего умственно отсталого сына в интернат, мамЛюда месяцами не выходила из запоев. О старшеньком вспоминала только, когда, умирая от похмельного угара, клянчила гроши на «лекарство». То, что Карагаевна доживает последние дни, Антип узнал от бабкиного соседа, случайно столкнувшись с ним на рынке. Тот рассказал, мол, Людка уже из хаты последние ложки вынесла. Ты бы поторопился, паря, видать бабуся совсем плохая.

    Бросив все дела, Антип тут же пулей рванул на кривую улочку с полудеревенским укладом. В пути его до дрожи колотила только одна мысль: «Только бы успеть! Только бы не опоздать!» Вбежав в покосившийся домик, он грубо оттолкнул мать от смертного одра. В порыве нежной преданной любви внук с восторгом, схватив бабкину руку, похожую на скрюченную куриную лапку, трижды ликующе возвестил миру:

– Беру! Беру!! Беру!!!

     Тут же из открытого рта старухи вместе с последним смертным рыком выплыло чёрное дымное облачко, похожее на такое, что выпускают иной раз автомобили из выхлопной трубы. Антип словно только этого и ждал. Он втянул чёрный дымок с таким неподдельным удовольствием и смаком, словно нюхал самое вкусное на свете блюдо – свои любимые свиные шашлыки. Облачко уже полностью вошло в его раздувающиеся красные ноздри, а он продолжал вдыхать воздух с блаженным выражением лица, словно теперь это было уже не жареное мясо, а тонкий чарующий цветочный аромат. Да он и сам теперь напоминал раскрывающийся бутон. Его сутулые плечи расправились, запойное лицо потеряло одутловатую помятость, а глаза из блёкло-серых сделались стальными и сверкали теперь колючим торжествующим огнём.

     Во время всей этой метаморфозы мамЛюда, опустив глаза долу, как кроткая смиренница, делала вид, что ничего необычного с её сыном не происходит. Преобразившийся Антип теперь не нуждался ни в чьей поддержке и руководстве. Он деловито щупал бабулин пульс, как заправский врач. Наконец, тень лёгкой злорадной улыбки коснулась его лица.

– Всё. Кончилась.

     Пока мамЛюда причитала, хваталась за сердце и рыскала в поисках заначки, Антип успел остановить ходики с кукушкой и завешать покрывалом трюмо. Приказав матери вызывать скорую, он полез в подпол. На недоумённый вопрос матери, для чего сын в столь не подходящий момент полез «чёртикуда», Антип отмахнулся от неё, как от назойливой мухи.

    В подполе, полном заплесневелой картошки, Антип отыскал на полке среди запылённых банок небольшой металлический ящик. Его крышку украшали выпуклые и, наоборот, вдавленные узоры из витиеватых латинских букв, видимо, составляющих неизвестные слова. Парень открыл ящик, там лежала толстая, очень старая книга в чёрном замусоленном переплёте, связка необычных чёрных свечей и шар мутного стекла в бархатной тряпице. Вместо названия и фамилии автора в тусклом свете маленькой лампы на обложке мерцал лишь знак пентаграммы.

     Антип удовлетворённо осклабился и закатил глаза. Если бы кто-нибудь мог наблюдать за ним в этом грязном подполе, то, конечно, сразу бы понял, что это самый важный и радостный момент жизни молодого человека. Меж тем Антип не торопился наверх, его, видимо, совершенно не прельщало окунуться в похоронные хлопоты. Он решил немного потанцевать, аккомпанируя себе нечленораздельными звуками с подвываниями, прицокивая языком и прищёлкивая пальцами. Из всего этого нагромождения звуков, вырисовывался бессмертный шедевр блатного шансона прошлого столетия:

 

С одесского кичмана

Бежали два уркана,

Бежали два уркана

Та-й на во-во-волю…

 

    Вследствие того, что погребок был совсем крошечный, танцору приходилось выделывать па на полусогнутых ногах, пригнувшись и втянув голову в плечи. Однако можно отметить, что танец от этого только выиграл, так как антураж тесного подземелья придавал выступлению необходимую суровую достоверность. Антип ритмично дёргал руками, поочерёдно подбрасывая вверх кулаки. Эти конвульсии, наполненные нерастраченной молодой энергией, напоминали одновременно танец маленьких утят, еврейский «Семь сорок» и «В ту степь» из бессмертной «Свадьбы в Малиновке», если бы Яшка Артиллерист – герой Михаила Пуговкина − во время парной проходки с Зоей Фёдоровой вдруг потерял партнёршу. Жаль, что кроме застарелых солений и перепуганной кошки, ни у кого не было возможности по достоинству оценить этот неунывающий, полный оптимизма плясовой аттракцион. Сбросив лишнее эмоциональное напряжение, парень вылез из подпола с похоронным выражением лица, как того и требовала ситуация.

     Книга в антикварной упаковке перекочевала в надёжный антиповский рюкзак. А сам молодой человек, накинув «огородный» ватник и верхонки, отправился во двор. Отыскал в покосившейся сараюшке тяжёлый лом, которым нанятые бабкой молодцы долбили по весне дорожки для ручейков. Было уже одиннадцать часов вечера. В сентябрьском небе зажглась драгоценная звёздная россыпь. По ветхой лестнице он полез на чердак.  

    На чердаке было тихо и пахло мышами. Залетевший без спросу в открытую чердачную створку ветерок, играя, колыхал пучки трав, подвешенных на верёвках, посвистывая по углам. Сопя и часто сплёвывая, Антип сосредоточенно проделал ломиком небольшое отверстие в ветхой кровле – прощальный подарок для отлетающий восвояси, испещрённой грехами ведьминой души. В открывшуюся наверху дырку Антип увидел сияющий горячим свечным воском кругляш луны. Не выдержав накатившего на него невыносимого счастья, он лихо показал удивлённому светилу энергичный, но весьма неприличный жест.

 

 

 

 

    Партсобрание затягивалось, по подсчётам Геса, шло оно примерно, полтора земных года, а может и за два перевалило. Точнее, когда он попал сюда, собрание уже было в разгаре, и сколько времени оно длилось на самом деле, было неизвестно. Гес периодически заглядывал в окно без стёкол, отыскивал среди партийцев своего отца. Он сразу узнал его, только никак не мог вспомнить отцовское имя. Тот выглядел теперь совсем юным и старательно конспектировал десятый том сочинений В. И. Ленина. «Странно, – думал про себя Гес, – отец теперь моложе меня, сидит тут безвылазно, совсем рядом, а встретиться мы никак не можем, почему-то…» На собрании решался вопрос первостепенной важности: что первично: материя или сознание. Партячейка раскололась на два непримиримых лагеря. Поэтому в ближайшие годы ожидать завершения столь архиважного диспута и в голову никому не приходило.

    Можно целый век стоять здесь бесцельно, всё равно никакого толку. Коммунисты погрязли в демагогии и никогда не придут к единому решению. Гес вздохнул и побрёл по бесцветной и безрадостной каменистой пустоши. К удивлению, он встретил здесь много знакомых, особенно из тех, кого знал только по графическим портретам в советских учебниках истории и литературы. Здесь, в принципе, было даже неплохо, хотя и не так чтобы уж очень хорошо, точнее – никак. Вот это самое «никак» и было настоящей пыткой для пленников томительной бессрочной ссылки. Ни-как… в ве-ках…

    Да, нужно отметить, что аборигены не испытывали боли, болезненных приёмов здешние смотрители по отношению к подопечным не применяли. В отличие от других уступов, откуда доносились неумолкающие стоны и крики, что отражались далёким эхом в горах и поистине были душераздирающими. Лучше не слушать и скорее отойти подальше от края чудовищного многоступенчатого яра.

    Бесконечно длилось здесь серое монохромное существование без солнца, бурь, печалей и радостей, вообще без эмоций. Но это было, конечно, несравнимо лучше, чем корчиться в Огненном поясе, обрастая новой кожей, когда с тебя её тут же беспрестанно сдирают безжалостные бесы. Или пить-пить-пить до той немыслимой степени, пока надуется, до предела истончится и, наконец, лопнет тонкая оболочка. Но всё равно не напиться, продолжая испытывать дикую жажду. Гес видел однажды этот ужас, когда его вели сюда, в Лимб. Но так как острых эмоций по этому поводу он уже испытать не мог, то ему было слегка неприятно. Лучше не вспоминать об этом.

    У подножия Горной гряды располагалось местечко под названием Скорбные Ясли. Это было поле, выгнутое, словно большое блюдо, между горами. Здесь обитали души младенцев. Маленьким жителям поляны на вид было от трёх до пяти лет. Многие из них спали, умостившись под валунами или на них. Ребятню можно было бы принять за младшую группу детского сада на прогулке, если бы не одно существенное отличие здешних детей от обычных, земных. Все они были печальны, словно погружены в дрёму, а если даже пытались играть, перебирая мелкие камушки, то делали это, не издавая ни единого звука (вот где осуществилась мечта всех без исключения воспитателей и педагогов).

Гес знал, что там, далеко, за Горной грядой, в Ветрянном Поясе, и вовсе нет ни земли, ни даже камней. Вечный ураган мчит по кругу, неся легкие души и не давая им ни секунды покоя. Такое наказание терпят легкомысленные любовники, которые не знали порядка и предела в своих плотских утехах. Вот и теперь после смерти не знают они успокоения.

    Иногда Гес даже завидовал им, глазея издали, как несутся и кувыркаются жертвы сладострастия, норовя схватить друг друга. Некоторые из них, сцепившись парами или группами, пытались заняться любовными утехами прямо в воздухе. Но вечный ветер неизменно нарушал их распутные планы и, оторвав друг от друга, гнал по кругу, по опостылевшей за тысячи лет орбите с невероятной скоростью. Распутники стонали, рыдали и корчились от неудовлетворённой похоти и, вероятно, испытывали настоящие страдания, в которых виноваты были только сами.  

    Послушав завывание Вечного ветра, что трепал и разделял обречённых любовников, Гес кинул на них прощальный взгляд и отправился привычным маршрутом. Его путь проходил через одно из самых интересных мест их окраины, что звалось Одинокие кельи, если такое прилагательное, как «интересный» вообще может быть применимо к этим землям.

    Жители Лимба не имели своих домов. По большей части они не были привязаны к какому-то одному месту, чувствуя себя бесприютными скитальцами. Но в районе Одинокие кельи образы жилищ символизировали серые арки разных размеров. В этих условных комнатах без окон и дверей встречались прелюбопытные жильцы.

    Под одной из многочисленных арок сидели сразу два обитателя, скованные между собой неразрывными цепями. Были они совсем разными, а почему их соединили, знали только Высшие Сферы.

    Первый, высокий и суровый на вид – Гражданин Майк, − чаще хранил скорбное многозначительное молчание. Его крупная фигура заметно возвышалась над пришитым к нему беспокойным собратом по несчастью. Пребывая в невыразимой тоске, он словно пытался смириться с этим своим «продолжением» и не мог.

    Второй же, с копной всклокоченных серых куделей – баламут и охальник, − был мучим неистребимым хроническим похмельем. Он бесконечно бормотал рифмованный бред, то приставал ко всем и клянчил хоть каплю на опохмел, вечно жаловался и плакал, а то впадал в застылое забытьё. В такие моменты, пользуясь тем, что визави отключился, Гражданин Майк пытался говорить как можно тише, хотя это ему никак не удавалось, трубный сочный голос его слышен было далеко. Гигант спрашивал у каждого проходящего мимо, нет ли у того пистолета или хотя бы пусть (чёрт с ним!) маленького пистолетика. Но тут из дремоты возвращался в сознание его мучитель и заводил заново свою заезженную пластинку из жалоб и похмельного бреда. Большому брату оставалось лишь скептически поглядывать на того свысока с плохо скрываемой брезгливостью.

Гес любил наблюдать за этой парочкой, они казались ему знакомыми, привлекали своей живостью и разницей темпераментов, а встретить такую редкость для здешней убийственной монотонности – огромное счастье.

     В соседней с ними келье обитала Света-Ева. Стройная красивая женщина с приросшей маской одухотворённости на лице. По сравнению со всеми другими обитателями, она казалось наиболее живой. Гес часто видел её на самом краю гигантского чёрного обрыва, в котором кипели бесконечное горе и боль. Она стояла, исступлённо шепча то ли молитвы, то ли заклинания. Не разобрать. В невыразимой тоске ходила она по опасному склону, будто хотела сорваться в бездну, ища верной и окончательной погибели.

    Бывало, Гес озадаченно наблюдал за ней во время обострения приступов её душевных страданий. В такие моменты она металась, не зная покоя, кого-то поджидая или пытаясь найти. Страдалица кидалась к каждому встречному, пытаясь заглянуть в чужие глаза. Прохожие шарахались от неё, оставаясь равнодушными к её мытарствам.

    Иногда она являлась, держа в руке несгорающую свечу, которую наклоняла и капала горячим воском себе на руку, на одно и то же место. Гес хорошо понимал для чего она это делает – с целью почувствовать боль, то есть хоть что-нибудь почувствовать. Он и сам не раз в отчаянии бил со всей силы кулаком в скалу. Но не мог уловить что-либо, даже отдалённо напоминающее боль. Так же, наверняка, и она больше ничего не могла ощущать и горько тосковала по этой привилегии земной жизни.

     В келье у женщины хранилось несколько металлических крюков, и она часто сидела в задумчивости, перебирая их, взвешивая на руке то один, то другой. Иной раз, будто выбрав какой-то из них, она брела к соседям и предлагала старшему – Майку − поменяться на что-нибудь, протягивая ему крюк. Но тот сурово отводил её руку и отворачивался, видимо, ему нечего было дать взамен. Со вторым она не общалась вовсе, уворачиваясь, когда тот пытался схватить её за подол. Но иногда вдруг имитируя эмоции, она заверяла, словно обращаясь к невидимой публике, что очень-очень любит и уважает их, но только где-то очень-очень глубоко в своих мыслях.

    Среди череды арок-«келий» встречались и помещения, исполняющие функции актовых залов. Это были огромные комнаты, без крыш, с пустыми проёмами вместо окон и дверей, по сути это были одни лишь стены, такие же безликие, как и весь окружающий пейзаж. Разные группы по интересам слушали там своих нудных и, как на подбор, гнусавых лекторов. Над входом в один из таких залов каменный барельеф пафосно возвещал «Великие читки». В поисках хоть какого-то разнообразия Гес присоединился к группе сидящих рядком зрителей. Растормошив полусонных соседей, спросил у них, о чём это тут вечно рассказывают. В ответ те деликатно намекнули, что это места исключительно для членов жюри и экспертных комиссий различных больших литературных конкурсов, а читают им книги выбранных ими же лауреатов. «Ступайте, ступайте отсюда, голубчик, здесь смертельная скука!» – любезно посоветовали ему дружно в голос. Гес, благодарно кивнув, понуро побрёл восвояси.  

    После литературных залов следовали выставочные павильоны и здания крупных издательств художественной литературы. Эти, в отличие от продуваемых голых стен «Великой читки», представляли собой серые коробки, которые также не имели окон и дверей, однако не имели они и проёмов, куда бы можно было зайти либо выйти. Это были бетонные ячейки без крыш. Каким образом туда вообще попадали люди, было великой тайной мироздания. Покидающих эти стены, за всё время пребывания Геса в Лимбе, тоже не наблюдалось.

     Однажды, прогуливаясь без дела у одного из павильонов с надписью: «Современное искусство», Гес явственно услышал страдальческие стоны и стук, будто кто-то колотил башмаком или чем-то ещё по деревянному столу. Гес очень удивился, ведь правилом Первого круга было непричинение узникам физических страданий. Проходящий мимо кудрявый и бородатый искусствовед, похожий на хиппи, пояснил:

– Содержится там муж – Товарищ Энх.

Навеки заперт узник. Обречён

блуждать по длинным узким галереям.

Картин авангардистов всех времён

несметно там. И говорят ещё,

растёт там бесконечно кукуруза.

Так страстотерпец мается в плену,

что вынужден безмерно созерцать

безумные кричащие полотна.

– А что за имя такое Энх? Он американец что ли?

– Да кто ж его тут, бедолагу, знает.

Мы, узники сурового Аида,

Своих не помним в точности имён.

Я, например, спустя всего два века

Припомнил, что зовут меня – Гомер.

– Так ведь вы, кажется, были слепым греком? Извините, конечно.

– Кто Стикс преодолел в ладье Харона,

здесь непременно быстро прозревает.

– И до каких же пор, скажите, этому Энху там мучиться? Неужто вечно?

– Сказать мне трудно, разве что, наверно,

пока он не полюбит авангарда…

По крайней мере, говорили духи,

что в беспредметном мировом искусстве

Уже он стал – большой специалист!

Не уродилась нынче кукуруза…

 

    Странноватый хипстер удалился, а Гес с невысокого холма наблюдал частую для этих мест картину. В тот час, когда пространство из вечерне-сумрачного становилось густо-ночным, силуэты, завёрнутые в тёмные балахоны, устремлялись к большим чанам с тлеющими углями, образуя живые ниточки. Гес и сам был укутан в такое же одеяние, которое почиталось за великую привилегию, потому как во всех остальных районах Адского жерла одежды населению вовсе не полагалось. С высоты людское шествие напоминало стечение муравьёв к своему муравейнику.

    Пристроившись к ближайшему человеческому ручейку, Гес тоже побрёл к огню. Огонь (!) − это, конечно, слишком громко сказано об еле живых углях, тлеющих на дне огромных котлов. Но зато пока бредёшь вот так вместе со всеми, проявляется какое-то подобие цели или даже общего дела. Да и молчаливое пребывание среди других сущностей – здешняя замена общению.

Гес мог бесконечно долго вот так стоять среди других алчущих хоть какого-то подобия ощущений людей. Хотя нет, уже не людей. Он не знал, как называть эти оболочки в тёмных балахонах, к которым теперь был причислен и сам. Да и как назовёшь человека уже после его смерти, когда его земная жизнь завершена? Сущность? Душа? Он называл их людьми по привычке.

     Каждый раз Гес приходил сюда в жажде испытать хоть что-нибудь, похожее на иное чувство, чем чувство неизбывной тоски. Они вместе долго стояли там, у огромных закопчённых котлов, глядя на остывающие угольки. Особенно желанным было зрелище полёта одной или нескольких искорок, которые пусть всего на секунду, но могли осветить непроглядную адскую мглу. Жаль, искры в почти остывших углях случались редко, но оттого ценнее становилось их появление. И в эти блаженные секунды их свет, отражаясь в глазах зрителей, делал их чуть-чуть похожими на живые.

    Когда в одном чане таял последний огонёк, публика разбредалась, прибиваясь к другим компаниям. Их роднила одна на всех жажда – уловить хоть капельку тепла или запаха, потешить зрение пусть даже одной яркой вспышкой, которая хоть как-то способна разрушить эту монотонность, эту бесконечную серость кромки Ада.

    Поговаривали, что котлы с «чёрным золотом» привозят сюда из нижних кругов, из жуткого Огненного пояса, с седьмого уступа или, может, даже из Злых Щелей, самого страшного места пекла. Гес слышал легенду о том, что там отпетых грешников – «конченых», которые настолько переполнены злом и яростью, что потеряли всё человеческое, превращают в бесов, пополняя ими Тёмную армию. Перерождение происходит от слияния конченых душ со свирепыми драконами, что густо гнездятся в Злых Щелях.

    Как и все здешние обитатели, Гес проводил время в бесцельном скитании среди скал. Вглядывался в небо, скучая по солнцу. Иногда казалось, что оно вот-вот выглянет из-за тучи или из-за дальней скалы. Но солнца не было. Не было ни тепла, ни холода, ни радости, лишь только вечная выматывающая опустошённость и больше ничего. Ни-че-го.

    Его глаза жаждали хоть какого-нибудь цвета. Он наслаждался лишь в своих воспоминаниях: алый пионерский галстук горит на белоснежной рубашке, молодая зелёная дымка на тополиной аллее окутала кроны. А радуга! Ведь в жизни было такое чудо, как радуга! Но тут царил лишь сумрак, повсюду: и внутри души, и снаружи.

    Но вот однажды ему повезло, посреди омерзительной серости он увидел синее пятно. Очень яркое, невозможно яркое пятно. Это был не просто синий, а глубокий густой тёмный ультрамарин. Гес, словно увидевший красивую игрушку малыш, побежал за синим чудом, ловя внутри радостные воспоминания: море, волна, южное небо, атласное платье на статной женской фигуре, василёк у забора, маленький паровозик с трубой на кабинке в детсадовской группе, настоящие американские джинсы, о которых он мечтал так долго, что даже успел расхотеть…

    Однако вскоре Гес понял, что прекрасное пятно − это огромный косматый синий демон, который шёл по своим неотложным адским делам. Он шёл и шёл, не замечая, что невесомой тенью скользит за ним один из жителей окраины Ада, самого верхнего его этажа. Подойдя к высокой горной гряде, монстр стал взбираться по крутому склону всё выше и выше. Гес, как зачарованный, последовал вслед за ним. В столь дальнем уголке периферии душам находиться было крайне сложно, одолевала неподъёмная тяжесть, а движения будто сковывали невидимые кандалы. Поэтому, хоть единожды забредя туда, никому из обитателей Лимба не приходило в голову вернуться туда снова, а тем более карабкаться по неприступным кручам.

 

© Нифонтова Ю.А. Все права защищены.